даже не сомневаюсь, хотя и не читал. вся современная босоногая писанина - чистейший фф. и место ей не здесь, поскольку образы босоногих девушек отсутствуют - сам сюжет тупо строится на босоногости героини. я бы это и летературой называть не стал. настоящую литературу читают вне зависимости от своих сексуальных заморочек.

для контраста - немного классики.

Шолом-Алейхем. Два шолохмоноса.

"Давно не бывало в Касриловке такой хорошей теплой погоды к празднику пурим. Рано тронулся лед, растаял снег, и грязь доходила до колен. Сверкало солнце. Дул ленивый ветерок. Глупому теленку показалось, что уже весна. Он задрал хвост, нагнул голову и испустил нерешительное «му». Вниз по улице змейками бежали ручейки, унося с собой попадавшуюся по пути щепку, соломинку или бумажку. Счастье, что почти ни у кого в городе не было денег на мацу, а то можно было бы подумать, что на дворе не пурим, а канун пасхи.

В самом центре города, посреди топкой грязи, встретились две девушки, обе по имени Нехама; одна большая, черная, с густыми бровями и вздернутым носом; вторая – болезненная, бледная, с острым носиком и огненно-рыжими волосами; у одной толстые грязные ноги были не обуты; у другой на ногах было что-то вроде башмаков, которые каши просят. Подошвы волочатся у них и при ходьбе громко шлепают, а когда эти башмаки берешь в руки, они весят пуд. Хороши башмаки! По правде оказать, чем в таких башмаках, так уж лучше босиком.

Обе Нехамы несли накрытые белыми салфетками шалахмонесы, обеими руками прижимая их к груди. Встретившись, девушки остановились.

– А, Нехама!

– А, Нехама!

– Куда идешь, Нехама?

– Как так куда иду? Несу шалахмонес.

– Кому ты несешь шалахмонес?

– Да вам. А ты куда идешь, Нехама?

– Как так куда иду? Ты же видишь, что я несу шалахмонес.

– А кому ты несешь шалахмонес?

– Да вам!

– Вот так история!

– Комедия, право!

– Ну-ка, Нехама, покажи твой шалахмонес.

– Покажи твой шалахмонес, Нехама.

Обе Нехамы стали искать глазами, куда бы присесть. И господь сжалился над ними: возле заезжего дома они увидели бревно. С трудом вытащив ноги из грязи, они уселись на это бревно, поставили подносы на колени, приподняли салфетки и принялись рассматривать шалахмонесы.

Сначала показала свой шалахмонес Нехама рыжая. Она служила у Зелды, жены реб Иоси, получала пять с половиной целковых за зиму, с одеждой и обувью. Ох н одежда, ну и обувь! Хотя что ж, платье как платье, с заплатами, конечно, но все-таки платье; а вот башмаки Нехама носила мужские – хозяйского сына Менаши, у которого ноги величиной с квашню. А каблуки Менаше имел привычку стаптывать. Хорошие были башмаки!

Шалахмонес, который несла Нехама рыжая, состоял из большого красивого гоменташа, двух подушечек – одной открытой, нашпигованной катышками в меду, другой круглой, затейливо разделанной с двух сторон; из сахарного пряника с изюминкой на самой середине; из большого четырехугольного куска торта, куска слоеного коржа, двух маленьких царских хлебцев и объемистого ломтя ржаной коврижки, которая в этом году, как никогда, удалась Зелде, то ли мука была хорошей, то ли мед попался чистый, то ли удалось хорошо ее взбить, то ли она просто хорошо испеклась. Так или иначе коврижка была мягче пуховой подушки.

Рассмотрев шалахмонес Нехамы рыжей, открыла и показала свой шалахмонес Нехама черная. Она служила у Златы, жены реб Айзика, получала шесть целковых за зиму без одежды. Поэтому она ходила босиком, а Злата проклинала ее страшными проклятиями.

– Как это девка ходит всю зиму босая? Ты, видно, простудиться хочешь, ко всем чертям!

Но Нехаме слова хозяйки, что Аману колотушка. Нехама копила деньги на пасху: на пасху, бог даст, она справит себе пару башмаков на высоких каблуках и ситцевое платье с оборками. Сапожник Копл, который сватается к ней, так и помрет на месте!"

симпатичный рассказ, советую дочитать.

в любом случае не литература.
хотя, то. что я предположил, тоже наверняка имеет место?
не может не быть - свято место... <_<

так может разделить - в литератури и в...ну, когда буквами просто пишут, как назвать?

а за што у нас модераторы деньги получают?
или моральное удовлетворение.

это противоречит принципу отсутствия демократии на форуме.
как раз тот случай,когда волюнтаризм не помешает.

Литературой и называется

Независимо от того, хорошая, плохая, кому по вкусу, а кому нет.
Так что сюда это, сюда.

Я вот, например, Пикассо не перевариваю.
Что ж его теперь, из темы про живопись убирать ?  :o

Более того, судя по некоторым комментариям автора, он школьник или студент.
Так что простительно.

Поддерживаю.
Барраярский цикл - это вещь 

Спасибо на добром слове. К сожалению, о личном знакомстве речь не идёт, увы    Просто однажды я был на литературной встрече в питерском Доме Книги, организованной в рамках конгресса "Странник", на которой присутствовала Буджолд в компании с ныне покойным Робертом Джорданом. На память об этом знаменательном событии у меня осталась книга из серии о Майлзе Форкосигане, с личным автографом автора.

Ещё один современный классик.

Стивен Кинг,
Кэрри

Деревенская история
Автор: Лариса Маркиянова

http://samaralit.ru/?p=12232

В общем, если можно было бы поставить рядом Аллочку в первый день ее приезда в деревню и Аллочку, какою она стала через три недели, то между ними можно было бы заметить только отдаленное сходство. Первая из них – холеная беленькая девушка с тщательным макияжем и с длиннющими голубыми ногтями, в мини, с удивленным выражением лица по поводу всего происходящего вокруг. И вторая – загорелая, в шортах, босая, без следов косметики, на рассвете выгоняющая Буренку в стадо, или пропалывающую грядку с луком, или довольно ловко окучивающая мотыгой картофельные ряды.

Вот это правильно!

Анатолий Рыбаков
Неизвестный солдат
http://www.e-reading.org.ua/bookreader.php...yii_soldat.html

В лесу послышались треск, шорох, опять треск, и все стихло.
Солдаты остановились, прислушались.
Лес стоял неподвижно под низкими тоскливыми серыми облаками.

– Пошли! – сказал Бокарев.

И вдруг небольшой конусообразный предмет, похожий на гранату, вылетел из леса и упал к ногам Вакулина.

– Залечь! – крикнул Бокарев.

Они упали там, где стояли.
Граната лежала прямо против Вакулина, но не взрывалась. Он открыл глаза и со страхом посмотрел на нее, потом чуть подался вперед – перед ним лежала большая коричневая шишка.
Он встал, поднял шишку. Солдаты тоже встали.
Вакулин сделал несколько шагов к лесу.

На дереве, свесив босые ноги, сидела девчонка лет семнадцати и улыбалась.

– Ты что, дура, делаешь, – сказал Вакулин, – а если бы я тебя, дуреха, пристрелил?!

– Вояка – шишки испугался, – рассмеялась девчонка, дерзко глядя в глаза Вакулину: видно, ей понравился молоденький хорошенький солдатик.

– Не у места такие шутки, девушка, – заметил Огородников.

Краюшкин добродушно качнул головой:

– Шустрая.

Снова раздался треск – коза с большим выменем и грязной, свалявшейся под брюхом шерстью обдирала кору с деревьев.

– Ты откуда? – строго спросил старшина Бокарев девчонку.

– А вон из Федоровки, из деревни...

Она мотнула головой в сторону поля.

– У вас в деревне все девки такие веселые? – спросил Лыков.

– Для кого веселые, для кого нет, – бойко ответила девчонка, поглядывая на Вакулина.

– Музыкальные инструменты есть, баян, например?

– Есть! Четыре патефона и одна пластинка.

– А звать тебя как?

– Нюра.

– Товарищ старшина, – предложил Лыков, – чем в город тащиться, пойдем в деревню.

– Непорядок, – возразил Огородников, – отпросились в город, надо идти в город.

Возражение Огородникова решило дело.
Бокарев хмуро посмотрел на него, перевел взгляд на девчонку:

– Зачем на дерево взобралась?

– Козы боюсь, бодается, – засмеялась она.

– Рядовой Огородников! – распорядился Бокарев. – Отвязать козу и препроводить в населенный пункт.

Отредактировано wolsung (2011-05-05 19:06:30)

Василий Алексеевич Бочарников. Рассказ "Привези раковину" (весь), опубликованный в сборнике "В лесной деревеньке" (Ярославль, Верхневолжское издательство, 1989). Рисунок А.-Ю. А. Кузьмина.

С крутого холма речка Покша как на ладони - голубой мягкий простор, чайки, солнце. Вот тут, под старой меднокорой сосной, все четверо и сели кружком.
- Уезжаешь? Завтра? - спросила Катя Нину Шаповалову.
На загорелом лице Нины счастливая улыбка.
- Завтра, - она почесала пяткой босую ногу.
Теперь очередь спрашивать была Зины. И хотя Зина, как и Катя, всё знала, но она важно поправила очки с толстыми стёклами и спросила:
- Едешь в "Артек"? По путёвке?
- Да. Но вы, девочки, и ты, Костюня, не скучайте без меня. Я вам письма буду писать. Цветные открытки пришлю. - Нина поймала концы косиц и машинально пыталась связать их на подбородке.
Костюня, Зинин братец, шмыгнул носом и попросил:
- Привези мне из "Артека" раковину. Хорошо, Нина?
- Привезу, - Нина погладила льняные кудерьки Костюни. - Перед отъездом к телятам хочется сбегать. Проститься, - честно сказала она.
Она шла по тропинке и вдруг запела: "Телята, телята, телята мои-и..." И сразу вспомнилось ей, с чего это началось... Мама, телятница колхоза, захворала. Лежала на печи и сокрушалась:
- Э-эх, кто-то покормит, кто-то попоит моих телят...
Тут не выдержала Нина, даром что мала - в третий класс ходила.
- Да я, мама, я попою твоих теляток и покормлю. Я!..
- Ты-ы? - Настасья Григорьевна улыбнулась, закашлялась и, только когда кашель отступил, проговорила: - А знаешь ли как?
- Да видела, видела, как ты делала. Видела и запоминала. Так я пойду? Можно, мама?
И она рванулась опрометью из избы. А во дворе сестричка Вера загородила дорогу разведёнными руками.
- Куда это? Куда разогналась?
- В телятник... за маму... Поняла? - одним духом выпалила Нина, и серые глаза её сверкнули решимостью.
- Возьми меня! - в голосе сестры, она младше на целых два года, просьба. - А, Нин?
- Ну, айда! Вдвоём-то веселей.
Сёстры наносили сена. Досыта накормили и напоили телят. Потом принялись за их стойла - вычистили, соломки натаскали и постелили. И... сами попробовали - мягко лежать! Потом принялись чистить телят - им это нравилось. Сёстры шаркали по спинкам и бокам щётками, отдирали от шёрстки прилипшие бляшки навоза, отмывали мокрыми мыльными тряпками. Закончив дело, Нина обега’ла телёнка, придирчиво оглядывала, а Вера изумлялась вслух:
- Как новенький! Глянь, Нина, как с картинки!
На другой день сёстры уже хлопотали в телятнике вовсю.
Настасья Григорьевна перемогла грипп аж к концу второй недели. Пришла в телятник, а там - полный порядок. К дочкам:
- Вот умницы! Вот молодцы-то!
Кому ж не приятна похвала! Да не от кого-нибудь, а от родной матери! И тогда, зардевшись от румянца, Нина первой сказала твёрдо:
- Знаешь, мы тебе будем каждый день помогать.
И они зачастили на телятник. А работы тут хватало: воду носили, корма, чистили стойло. И приучали маленьких пить молоко "с пальцев". Делалось это так: подогреют молоко, окунут в него пальцы и сунут в губы телку-несмышлёнышу. Он и примется облизывать их, а потом сосать - щекотно девчонкам, смеются. А сами - радёшеньки, что получается у телка. Подучат его так-то, тогда и соску в губы.
Случилось раз Нине одной управляться в телятнике. А накануне мама привезла тёлочку. Такую красивую: на лбу - белый цветок, копытца жёлтенькие, на передних ножках вроде бы белые чулочки. Нина сразу влюбилась в неё. И вот эта-то красуля заболела. Лежит на соломе и не встаёт. К пальцам, окунутым в молоко, не тянется. Часто-часто дышит бочком - углисто-чёрным.
Присела Нина на корточки, гладит тёлочку и по лбу, и под шейкой и бормочет:
- Ну, чего ты? чего?.. Вставай - помогу тебе...
Девочка попробовала поднять тёлочку, не под силу. Тогда она попыталась оторвать передние ноги от подстилки, удалось, принялась за задние, опять тёлочка легла и застонала, жалобно-жалобно.
Что делать? К маме бежать? Но она уехала на станцию за кормами и будет только вечером. Подрастерялась Нина, почувствовала, что из глаз вот-вот брызнут слёзы, прикусила губу. И спросила себя: "А что бы мама, сама мама сделала?"
И догадалась: слетала на лыжах на ветеринарный пункт в Сомово, три километра туда, три обратно, и привела ветфельдшера.
- Ничего страшного. Желудок засорился, - сказал ветфельдшер и сделал укол. К вечеру тёлочка поправилась...
Утро. Чуть дрожит от поречного ветерка лист на березняке. На старой ольхе поёт соловей. Старается. Выщёлкивает. Стой и слушай. Его песни никогда не надоедают Нине... Перед горой перекликаются мальчишки - торопятся на рыбалку. Дерёт горло, нахваливает ясное утро петух. Нина, босоногая и загорелая, проложила по росяной траве следок к телятнику. Распахнула дверцы и, пошумливая, похлопывая ладонями, выгоняет на пастбище телят. Они коротко, радостно мыкают, устраивают толкучку.
- Пошли! Пошли-и! - весело покрикивает на них Нина.
И вот на простор в распахнутые воротца хлынули чернобокие - таких больше, - краснобокие и белобокие телята. Один к одному - как бочата.
К Нининым рукам тянутся на ходу, толкают в плечи и бока телячьи мордочки, будто просят: "Обласкай!" Она гладит их, шлёпает ладонями по бокам, шеям и что-то вполголоса говорит, жмурясь от солнышка.
По дороге к ферме идёт тётя Маня Зуева, Катина мама, крупная, добрая и весёлая женщина. Лучшая колхозная доярка. Орденом наградили. Катя показывала: на звезде крейсер "Аврора" - орден Октябрьской революции.
Тётя Маня остановилась и наблюдает, как Нина управляется со своей бойкой ватагой.
- Вот так Нинок! Не хуже, чем у Настасьи, у тебя получается! Можно считать, что на нашем телятнике прижился семейный подряд Шаповаловых! А! Хороша дочка у Насти! Так и скажу ей сегодня!
От таких слов (Нина это чувствует) у неё покраснели уши и щёки. А сердце толкается горячо и сильно в груди...
...Ночью ей снится "Артек" и море. Огромное, синее. Она бежит к морю, и вдруг за руку её хватает Костюня и говорит:
- Привези раковину...
- Привезу... Привезу... - шепчет Нина.

Вот, это один из примеров красиво описанной сценки созидательного социалистического труда, о котором говорил genby007 в сообщении от 20 декабря в теме "Книжные иллюстрации"

Отредактировано Михаил (2011-05-17 21:11:26)

ОТРЫВОК:

На фото: прообраз главной героини.

"Посмотрев на себя в зеркало, я убедилась, что моё парадное платье после пребывания в башне выглядит весьма непарадно. Чистя его от извёстки и пыли, я поняла, что почему-то боюсь идти в общежитие, и мне захотелось незаметно исчезнуть из музея, напросившись переночевать к кому-нибудь, заведомо непричастному к этой истории. Я набрала номер Юренева. К счастью, он был в Хотеже, понял из моего сбивчивого рассказа, что случилось что-то неординарное, и велел немедленно прибыть к нему, прихватив с собой альбом.

Завернув альбом в бумагу, я положила его в пакет, бросила в сумочку мобильник, включила сигнализацию, заперла мастерскую и в некоторой нерешительности остановилась у дверей. До дома Петра Николаевича идти было километра четыре, но я прекрасно понимала, что вернуться в башню за туфлями меня не заставить никакими силами. Следовательно, мне предстояла дальняя прогулка босиком. Но, во-первых, было тепло. Во-вторых, двор нашего дома в Бухаре был вымощен старинной квадратной плинфой. Его всегда тщательно подметали, а по вечерам поливали водой. Всё детское население дома считало, что обуваться, выходя играть во двор, это самая большая глупость на свете. Потом со двора мы удирали на улицу и бегали там босыми день-деньской. Поэтому меня и сейчас не страшили ни горячий от солнца асфальт, ни острые камешки, ни колючая трава.
Добраться до Хотежа можно или по тропинке через лес, или, что немногим дальше, вдоль шоссейной дороги. Незаметно выскользнув за ворота, я решила, что через лес, конечно, не пойду, да и вообще не хочу идти всю дорогу одна, тем более что уже темнело. Поэтому я спустилась с Дозорной горы к шоссе и доехала до города на весьма кстати подвернувшемся автобусе. Немногочисленные пассажиры удивленно поглядывали на мои ноги, но меня это нисколько не смущало. Кому какое дело, почему молодая женщина едет в автобусе босиком! Может, ноги стёрла новыми туфлями, взяла да и забросила их в сердцах в ближайшие кусты...
Я выпрыгнула из автобуса в центре города. Неожиданно полил дождь, и последний километр пути я шлёпала босиком по лужам, радуясь, что мои изящные туфли на шпильках остались в башне. Этого дождя они бы точно не пережили. Наконец показался дом Юренева. Я поднялась на пятый этаж и нажала кнопку звонка.
Дверь открылась. Пётр Николаевич внимательно посмотрел на меня, похожую на мокрую курицу, перевёл взгляд на мои грязные босые ноги, пробурчал что-то относительно чистых полов и ушёл, оставив меня стоять у двери. Через минуту он вернулся с огромным махровым халатом и полотенцем в руках и молча указал на дверь ванной комнаты."

аннотация

Отредактировано Igor Rezun (2011-05-20 20:31:38)

Отрывок из 3-й главы повести "В заливных лугах" забытого мною автора.

«В их тихой малодворной Дубравке подрастало в те годы порядочно девчат. У одного только соседа - одноногого Фёдора Перекрасова заневестилось четверо дочерей. Вот одна из них - самая младшая, Василиса, и расцвела необычной красотой. Только выдалась эта красота не вызывающей, а какой-то тихой. Да и сама Василиса уродилась очень уж кроткой и тихой, всегда в сторонке от бойких и говорливых подруг, всегда молчаливая: за день два-три слова только и услышишь. Никогда не выходила она один на один - чтоб видели все - в круг плясать "барыню", не пела с вызовом товаркам припевки. А потому никто из парней не был ошарашен её красотой, никто не сходил с ума.
Так и цвела Василиса в сторонке, словно на тихом просёлке. Встречаются такие девушки в русских селеньях: вроде и красавица по всем статьям, а показать себя не может.
А Василиса и впрямь была хороша! Круглое личико с ямочкой на подбородке, ядрёный вишнёвый румянец никогда не сходил с пухлых щёк, глазищи огромные и такие брызжуще-синие, ну, словно лён в июльский полдень, пушистые русые колечки волос игриво спадали на лоб, а из-под платочка, часто надвинутого на лоб шалашиком с узелком сзади на шее, выбивалась толстая коса. Простенькая кофточка, связанная самой Василисой из шерсти-вешницы, очень шла к ней. В общем, всё мило и аккуратно было у Василисы. Но, видать, не за красоту, а за необычную кротость и прозвали Василису Перекрасову - Василисой Прекрасной. Причём называли её так не только молодые, но даже старики.
Николка четыре года учился с ней вместе в Дубравской школе, а потом их пути разошлись: Василиса, как и все её подружки, в дальнее Соловьёво [за 8 км] ходить по бездорожью не захотела. Хотя и жила Василиса рядом, но видел её Николка редко, а вот в тот год, когда окончил Соловьёвскую школу, стал замечать: тихоня Василиса как-то совсем иначе, чем на других, стала поглядывать на него. Николка стеснялся и старался как можно реже попадаться на глаза соседке. А потом стал ловить себя на мысли, что стесняется не столько соседки, сколько своих нарядов... А из нарядов были у него в то лето синяя сатиновая косоворотка, штаны в полоску да резиновые сапоги с широкими хлюпающими голенищами. Поэтому и на росстань, где вечерами собиралась молодёжь, не ходил.
Василису же отец стал наряжать, и даже получше, чем старших да бойких её сестёр, оправдываясь при этом: "Тиха вода, да омуты глубоки..."
А случилось в ту пору, когда уже вовсю ярица шумела под низовыми ветрами, и пестрядь цветов и густень трав ложились в прокосы косарей, и ранним сеном пахло медово и волнующе. Тихим вечером Николка за Аксютиным ручьём ставил большой сенной стожар. Ставить такой стожар одному почти невозможно: надо охапки подавать и кому-то их принимать на верхотуре да укладывать так, чтоб его не повело в сторону и не промокло да не сгнило от дождей.
Василиса же искала в лугах свою глумливую овцу, которая редко какой вечер возвращалась к собственным воротам.
- Я помогу тебе! - решительно заявила она.
- Ну что ж... Василиса Прекрасная, полезай тогда на стожар! - согласился Николка: ведь охапки метать - куда труднее, чем их принимать. Василиса была босоногой, без платка, в одном лишь коротеньком и выгоревшем за лето сарафанишке, с голыми плечами. В общем, в чём оказалась в доме, в том и выскочила.
Подавая охапки, Николка сгорал от стыда: ведь впервые видел эти обнажённые ноги с глубокими наивными ямочками под коленками... Он старался не смотреть вверх, а потому сильно уколол вилами Василису.
Она громко вскрикнула, и, заголяясь до пояса, стремительно съехала со стожара:
- Полезай сам, а я подавать буду!
- Так это ж тяжело!
- А что ж делать?
- Ну, с тобой кашу не сваришь! - рассердился Николка.»

Так и разошлись их пути. Вот к каким бедам приводит излишняя стеснительность - всё хорошо в меру. Смотрел бы Николка на Василисины ноги спокойно - и не поранил бы её.
Кончается эта повесть грустно: Николка (то есть уже Николай Николаевич Жигулёв) приезжает в родные места, и видит, что они стремительно вымирают:

«От росстанного простора к Соловьёву скакал конный. Отчётливо было видно, как вьётся по ветру грива маленького каурого конька. В седле, высоко оголив красивые ноги, отполированные загарным глянцем, ловко сидела босоногая девушка. Ветер играл с пышной русовенью волос, закидывая то на лоб, то на плечи.
Девушка, не замечая Жигулёва, подскакала к окольному колодцу и загремела воротом, опуская ведро. Потом долго, жадно пила, затем стала поить своего каурого.
Жигулёв бесшумно подошёл к колодцу, девушка вдруг обернулась и приглушённо вскрикнула, прикрывая руками грудь. Была она в одной лишь сиреневой майке, заправленной в куцую юбчонку.
- Здравствуйте, Николай Николаевич... - смущаясь, проговорила девушка, а Жигулёв с трудом узнал Дину. Всего за год она очень похорошела: скуластость убавилась, а смуглость кожи придавала лицу загадочную очаровательность, - я вот телят колхозных пасу, а день жаркий... уж извините, что так одета. Здесь за месяц никого не встретишь!
Сквозь густую смуглость щёк Дины пробился стыдливый алый румянец.»

От Дины он узнал, что все, кого он близко знал, либо уехали, либо умерли.
«Идти Жигулёву было некуда и не к кому...»

Отредактировано Михаил (2011-05-28 20:12:16)