Девушка в дождь
Эша Лед

    Лицо прилипло к стеклу и растеклось по нему желтым пятном. Дождь в это время долбил окно и мешал рассмотреть того, кто мок там. Хозяин комнаты показал на дверь и по ней пару раз стукнули. Представив, что холодные капли коснуться его кожи, он наморщил лоб и повернул ключ в замке. С девушки, именно она смотрела сквозь окно, стекала вода, пополняя лужицы на крыльце. В них стояли ее босые ноги, замазанные грязью с прилипшей к ней травой.
      - Ну, и сколько вы будете на них смотреть, заметили дождевого червя?
      Минуя тело, затянутое в мокрое платье, мужчина добрался до лица.
      - Так, ничего особенного, не то чтоб... ах, бить меня по губам!
      - Это вы о чем? - и она громко чихнула, продолжая дергать носом, чихнула еще раз. - Дожидаетесь третьего?
      - Ой, простите, заходите... постойте, а где ваша обувь?
      - На лавке мокнет, что уж ей терять?
      - Вы по важному делу? Если нет... только наследите...
      - Еще бы не быть ему важному, - она шмыгнула носом, - такие деньги отвалила! Так заходить или нет?
      - Вы знаете, я уже спал...
      - Тогда зачем открыли дверь?
      - Я вас не понимаю...
      - Да чего уж тут не понять? Вся деревня поняла, а вы нет!
      - Так, давайте для начала, что-нибудь сделаем с вашими ногами.
      - Дело совсем не в них!
      - Но, они мокрые, вы можете простыть!
      - Ну, ведите?
      - Куда?
      - Куда-куда, как квочка на насесте, в ванную конечно!
      - Здесь нет ванны, только тазик и горячая вода в чайнике.
      Минуту спустя мужчина выбежал с ним и полотенцем на плече.
      - Я рад, что застал вас недалеко от порога, сейчас еще стул принесу.
      - И помягче, грубых поверхностей не переношу!
      Мужчина осмотрел кухню - один табурет, ничего мягкого. Старички, у которых он снимал флигель, брали немного за старую рухлядь, съемщика это устраивало.
      Девушка уселась на его полотенце и опустила ноги в воду.
      - А, чай?
      - Вся вода на ваших ногах, больше нет.
      - Значит так, - начала девушка, повозив в тазу ногой, - иду я в них по улице...
      - В чем?
      - Ну, туфли себе купила от... ладно, не стану разглашать тайну их происхождения. Вот иду я себе, никого не трогаю, как вдруг...
      - На вас было совершено покушение с целью ограбления!
      - Вы так думаете?
      - А что тут еще гадать? Тихая, застенчивая девушка идет... Так, откуда вы шли?
      - Да откуда мне еще идти, у Галки заседали, квасили...
      - Нет, нет, такое не пойдет! Поверьте мне! - мужчина нервно захохотал. - Я набил на этом деле руку! Вы думаете, чем я занимаюсь в этой богом забытой деревушке?
      - Я ничего о вас не знаю.
      - Ого-го! Еще узнаете обо мне и не только вы, девчонка с босыми ногами, но и весь мир, вся Вселен...
      - Коров последних приехали забить, что ли?- она заерзала на стуле.
      - Причем тут коровы? Я детектив пишу. На теле у вас есть гематомы?
      - Я вся в них.
      - Покажите!
      - Раздеться, что ли?
      - Хорошо, не будем вас смущать! Опишите мне подробнее их цвет, размер и вкус.
      - За две ничего не скажу, на задни... они, не видно.
      - Не будем горевать, продолжим. Милая девушка тихо идет по...
      - Да где ж там тихо! Я орала так "у меня глаза зеленые", что Петька Кудрявый, с соседней улицы, за словарем полез, чтобы охарактеризовать мое поведение.
      - А что в словарь то, сам слов не знает?
      - Маты знает, слов нет.
      - Так, что-то нет у нас развития сюжета. Признайтесь, что они у вас взяли, кроме чести, конечно?
      - Кто они то?
      - Как кто? Грабители ваши. Они обязаны у вас что-то взять, такая у них задача.
      - Задача говорите... нет, это не по мне. Я их сроду в школе не решала, тупая была.
      - Бог с этими задачами, должна быть тайна.
      - А-а, этого гав... у нас полно!
      - Ну, хорошо, продолжим! Здоровый парень увязался за вами. Вы забили тревогу и на всякий случай крикнули: "пожар". Но за большими огородами, в маленьких лачужках вас не услышали и тогда...
      - Какие там лачужки! У нас, лично, батя из итальянского кирпича дом построил, с этим, как его там... бассейном. ХИ-хи-хи! Я еще в нем три жвачки утопила.
      - Продолжаем! - гостья стала действовать ему на нервы. - Крик в сторону: "мама", тоже не помог! Громила хвать вас сзади и обмяк.
      - А что так?
      - Сердечный приступ с ним случился! Вы поняли, что не выдержите его вес и...
      - Чего это?
      - Поднатужились и тело скинули в кювет. Страшно! Вы кусаете пальцы, надо срочно замести следы.
      - Вода остыла.
      - Не отвлекайтесь, мы на пике. Вы снимаете туфель и с местной песочницы черпаете песок. Над трупом целый дюн, но вы в сомненьях, а вдруг разроют псы?
      - Бродяг у нас полно.
      - Вы раздеваетесь, загар вам будет кстати и...
      - Так дождь же?
      - А он смывает все следы! Ваш участковый делает обход и, глядь, вы на песке в бикини. Он козыряет вам и, несолоно нахлебавшись, уходит.
      - Как же, пройдет он, тот еще хмырь!
      - Хорошо, останавливается он у песочницы, а там ваш каблук торчит!
      - Вот-вот!
      - Участковый возвращается к вам с уликой и ...
      - Откуда ж ему знать, что я на трупе сверху? Да и не вернется он , хлопот себе на зад...
      - Вы сбили меня как-то. Сам не пойму, причем здесь ваш каблук?
      - Ну, вы и фрукт! А сами шнырь глазами! Каблук то у меня из лифчика торчит! - девица, потянувшись, встала. - Пойду я, примерзла что-то тут у вас, в тазу.
      - Зачем же приходили?
      - Прибить каблук к туфли, к туфле... а деда дома нет.

Внезапно - Стефани Майер, Рассвет (4-ая часть "Сумеречного" цикла).

Я сняла серебряные шелковые туфельки и зашвырнула их обратно в окно. Явно перестаралась, но кто-то успел их поймать, так что панели остались цели.
Элис буркнула:
— Координация ее больше не подводит, а вот чувство стиля…
Эдвард взял меня за руку — я не уставала наслаждаться гладкостью и приятной температурой его кожи — и помчался через задний двор к реке. Я следовала за ним, не прилагая при этом никаких усилий.
Любое физическое действие давалось мне без труда.
— Мы что, переплывем? — спросила я, когда мы остановились у берега.
— И испортим твое чудесное платье? Нет. Перепрыгнем.
Я озадаченно поджала губы. Река была метров пятьдесят в ширину.
— Сначала ты.
Эдвард погладил меня по щеке, быстро отошел на два шага от берега, разбежался и сиганул вперед с большого плоского камня. Я проследила за его молниеносным прыжком, в конце которого он сделал эффектный кувырок и скрылся в чаще на другом берегу.
— Хвастун! — буркнула я и услышала смех.
Я сделала пять шагов назад — так, на всякий пожарный — и перевела дух.
Почему-то мне опять стало страшно. Не за себя, а за лес.
Медленно, но верно во мне зрело осознание собственной мощи — мышцы наполнялись сверхъестественной силой. Я вдруг поняла, что если бы захотела прокопать туннель под рекой — зубами или ногтями, — это не составило бы большого труда. Окружающие предметы — деревья, кусты, камни, дом — вдруг стали казаться страшно хрупкими.
Понадеявшись, что у Эсми нет любимых деревьев вдоль берега, я сделала первый шаг. И сразу остановилась: узкий шелк разошелся сантиметров на десять вдоль ноги. Ох уж эта Элис!
Впрочем, она всегда относилась к вещам так, словно они одноразовые, поэтому ворчать, наверное, не будет. Я нагнулась, осторожно схватила края материи и, приложив как можно меньше усилий, порвала шов до самого бедра. Потом сделала то же самое с другой стороны.
Так-то лучше.
В доме засмеялись, кто-то скрипнул зубами. Смех шел с обоих этажей, и я сразу же узнала хрипловатый, грудной смешок из гостиной.
Выходит, Джейкоб тоже за нами наблюдает? Даже подумать страшно, что он сейчас думает. Почему он до сих пор не ушел? Я полагала, что наше примирение — если Джейкоб вообще сможет меня простить — произойдет в далеком будущем, когда я стану спокойнее, а он залечит раны, которые я ему нанесла.
Помня о своей несдержанности, я не обернулась, хотя и очень хотела взглянуть на Джейкоба. Нельзя, чтобы какое-то чувство завладело мной целиком. Страхи Джаспера передались и мне: перво-наперво я должна поохотиться, об остальном нужно пока забыть.
— Белла! — окликнул меня из леса Эдвард, его голос приближался. — Хочешь посмотреть еще раз?
Нет, я отлично все запомнила и не хотела давать Эмметту лишний повод смеяться над моим обучением. Физические действия должны выполняться инстинктивно, так? Я сделала глубокий вдох и побежала вперед.
Юбка мне больше не мешала, поэтому я в один прыжок очутилась у воды. Прошла восемьдесят четвертая доля секунды — однако этого времени хватило, чтобы мои глаза и мысли сосредоточились на прыжке. Всего только и нужно: оттолкнуться правой ногой от камня и приложить достаточное усилие, чтобы взлететь в воздух. Особое внимание я уделила не силе толчка, а своей цели, поэтому и ошиблась — хорошо хоть не угодила в воду. Пятьдесят метров пролетели слишком быстро…
Это было так странно, головокружительно, бодряще… но недолго. Уже через секунду я оказалась на другом берегу.
Я боялась, что густой лес помешает мне приземлиться, но деревья, наоборот, только помогли: мне ничего не стоило протянуть руку и ухватиться за удобную ветку. Я слегка покачалась на ней и спрыгнула на толстую ветвь серебристой ели — до земли оставалось еще метров пять.
Восхитительно.
Сквозь собственный восторженный смех я услышала, как ко мне бежит Эдвард. Я прыгнула вдвое дальше него. Когда он подбежал к моему дереву, глаза у него были изумленные. Я ловко спрыгнула с ветки и бесшумно приземлилась на носочки рядом с ним.
— Ну как? — спросила я, часто дыша от восторга.
— Здорово! — Хотя Эдвард одобрительно кивнул, его непринужденный тон не соответствовал удивленному выражению лица.
— Давай еще раз?
— Белла, сосредоточься, мы на охоте.
— Ах да, — опомнилась я. — Охота, верно.
— Беги за мной… если сможешь. — Сделав хитрое лицо, он бросился вперед.
Эдвард бегал быстрее, чем я. Ума не приложу, как ему удавалось переставлять ноги с такой невероятной скоростью. Впрочем, я была сильнее, и каждый мой шаг равнялся его трем. Поэтому мы вместе летели сквозь живую зеленую паутину, и я ничуть не отставала. На бегу я тихонько смеялась от восторга; смех ни капельки меня не отвлекал.
Наконец-то я поняла, как Эдварду удается не врезаться в деревья. Удивительное ощущение: баланс скорости и четкости. Я мчалась сквозь густую зелень так стремительно, что все вокруг должно было слиться в одну сплошную линию, однако же я различала каждый крохотный листок на маленьких ветвях самых небольших кустов.
Ветер раздувал мои волосы и порванное платье, и, хотя я знала, что так не должно быть, он казался мне теплым. Да и грубая лесная земля под босыми ногами не должна была казаться мне бархатом, а ветви, хлещущие по коже, — мягкими перышками.
Лес был полон жизни, о которой я и не догадывалась: всюду в листве кишели маленькие существа; когда мы пролетали мимо, они в страхе затаивали дыхание. Животные реагировали на наш запах куда разумнее, чем люди. На меня он в свое время произвел прямо противоположный эффект.
Я все ждала, что вот-вот начну задыхаться, но дышала по-прежнему легко и ровно. Я думала, мышцы скоро начнут гореть от усталости, однако по мере того, как я привыкала к бегу, сил только прибавлялось. Мои шаги становились длиннее, и я заметила, что Эдвард пытается не отставать. Когда он все-таки отстал, я ликующе рассмеялась. Мои босые ноги так редко касались земли, что я скорее летела, чем бежала.

Всем привет, я снова потеряла пароль, но не могла не похвастаться.
24 января отплясала с падчерицей и ещё девочкой из нашего ансамбля на дне рождения радио "Янтарная волна" (возгласы из-за столиков: - Мама, там девочка босая! - Ей можно, она тренированная. - Ой, артистки, вы же простудитесь! - Эти не простудятся, они всегда такие.)

Вот такую мне написали рецензию, среди прочих, на мою повесть:

"Очень интересна мифология повести - взять хотя бы оригинальный взгляд на оборотней, как на детей вампиров, чего я, кажется, нигде прежде не встречала… По словам автора, мифологический пласт во многом опирается на верования, распространенные в Карпатах и на Балканах, причем, легенды совершенно органично переплетаются с реалиями современного мира. В центре "Луны, луны…" лежит идея инициации, идея взросления героини – и ее сны, и путь, который она проходит (конечно же, босиком, как и подобает цыганке:) едва ли не через всю Империю – ведут ее к этому... Впрочем, тот, кому малоинтересны символы и кого больше волнуют приключения героев, тоже не будет разочарован, в конце концов, у Лилянки Хорват просто талант попадать в неприятности!" - это был отрывок, конечно, а то она длинная.

А это стихотворение посвятила поэт Наталья Челмакина мне - и одному из моих стихотворений:

В моём омуте - ладно бы черти - у них там пьянка.
Я безумен и зол, и, пожалуй, весьма жесток.
Шёл в кабак и увидел: на площади людной цыганка -
Будто бьётся от ветра отчаянно красный цветок -

Так танцует. И вряд ли ей горе знакомо -
Усмехается только и пляшет, закрыв глаза.
Я смотрел на неё и томился такой истомой,
Что не смог бы уйти, что-то пошлое не сказав.

Я икнул, громко свистнул и крикнул: "Давай, красава!"
В идиотской улыбке расплылся мой водочный рот.
Она только взглянула - и в воздухе стало кроваво,
И во мне побледнел даже самый стервозный чёрт.

Она только взглянула - мне будто бы вынули душу.
Я увидел пожарище, связанный табор цыган,
И солдаты насилуют девочек, режут и душат,
И велят наблюдать обезумевшим их старикам.

Стариков и самих ожидает не лучшая доля,
И на каждого свой изощрённый, садистский план:
Ничего, если волоком тело к коню - и в поле,
Повезло, если просто расстрелян (за то, что цыган).

В моём омуте черти притихли,и смолкла тальянка.
Стало трудно дышать - с болью каждый колючий глоток.
Я забыл, куда шёл, я увидел: танцует цыганка,
И босыми ногами рисует кровавый цветок.

Сильно.
Редко такие стихи встречаются.

Лучший из миров
Наталья Колпакова

И Дан снова увидел, со всей беспощадной отчетливостью. Они – школяры, враз вытянувшиеся нескладные мальчишки в фиолетовых курсантских курточках, сами малость лиловые со сна. Их подняли ни свет ни заря и гонят куда-то по проселку. Самый конец лета, рассветы уже подернуты осенней стужей, и здесь, в сельской глуши, она ощущается всерьез. Забирается под одежду, хватает за щеки, пальцы, голые щиколотки. Ближний пригород столицы – не тот, где роскошные виллы, а с простой, крестьянской стороны – действительно, настоящая глушь для детей, выросших не просто в городе, но в изолированном мирке Ордена. Кое-кто ворчал, высокомерно поглядывая на сомнительные сельские красоты. А Дан, странное дело, осматривался вокруг с жадностью – так пьешь в жару, если очень хочется пить и простая вода кажется самой вкусной вещью на свете.

Она шла навстречу. Босая, с выводком гусей, она не гнала птиц, а просто шла себе, балуясь, перекатывая маленькие ловкие ножки во влажной пыли. От пятки до кончиков пальцев, вольготно растопыренных. Птицы важно вышагивали вокруг и следом, словно шутовская свита, деликатно гогоча. Простая деревенская девчонка, их сверстница. Класс сбился с шага, тоже загоготал, но не столь деликатно, как гуси. Рядом с этой девочкой, еще носившей детские косы, но уже несшей головку уверенно и высоко, уже научившейся ходить волнующей походкой, но еще не сознающей этого, они сами почувствовали себя сопляками. Они, такие взрослые, ученые, городские! Кто-то откровенно пялился, кто-то разглядывал свысока, как диковинного зверька; среди задорных выкриков проскальзывали рискованные шутки. Воспитатель курса не одергивал расшалившихся воспитанников – не та она, видно, была ягодка, эта крестьяночка, – и поторапливал для проформы. Она же находилась как будто и здесь – сделай шаг, руку протяни! – и не здесь, как редкостный в наших краях лиловый ночной мотылек Хора, распадающийся в пыльцу меж пальцев ловца. Посторонилась, в плотном кольце своих рослых, с шумом плещущих крыльями стражей, и невозмутимо ждала, когда толпа пацанов пройдет мимо. Чуть склонила к плечу голову, обремененную венком из длинностебельных водяных цветков с чудным прозваньем «упырьи губки», и впрямь напоминающих припухшие иссиня-багровые рты. И Дан вдруг разглядел, будто в приближающую трубу, – темно-рыжие волосы у висков были влажными, и руки, и смятый подол – и осознал с головокружительной ясностью: она только что набрала цветов из пруда, она входила в воду, высоко подоткнув платье, и вздрагивала, когда студеная вода лизала, подбираясь к бедрам, округлые ноги, облитые редкой у рыжих чуть смуглой кожей.

После он так и не смог разобраться, кто чей взгляд поймал, он ли первый осмелился взглянуть на нее, она ли вскинула глаза – так просто и бесстрашно, как прорастает трава, как шагает вперед безоружный, – и угодила прямо в него, в Дана. Они и были цвета той отчаянной травы, что первой пробивается из-под снега, не ведая, замерзнет или расцветет, и если бы цвета имели свой запах, то этот изливался бы головокружительной свежестью, просыпающейся почвой, талой водой. Глаза смотрели на него ясно и пристально, и в них переливалась улыбка, почти не коснувшаяся мягко обрисованных губ. Вот так, влет и намертво, она врезалась ему в память… Но как он мог забыть?

Это было все. Больше он ее не видел.

А  жили  Иосиф  и  Мария в Галилее, в местечке  Назарет,  малолюдном  и
бедном,  в доме, почти неотличимом от соседских,-- в такой  же, как  у всех,
убогой  и кривой  лачуге, сложенной из кирпича,  обмазанной глиной  и, чтобы
меньше уходило материала,  прилепленной к холму, склон которого заменял одну
стену.  Никаких  тебе архитектурных  изысков  -- все  как у всех, по  раз  и
навсегда установленному шаблону, что, никогда не приедаясь, повторялся снова
и  снова.  Как нам уже известно, Иосиф  был плотником,  недурно знавшим свое
ремесло, однако начисто  лишенным воображения, мастерства или выдумки, что и
обнаруживалось всякий раз, как заказывали ему работу более или менее тонкую.
Не  думаю,   однако,  чтобы   это   обстоятельство   .возмутило  даже  самых
требовательных моих  читателей,-- всем ведь понятно, что  человеку, которому
едва  перевалило  за  двадцать,  живущему  в  краю  со  столь  ограниченными
возможностями  и  еще  более скудными потребностями, Просто  негде набраться
опыта, невозможно развить  эстетическое чувство,  без  чего достичь в  своем
деле совершенства никак не получится. И потому, не желая сводить достоинства
человека к тому, в  какой мере  можно считать его  истинным мастером, скажу,
что Иосиф, несмотря на молодые годы, считался в Назарете человеком праведной
жизни  и богобоязненным, ревностно и неукоснительно исполнял  все обряды, и,
хоть  Бог  не  отметил  его,  не  выделил  из  всех  прочих  смертных  даром
красноречия, однако же  суждения его были здравы, замечания точны и уместны,
особенно если  беседа предоставляла возможность допустить сравнение или дать
определение, както  связанные  с его ремеслом,-- упомянуть, например, о том,
как  ладно пригнан  и плотно  сколочен  мир  вокруг.  Но  поскольку Иосиф от
природы был лишен крылатого, воистину творческого воображения, то ни разу за
всю свою недолгую жизнь он не высказал ничего такого, что осело бы  в памяти
жителей Назарета и  передавалось  бы  из  уст  в уста  от детей к внукам, не
произнес ни  одной  из  тех  чеканных  фраз,  смысл  которых, заключенный  в
прозрачную словесную  оболочку, столь  ослепительно  ясен,  что  в  грядущем
сможет  обойтись  без назойливых  толкователей, или же, напротив, достаточно
темен  и  туманен, чтобы  в  наши дни  превратиться  в  лакомый кусочек  для
эрудитов разного рода.
     Что же  касается  дарований и талантов  Марии,  то при  всем желании не
удалось обнаружить  ничего  особенного  у  той, что  и в замужестве осталась
хрупкой  шестнадцатилетней  девочкой,  каких  во все  времена, в любых краях
приходится  тринадцать на  дюжину. Впрочем,  Мария  при всей своей хрупкости
работает, как и все  женщины,-- ткет, прядет и шьет, каждый Божий день печет
в очаге хлеб, спускается к источнику за водой, а потом,  по узким тропинкам,
по крутому  склону,  с  тяжелым кувшином на  голове, карабкается вверх,  под
вечер же по тем  же тропинкам идет собирать хворост, а заодно заполняет свою
корзину высохшим навозом, колючими ветками чертополоха и терновника, которые
в таком  изобилии растут на крутых назаретских откосах, ибо  ничего лучше их
не измыслил Господь для того, чтобы растопить очаг или сплести венец.
     Вес набирается изрядный,  и лучше бы эту кладь навьючить  на осла, если
бы  не одно немаловажное обстоятельство -- осел определен на службу Иосифу и
таскает его деревяшки.
     Босиком ходит Мария к ручью,  босиком -- в поле, и  убогие ее одежды от
каждодневных трудов рвутся и пачкаются, так что  приходится их снова и снова
штопать, зашивать, стирать. Мужу достаются и обновки и заботы, Мария же, как
и все тамошние женщины, довольствуется малой малостью. И в синагогу ей можно
войти лишь через боковую дверь,  как Закон предписывает женщинам, и соберись
их там вместе с нею хоть тридцать душ, сойдись  они хоть со всего  Назарета,
хоть со всей  Галилеи, надобно  будет  ждать,  покуда не придут,  по крайней
мере,  десять  мужчин: тогда лишь может начаться богослужение, в котором им,
женщинам, позволено  принять участие лишь в  качестве безмолвных и сторонних
наблюдательниц. Не в пример мужу своему, Иосифу, она не славится набожностью
и благочестием, хоть дело тут не в  какихто ее моральных изъянах, а в языке,
придуманном скорей  всего  мужчинами и приспособленном ими для себя, так что
хоть женский род у слов этих есть, но отчегото почти не в ходу.

Жозе Сарамаго. Евангелие от Иисуса

Мэри Нортон, Добывайки в поле

Арриэтта осторожно села. Ее охватила благоуханная свежесть. Через вход в ботинок, она увидела, словно в рамке, чудесную картину: освещенная мягкими лучами солнца чуть колышущаяся трава, примятая там, где они вчера пробирались, таща за собой мешки; желтый лютик — липкий и блестящий на вид, словно только что выкрашенный масляной краской; на рыжевато–коричневатом стебле щавеля — тля, такого нежно–зеленого цвета, что против солнца она казалась совсем прозрачной. Муравьи их доят, — вспомнила Арриэтта. — Может, и нам попробовать?

Она проскользнула между спящими родителями и как была — босиком, в ночной кофточке и нижней юбке — отважно вышла наружу.

Был прекрасный солнечный день — от омытой дождем земли поднималось множество ароматов. «Вот об этом, — подумала Арриэтта, — я всегда и мечтала, это я и представляла себе, я знала, что это существует на свете… знала, что мы это увидим!»

Она пробиралась в траве, орошающей ее ласковыми, теплыми, согретыми солнцем каплями; спустилась немного вниз по направлению к изгороди, выбралась из густорастущей высокой травы и вошла в неглубокий ров, где вчера вечером, в темноте, под дождем, ей показалось так страшно.

Дно рва было покрыто теплой наощупь грязью, которая быстро сохла на солнце; от него к живой изгороди поднималась невысокая насыпь. Ах, какая чудесная это была насыпь, с множеством корней и крошечным папоротником, с небольшими песчаными норками, с листьями фиалки, с розовыми звездочками смолки и то тут, то там, с шариками более темного алого цвета — лесной земляники.

Арриэтта стала взбираться наверх, — неторопливо, блаженно, нежась под теплым солнцем; ее босые ноги без труда находили путь, не то, что неуклюжие ноги людей. Арриэтта сорвала три земляничины и с наслаждением их съела, лежа на спине на песчаной площадке перед мышиной норой. Отсюда ей было видно все пастбище, но сегодня оно выглядело по–иному, — такое же огромное, как и раньше, так же странно поднимающееся к небу, но светлое и полное жизни под лучами утреннего солнца. Теперь все тени шли в другом направлении и казались влажными на сверкающей золотом траве. Арриэтта увидела вдали одинокую купу деревьев; по–прежнему казалось, что они плывут по травяному океану.

Она подумала о страхе матери перед открытым пространством. А я бы пошла через это поле, — сказала себе Арриэтта, — я бы куда угодно пошла… Может быть, так же думала и Эглтина? Эглтина, дочка дяди Хендрири, которую, по словам родителей, съела кошка. Неужели если ты смел, то обязательно попадешь в беду? Неужели действительно лучше, как ей внушали родители, жить потихоньку от всех в темном подполье?

Проснулись муравьи и занялись своими делами — они торопливо и озабоченно сновали то туда, то сюда меж зеленых былинок. Время от времени кто–либо из муравьев, покачивая усиком, поднимался наверх травинки и обозревал окрестности. Ах, как празднично было на сердце у Арриэтты. Да — на горе или радость — они здесь, под открытым небом, и обратного пути нет!

Подкрепившись земляникой, Арриэтта вскарабкалась по насыпи еще выше и вошла под тенистую живую изгородь.

Над ее головой была зеленая пустота, испещренная солнечными пятнами. А еще выше, там, куда с трудом мог достать взор, уходили вверх, ряд за рядом и ярус за ярусом, зеленые своды и пересекались во всех направлениях упругие ветви — изнутри изгородь походила на собор.

Арриэтта поставила ногу на нижний сук и подтянулась в зеленую тень. Это оказалось совсем нетрудно, — ведь со всех сторон под рукой были ветки, — куда легче, чем подниматься по лестнице. Забраться на лестницу такой высоты — настоящий подвиг, нужны выносливость и терпение, а какой интерес? Каждая ступенька в точности такая же, как другая. А здесь все было разным. Одни веточки были сухие и жесткие, с них тут же слезали кольца серовато–коричневой коры, другие были гибкие, живые, напоенные соком. На таких Арриэтта качалась (как часто она мечтала об этом в той, другой жизни в подполье!). Я приду сюда в ветреный день, — сказала она себе, — когда все кусты оживают и клонятся до самой земли.

Она взбиралась все выше и выше. Нашла пустое птичье гнездо — устилавший его мох был сухой, как солома. Арриэтта забралась внутрь и немного полежала. Затем принялась кидать на землю крошки мха. Глядя, как они отвесно падают вниз между сучьев, сквозь путаницу ветвей, она куда сильней ощущала высоту и испытывала восхитительное головокружение, приятное, пока она была в гнезде. Но покидать это убежище и карабкаться дальше вверх показалось ей теперь куда опаснее, чем раньше. «А что, если я упаду, — подумала Арриэтта, — как эти крошки мха? Пролечу по воздуху здесь, в тени, буду ударяться, как они, по пути о сучья?» Но она все же решилась. Не успели ее руки обхватить ветку, а пальцы босых ног чуть растопырились, чтобы уцепиться за кору, как Арриэтта почувствовала, что ей ничего не грозит, — в ней проснулась способность (до сих пор она скрывалась в самых глубинах ее существа) взбираться на любую высоту. «Это у меня наследственное, — сказала себе Арриэтта, — вот почему у добываек кисти и ступни длиннее, чем у человеков; вот почему папа может спуститься со стола по складке на скатерти, вот почему он может залезть на портьеры по бомбошкам, вот почему он может соскользнуть по тесьме с бюро на стул, а со стула на пол. Если я девочка и мне не разрешали добывать — это еще не значит, что я лишена этой способности…»

Маленькая победительница. Рассказ.
Тут есть все: и босые, и голые, и цыгане.
Взято отсюда: My Webpage

Цыганский табор остановился в паре километров от деревни Стасово. Молодая цыганка со своей девятилетней дочкой отправилась на речку, которая огибала деревню полукольцом. Мать и дочь решили искупаться, дабы погода стояла на редкость жаркая даже для этого летнего месяца. Вода была тёплая, накупавшись вволю мать занялась стиркой , а дочка отправилась гулять вдоль берега, изучая незнакомую местность. Около реки росло множество деревьев , которые давали тень, поэтому маленькая цыганка старалась держаться под листвой, чтобы не напекло голову. И тут девочка увидела женщину, местную жительницу, идущую от деревни к реке. Это была заведущая сельмагом , звали её Зина, и сейчас она босиком шла купаться на речку. Зина была одета в лёгкое цветастое платье, которое очень понравилось маленькой цыганке. Девочка, повинуясь цыганскому инстинкту спряталась за дерево и стала наблюдать за женщиной. Да, такого платья, с таким интересным причудливым рисунком маленькая цыганка никогда не видела и оно в буквальном смысле заворожио её, девочке захотелось чтобы такое платье непременно было у неё. Между тем Зина подошла к реке и скинула платье на песок. Маленькая цыганка продолжала наблюдать за ней из своего укрытия , Зина тем временем вслед за платьем сняла лифчик и трусы и осталась абсолютно голой. Девочку она не видела и думала, что у реки она одна. Зина сладко потянулась, под солнечными поджаривая перед купанием своё крупное, загорелое тело. А цыганская девочка мысленно отметила, что и такую женщину она видит впервые. На какое то короткое время цыганочка забыла о платье и стала рассматривать Зину. Та была не старше её матери, но при этом куда крупнее телом. Не черноволосая, не смуглая, не черноглазая - маленькая цыганка ни разу не видела таких женщин, табор кочевал исключительно по южным краям, там женщины были сходны с цыганками, на территории России оказался впервые. Девочка слышала, что бывают женщины со светлыми волосами, но столь светлых волос цыганочка никогда не видела. Лицо у Зины было крупное, белое, а глаза маленькие и серые. Таких маленьких светлых глаз у женщин девочка ни разу не встречала. У неё самой, у её матери и других женщин табора глаза были большие и чёрные. "Наверное она плохо видит", - подумала цыганочка и тут же смекнула что к чему, моментально вспомнив о ярком, красивом платье. А Зина тем временем попробовала пяткой воду и стало медленно заходить в реку. "Вот это жопа !" - в очередной раз изумилась цыганочка, созерцая огромные, незагорелые бело-розовые шары Зининых ягодиц. "Свинья какая то !" - с неприязнью подумала о Зине девочка, с нетерпением ожидая, когда та зайдёт подальше в воду. Зина вошла по самую талию, немного постояла, а затем нырнула с головой, да так что ударила саму себя пятками по заду. На короткое время Зина скрылась под водой и этого мгновения вполне хватило юной цыганке чтобы молниеносным движением стянуть и платье, и лифчик с трусами, после чего девочка вновь укрылась за толстым древесным стволом. Лифчик и трусы были цыганочке без надобности, но она прекрасно понимала, что если Зина выйдет из реки, то прежде чем искать и догонять цыганку, она попытается чем-нибудь прикрыть свой зад, низ живота и грудь. Зина вынырнула из воды, но попаы на берегу не заметила, возможно и в самом деле плохо видела. Девочка ещё немного понаблюдала за Зиной, и когда та отплыла на приличное от берега расстояние, юная цыганка выбралась из своего укрытия и очень быстрым шагом поспешила в сторону стоянки табора. Однако в листве деревьев, она перепутала тропинки и направилась в противоположную от табора сторону. И зашла довольно далеко, прежде чем сообразила , что ошиблась тропой. Со всех ног девочка рванула обратно, уже представляя, как добраться до табора, но ей предстоял опасный путь мимо того места, которое розовожопая Зина выбрала для купания. Маленькая цыганка решила бегом промчаться мимо этого места, не глядя по сторонам, как можно быстрее. В руках у неё было вожделенное красивое платье и расставаться с ним девочка не собиралась. Она уже почти миновала опасную зону, как вдруг неожиданно нос к носу столкнулась с Зиной. Та успела выйти из воды и теперь пыталась обнаружить хоть какие то следы своего пропавшего платья, а также лифчика с трусами. Зад , низ живота и грудь Зина прикрывать не стала, так как была очень сильно удивлена пропажей своей одежды. Она решила что её мог унести ветер ( хотя никакого ветра в такую жару не было и в помине ) и поэтому надеялась, что быстро найдёт исчезнувшее одеяние. Но увидев маленькую смуглую девочку со своей одеждой в руках Зина сразу же сообразила в чём дело. Надо сказать, что Зина вообще не перносила цыган, её раздражала их слишком яркая внешность, слишком чёрные волосы и слишком большие глаза. Вот такие , как у этой девчёнки без всякого страха смотрящие на Зину, просто таки гипнотическим взглядом. Растерянность Зины быстро прошла , она взяла себя в руки, усмехнулась и крепенько схватила цыганочку за плечо.

- Ну-ка давай сюда ! - мягким , но властным голосом произнесла Зина.
Драться с ребёнком она не собиралась, но вернуть одежду была просто таки обязана. Но маленькая цыганка не хотела расставаться с платьем, которое уже почти принадлежало ей. И эта розовая большая женщина с маленькими глазками была сейчас ей омерзительна как никогда. Несколько секунд обе они молча смотрели друг дружке в глаза. Большие цыганские глаза в маленькие русские - светло-серые, беззлобные, но в данный момент настороженные. И маленькие глаза не выдержали гипнотического взгляда огромных чёрных, буквально утонули в них. Когда Зинины глазки забегали девочка почувствовала, что её противница дрогнула и впилась зубами в ладонь , держащую её плечо. Укус был столь неожиданным и болезненным, что Зина взвизгнула, неожиданно тоненько для своей комплекции. Но тут же ударила юную цыганку ладонью по затылку. Рука у Зины была тяжёлая и цыганочка не удержав равновесия, упала на траву. Но платья при этом из рук не выпустила. И вновь пустила в ход такое оружие как зубы, вонзив их в толстую Зинину ляжку, рядом с которой оказалось лицо упавшей девочки. На сей раз Зина завизжала чуть менее тонко, но куда громче, чем в первый раз. Ничего другого ей не оставалось как схватить цыганочку за ухо и рвануть вверх. Девочка разжала зубы , но платье в своих смуглых руках держала крепко. Зина стала выворачивать девочке ухо.
- Отдай платье, чертовка ! - визгливо потребовала Зина.
И тут цыганочка применила тактическую хитрость , она неожиданно выпустила платье , так что оно упало на Зине на руки. Зина отпустила девичье ухо , похищенное вроде бы удалось вернуть, а ничего другого от смуглой девчёнки ей и не требовалось. Но в следующую секунду цыганка ударила Зину головой в мягкий розовый живот. Зина охнула, согнулась, но платье в свою очередь не выпустила. И , спустя секунду, очень пожалела об этом. Смуглая чертовка вцепилась Зине ногтями в глаза. Драться маленькую цыганку никто специально не учил, сейчас она действовала , руководствуясь сугубо природными женскими инстинктами. Царапая женщине глаза, цыганочка заставила Зину завизжать уж совсем истошно , разжать руки, в результате чего девочка вновь должна была стать обладательницей вожделённого платья. Однако цыганка так вошла в вкус, что уже не могла остановиться. Но в следующее мгновение отлетела в сторону - Зина изловчилась и нанесла чертовке сильный удар ногой в грудь. У юной цыганки перехватило дыхание, платье вновь уходило от неё, а разозлившаяся не на шутку Зина двинулась в атаку всей своей мощной розовой фигурой. По счастью её глаза не пострадали, цыганка лишь слегка оцарапала кожу нижних век и щёки, будь у Зины глаза побольше, возможно столь легко она бы не отделалась. И теперь раскрасневшаяся тяжело дышавшая Зина жаждала наказать маленькую обидчицу максимально жестоко. Не давая цыганке подняться Зина стала наносить ей удары своими тяжёлыми ногами, в буквальном смысле топтала "чертовку" своими толстыми пятками. И у цыганочки вновь сработал природный инкстинт. Она изловчилась ухватить Зину за пятку и , что было силёнок, рванула на себя. По цыганскому счастью, силёнок хватило - Зино шлепнулась голой задницей в колючий кустарник, росший рядом с тропинкой. А девочка уже в третий раз пустила вход зубы - впилась в толстую, с прилипшим речным песком, пятку. Таким образом Зина не могла подняться на ноги, пыталась отбрыкаться от чертовки, но это не очень то у неё получалось. Однако, у маленькой цыганки силы были на исходе и она вынуждена была ослабить хватку. Зина вырвала свою ногу и тут же перешла в атаку, навалилась на маленькую смуглянку, всем своим телом, схватила за уши... Визги дерущихся огласили округу с новой силой. Зина рванула маленькую обидчицу вверх, поставила на ноги и от души трепала за уши.

Мать девочки стирала бельё на другом конце реки, и услышав крики и визги, безошибочно услышала голос своей дочери. Из за жары взрослая цыганка сняла с себя всю одежду, и стирала её будучи такой же абсолютно голой, как и Зина , дерущаяся сейчас с её маленькой дочерью. Ей некогда было одеваться и взрослая цыганка рванула на выручку дочери как была, бросив стирку. Уж она то имела опыт рукопашных схваток и расправиться с Зиной, таскавшей её дочь за уши ей не составляло большого труда. Мать-цыганка отвесила Зине хлёсткую пощёчину, такую сильную что Зина тут же отпустила дочь и еле ударжалась на ногах. Дочь тут же покинула поля боя, давая матери возможность самостоятельно решить вопрос с Зиной. Девочка схватила платье и рванула с добычей в табор. За мать можно было не беспокоиться.
Стройная смуглая цыганка в свою очередь готова была вцепиться Зине в лицо, но та уже была настороже. Прикрыв руками в лицо и, особенно, глаза, Зина практически вслепую рванула вперёд , в атаку на стройную противницу. Она хотела сбить цыганку-мать с ног, используя своё превосходство в весе, подмять под себя и , в свою очередь, надавать глазастой обидчице оплеух. И это Зине почти удалось. Цыганка не удержалась на ногах и Зина оказалась сверху своей противницы. Некоторое время женщины щипали, царапали друг дружку, визжали и пытались пустить в ход зубы. Со стороны это выглядело как живой клубок голых женских тел. Клубок из розового и смуглого, из длинных чёрных прямых волос и слегка вьющихся блондинистых, из жирных и худых ляжек, таких же ягодиц, толстых и узких пяток, двух чёрных треугольников волос - у Зины они были достаточно густые, по этой части оволосения она не намного уступала цыганке. Лежачая схватка проходила с переменным успехом, ни та , ни другая женщина не могли взять окончательный верх. Цыганке наконец удалось основательно вцепиться Зине в лицо, однако до глаз добраться было трудно, мешали пухлые щёки, которые сейчас служили Зининым глазам хорошим защитным бастионом. Длинные чёрные волосы цыганки развивались в разные стороны и Зина воспользовалась этим - намотала угольные пряди на ладонь и изо всех рванула так, чтобы оторвать цыганку от себя. И сделала это весьма вовремя, так как ещё чуть-чуть и смуглой удалось бы вцепиться в глаза. Цыганка вскрикнула, голова её дёрнулась так, что через секунду зарылась затылком в траву. Зине удалось оторвать от себя цыганку, уложить её затылком в траву , подмять под себя. Отпускать поверженную смуглянку Зина теперь не собиралась. Не выпуская намотанных на ладонь волос, локтём свободной руки Зина упёрлась цыганке в горло. Цыганка захрипела, её и без того огромные глаза стали вылезать из орбит. Над ней высилось раскрасневшаяся физиономия, с маленькими светлыми глазками, которые цыганке так и не удалось выцарапать. И она осознавала, что эти маленькие глазки и красные щёки, последнее, что она видит в своей жизни. Зина давила на горло всё сильнее и сильнее, она не намерена была прощать обиды, унижения, и таки уворованного красивого платья.

Спрятав платье в укромное место, девочка решила вернуться к месту потасовки и посмотреть как её сильная и ловкая мать задаёт трёпку этой толстожопой. Но что же она увидела ? Мама-цыганка издавала предсмертные хрипы, а над ней возвышалась и сдавливала горло блондинистая розовая противница. Зина высилась над цыганкой, выставив свой толстый зад, словно дразня им маленькую цыганочку, издеваясь над ней. И девочка , не раздумывая понапрасну, в очередной раз вонзила свои зубы в голую розовую плоть , вцепилась Зине в правую ягодицу. И в очередной раз заставила Зину истошно завизжать, но самое главное ослабить хватку. Зина отпустила взрослую цыганку, вскочила на ноги так, словно её укусило сразу несколько диких пчёл. А маленькая цыганка выставила вперёд ногти, готовая атаковать Зину в одиночку, поскольку мать продолжала лежать на траве, с трудом приходя в себя. Но пустить ногти и зубы в ход было юной цыганке не суждено. Зина решила больше не искушать судьбы и, рванула в сторону деревни. Пусть в голом виде, зато при обеих глазах. Народу в самой деревне почти не было, все были заняты на сезонных работах, поэтому взмыленную голую Зину, очень быстро бегущую к собственной калитке никто не увидел. Дома Зина перевела дух и подумала, что хоть и жаль платья, но всё закончилось для неё не так уж плохо. Каким то чудом её удалось сохранить свои глаза невыцарапанными, и это пожалуй , было главным утешением.

А на следующий день было общее собрание между жителями ( главным образом жительницами ) деревни и общиной цыганского табора. Старший цыган принёс Зине извинения и подарил несколько цыганских платков и шалей. А также незаметно сунул в Зинин карман пачку денежных купюр.
- Примите это , как извинения от всей нашей общины, - произнёс старший цыган, - Нам здесь ещё неделю стоять , не хотелось бы омрачать соседство. Простите девочку, её ждёт отдельное наказание. Очень суровое, поверьте ! И её мать тоже.

- Извините меня, - произнесла в свою очередь девочка, не опуская своих больших глаз, _ Платье я вам верну, если хотите.

- Да ладно, оставь себе ! - брезгливо отмахнулась Зина.
После того, как платье побывало в этих грязных цыганских руках надевать его Зина не собиралась. Девочка улыбнулась, но при этом неприятно обожгла Зину взглядом своих огромных глаз. Девочка отметила, что большинство женщин и девочек этой деревни очень похожи на Зину. А Зина в свою очередь думала, что и она, и остальные женщины их деревни куда красивей этих чернявых, худых девок.

Надо ли говорить, что никакого"сурового наказания" ни девочка , ни её мать не понесли. И пока табор стоял у деревни местные жительницы пользовались домашними душевыми кабинами. Таким образом - мир был восстановлен.

Джордж Мартин, "Пир стервятников"

Хм, если в первобытный мир, то как же они смогут в таком случае сообщить Сталину секрет атомной бонбы? Или помочь Рождественскому потопить японскую эскадру в Цусимском проливе? Ведь попаданцы только этим и занимаются!

Свадебный камень
Памела Морси

Любовный роман о девушке из "медвежьего угла", не знающей, что такое туфли.

Приведу лишь один отрывок, далее все в том же духе

Она была высокой. По крайней мере, гораздо выше, чем подобало бы женщине, подумал Ро. Но не чрезмерно худой. У нее была довольно высокая грудь и пышные бедра, что отличает потомков шотландско-ирландских крестьян. Волосы ее, не такие белокурые, как у ее брата, толстой косой медового цвета спускались по спине. Нет, она была не красавицей в том смысле слова и по тем меркам, которые приняты в светских гостиных, но Фарли без труда мог представить, что местные дровосеки найдут ее желанной. И, конечно, нельзя было не обратить внимание на ее ноги. Длинные, женственные ступни… Она мягко ступала босыми ногами по грязному полу, и в ее движениях таилось какое-то странное очарование. Его знакомые дамы умерли бы от смущения, обнажив перед ним щиколотки. А эта молодая женщина ходила с такой уверенностью и беззаботностью, что можно было подумать, будто на ней самые элегантные бальные туфельки. Ро улыбнулся. Он решил, что ему нравятся ее босые ноги. И она. Ее прикосновения, когда она обрабатывала руку, были решительными, и в то же время, нежными. Прошло много времени с тех пор, как он испытывал прикосновение женщины, и ощущения нравились ему.

Отредактировано ppk (2012-04-07 16:39:57)

Татьяна Соломатина "Папа"

"Чудесное слово «папа». Гораздо лучше жёсткого, колючего – «отец». «Папа» – это домашнее. Как любимая пижама. Как покой. Как чашка горячего чаю с лимоном после ванны, которая после ледяного косого ливня. «Папа!» – и тебя уже ничто не тревожит. «Папа!» – и тебе уже ничего не надо решать – всё решат за тебя. Каждой девочке нужен папа. Папа. А не слово.
Августовский ливень. Улицы пусты. В этом городе они пустеют моментально. Ни в одном городе мира они так не пустеют во время ливня, как пустеют они здесь. Я бреду в гордом одиночестве, уже почти обессилев. Босиком шлёпаю по лужам, не обращая внимания ни на льющиеся сверху прозрачные холодные струи, ни на грязные фонтаны, вырывающиеся из-под колёс проезжающих машин. Всё, что сверху, – прозрачно. Всё, что снизу, – грязь. Мне холодно, но всё равно. Я насквозь промокла, но мне всё равно. Мне настолько всё равно, что я всё пропускаю сквозь. Сквозь себя. Холод, ветер, грязь. Можно было бы назвать это «просветлением»… Если бы я шла сквозь, как дождь. Шла, а не пропускала сквозь себя. Но я иду внизу всего лишь сквозь пространство улицы, а вовсе не с небес на землю, чтобы воспарить с земли на небеса. Я просто бреду по лужам. Тогда это «затемнение»? И равно ли просветление затемнению? Я иду, и в голове моей крутится только глупая мысль о равности светлого и тёмного. Услужливый неугомонный ум плетёт своё хитроумное макраме, надёжно занавешивая плотным узловатым полотнищем дыру в душе. Окажись я сейчас – мокрая и босиком – в Антарктиде, а не в моём южном августовском городе, я брела бы точно так же, ничего не замечая, пока бы не превратилась в ледяную скульптуру. «Море волнуется раз… Два… Три. Ледяная фигура, замри!» Просветления и затемнения не отменяют физику тела. И море никогда не волнуется…

– Девушка! Девушка!

Машина медленно катится рядом. Уже, кажется, некоторое время. Водитель, наверное, успел подумать, что я глухая. Потому что отчаянно жестикулирует. Впрочем, в моём городе принято отчаянно жестикулировать по любому поводу, а не только при встрече с глухими девушками. Или просветлённо-затемнёнными.

– Девушка! Давайте я вас подвезу!

Красивый мужчина. Мой любимый цвет. Мой любимый размер. Красивая дорогая машина. Ну да. Разве со мной может быть иначе? Мне двадцать четыре, и лет с шестнадцати я нравлюсь только взрослым состоятельным дядям, и даже фасоном они схожи, как будто их кроили по одному лекалу. Вот и этот такой же. Коротко стриженные густые тёмно-русые волосы. Мускулистый, массивный. Тяжёлый взгляд. «Девушка! Давайте я вас подвезу!» А как же, конечно. Дальнейший сценарий известен до скрежета зубовного.

Бреду, не обращая внимания.

– Девушка, я вас просто подвезу. Просто! Подвезу! – властно акцентирует последние два слова. – Я не знаю, что там у вас случилось, но я не могу видеть, как молоденькая девушка нарывается на воспаление лёгких. Садитесь немедленно!

– Я мокрая и грязная.

– Садитесь!

Сажусь.

– Куда вам?

– В центр.

На панели фотография. Юная тощая блондинка, чем-то похожая на меня. Все юные тощие блондинки чем-то похожи друг на друга. Вкусы мускулистых, массивных, коротко стриженных густоволосых тёмно-русых мужиков на дорогих тачках не отличаются разнообразием.
Улавливает направление моего взгляда.
– Это моя дочь. Ей двадцать четыре. В Москве училась, да так там и осталась. Я увидел вас и подумал, что вдруг она бредёт где-то по московским улицам в такой же ливень, ей грустно и холодно…"

Отредактировано dub (2012-04-11 23:02:57)

Выбор мага
Сергей Садов

Вещь довольно тематическая, советую обратить внимание на автора!

И вот закончены последние приготовления, вещи собраны, одежда тоже подготовлена. Одежда… да уж. Домотканные штаны с разлохмаченными штанинами внизу, рубашка из того же материала, что и штаны и пеньковая веревочка чтобы подпоясаться. Все потертое, кое–где видны штопаны швы. Обувь? А обувь нарядом не предусмотрена. На это я обратила внимание еще при путешествии вместе с Маренсом, все дети в деревнях сверкали босыми пятками. Ну оно и понятно – обувь слишком дорогое удовольствия для крестьян, а уж тем более для нищих сирот, кого я и собираюсь изображать. Как у нас в классе говорили: не баре, могут и босиком походить. Заранее представляю сбитые в кровь ноги от непривычки. За всю свою жизнь я без обуви только дома и на пляже ходила. Но к боли я уже привычная, переживу как‑нибудь и это. Плохо только, что под маскировкой Интерфектов магией пользоваться нельзя. В этом ее и преимущество и недостаток. Преимущество, что она действительно маскирует от всех видов сканирования, как магического так и…хм… обычного. Недостаток… ну потому она так и хороша, что магия не проникает за маскировку, но, как следствие, не может она и выйти из нее. Так что пока я в виде мальчишки брожу по дорогам, то о магии стоит забыть. Конечно, можно снять маскировку, вылечиться, но, как говорил Голос, именно на таких мелочах шпионы и прогорают. Так что придется мне в дороге быть обычным человеком. Единственное что сделала, это заранее сделала кажу на ступнях более грубой и плотной, опять Голос немного помог с изменениями. У магов такого заклинания подготовлено не было, видно не бродят без обуви почему‑то, а говорят для здоровья полезно.

...

В лесу не так празднично и весело, но весна ощущается и тут. И идти не так плохо, как ожидала, хотя что в этом странного? Если есть тропа, значит люди по ней ходят. Единственное, что мешало наслаждаться путешествием – камешки и ветки на тропинке, постоянно попадающиеся под ноги, все‑таки лесная тропа не наезженная дорога. Так что мое продвижение сопровождалась ругательствами сквозь зубы, возгласами типа «ой», «ай», «что б тебя», «куда ж ты, сволочь, лезешь». Последнее это уже жуку, нагло ударившего меня в ухо, а потом еще и попытавшегося туда залезть. За дупло принял, что ли? Но даже эти житейские неурядицы не заставили меня растерять хорошее настроение – все равно это лучше, чем в лаборатории. Солнце, пробивающееся сквозь листву, сверкание искорок на паутинке и голоса птиц, устроивших бурное обсуждение наглеца, посмевшего вторгнуться в их владения… Что может быть прекрасней? Вот застучал дятел, что‑то проорала сорока. Хм… Дятел? Сорока? А они тут есть? Ну стук похож на стук дятла, а вот кто стучит не видно. Ладно, я сказала дятел, значит, будет дятлом. Если на клетке с тигром написано заяц, значит там заяц, а кто не согласен – получит в лоб! И не надо мне предлагать войти в клетку и покормить «зайчика» морковкой. Если понадобиться, войду и покормлю. И будет этот «зайчик» жрать морковку, иначе усы оборву, хвост узлом завяжу, лапы поотрываю. Маг я, в конце концов, или погулять вышла?

Блин, ну и чушь в голову лезет. Свежий воздух после годового затворничества действует не хуже наркотика. Неторопливо иду по тропе, поминутно вертя головой во все стороны как дура, пытаясь рассмотреть птичек, заодно высматривая подстерегающие опасности.

Никогда не думала, что ходить босиком по лесу так больно и утомительно, потому, кстати, и неторопливо шла, а вовсе не потому, что не спешила. А если еще пальцем по корню въедешь… у–у–у. Было желание плюнуть на все, сбросить маскировку и залечить все царапины и ссадины, появляющиеся несмотря на все предпринятые меры. Отказалась от этого не потому, что было опасно, кто тут увидит? Из‑за того, что дорога впереди длинная и ситуации могут возникнуть разные. Если я не смогу перетерпеть такой пустяк, то не смогу выдержать и сдамся в более сложной обстановке. Тогда уж лучше сразу вернуться в подвал и не вылезать. Строга к себе? Может быть, но чтобы выжить только так и надо. Никто меня в этом мире жалеть не будет, а любая ошибка может стать последней и винить в ней некого, она только моя. Значит надо быть сильной. А потому заткнуться и забыть про то, что ты маг и что все царапины можно залечить, стоит только сбросить маскировку.

С этой маскировкой недоработали что‑то древние Интерфекты, а мне приходится страдать: не получается при маскировке колдовать. Не получается и все. Сама маскировка супер! Даже сама уверена, что я мальчик, в том числе и когда раздеваюсь… хм… Ладно, не будет о грустном. В конце концов, жизнь хороша… если не учитывать корни и ветки под ногами.

...

Вот он поплевал на ладони, ухватился за топор и сноровисто взялся за ветки упавшего дерева. Я, следуя его указаниям, оттаскивала отрубленные ветки в сторону и увязывала их веревками. Блин, как же босиком неудобно и больно. И это я еще в лаборатории ступни магией обработала, страшно подумать что было бы, если бы не сделала этого! И как местные почти всегда босые ходят? Хотя, у них есть время для тренировки. С самого рождения. А я натура чутка, впечатлительная. Может ну его нафик, это путешествие? Как подумаю, сколько мне еще идти…

Молчать, тело! Я тебе поскулю! Заткнуться и не тявкать! Это разве боль? Боль, это когда маг тебя учит, или когда Голос тренирует, а тут массаж обычный! И для здоровья полезно.

Специально уперлась ногой в самые сучковатые ветки и потянула концы веревки, стягивая их в вязанку. Тренироваться. Тренироваться для дальнейшей дороги. Тренироваться и терпеть. Что‑что, а это у меня лучше всего получается. Особенно терпеть.

...

Ладно продукты сегодня утром доела – все этим хмырям не достанется. Как раз хотела в деревню зайти подзаработать немного, а то голодать бы пришлось… либо воровать. Было в моей карьере бродяги и такое. Ничего серьезного, немного продуктов с огорода, чуть–чуть запасов из сарая… Только дайте мне минут десять в себя прийти…

Щас. Время терять эти типы точно не намеревались. Светлый уже привязал второй конец веревки к седлу на своем коне, взобрался на него, дождался, когда его приятель тоже заберется и чуть пришпорил коня. Веревка больно впилась в кисти и рванула за руки, заставляя меня бежать следом. Бежать… Лошадь может и не сильно торопилась, а вот мне приходилось перебирать ногами довольно шустро. Проклятье! Может у какого архимага и получится сосредоточиться в таких условиях, но у меня точно нет. При малейшей задержке натянувшаяся веревка дергала меня за руки, грозя повалить на землю, и тогда мне придется за лошадью уже не бежать, а волочиться. Если это охотники за рабами, а скорее всего это они, если вспомнить их разговор, то я им нужна относительно целой, а значит, остановятся и поднимут, но могут и не сразу и тогда точно быстро не смогу снять заклинание. Так что пока лучше сосредоточиться на беге и забыть на время про побег и жестокую месть, а там посмотрим.

Блин, как же больно, думала уже привыкла шагать по дороге босиком. Оказывается, бежать на привязи за лошадью совсем другие ощущения. Надеюсь, бежать придется не очень долго.

Как же, не долго, не с моим везением. Первые десять минут я еще пыталась смотреть куда меня тащат, следила за временем, вертела головой, но потом осталась только одна мысль – когда же я сдохну.

Ничего, прорвемся, убить меня точно не хотят и эти люди не архимаг, если от него сбежала, то эти типы меня точно не остановят. Эта мысль и поддерживала меня, хотя потом не осталось и ее. Рубашка намокла от пота и прилипала к телу, пот заливал глаза, на зубах скрипел песок, попавший из‑под копыт коня. Чуть–чуть наклонилась и попыталась руками убрать пот с лица. Тяжело связанными руками, да еще веревка за них постоянно дергает, но вроде бы немного получилось.

Не знаю, сколько я так бежала, ноги уже просто не чувствовала. Если раньше могла пересчитать каждый камушек, попавший под ногу, то сейчас уже ничего. А эти типы ехали уверенно, только один изредка вырывался вперед, кажется, проверял дорогу. Выходит, некоторая опасность для них была, только мне от этого не легче.

Но вот они свернули с дороги и поехали по не очень хорошей грунтовой дороге, уходящей куда‑то в поля. Ехать они стали потише, зато дорога менее ровная и камешков на ней больше. Когда же все это закончится?

Еще полчаса… или час ехали вдоль полей с пшеницей, снова свернули на тропинку между посадками. Вот тот, кто тащил меня за собой на привязи, оглянулся, возможно, не первый раз, но как‑то не обращала внимания.

—Ты глянь, еще бежит, — удивился он. — Доходяга доходягой, но выносливый. Другой на его месте уже свалился бы.

Блин. Знала бы, давно упала. Теперь уже поздно. Да и что толку? Все равно не отпустили бы.