dirtysoles |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » dirtysoles » Общество грязных подошв » Образ босоногой девушки в литературе
А я такого рассказа не помню. 
В "Тимуре" наоборот босиком ходили положительные герои - тот же Гейка, девчонка, бегавшая за козой, мальчишки, которые таскали воду старушке. Это то, что я помню, где явно Гайдар указал на их босоногость.
В "Голубой чашке" тоже главные герои - дочка с отцом разулись сразу же, как только вышли за околицу.
Так что у Гайдара босиком ходили как раз положительные герои.
Логику автора уловил. Из отрицательных литературных персонажей, ходивших босиком, вспомнить кого-либо трудно, помнится в "Тимуре и К" был такой Мишка Квакин, а так, образы в основном положительные
Помнится, был такой детский рассказ (автора и название не помню), события которого происходили в совковой деревне, героями которого были местные и приезжие дети (автор называл их Алфредами). Если не ошибаюсь, один Алфред в том рассказе закадрил местную босоножку, и ОБУЛ ЕЁ В ТУФЕЛЬКИ!!! В итоге он вызвал у некорых местных ребятишек желание набить ему фейс, чем впоследствии история и завершилась... А девочка снова бегала босиком
....В сандалики: для этого он с нею играл в футбол, чтобы девочке показалось неудобно и больно бить голыми пальцами по мячу. А авторитет ее он завоевал, направившись в шортах рвать крапиву, но потом его уличили, что он намазал перед этим голени(чтобы не обжечься) мылом. Я помню этот рассказ.
YES! Это тот самый рассказ! Было там и про футбол, и про мыло. Перечитать бы ещё раз... Рассказ был очень интересный - рекомендую, если кто найдёт. Оля - настоящий эксперт, снимаю шляпу 
Оля, а может помните как он назывался?
Черт! Я тоже его помню, в-соновном, из-за дурацкого имени АльфРЕД. Не Альберт Лиханов ли?
А я такого рассказа не помню.
В "Тимуре" наоборот босиком ходили положительные герои - тот же Гейка, девчонка, бегавшая за козой, мальчишки, которые таскали воду старушке. Это то, что я помню, где явно Гайдар указал на их босоногость.
В "Голубой чашке" тоже главные герои - дочка с отцом разулись сразу же, как только вышли за околицу.
Так что у Гайдара босиком ходили как раз положительные герои.
Гайдар-- это, скорее, писатель взглядов Гюго, а не Леблана, я согласна с Вами Сергей, что для него босоногость героя положительно окрашивает его эмоциональную характеристику. Помню, мне довелось еще читать какого-то литовского прозаика: он описывал несколько трудных ребят, и именно тот из них, кто ходил босиком, пожертвовал не задумываясь своим здоровьем, когда нужно было тушить хлеб, подожженный вредителями. Так этот литовский беспризорник и запомнился мне: уже стерлось в памяти имя, но то, что он все время ходил босым и в черном вязаном шарфе осталось...
Спасибо за рассказ, May! 
Я не буду искать сверкающих камней и ослепительных глаз... Я просто поищу узкую тропу, среди полыни и диких трав, и, быть может, именно эта нить приведет меня к источнику, утоляющему жажду и наполняющему пустоту?
Я просто снова начну искать и действовать, не вспоминая о том, что мне не досталось , так как того чего нет и не должно было быть.
Жизнь - река, и к тому берегу, где я сижу в зарослях камыша, прибьет только то, что вынесет туда течение, а остальное не нужно, остальное пусть плывет мимо и ищет свои глаза среди речной травы...
Теперь я не буду ожидать на перекрестке, я выберу путь, где ветер будет дуть в лицо, а солнце светить в спину, и не буду задумываться по каким камням пройдут мои босые ноги, ведь это мой путь, и все, чего каксаются мои ступни, дано мне.
И каждый идущий мне на встречу является таковым, только потому, что иду я.
И я говорю : " Да пусть день, когда я опущу свои усталые ноги в источник, к которому так стремлюсь, будет днем начала нового пути."
Ибо сегодня день, когда я куда-то пришла...
© Светлана Веремеева, 2004
Почитайте, вам понравится http://kiraart.by.ru/liter/stihi/bab.doc
Почитайте, вам понравится http://kiraart.by.ru/liter/stihi/bab.doc
Нонна--очень редкое имя для героини. Кажется, оно означает "девятая по счету" или "монашка".
ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ И КОЛЛЕГИ! B)
Имею честь сообщить, что по всей России, в том числе и в Санкт-Петербурге, в книжных магазинах началась продажа моей книги, изданной питерским изд-вом "ВЕСЬ" – мистико-приключенческого детектива о Симороне, «Торжество Воды». Активно торгуют книгами магазины фирмы «ТОП-КНИГА». Как уже не раз упоминалось, я писал книгу, вкладывая в нее всю убежденность в том, что позитивный человек избавляется от обуви при первом же удобном случае. Поэтому это наша, очень "тематическая книга" 
http://www.rbfeet.com/news/1150825002.htm
Ну, а тем, кто хочет получить книгу с автографом, обещаю выслать (по стоимости от книжного магазина). Вы мне пишите, я покупаю книгу, подписываю и высылаю вам наложенным платежом... В магазинах Новосибирска она стоит 140 рублей, прибавляем еще 110 руб. за бандероль.
Итого - 250 руб.
Надеюсь, все понимают, что это не способ заработка, а просто любезность со стороны автора?
Пишите mordella@ngs.ru, irezun@yandex.ru
С любовью и благодарностью, автор книги, Игорь Резун.
Отредактировано Admiral (2006-06-29 05:59:37)
Игорь, а мне вышлешь?
Странно, что Форум начал меня не распознавать... Ладно, это пустое.
Сергей, конечно! И тебе, и Ольге, и многим еще, кого я искренне считаю СОРАТНИКАМИ, полагается экземпляр. Только подождите, когда появится в продаже ВТОРАЯ КНИГА. Чтобы не платить два раза за посылку...
Все будет хорошо!
Отредактировано Olga Gavva (2007-01-29 12:59:24)
Это для Мэй, мне, кажется, ей должна была понравиться эта вещь Владислава Крапивина("Лерка"):
"С босыми ногами становиться в строй не разрешают. И когда горнисты созывают всех на линейку, он вытаскивает из-под вешалки новые калоши. Эти калоши дал ему Николка Морозиков. А Николке дали их дома — на тот случай, если будут дожди и холод. Но дождей нет, и солнце каждый день сияет над озером изо всех сил. Калоши хлюпают на босых ногах, шлепают резиновыми пятками по песку, и песок взрывается под ними маленькими фонтанчиками. Сначала это интересно, а потом надоедает. Все остальное время он ходит босиком. Не в калошах же ходить! А сандалии утонули в озере. Это случилось на рыбалке. Их унесла с причального плотика шипучая волна, которую подняла шальная моторка. А он и не огорчился. Просто сразу же забыл о потере. Все равно эти новые желтые сандалии были совершенно лишними на его ногах — изрезанных осокой, перемазанных до колен глиной, облепленных темными полосками сырых травинок... "
В детстве я пыталась читать Крапивина, но тема морских кораблей мне бесконечно далека, а его нескрываемо-пренебрежительное отношение к женскому полу просто не оставляло выбора, как отложить книгу.
А вы знаете почему на Луне пятна? http://zhurnal.lib.ru/p/prudius_e_k/lushka...nozgkadoc.shtml
Я думаю, Мэй, такую стильную вещь стоит выложить открыто в форуме:
"Лушка-босоножка
Жила-была девица одна - дочь единственная у вдового гражданина. Звали ее все по-простому - Лушка. Была она рукодельница и вообще хозяюшка всем на радость. Пришлось научиться всему после смерти матушки. Решил гражданин этот жениться, и, как это обычно бывает, у его избранницы оказались две свои дочки - мымры первостатейные, надменные и ленивые. В общем, дочек в доме трое, а толку и от одной не дождешься, ведь Лушку жаба задушила - страсть неохота на сестриц названных пахать. А деться некуда - мачеха помыкает и самую тяжелую работу дает. Терпит Лушка год, терпит второй такую жизнь, а на мачеху не угодишь. Что ни сделает Лушка, все не в прок - и не чисто, и не вкусно, и руки у нее не из того места растут! Уж Лушка и нарочно стала соль в еду сыпать без меры, чтобы у сестриц и мачехи рожи перекосило. Батюшка огорчался и Лушку тоже ругал.
Терпит Лушка третий год, а там и четвертый, и уж совсем мачеха озверела - смешала три крупы вместе: гречу, пшено, да рис - и повелела ей разобрать на три отдельные кучи. Начала Лушка перебирать, а мачеха и огня, можно сказать, вовсе не оставила, А у Лушки еще слезы рекой льются, все застят. На ощупь Лушка приспособилась перебирать, а конца и края нет работе. Тогда девушка в отчаянии крикнула: "Где же ты, матушка, на кого ты меня оставила!". И что вы думаете, в углу темнота зыбкой сделалась, стала рассеиваться, и мамин образ светлый появился.
- Что же ты, доченька, раньше-то меня не позвала? Я все эти годы ждала, когда позовешь. Говори, дочка, чем тебе помочь.
- Ах, матушка, морит меня мачеха трудом невыносимым, а свои дочки-белоручки в хоромах сидят, ручками холеными кружева новые перебирают, в зеркала хрустальные на рожи свои налюбоваться не могут. А я ни света белого не вижу, ни парней пригожих.
- Вот что, дочка, пришлю я тебе помощников - муравьев да жужелиц - они тебе крупу-то переберут, а ты поезжай на бал в дом городского судьи. Там сегодня празднуют день совершеннолетия его сына и устроили смотрины невест. Всех богатых и красивых девушек города ждут сегодня на бал.
- Да в чем же я пойду, матушка? У меня ведь кроме этого платья ничего и нет. Разве то коричневое уродство, в котором я должна в церковь ходить.
- Не беда, дочка, все сегодня у тебя будет. Как я исчезну, останется здесь платье роскошное со всеми причиндалами, башмачки хрустальные, а на улице будет тебя ждать карета с кучером и форейторами. Одно условие, милая доченька, ты не должна по пути на праздник выходить из кареты.
Сказала так матушка и в тот же миг исчезла, а в том углу осталось сияние от такого красивого платья, каких Лушка и не видывала. И парочка башмачков сияла искристым блеском, как будто морозом-инеем прихваченная. Не растерялась Лушка, чутье женское подсказало, что как на себя одеть. Волосы подняла вверх, заколола, диадемой украсила, в башмачки впрыгнула. Щеки горят - красотка прирожденная изнутри к платью прильнула. И зеркала не надо - без того знала, какова сейчас.
В общем, дальше было все как по писаному. На улице ждала ее карета с кучером и форейторами. Полетела карета с ветерком. У Лушки дух захватывает.
- Гони сначала вокруг города! - кричит она кучеру, - а потом уж на праздник. Хочу раз в жизни с ветерком прокатиться!
И полетела карета вокруг города. А красота ночью, луна полная вышла, лунная дорожка на пруду засеребрилась, задрожала, словно манит к себе. Эх, была - не была!
- Тормози! - кучеру кричит Лушка.
Останавливает кучер карету, выходит оттуда девица, и, надо же такое придумать, стала луну сквозь башмачки хрустальные рассматривать. А та словно ближе сделалась через башмачки. И там на луне вроде человечек, на Лушку смотрит. И вдруг что-то крыльями захлопало, Лушку задело и тьмой луну застило. Девица завизжала от страха, башмачки бросила и деру дала. Сколько бежала и куда - и не помнила. Однако кучер не оплошал и догнал Лушку. Снова она в карету села и раздумывает: "Как теперь без башмачков поеду? И где их сейчас искать?" Может, и можно было их найти, но Лушка решила так, что платье длинное, все равно не видно - кто в башмачках, а кто и без.
Приехала на бал, народ на нее таращится - девица такая нарядная, пригожая, щеки румяные, глаза горят. Сам сын хозяйский глаз на нее положил, приглашает ее танцевать, ухаживает напропалую, пирожными угощает. А той все нравится - и кавалер, и пирожные, и танцевать. Сначала следила, чтобы ножки не были видны из-под платья, а потом на радостях забылась - и тогда хозяйка дома, мать молодого кавалера, заметила, что у прекрасной девицы из-под роскошного платья то и дело мелькают грязные ножки (ведь она неизвестно сколько пробежала по земле и их выпачкала!). В ужасе она сообщила об этом своему супругу, и Лушку потихоньку, под белые ручки с этого бала выдворили, наказав обуться. Нельзя сказать, что она не расстроилась, да и кареты с кучером и форейторами перед домом не оказалось. Пришлось ей пешком возвращаться. Да только домой она не спешила, а пошла опять луну смотреть на берег пруда. А там дорожка все серебрится и к себе зовет. Эх, была - не была - побежала Лушка по лунной дорожке и, говорят, так до луны и добежала, к лунному человеку в гости. А так как ноги у Лушки все же были грязными, то наследила она и на луне - с тех пор на ней пятна. "
© Copyright Александра В. Саломахина (sanyakiryuu@gmail.com)
У девочки была лиса...
У девочки была лиса. Некоторые говорили, что никакой лисы не было, другие утверждали, что девочка сама была лисой, но и те, и другие ошибались, потому что у девочки действительно была лиса, красная и быстрая, как пламя.
Лиса ходила за девочкой, как пёс, и брала еду из её рук, но лиса не была слугой, как собака. Она всегда была сама по себе, и девочка тоже. Они странствовали вместе лишь потому, что им так было удобнее - когда ты сам по себе, у тебя больше шансов стать добычей.
Девочка ходила, босая и простоволосая, но при этом - в одеждах из самого дорогого шёлка, из деревни в деревню, и покупала за странные завораживающие песни на чужом языке ночлег и еду для себя и своей огненной спутницы. Девочка любила омывать свои маленькие нежные ступни в горячих источниках, напевая вполголоса простенькие детские песенки. У неё была белая, как молоко, кожа и пустые чёрные глаза, и волосы её спускались до самых ягодиц, маленьких и круглых. Девочка бросала расшитый райскими птицами халат на землю подле источника, входила в источник и, как купающийся ребёнок, плескала воду ладошкой, и пар, поднимавшийся над водой, льнул к её острым грудкам.
Девочка любила, когда её угощали сливовым вином, и лиса тоже никогда не отказывалась от угощения. После чашечки вина бледные щёки девочки розовели, на них появлялись мягкие ямочки, и только глаза её оставались такими же пустыми и бездонными, как прежде. Лиса же, хмелея, впадала в дикое звериное веселье и убегала в звенящую песнями цикад темноту, наводить ужас на мелких ночных тварей, гоняться за собственным хвостом и валяться в ароматных травах до самого рассвета.
Они странствовали давно, так давно, что уже не осталось на свете никого, кто мог бы припомнить, откуда и когда они появились. Время обтекало двух странниц, не оставляя ни следа на гладком безмятежном личике девочки, не добавляя ни единой седой шерстинки в пламенно-рыжий хвост лисы, и песни девочки были всё те же и так же щедро люди платили за них, замирая при звуках чистого и холодного, как журчание горной речушки, голоска. Когда спутницы входили в очередную деревню, юноши теряли вкус к еде и вину, как полвека назад это было с их дедами, и сон покидал их. Юноши бродили под луной и тужились сочинять стихи, юноши бредили девочкой - бледной кожей, гладкими чёрными волосами, маленькими белыми босыми ступнями и непроницаемо чёрной пустотой в глазах. Девочке было всё равно - она принимала их подарки с тенью улыбки и взглядом, таким же равнодушным, как и всегда. Она пила с ними сливовое вино, но даже когда румянец появлялся на её лице, и движения становились мягкими и томными от хмеля, и богато вышитый халат сползал с острого плечика и нежность и белизна кожи заставляли сердца юнцов пропустить удар, - бездна в её взгляде лишала любого из них всяких надежд. Воздыхатели разбредались по домам, а девочка и лиса безмятежно засыпали прямо на циновках в харчевне, и никто не осмеливался тревожить их покой. Только мохнатые ночные бабочки кружили над сладкой лужицей сливового вина, пролившегося из опрокинутой чашки, самые смелые садились и пили и, хмельные, летели в пламя самого яркого из горевших на террасе фонарей.
И, как эти ночные мотыльки, один из юнцов потерял голову, опьянённый шёлковой кожей девочки, её равнодушным взглядом и её странными песнями.
Тайком от деда он вытащил из чулана старый дедовский меч и долго полировал лезвие, пока полувековая ржавчина не уступила место тёмному блеску боевой стали. Он подготовил всё для побега: и пару плащей грубой шерсти, и широкий пояс, в который были зашиты несколько золотых монет на случай нужды. Когда все уснули, он оставил пару мохноногих выносливых лошадок с упакованными в седельные сумки одеялами, провиантом и парой бутылей сливового вина, у ворот деревни, и решительно направился в харчевню, где ночевала девочка.
Он потряс спящую странницу за хрупкое плечо. Её кожа под пальцами юноши была неожиданно горячей, и дыхание у него перехватило от осознания того, что девочка оказалась не бесплотным прекрасным наваждением, а теплокровной и живой женщиной. Он снова потряс её тонкое плечико и продолжал трясти, пока девочка не открыла с протестующим полувздохом-полустоном свои странные глаза.
Юноша взглянул прямо в тёмные бездны её зрачков и сказал: "Пойдём со мной."
"Зачем?" - сонно спросила она.
"Я увезу тебя в город, большой и красивый город, я куплю тебе самые красивые шелка и бусы из чёрного коралла, почти такие же тёмные, как твои глаза, - сказал он. - Я обую твои ножки в красные расшитые золотом туфельки, и тебе не придётся ходить босой."
"Но мне нравится ходить босиком, и я сама могу купить себе столько шёлковых халатов, сколько захочу," - равнодушно сказала девочка. - "Я не понимаю, почему я должна идти с тобой, странный мужчина. Но я вижу, что ноздри у тебя раздуваются, как у коня, учуявшего кобылу в течке. У тебя красное лицо, и ты пахнешь потом. Если ты угостишь меня вином, я выпью с тобой и побеседую. Я могу спеть тебе всего за один золотой. Но я не хочу идти с тобой - я путешествую с моей лисой, и нам не нужны чужие."
"Но ты мне нужна!" - в отчаянии вскричал юноша. - "Еда для меня безвкусна, и я не могу спать с тех пор, как увидел тебя! Я умру, если ты откажешь мне."
Девочка повела плечиком: "Глупый мужчина. Мне нет дела, будешь ты жить или умрёшь. Все вы умираете, раньше или позже. Мне не хочется - и мне незачем - идти с тобой."
Кровь бросилась юноше в лицо, он пытался вдохнуть и не мог; что-то заставило его резко податься вперёд и схватить девочку за тонкое, почти прозрачное запястье и рвануть к себе - и девочка ахнула удивлённо, и в ту же секунду рыжий всполох мелькнул у самого лица юноши. Пальцы юноши разжались, и с недоверчивой мальчишеской улыбкой он медленно завалился на спину. Из разорванного горла била, пульсируя, уже иссякающая алая струйка.
Красная блестящая лужа расползалась по светлым циновкам, подбиралась к ножкам девочки, и она с гримаской удивлённого отвращения подобрала полы шёлкового халата.
Лиса сидела у головы юноши, уставившегося мёртвыми глазами в потолок, и слизывала красные капли со своих усов.
Девочка отодвинулась от расползающейся тёмной лужи и подобрала пояс халата. Яркий шёлк потемнел и стал тяжёлым от пропитавшей его крови, и узкая ладошка девочки, сжимающая пояс, тоже оказалась перепачкана. Досадливая морщинка прорезала гладкий, фарфорово-белый лобик девочки. Она поднесла руку к губам и дотронулась до окровавленных пальцев острым и розовым, как у лисы, язычком. Тонкие брови дрогнули.
"Бедный," - сказала она. -"Ему, наверное, было больно."
Лиса наклонила голову, помотрела на девочку и коротко тявкнула.
Ещё задолго до рассвета спутницы покинули деревню. Мёртвое тело юноши так и осталось лежать на полу харчевни, и самые смелые из ночных мотыльков опускались на пол рядом с ним и пили казавшуюся в полутьме чёрной, как глаза девочки, кровь.
Это явно было где-то в Китае.
Или в Корее, или во Вьетнаме: там тоже женщины не носят головных уборов, ходят босыми и бывают лисицами-оборотнями...
Отредактировано Olga Gavva (2006-07-24 16:19:23)
Лиса-оборотень (причем именно в виде молодой девушки) традиционный персонаж японского и китайского фольклора.
"Но больше всего я украдкой и не украдкой любовался Юлькой. Она - солнышко, первым встретившее меня на горизонте порога, босоногая "племяшка", как почему-то хотелось её мысленно называть - она чем-то буквально влюбила меня в себя. Да-да, иначе и не назовёшь это чувство! Почему все мы говорим о "любви" только с маленькой буквы - при этом подразумевая под ней как раз любовь "больших", то есть взрослых... и "любовь", имеющую вполне определённую, всем известную конечную цель... Бывает и любовь-восхищение разных возрастов. Бескорыстно-нежное восхищение непонятно чем. Всем! И этими босыми, смешными ножками?.. Да, и ими тоже. Как же без них! Девочка обутая - это девочка обутая, а девочка босая - это девочка босая. Она как-то веселее, что ли, выглядит, когда босая. И - открытее, доверчивей. Пусть это я сейчас пишу чепуху... но чепуху и хочется плести, когда пишешь о них - умом тут ничего не выразишь! Когда вот - до замирания и до смеха, - нежность, одна Огромная Нежность."
взято отсюда http://zhurnal.lib.ru/r/roshektaew_a_w/rajiad.shtml
Лидия Зиновьева-Аннибал
ГЛУХАЯ ДАША
Были у нас две Даши: глухая Даша и просто — Даша. Глухая Даша была дочь несчастной мызной скотницы-вдовы. Мужа скотницы, пастуха, забодал насмерть молодой наш мызный бык. Восьмилетнюю Дашу, почти мне ровесницу, взяли в приют при земской школе на стипендию моей матери, а злому, неразумному быку привязали к подпиленным рогам плоскую доску и снова пустили в стадо.
Моя гувернантка на наших вечерних прогулках далеко обходила широкую земляную дорогу, по которой возвращалось с выгонов на закате солнца большое мызное стадо со своими породистыми быками. Меня же тянуло к той широко в обе стороны растоптанной дороге, и мы спорили о наших желаниях каждый вечер. Я говорила:
— Там, на той дороге, волны; это как в Долгове!
Я любила море в Долгове и сырой, белый, тонкий песок, на котором волны втиснули глубокие, извилистые бороздки.
На моей любимой дороге борозды были глубже, и волны пыльной навозной земли между ними площе и шире, но сердце все равно замирало и млело вольною памятью моря. И мысль уносилась к восторгам тех вольных трех июльских недель. Мы проводили их без порядка и закона в моем Долгове. Там часами бегали по мокрым камешкам босыми ногами, там спали на сенниках.
— Это оттого, что твои коровы идут все ровными, медленными шагами — задняя в следы передней: так и образовались в пыли и навозе борозды, напоминающие тебе своими волнистыми линиями море.
И еще гувернантка прибавляла, вспоминая прошлое событие и сдержанно негодуя:
— И удивительно, как это самые хорошие люди портятся от богатства! Ведь это преступление — держать такого проклятого быка на свободе.
И я боялась злого быка, насмерть забодавшего отца Даши, и все же что-то тянуло меня ко встрече с ним, какое-то едкое любопытство, какой-то удалой задор.
Но внезапно следующим летом он вскинул на своей доске подпаска так сильно и высоко, что при падении на каменистое выгонное поле мальчик сломал себе ногу и три ребра.
Сломанной ноге я не удивлялась, а три сломанных ребра пугали меня удивлением, и я не спала по ночам долго и плакала о подпаске.
Быка заперли в сарай, и там он ревел глухими, истомными стонами. Было страшно, и тоскливо, и жалко.
Приехали три двоюродных брата, с которыми я играла в лошадки на удалых условиях: кучер бил лошадей ременной плеткой по икрам не жалеючи, а лошади лягали кучера носками и каблуками по голеням не скупясь. Пошли все на скотный — смотреть быка в сарае. По тускло-гневному реву нашли сарай.
— Как лев, рычит, — сказал старший брат.
Забирались на выступ сарайного оконца один задругам братья.
— Страшилищный бычище, — шепнул нам вниз средний брат и скорее соскочил обратно. — Глаза кровавые, а шея короткая, так и пружится ударить. И доски нет никакой на рогах! Что ты врала, Верочка?
А младший брат как вскочил на оконце, так и крикнул нам:
— Ну, кто бы из нас решился к нему прыгнуть?
Я только что принялась было тузить среднего брата за обидное недоверие к моим рассказам о доске на рогах быка, но предложение младшего и любимого моего брата отвлекло всю мою душу от обидчика. Уже я была наверху, рядом с ним — и, ухнув во весь голос, юркнула в узкое окошечко и сорвалась к ногам отшарахнувшегося быка. Вскочить с колен было одним мгновением, вторым — метнуться мышью под ворота, не плотно примыкавшие к земле.
Я была уже снова на дворе среди братьев. Со смущенным восторгом молчаливо они глядели на меня, а рядом с ними, всплеснув высоко руками, стояла мызная скотница с подоткнутой выше колен юбкой над босыми грязными ногами. Она кричала на меня тонким воем, и рядом с нею лился из брошенного на бок ведра по жирному, блестящему, коричневому навозу молочный ручей, и стояла девочка с выпуклым упрямым лобиком и выпуклыми, слушающими, бесцветными глазами. Она глядела на меня этими дикими, крупными глазами со слушающим вниманием. Это слушание глазами я тогда же поняла и догадалась по нему, что она и была глухая Даша, дочь нашей скотницы, вдовы убитого пастуха. И что-то в лице и строптивом взгляде смутило меня.
http://www.silverage.ru/poets/zannib_dasha.html
Бесподобная Любовь Воронкова. Из книги "Девочка из города"
ПОДСНЕЖНИКИ
А весна развёртывалась всё богаче, всё краше.
Неожиданно расцвела старая берёза. Наступило утро, и Валентинка
увидела её, всю увешанную тёмно-красными серёжками, всю обрызганную
золотистой пыльцой.
Таинственный, заманчивый, темнел за усадьбами лес. Снизу уже что-то
зеленело - трава, кусты... Вот если бы можно было пойти заглянуть в эту
неведомую лесную страну! Только можно ли это?
Как раз деду понадобилась оглобля. Он взял топор и сказал:
- Ну-ка, девчонки, кому в лес за сморчками надо?
Романок побежал за корзинкой. Таиска проворно сняла полусапожки,
бросила их на завалинку и зашлёпала босиком по лужам:
- Пойдёмте! Дедушка места знает, покажет.
- Дедушка, я тоже пойду? - спросила Валентинка. - Мне тоже можно?
- А почему же нельзя? - удивился дед.
- А босиком тоже можно?
- Ну, это дело твоё. Не боишься ногу напороть - иди босиком.
- Тогда подождите, не уходите! Я сейчас!
Валентинка вбежала в избу. Никого не было: Груша в школе, мать на
работе. Она поспешно сняла свои худые ботики и башмаки и сунула под
приступку.
Пробегая мимо лежанки, она нечаянно зацепила ремешок жёлтой сумочки,
лежавшей на подушке. Сумочка упала, и заветные картинки выскользнули на
пол, развернувшись веером.
Вот избушка под снегом, вот караван в пустыне, вот корабль Магеллана,
плывущий в неведомые страны...
Валентинка схватила их и как попало засунула в сумочку. Пусть куда
хочет плывёт Магеллан! Валентинка идёт в лес, в настоящий дикий лес! Она
босиком побежит по лужам и по свежей траве, и они пойдут через поле, и,
может быть, она отыщет настоящий, живой гриб! Пускай Магеллан плывёт куда
хочет! Дорожка бежала полем. Колхозницы пахали землю. Валентинка видела в
книжках, как пашут, но там всегда были нарисованы мужчины... Ну что ж -
нынче война. Мужчины ушли воевать, а женщины взялись за плуг.
А кто это там пашет на рыженькой лошадке? Кто эта женщина, такая
слабая на вид, но такая ловкая и умелая? Она не дёргает беспрестанно
вожжами, не кричит без толку на лошадь, но лошадь у неё идёт ровно, и плуг
под рукой этой женщины не виляет в стороны, а ведёт прямую, глубокую
борозду... Кто эта женщина в такой знакомой голубой кофточке, выцветшей на
плечах?
И Валентинка узнала:
- Смотрите, смотрите, вот наша мама пашет!
Нежной прохладой, влажными запахами, звонкими птичьими разговорами
встретил их лес.
Деревья были ещё голые, но на кустах уже развернулись почки.
А внизу, приподняв почерневшую прошлогоднюю листву, пышно и весело
красовались цветы. Они заполнили все лесные прогалины: лиловые, красные,
розовые среди тёмных мохнатых листьев.
- Дедушка, что это? - удивилась Валентинка. - Смотри, на одной
веточке разные цветы?
- Это медуница, - ответил дед. - А что разные цветы, так что же: те,
что лиловые, постарше, а те, что розовые, помоложе...
Немного дальше, в тени широких ёлок, ещё лежали пласты снега. Но
цветы росли и возле самого снега, и даже сквозь снег пробивались нежные
зелёные ростки.
Таиска и Романок пошли вдоль опушки на вырубку - там, возле пней,
весной родятся сладкие грибы сморчки. Но Валентинка осталась возле деда.
А дед рассказывал. Лесные цветы - это первые весенние цветы. Другие
только ещё в семенах просыпаются, а у этих под чёрной листвой уже и почки
и бутоны готовы. Чуть снег посторонился - они и выскочили!
Дед показал Валентинке ветреницу - лёгкий белый цветок, задумчиво
глядевший из полумрака чащи. Раскопал слой листвы, и она увидела
закрученные спиралью бледные ростки папоротника. Отыскал для неё странное
растение - Петров крест. Почти целый год живёт оно под землёй и только
ранней весной, когда ещё светло в лесу, выкидывает из-под земли толстый
чешуйчатый стебель и начинает цвести, а потом снова убирается под землю.
Правда, эти чешуйки вовсе не похожи на цветы. Ну что же? Каждый цветёт как
умеет.
Всё удивляло Валентинку, всё приманивало её: и лимонная бабочка,
прилетевшая на медуницу, и красные шишечки, чуть наклюнувшиеся на концах
еловых лап, и лесной ручеёк в овражке, и птицы, перелетающие с вершины на
вершину...
Дед выбрал деревце для оглобли и начал рубить. Звонко аукались
Романок и Таиска, они уже шли обратно. Валентинка вспомнила о грибах. Что
же, она так и не найдёт ни одного? Валентинка хотела бежать навстречу
Таиске. Недалеко от опушки на краю оврага, она увидела что-то голубое. Она
подошла ближе. Среди лёгкой зелени обильно цвели яркие цветы, голубые, как
весеннее небо, и такие же чистые, как оно. Они словно светились и сияли в
сумраке леса. Валентинка стояла над ними, полная восхищения.
- Подснежники!
Настоящие, живые! И их можно рвать. Ведь их никто не сажал и не сеял.
Можно нарвать сколько хочешь, хоть целую охапку, целый сноп, хоть все до
одного собрать и унести домой!
Но... оборвёт Валентинка всю голубизну, и станет прогалинка пустой,
измятой и тёмной. Нет, пусть цветут! Они здесь, в лесу, гораздо красивее.
Только немножко, небольшой букетик она возьмёт отсюда. Это будет совсем
незаметно!
Когда они вернулись из лесу, мать была уже дома. Она только что
умылась, полотенце ещё висело у неё на руке.
- Мамушка! - ещё издали закричала Таиска. - Мамушка, ты гляди, каких
мы сморчков набрали!
- Мамка, давай обедать! - вторил Романок.
А Валентинка подошла и протянула ей горсточку свежих голубых цветов,
ещё блестящих, ещё пахнущих лесом:
- Это я тебе принесла... мама!
Спасибо, May, замечательный и очень красивый рассказ.
А в фильме, помнится, этого эпизода не было.
Занимательная бестиология (Поэтика упырни) | Красная рыбка для чудовищ глубин | Авторская рубрика Вадима Калинина
Упыри - крайне интересные существа. Болотная «нечисть» гораздо древней человека. Очень любопытно, что когда-то вампиры и упыри были двумя фазами развития одного вида. Упыри представляли из себя ползучих личинок, задачей которых было как можно лучше пройти основное питание, вампиры же, как и полагается имаго, спаривались, после чего откладывали яички в тела наиболее прогрессивных на текущий момент в биосфере существ, которые после этого превращались в упырей – осклизлые бессмысленно блуждающие во тьме полутрупы, пожирающие плоть. Вампиры возникли в середине карбона практически вместе с первыми насекомыми, в виде идеального паразита, они использовали не только энергию жертвы, но и её генетическую структуру для формирования особи своего вида, становясь тем умней и сильней, чем умней и сильней была жертва. Так они и ехали миллионы лет верхом на эволюции.
Люди были выведены вампирами искусственно «по своему образу и подобию». Им было предназначено стать максимально многочисленным видом на планете. Люди должны были сделаться не только источником корма, но и решить «проблему деградации» стоявшую перед многочисленным видом вампиров, на которых «не хватало» высших приматов, и всё чаще случалось так, что вампирессы откладывали яички в кого-попало, плодя таким образом опасную и скудоумную зооморфную нечисть. Последний ледниковый период имел целью не только совершенствование человеков, но так же истребление расплодившейся к тому времени «зверонежити». Казалось бы, вампиров ждала впереди утопия, но, как всегда бывает в истории, на пути к благоденствию встало грехопадение.
Молодой вампир, селекционер-генетик влюбился в выведенную им человеческую самку. Разумеется, любил он не конкретную особь, а определённую ветвь генетического древа, с которой работал на протяжение нескольких тысячелетий. Он долго и тщательно оттачивал красоту и ум своих живых скульптур, мечтая, что когда-нибудь, выбранная им вампиресса отложит яйца во всё это. Однако, со временем он понял, что никакая вампиресса ему не нужна, что он просто хочет выведенных им женщин. Ещё две тысячи лет ушло у него на решение проблемы. Он выделил в организмах теплокровных определённый фермент, сопротивляющийся прямому мутагенезу, и ген, который контролировал его выработку. Путём направленной селекции, учёный вывел человеческих особей, не имеющих этого гена. Таким образом вампиры получили новый, вегетативный способ размножения. При попадании в кровь человека, любая жидкость тела вампира вызывала галопирующую мутацию прямо в имаго, минуя промежуточный «получеловеческий» этап упыря.
Возможность моделировать возлюбленных по своему желанию очень изменила вампирское общество. Даже то, что вампиры при прямой транформации получались бесплодными, мало кого волновало. Поскольку численность вампиров регулировалась засчёт жесточайших брачных боёв, скоро всё вампирское общество потеряло способность к половому размножению. Но в этом была и хорошая сторона. Ужасные брачные бои канули в Лету. Однако, именно количество вышеозначенного фермента в организме упыря определяло начало окукливания перед транформацией в имаго-вампира. Средний упырь должен был сожрать около шестидесяти человек, чтобы накопить в организме достаточно фермента для трансформации. Теперь это количество возросло до шестидесяти тысяч.
Упыри, бродящие сегодня по поверхности планеты – это очень старые упыри. Самым молодым из них больше пяти тысяч лет. Численность упырей постепенно сокращается, новые не возникают. По статистике, сегодня на всём земном шаре осталось меньше пяти тысяч упырей. Упыри охраняются законом. На территории нашей страны находится несколько упырских заповедников. Это «Лосиный Остров» под Москвой, «Санкт-Петербуржская большая упырня», «Печоро-Ильчский заповедник» под Сыктывкаром и прочие. Упыри сознанием, в человеческо-вампирском смысле, не обладают. Однако, в их головах происходят некоторые события, о которых упырь может коряво, но более-менее понятно рассказать на том языке, который был ему родным в бытность упыря человеком. Поэтому упырни – настоящие сокровищницы для пытливых историков.
Для вампира свет губителен. Упыри так же боятся прямых солнечных лучей, даже луч фонарика направленный упырю в глаза, предохранит Вас от его агрессии. При этом отдалённый, слабый свет, упыря манит. Это и понятно, лучшая идеология для поимки блуждающего по ночным болотам путника – идти на свет. Однако, "интерпретация" упырём вышеописанного явления совершенно иная. «Сознание» упыря - это не более чем набор рефлексов, однако в этой, позволю себе метафору, заброшенной полуразрушенной мельнице, ещё живёт безумный, одетый в бурые лохмотья старик. Упырь до сих пор ощущает себя тем заблудившимся путником, в темечко которого когда-то вонзился яйцеклад вампирессы. Он идёт на далёкий свет впереди, надеясь, что это окошко человеческого жилья. Когда упырь терзает в камышах жертву, ему мерещится, что он вошёл наконец в тёплый дом, что хозяйка подаёт ему горячий пунш, что о ноги его трётся кошка. Как только жертва оказывается полностью сожрана, упырь вновь «понимает», что на самом деле всё это ему примерещилось, что он всё ещё стоит босыми распухшими ногами среди огромного, как мир, болота. И тогда упырь испускает душераздирающий крик отчаянья, который в научной литературе именуют «послеобеденный вой упыря»…
Федор Сологуб
Наивные встречи
.....
Они сидели на скамейке у забора. На Нем была светло-серая одежда; под белою подоскою крахмального воротничка краснел узкий галстук; темным пятном нависла над лицом желтая соломенная шляпа.Она была в легком белом платье. Ее стройные руки были открыты, еще не было загара на ее прекрасном лице, и белы были ее босые ноги.
Он и Она говорили о чем-то. И молчали. И прислушивались к далекому плеску речки на порожистом русле о покрытые пеною камни.
— Пора домой, — сказала она.
— Посидите еще немного, — просил Он.
— Ну, еще пять минут, — сказала Она.
Нежно глядя на ее белые босые ноги, спросил Он:
— Вам не холодно?
Слегка краснея. Она спрятала ноги под платье, и сказала:
— Немножко сыро ногам еще с непривычки. Мама бранится иногда, а я ни за что не хочу надеть башмаков. Так весело ходить босиком. И немножко стыдно. И это тоже весело и забавно. Такая мягкая земля под голыми ногами, такая нежная под ногами пыль.
— А песок? — спросил Он.
— С непривычки немножко больно, — сказала Она. — Так щекочет. Но я непременно хочу, чтобы привыкнуть.
— А зачем вам это? — спросил Он.
Такой городской, так привыкший к асфальтам и камням столицы.
Она улыбалась и говорила:
— Так. Так хочу. Люблю, люблю мою землю. Она темная и нежная, и суровая. Как мать, суровая и нежная. Лелеет, ласкает — и не балует, и мучит иногда. И все, что от нее, радостно.
Он тихо сказал:
— Да ведь от нее и смерть!
Она сказала с восторгом:
— Ах, все от нее радостно! Я такая городская, а здесь я точно нашла сама себя, и от радости и счастья словно пьянею. Так тороплюсь насытиться воздухом и светом, и так радостно погружаться в холодную воду в реке, и так весело приникнуть к земле обнаженными ногами. Так хочу быть радостною и простою, как девушка дикого племени где-нибудь на острове среди далекого океана.
Она замолчала. И ясное выражение счастья было на ее лице.
Он смотрел на Нее, любовался Ею. Она откинулась на спинку скамейки, мечтательно глядела прямо перед собою и из-под края ее платья опять стали видны положенные одна на другую легкие, тонкие стопы ее белых ног.
Он слегка дотронулся до ее рук, скрещенных на коленях, и тихо спросил:
— Отчего же вы не хотели сегодня днем идти со мною гулять?
Она улыбнулась и тихо сказала:
— Так.
— А завтра пойдете? — спросил Он.
— Нет, еще не завтра, потом, — сказала Она.
— А почему не завтра? — спрашивал Он.
С милым выражением откровенности Она говорила:
— Мне еще пока стыдно, что у меня такие белые ноги. Глупые, бедные, белые ноги. И я жду, когда они хоть слегка покроются загаром. А надеть башмаки ни за что не хочу. Люблю мою землю.
И тихо повторяла Она:
— Люблю мою темную землю. Люблю. Люблю.
Радостное волнение охватило Ее. Грудь ее дышала трепетно и неровно. Легкая дрожь пробегала по ее телу. С мечтательным восторгом смотрели во мглу ее черные глаза, и нежно-алые уста повторяли сладкое слово:
— Люблю. Люблю.
Свирельнo звенящим звуком трепетало это вечно радостное слово, и каждый раз оно звучало все новым волнением и все иным, все более сладостным восторгом. И уже Она словно задыхалась от восторга и сладостной печали, и свирельными стонами и вздохами перемежалось вечно ликующее слово:
— Люблю, ах, люблю!
Он подвинулся к Ней. Она доверчиво прижалась к Нему. Он смотрел на ее лицо. Оно было бледно. Из ее глаз текли слезы. Она плакала и улыбалась — и слезы ее были слезы юного восторга и сладостной, вешней печали.
Он обнял Ее, и поцеловал ее нежную щеку, и повторял:
— Милая, милая!
И ощущал трепет ее тела, и слышал ее замирающие стоны:
— Люблю.
И тогда спросил:
— А меня ты любишь?
— Ах! — воскликнула Она.
И вся занялась радостью, и задрожала, и целовала Его нежно, повторяя:
— Люблю тебя, люблю!
И вдруг легким и быстрым движением Она освободилась из его объятий. Шепнула:
— Милый, прощай! До завтра.
С тихим скрипом калитка раскрылась и опять закрылась. И уже Она в саду. В густой тени молчаливых деревьев слабо белеет ее платье. На темном и сыром песке дорожек мелькают ее белые босые ноги. И вот Она скрылась за поворотом дороги, там, где из-за деревьев едва виден огонь лампы на террасе.
Он долго стоял у калитки. Глядел на деревья в саду, которые осеняли Ее сегодня. Глядел на дорожки, хранящие следы ее милых ног. Мечтал о чем-то. Был счастлив и печален. И счастьем и печалью были напоены его мечты.
Потом привычным движением горожанина Он вынул из жилетного кармана часы, взглянул на них, подумал, что уже поздно, что уже пора спать и пошел домой. Закурил папиросу. Помахивал тросточкою.
Поля были туманны и теплы. На реке кто-то неуемно-шаловливый плескался струйками вечно бегущей воды.
Он тихо шел, о Ней мечтая. Каблуки его сапог мягко вдавливались в серую пыль проселка. Красный кончик его папироски чертил в мглистом воздухе неровный огненный путь.
Человеку в серой удобной и красивой одежде захотелось быть таким же, как Она, радостным и простодушным, — но где же взять наивности и простоты?
У природы научиться?
Но природа молчала, и томилась вечным ожиданием того, кто должен прийти, и кто все еще не приходит.
III
Прошли дни. Был день ясный и знойный. Он и Она шли в полях. Он опять в том же светло-сером костюме и в соломенной шляпе. Она в легком белом платье. У Нее на голове пестрый шелковый платочек; босые ноги слегка загорели.
И опять радостный смех на ее алых губах, и восторг в черных глазах, и щеки рдеют. И говорят о чем-то — не все ли равно о чем!
И опять вопрос:
— Ты меня любишь?
И тот же все сладостный ответ:
— Люблю тебя, люблю.
Она смеется, — ясному небу, зеленым травам, тихо вьющемуся Ей навстречу ветру, птичкам и тучкам, всему, всему, и говорит — и свирельно звонок ее легкий голос:
— Люблю мою землю, и камешки, и серенькую пыль под моими ногами, и траву, и цветы полевые, кашки и ромашки.
Смеется и говорит:
— Милые кашки и ромашки, я вас люблю. А вы меня любите?
Зыбкий бежит по лугу ветер, и колышутся полевые цветочки, кивают ей глупыми своими головками.
— Все тебя любит, — говорит Он Ей. — Ты идешь, как воздушная царица радостных стран, и земля приникла к твоим ногам, и лобзает их нежно.
Она смеется и сияет ликующею радостью, и идет среди трав и колосьев, как царица радостной страны, далекой. И зыбкий ветер целует ее ноги, и солнце, милое солнце ясного дня рассыпает у ее ног золото своих горячих лучей.
Потом... а не все ли равно, что потом было? Была жизнь, и события случались, и будут случаться. Дни за днями идут, и будут идти. В докучном шуме злых дней померкнет радостное сияние простодушной мечты, и ликованию безмятежной радости положен будет предел. Но что же такое! А все в памяти неизгладимы эти наивные часы, эти радостные встречи, и этот милый лепет мечты и счастья.
Счастья, творимого по воле.
1910Примечания
Впервые опубликовано в газете «Одесские Новости» 18.IV.1910 г.(источник — Сологуб Ф. «Капли крови»,
М., «Центурион», «Интерпакс » 1992 г.)
При публикации в работе был использован текст, размещенный
на сайте «Литературная страница DRY_GINа».
Прежде, чем читать стихи Сологуба, я представлял его себе не то индусским факиром, не то порченной бабой-кликушей. Увидев впервые, как будто разочаровался. Это было в Париже, Сологуб читал лекцию. За столиком сидел почтенный пожилой господин, с аккуратно подстриженной бородкой, в пенсне. Не спеша, с толком, поучал он студенток-медичек и юных «бундистов»: есть Альдонса и Дульцинея. Все было весьма обыкновенно, но к концу вечера случайно Сологуб взглянул на меня и я увидал в глазах таинственную невеселую усмешку. Мне стало не по себе. О, не факиром показался он мне в ту минуту, но беспощадно взыскующим учителем гимназии. Не приготовишка ли я. Вдруг он скажет: «Эренбург Илья, а расскажите нам, чем отличается Альдонса от Дульцинеи». Я буду молчать, а он долго и радостно потирать руки перед тем, как поставить каллиграфически безукоризненную единицу. Помню другой вечер, зимой 1920 года в Москве. Какие-то очень рьяные и очень наивные марксисты возмущаются Сологубом — как в наш век коллективизма он смеет быть убогим, ничтожным индивидуалистом. Сологуб не спорит, нет, он со всеми соглашается — «конечно, конечно». Но как же образцовому инспектору не поучить немного этих вечных второклассников. И, тихо улыбаясь, Сологуб читает в ответ маленькую лекцию о том, что коллектив состоит из единиц, а не из нулей. Вот если взять его, Федора Кузьмича, и еще четырех других Федоров Кузьмичей, получится пять; а если взять критиков — то вовсе ничего не получится, ибо 0х0=0. Отнюдь не дискуссия, а просто урок арифметики. Только я что-то не верю Федору Кузьмичу. Я боюсь, что он знает больше простого учителя, только нас огорчить не хочет.
Я слушал и жду крохотного postscriptum'а: «а, между прочим, вовсе не два, а только ноль, а, вообще ноль, ноль, ноль...».
Читает стихи Сологуб раздельно, медленно, степенно, будто раскладывает слова по маленьким коробочкам, читает одинаково колыбельные и громкие гимны, нежные причитания и сладострастные призывы к бичеванию. Вот сейчас только он прославлял «отца» своего «Дьявола», а теперь ласкает розовенького младенца, верно, скоро будет привязывать девье тело к кольцам, чтобы удобнее было его истязать. А слева — не все ли слова Божьи, — аккуратно размещаются по коробочкам, никого не обидит Федор Кузьмич.
Сологуб может статейку написать о плохом состоянии водного транспорта в России, например, честь честью. В каком-то стихотворении перед истязанием деловито он замечает — «нужно окна и двери запереть, чтобы глупые соседи не могли нас подсмотреть». На лице Сологуба всегда тщательно закрыты ставни, напрасно любопытные прохожие жаждут заглянуть, что там внутри. Есть особнячки такие — окна занавешены, двери заперты — покой, благоденствие, только смутно чует сердце что-то недоброе в этой мирной тишине.
Слова Сологуба бесплотны, в его стихах почти нет образов, лишь краткие, условные определения, магические формулы. Он особенно часто употребляет слова отвлеченные. Но бесплотными словами любит говорить о земной плоти, о земле, которую никто не любит, кроме него, и о девичьих босых ногах в росе. Быть может, умиляет его их белизна на оскверненной земле, быть может, то, что они, только они касаются земли. А увидев пляску Айседоры, почтенный и важный господин не усмехался, но плакал сладчайшими слезами умиления
Илья Эренбург
Вот рассказ в тему
Мария Гринберг, "Бесстыжая"
http://libra.kiev.ua/list_lyr.php?show_ … amp;page=6
Жаль, с плохим концом...
Андрей ВАЛЕНТИНОВ
СЕРЫЙ КОРШУН
(Фантастический роман, действие происходит в Микенской Греции.)
Солнце уже начало опускаться за неровную кромку гор, когда мы, оставив поляну позади, вышли на узкую горную тропу. Я ничего не спрашивал, но уже понял - придется идти всю ночь и все утро
...
Тея шагала рядом, двигаясь совершенно беззвучно. На ней был серый походный плащ с капюшоном, за плечами болтался небольшой мешок, на боку - чехол со стрелами, за плечами - длинный лук, который каким-то чудом не мешал ей при ходьбе. Девушка шла босиком, и я невольно отметил, что за подобные ноги толстогубые купцы из Исина отвесят с десяток мин серебра. Впрочем, такие, как Тея, не приживаются в рабстве.
...
я удивленно огляделся и сообразил, что уже начинает темнеть. Кажется, мы отмахали немало. Ноги, во всяком случае, уже начинали ныть с непривычки.
- Стой! - скомандовал я. - Привал. Тея удивленно подняла брови: наречия Баб-Или она, конечно, не знала. Я улыбнулся и уже по-ахейски предложил немного передохнуть.
- Не устала? - поинтересовался я, когда мы, выпив по глотку кислого вина, поудобнее пристроились на невысоком бугре. Девушка вновь удивилась.
- Разве микенские женщины так быстро устают?
...
- Ага. Ладно, сколько еще идти?
Девушка, что-то прикинув, сообщила, что идти придется всю ночь и, возможно, часть утра. Правда, можно сократить путь, если свернуть на какую-то старую тропу. Но Тея советовала этого не делать.
... ... ...
В пещере
Тея уже успела уйти вперед, и я поспешил следом. Вокруг по-прежнему стояла мертвая тишина, слышно было, как скрипит пыль под сандалиями. Тея ступала тихо, ее босые ноги оставляли маленькие четкие следы, и вновь почудилось, что
я иду по звериной тропе.
...
Я обернулся к Tee и вдруг почувствовал, как язык прилипает к небу, а по спине бегут мурашки. Девушка по-прежнему стояла у камня, но теперь она была не одна - две огромные черные змеи медленно подползали к Tee, оставляя в пыли знакомый неровный отпечаток. Выходит, веревки оказались ни при чем!
Я хотел крикнуть, но испугался - девушка может дернуться, и тогда эти твари кинутся на нее. Вдохнув побольше воздуха, я сжал в руке "черную бронзу" и осторожно шагнул вперед, но опоздал: одна из змей уже подползла к рыжей ведьме. Треугольная голова с серым узором коснулась босой ноги...
Я охнул, но случилось нечто совершенно неожиданное. Тея открыла глаза, оглянулась и, быстро наклонившись, погладила черную тварь. Вторая змея поспешила подползти поближе. Тея погладила и ее, а затем повернулась ко мне.
- Голодные... Жаль, мы не взяли с собой молока!
Вот рассказ в тему
Мария Гринберг, "Бесстыжая"
http://libra.kiev.ua/list_lyr.php?show_ … amp;page=6Жаль, с плохим концом...
Плохой конец пропускаем--в босоногую суть вникаем:
На узкой, пустынной улице, раскаленной солнцем, редкие прохожие любопытно смотрят на босоногую молодую женщину, осторожно ведущую небольшую детскую коляску. Она высока и прекрасно сложена, на ней ярко-красные шорты и белая полурасстегнутая рубашка, почти открывающая ее смуглые груди без лифчика. Вьющиеся распущенные светлые волосы падают ей на плечи. Солнце светит прямо в ее глаза, и она надела узкие темные очки.
25-летняя Джейн - частный спортивный инструктор, и она считается очень экстраординарной женщиной. Она любит плавать обнаженной и почти всегда ходит босая. Джейн гордится своим красивым, великолепно тренированным телом, с удовлетворением она замечает жадные взгляды мужчин. Работа Джейн обеспечивает ее материальную независимость, черный пояс каратэ защищает ее от насилия. Она выбирает мужчин для удовольствия и оставляет их без жалости и обиды. Многие осуждают ее нее и называют бесстыжей, но она не обращает на это никакого внимания.
Ее беременность была не трудностью, а новым удовольствием для нее. Ее сильное здоровое тело создано для материнства. Она даже не думала о браке, и шутливо говорила, что два ребенка сразу – это слишком много для нее. Она выбрала мужчину для зачатия и оставила его почти сразу. Он не настаивал. Банковский счет Джейн позволил ей бросить ее работу. Она полностью увлечена своей новой живой игрушкой. Ее Бобби уже шесть месяцев.
Джейн и Бобби возвращаются домой после прогулки и магазина. Продовольственные пакеты висят на ручке коляски. У Бобби режутся зубки, и они провели беспокойную ночь, но он успокоился на воздухе и спит, спокойно дыша. Полчаса назад Джейн накормила его на скамье бульвара, она часто делает это без всякого стеснения. Ее раздраженные соски сладко болят.
Огрубевшие босые ступни Джейн весело шлепают по гладким горячим камням мостовой. С удовольствием она предвкушает прохладу своей квартиры, вкусный обед и долгий спокойный вечер с ее малышом. Им никогда не скучно вдвоем…
… На расстоянии четверти мили тяжелый черный бронированный автомобиль заворачивает за угол. Граната взрывается перед ним. Автомобиль заносит и тормозит. Человек в черной маске выбегает из подворотни. Длинная автоматная очередь проламывает бронированное ветровое стекло и превращает в кровавое месиво людей в автомобиле. Умирающий водитель судорожно жмет на газ. Автомобиль с ревом бросается вперед, прижимая террориста к стене. Его кости хрустят. Автомат отлетает в сторону и стреляет еще раз.
Великолепно спроектированная длинная острая пуля с белым пояском яростно рассекает воздух. Ее скорость втрое больше скорости звука. Воздушное трение раскаляет ее никелевую оболочку и размягчает свинец внутри. Ее тяжелый стальной сердечник способен пробить дюймовую броню на расстоянии мили. Она проходит через женское тело в течение миллисекунды. Пуля почти не теряет скорости, но ее траектория немного изменилась. Она ударяется о каменную стену и рикошетирует с пронзительным воем.
Джейн ощущает острый горячий удар, мгновенную тошноту и страшную боль. Она вздрагивает и вскрикивает, судорожно хватаясь за простреленный живот. Она выпускает ручку коляски. Коляска начинает медленно катиться под уклон. Джейн сгибается вперед и пытается схватить ручку коляски снова, но ее колени подкашиваются. Очки падают на тротуар, и солнце ослепляет ее. Коляска катится. Темно-синие глаза Джейн расширяются от ужаса.
‘Помогите!’ она вскрикивает. ‘Остановите ее! ’
Но никто не слышит ее. Улица мгновенно опустела. Прохожие скрылись в подворотнях. Ставни окон захлопнулись.
Отчаянным усилием Джейн вскакивает на ноги и бросается к коляске. Каждое движение причиняет ей невыносимую боль, она чувствует, как рвутся мышцы ее живота. Кровь брызжет из расширяющихся ран, и кровавый след остается на мостовой. Она догоняет коляску, хватает Бобби и прижимает его к груди. Коляска катится дальше и опрокидывается. Апельсины из пакета катятся вниз по улице.
Ноги Джейн не держат ее больше. Она прислоняется к стене и медленно сползает вниз. Она садится, сгибая ноги, и осторожно кладет Бобби на мостовую возле стены. Он проснулся, но не плачет. Его глазки любопытно смотрят на нее. Превозмогая боль, Джейн улыбается ему.
‘Все в порядке, ’ шепчет она. ‘Ты в безопасности, и твоя мама здесь. Ей немножко больно…, но это ничего. Давай посмотрим…, что случилось? ’
Ее покрасневшая влажная рубашка вздулась на животе. Джейн осторожно расстегивает ее. Со смертельным ужасом она видит окровавленные скользкие дрожащие петли ее внутренностей, выпадающих из разорванного живота. Кровь хлещет из страшной раны, и лужа крови быстро растекается вокруг нее. Ручейки крови текут по улице.
Джейн понимает, что быстро истекает кровью и умрет несколько минут спустя. Она не может ничего сделать, чтобы помочь себе.
‘Я ранена! ’ она кричит хрипло. ‘Я умираю, … помогите мне! ’
Но улица пуста, хотя Джейн почти физически ощущает скрытые взгляды. Никто не понимает, что случилось и почему Джейн расстреляна. И никто не хочет никаких осложнений. Джейн обречена, но все еще не может осознать это: внезапный конец такой приятной и почти бесконечной жизни … отвратительная, мучительная смерть … это невозможно … Бобби улыбается и протягивает ручки к ней. Разве она может оставить его? В отчаянии Джейн пробует затолкать выпадающие внутренности обратно в живот. Боль раздирает ее тело. Кровь булькает в ее горле и течет изо рта.
’Вызовите полицию…,’ она хрипит. ‘Умоляю Вас … ’
Она слышит завывание сирен, и безумная надежда возвращается. Но полицейский бронетранспортер останавливается около расстрелянного черного бронированного автомобиля. Никто не замечает истекающую кровью женщину. Последним предсмертным усилием Джейн поднимается на колени и взмахивает руками. Боль пронзает ее, в глазах темнеет, и она уже не видит, как ее внутренности выпадают и рассыпаются на мостовой.
‘Помогите!’ ей кажется, что она кричит отчаянно, выдыхая всю жизнь в этот крик.
Но ее побелевшие губы только едва движутся без звука. Ее обескровленное тело не подчиняется ей больше. Джейн падает в лужу крови и сворачивается, сгибая колени к животу. Ее сильные мышцы сокращаются в конвульсиях, отдавая ее угасающему мозгу последнюю кровь. Уже ослепшая и парализованная, Джейн все еще слышит плач Бобби. Он испуган …
…….
Только полчаса спустя кто - то осмелился позвонить. Санитарная машина увезла расстрелянную мать и плачущего ребенка. Прохожие брезгливо обходили большую лужу крови, пока она не была смыта.
Некоторые люди втайне жалели Джейн, но, по общему мнению, Бесстыжая вполне заслужила свой отвратительный конец.
Вы здесь » dirtysoles » Общество грязных подошв » Образ босоногой девушки в литературе