Федор Сологуб

Наивные встречи

.....
        Они сидели на скамейке у забора. На Нем была светло-серая одежда; под белою подоскою крахмального воротничка краснел узкий галстук; темным пятном нависла над лицом желтая соломенная шляпа.

        Она была в легком белом платье. Ее стройные руки были открыты, еще не было загара на ее прекрасном лице, и белы были ее босые ноги.

Он и Она говорили о чем-то. И молчали. И прислушивались к далекому плеску речки на порожистом русле о покрытые пеною камни.

— Пора домой, — сказала она.

— Посидите еще немного, — просил Он.

— Ну, еще пять минут, — сказала Она.

Нежно глядя на ее белые босые ноги, спросил Он:

— Вам не холодно?

Слегка краснея. Она спрятала ноги под платье, и сказала:

— Немножко сыро ногам еще с непривычки. Мама бранится иногда, а я ни за что не хочу надеть башмаков. Так весело ходить босиком. И немножко стыдно. И это тоже весело и забавно. Такая мягкая земля под голыми ногами, такая нежная под ногами пыль.

— А песок? — спросил Он.

— С непривычки немножко больно, — сказала Она. — Так щекочет. Но я непременно хочу, чтобы привыкнуть.

— А зачем вам это? — спросил Он.

Такой городской, так привыкший к асфальтам и камням столицы.

Она улыбалась и говорила:

— Так. Так хочу. Люблю, люблю мою землю. Она темная и нежная, и суровая. Как мать, суровая и нежная. Лелеет, ласкает — и не балует, и мучит иногда. И все, что от нее, радостно.

Он тихо сказал:

— Да ведь от нее и смерть!

Она сказала с восторгом:

— Ах, все от нее радостно! Я такая городская, а здесь я точно нашла сама себя, и от радости и счастья словно пьянею. Так тороплюсь насытиться воздухом и светом, и так радостно погружаться в холодную воду в реке, и так весело приникнуть к земле обнаженными ногами. Так хочу быть радостною и простою, как девушка дикого племени где-нибудь на острове среди далекого океана.

Она замолчала. И ясное выражение счастья было на ее лице.

Он смотрел на Нее, любовался Ею. Она откинулась на спинку скамейки, мечтательно глядела прямо перед собою и из-под края ее платья опять стали видны положенные одна на другую легкие, тонкие стопы ее белых ног.

Он слегка дотронулся до ее рук, скрещенных на коленях, и тихо спросил:

— Отчего же вы не хотели сегодня днем идти со мною гулять?

Она улыбнулась и тихо сказала:

— Так.

— А завтра пойдете? — спросил Он.

— Нет, еще не завтра, потом, — сказала Она.

— А почему не завтра? — спрашивал Он.

С милым выражением откровенности Она говорила:

— Мне еще пока стыдно, что у меня такие белые ноги. Глупые, бедные, белые ноги. И я жду, когда они хоть слегка покроются загаром. А надеть башмаки ни за что не хочу. Люблю мою землю.

И тихо повторяла Она:

— Люблю мою темную землю. Люблю. Люблю.

Радостное волнение охватило Ее. Грудь ее дышала трепетно и неровно. Легкая дрожь пробегала по ее телу. С мечтательным восторгом смотрели во мглу ее черные глаза, и нежно-алые уста повторяли сладкое слово:

— Люблю. Люблю.

        Свирельнo звенящим звуком трепетало это вечно радостное слово, и каждый раз оно звучало все новым волнением и все иным, все более сладостным восторгом. И уже Она словно задыхалась от восторга и сладостной печали, и свирельными стонами и вздохами перемежалось вечно ликующее слово:

— Люблю, ах, люблю!

Он подвинулся к Ней. Она доверчиво прижалась к Нему. Он смотрел на ее лицо. Оно было бледно. Из ее глаз текли слезы. Она плакала и улыбалась — и слезы ее были слезы юного восторга и сладостной, вешней печали.

Он обнял Ее, и поцеловал ее нежную щеку, и повторял:

— Милая, милая!

И ощущал трепет ее тела, и слышал ее замирающие стоны:

— Люблю.

И тогда спросил:

— А меня ты любишь?

— Ах! — воскликнула Она.

И вся занялась радостью, и задрожала, и целовала Его нежно, повторяя:

— Люблю тебя, люблю!

И вдруг легким и быстрым движением Она освободилась из его объятий. Шепнула:

— Милый, прощай! До завтра.

        С тихим скрипом калитка раскрылась и опять закрылась. И уже Она в саду. В густой тени молчаливых деревьев слабо белеет ее платье. На темном и сыром песке дорожек мелькают ее белые босые ноги. И вот Она скрылась за поворотом дороги, там, где из-за деревьев едва виден огонь лампы на террасе.

        Он долго стоял у калитки. Глядел на деревья в саду, которые осеняли Ее сегодня. Глядел на дорожки, хранящие следы ее милых ног. Мечтал о чем-то. Был счастлив и печален. И счастьем и печалью были напоены его мечты.

        Потом привычным движением горожанина Он вынул из жилетного кармана часы, взглянул на них, подумал, что уже поздно, что уже пора спать и пошел домой. Закурил папиросу. Помахивал тросточкою.

        Поля были туманны и теплы. На реке кто-то неуемно-шаловливый плескался струйками вечно бегущей воды.

        Он тихо шел, о Ней мечтая. Каблуки его сапог мягко вдавливались в серую пыль проселка. Красный кончик его папироски чертил в мглистом воздухе неровный огненный путь.

        Человеку в серой удобной и красивой одежде захотелось быть таким же, как Она, радостным и простодушным, — но где же взять наивности и простоты?

У природы научиться?

Но природа молчала, и томилась вечным ожиданием того, кто должен прийти, и кто все еще не приходит.
 
 

III

        Прошли дни. Был день ясный и знойный. Он и Она шли в полях. Он опять в том же светло-сером костюме и в соломенной шляпе. Она в легком белом платье. У Нее на голове пестрый шелковый платочек; босые ноги слегка загорели.

И опять радостный смех на ее алых губах, и восторг в черных глазах, и щеки рдеют. И говорят о чем-то — не все ли равно о чем!

И опять вопрос:

— Ты меня любишь?

И тот же все сладостный ответ:

— Люблю тебя, люблю.

Она смеется, — ясному небу, зеленым травам, тихо вьющемуся Ей навстречу ветру, птичкам и тучкам, всему, всему, и говорит — и свирельно звонок ее легкий голос:

— Люблю мою землю, и камешки, и серенькую пыль под моими ногами, и траву, и цветы полевые, кашки и ромашки.

Смеется и говорит:

— Милые кашки и ромашки, я вас люблю. А вы меня любите?

Зыбкий бежит по лугу ветер, и колышутся полевые цветочки, кивают ей глупыми своими головками.

— Все тебя любит, — говорит Он Ей. — Ты идешь, как воздушная царица радостных стран, и земля приникла к твоим ногам, и лобзает их нежно.

        Она смеется и сияет ликующею радостью, и идет среди трав и колосьев, как царица радостной страны, далекой. И зыбкий ветер целует ее ноги, и солнце, милое солнце ясного дня рассыпает у ее ног золото своих горячих лучей.

        Потом... а не все ли равно, что потом было? Была жизнь, и события случались, и будут случаться. Дни за днями идут, и будут идти. В докучном шуме злых дней померкнет радостное сияние простодушной мечты, и ликованию безмятежной радости положен будет предел. Но что же такое! А все в памяти неизгладимы эти наивные часы, эти радостные встречи, и этот милый лепет мечты и счастья.

        Счастья, творимого по воле.
 
1910

Примечания
Впервые опубликовано в газете «Одесские Новости» 18.IV.1910 г.

(источник — Сологуб Ф. «Капли крови»,
М., «Центурион», «Интерпакс » 1992 г.)
При публикации в работе был использован текст, размещенный
на сайте «Литературная страница DRY_GINа».

Смотрите, какую прелесть я нашла!

http://zhurnal.lib.ru/s/shelest_e/barefoot.shtml

Я буквально на одном дыхании прочитала книгу Джейн Фэвер "Коршун и Горлица". Место действия - средневековая Испания, роман о любви бедной христинской девушки и мавританского князя. Красавица не носит обуви, чем вызывает немалое удивление у девушек-прислужниц. Позволю себе несколько цитат:

Она подняла ступню Сариты и в ужасе воскликнула:
   - Аллах! Посмотрите только на свои бедные ножки!
   - А что с ними? - Сарита в тревоге уставилась на  свои  ноги.  По  ее
мнению, все с ними было в порядке.
   - Но они такие жесткие, - сказала Кадига, - только потрогай,  Зулема.
Они как гладильные доски.
   - С ними все в порядке! - Сарита с негодованием сунула ноги обратно в
воду.
   - Мы должны потереть кожу  маслом  и  пемзой,  -  сказала  Зулема,  -
понадобится не один день, чтобы вернуть им мягкость.
   - Но я не собираюсь пробыть  здесь  несколько  дней,  -  прервала  их
Сарита, мои ступни вполне меня  устраивают  и  такими.  Если  они  будут
мягкими, как, интересно, я смогу ходить?
   - Вы не носите туфель? - удивилась  Кадига,  -  это  не  христианский
обычай - носить туфли?
   Сарита подумала  о  тех  дамах,  с  которыми  ей  приходилось  иногда
сталкиваться; ведь  племя  их  вело  кочевой  образ  жизни.  Она  пожала
плечами.
   - Некоторые носят, если они живут в домах и в городах. Но мы, живущие
у дороги, нуждаемся в  них  только  зимой,  когда  земля  замерзает  или
покрывается снегом. Тогда я надеваю деревянные башмаки.

(попытка косметической процедуры)

   - Аллах! - воскликнула Лейла в ужасе, дойдя до ступней Сариты.
   Абул что-то лениво произнес по-арабски.
   - Что ты говоришь? - открыла Сарита один глаз, - я не поняла.
   - Сейчас поймешь, - пробормотал Абул.
   И она действительно поняла, потому что минутой позже Лейла подняла ее
ступню  и  начала  чем-то  скрести  по  ороговевшей  подошве.  Сарита  с
негодующим воплем отдернула ногу. И почему эти люди не оставят  все  как
есть? Неужели они не могут понять, что ступни служат ей для  ходьбы  без
обуви? Но  они-таки  не  понимают  этого,  у  нее  было  уже  достаточно
оснований для того, чтобы осознать это.
   - Мои ноги принадлежат мне, - заявила она, и я  не  желаю,  чтобы  их
трогали. Будьте любезны перевести это, господин калиф.

(однако кончилось все это так)

Сарита сбросила вычурный наряд и со вздохом облегчения надела  рубаху  и
платье. К счастью, здешние мастерицы еще не успели нанести  непоправимый
вред ее ступням, и она сбросила эти ужасные шлепанцы и ступила на землю,
снова почувствовав под босыми ногами знакомую почву и  обретя   истинное
равновесие.

Чудесная книга.

Кстати на сайте RBFeet и на ЭкоСити есть интересная статья
"Ножка Терпсихоры или размышления дилетанта о женской сексуальности"
Адрес http://ecolife.nm.ru/parizhsky.htm
Согласны ли Вы с утверждениями автора?

А здесь http://ecolife.nm.ru/trigon.htm положения Тригона о женском б/х.

Жуть...

А по поводу "она была прелестна, несмотря на босые загорелые ноги" - ЭТО КАК?

Логику автора уловил. Из отрицательных литературных персонажей, ходивших босиком, вспомнить кого-либо трудно, помнится в "Тимуре и К" был такой Мишка Квакин, а так, образы в основном положительные Помнится, был такой детский рассказ (автора и название не помню), события которого происходили в совковой деревне, героями которого были местные и приезжие дети (автор называл их Алфредами). Если не ошибаюсь, один Алфред в том рассказе закадрил местную босоножку, и ОБУЛ ЕЁ В ТУФЕЛЬКИ!!! В итоге он вызвал у некорых местных ребятишек желание набить ему фейс, чем впоследствии история и завершилась... А девочка снова бегала босиком