---

Отредактировано shark (2012-05-03 05:46:37)

С удивлением обнаружил, что этой довольно известной книги здесь нет. Исправляем.

Эрнест Хемингуэй
По ком звонит колокол

Глава 20

Она, должно быть, не придет до тех пор, пока все не уснут, подумал он. Сколько времени пропадет даром. Полночи уже прошло. Ох, Мария! Приходи поскорей, Мария, ведь времени мало. Он услышал мягкий шорох снега, упавшего с ветки на землю, покрытую снегом. Подул легкий ветерок. Он почувствовал его у себя на лице. Вдруг ему стало страшно, что она не придет. Поднявшийся ветер напомнил о близости утра. С веток снова посыпался снег, и он услышал, как ветер шевелит верхушки сосен.
Ну же, Мария! Приходи поскорее, думал он. Приходи. Не жди там. Теперь уже не так важно дожидаться, когда они заснут.
И тут он увидел, как она показалась из за попоны, закрывавшей вход в пещеру. Она остановилась там на минутку, и он знал, что это она, но не мог разглядеть, что она делает. Он тихо свистнул, а она все еще стояла у входа в пещеру и что то делала там, скрытая густой тенью, падающей от скалы. Потом она побежала к нему, держа что то в руках, и он видел, как она, длинноногая, бежит по снегу. Потом она опустилась рядом на колени, стукнувшись об него головой с размаху, и отряхнула снег с босых ног. И поцеловала его и сунула ему сверток.
– Положи это вместе с твоей подушкой, – сказала она. – Я сняла все там, чтобы не терять времени.
– Босая – по снегу?
– Да, – сказала она, – и в одной свадебной рубашке.
Он крепко прижал ее к себе, и она потерлась головой о его подбородок.
– Не дотрагивайся до ног, – сказала она. – Они очень холодные, Роберто.
– Давай их сюда, грейся.
– Нет, – сказала она. – Они и так скоро согреются. А ты скажи поскорее, что любишь меня.
– Я люблю тебя.
– Вот так. Так. Так.
– Я люблю тебя, зайчонок.
– А мою свадебную рубашку любишь?
– Это все та же, прежняя?
– Да. Та же, что прошлой ночью. Это моя свадебная рубашка.
– Дай сюда ноги.
– Нет. Тебе будет неприятно. Они и так согреются. Они теплые. Это только сверху они холодные от снега. Скажи еще раз.
– Я люблю тебя, зайчонок.
– Я тебя тоже люблю, и я твоя жена.
– Там уже спят?
– Нет, – сказала она. – Но я больше не могла. Да и какое это имеет значение?
– Никакого, – сказал он, чувствуя ее всем своим телом, тоненькую, длинную, чудесно теплую. – Сейчас ничто не имеет значения.
– Положи мне руку на голову, – сказала она, – а я попробую поцеловать тебя. Так хорошо? – спросила она.
– Да, – сказал он. – Сними свою свадебную рубашку.
– Надо снять?
– Да, если только тебе не холодно.
– Que va, холодно. Я как в огне.
– Я тоже. А потом тебе не будет холодно?
– Нет. Потом мы будем как лесной зверек, один зверек, и мы будем так близко друг к другу, что не разобрать, где ты и где я. Ты чувствуешь? Мое сердце – это твое сердце.
– Да. Не различишь.
– Ну вот. Я – это ты, и ты – это я, и каждый из нас – мы оба. И я люблю тебя, ох, как я люблю тебя. Ведь правда, что мы с тобой одно? Ты чувствуешь это?
– Да, – сказал он. – Правда.
– А теперь чувствуешь? У тебя нет своего сердца – это мое.
– И своих ног нет, и рук нет, и тела нет.
– Но мы все таки разные, – сказала она. – А я хочу, чтобы мы были совсем одинаковые.
– Ты глупости говоришь.
– Да. Хочу. Хочу. И я хотела тебе сказать про это.
– Ты глупости говоришь.
– Ну, пусть глупости, – тихо сказала она, уткнувшись ему в плечо. – Но мне хотелось так сказать. Если уж мы с тобой разные, так я рада, что ты Роберто, а я Мария. Но если тебе захочется поменяться, я поменяюсь с радостью. Я буду тобой, потому что я люблю тебя.
– Я не хочу меняться. Лучше быть как одно и чтобы каждый оставался самим собой.
– И мы сейчас будем как одно и никогда больше не расстанемся. – Потом она сказала: – Я буду тобой, когда тебя не будет здесь. Как я люблю тебя, как мне надо заботиться о тебе!

Уже кто-то упоминал кажется. Может быт суть в этом? http://absentis.front.ru/abs/lsd_0_add_europe_smell.htm Опасная для жизни грязища?

---

Отредактировано shark (2012-05-03 05:47:00)

Они БДСМщики.

Но почему тогда живописцы из французской "академической" школы того же 19-ого века
замечательно и совершенно спокойно рисуют босоногих крестьянок?

Пример: Emile Munier, Jacqueline Comerre-Paton, William Bouguereau

Я не привожу в пример Neoclassical, так как там босые ноги можно объяснить
подражанием классическим сюжетам.

Отредактировано ppk (2010-01-28 20:19:18)

---

Отредактировано shark (2012-05-03 05:47:13)

Астровитянка
Ник. Горькавый

Ее зовут Никки. Она - космический Маугли. После  гибели  родителей  она
осталась совсем одна  на  крохотном  астероиде.  Ее  единственным  другом  и
наставником был компьютер, который спас ей жизнь  и  стал  частью  ее  тела.
Девочку нашли и вернули в большой мир, когда ей было тринадцать.

     Все приготовления к ужину  делались  девочкой  энергично  и  с  видимым
удовольствием, но некоторые её движения,  особенно  походка,  показались  бы
постороннему наблюдателю странно плавными, словно подводными. А  босые  ноги
перемещались по дырчатому пластику  пола  с  легким  почмокиванием.  Девочка
достала из тостера  два  ломтика  горячего  хлеба,  вытащила  из  настенного
шкафчика  вилку,  столовый  нож  и  поцарапанный  хрустальный  бокал.  Ловко
перевернув зарумянившуюся  рыбу  на  другой  бок,  отчего  по  кухне  поплыл
умопомрачительный  аромат  свежего  жаркого,  она  взяла   початую   бутылку
густо-красного кьянти и налила себе полный бокал. По-видимому, эту спокойную
и весёлую девочку со  стеклянными  волосами  совершенно  не  волновало,  что
скажут взрослые про алкоголь в рационе подростка.

     Когда же открылся внутренний люк шлюза,  то  космонавты  остолбенели  и
онемели...
     В ярко освещенной кают-компании их встречала высокая  худая  девочка  с
огненно-рыжими волосами, одетая в длинное, почти до  пола,  вечернее  платье
изумрудного цвета, очень помятое и не по  росту.  Глубокое  декольте  платья
открывало неуместную белую майку-безрукавку с застарелыми пятнами и лохматой
прорехой на плече, а на спине девочки красовался  ещё  и  чёрный  засаленный
рюкзак. Пыльные босые ноги подростка нервно переминались на светлом пластике
пола.
     - Здравствуйте,  люди!  Приветствую  вас  на   борту   "Стрейнджера", -
срывающимся  голосом  сказала  девочка. -  Как  же  вы  медленно   чалились!
Проходите, пожалуйста, и садитесь! Гость - это драгоценный камень на подушке
гостеприимства! - И она указала на роскошно сервированный стол.

     Наконец девочка шагнула в ярко освещенное  нутро  чужого  корабля  -  с
волнением Колумба, ступающего на землю Западной Индии. Сердце билось уже как
сумасшедшее, а дыхание прерывалось: одно дело -  принимать  гостей  в  своей
кают-компании, где всё знакомо, и совсем другое -  самой  попасть  в  чуждую
среду обитания.
     Никки оказалась в большом зале,  где  суетились  десятка  два  людей  и
стояли небольшой реактивный шаттл, танкетка на гусеницах  и  трёхметровый  в
высоту робопаук на восьми ногах.  Пока  Никки,  открыв  рот,  таращилась  по
сторонам,  Бенина  расстегнула  ей  скафандр  и  заботливо,  как  маленькому
ребёнку, помогла выбраться из него.
     Никки - озирающаяся, с рыжей лохматой головой, в зелёном мятом платье и
с чёрным рюкзаком за спиной  -  опустила,  не  глядя,  босую  ногу  на  пол,
вздрогнула  и  посмотрела  вниз,  на  металлические  холодные   плиты,   так
отличающиеся от тёплого пластика её корабля. Плиты не имели обычной  россыпи
всасывающих отверстий и не притягивали её ноги к полу. "Здесь  будет  трудно
ходить, - растерянно подумала Никки, - и для кровообращения это плохо".
     На астероиде сила тяжести была в две  с  половиной  тысячи  раз  меньше
земной: бокал падал почти полминуты и ударялся о  пол  со  скоростью  десять
сантиметров в секунду - в пятьдесят раз медленнее, чем на Земле. Над  прудом
висела  сетка,  не  дающая  непоседливым  рыбам  выпрыгивать  и  летать   по
оранжерее. Передвигаться по  кораблю  помогали  вентиляционные  отверстия  в
полу, которые вакуумными присосками притягивали босые ноги девочки.  "А  как
же ходить здесь?" - Девочка  схватилась  за  поручень,  подняла  глаза  -  и
обнаружила вокруг себя целую толпу встречающих:  вся  команда  крейсера,  за
исключением вахты, сбежалась к шлюзу -  посмотреть  на  космическую  Маугли.

     - Десять лет! Никак не пойму, - удивлённо пожала плечами Бенина, -  как
девочка смогла выжить так долго на разбитом корабле...
     - Она не кажется тебе странной? - спросил лейтенант медика-стажера.
     - Конечно! - ответила  Бенина. -  Упорное  нежелание  ходить  в  обуви;
смешное вечернее платье; говорит со своим компьютером, как с  человеком,  да
ещё  разными  голосами;  всем  волосы  трогает...

     Они  устроились  в  тени  большой  акации  с  нежно-розовыми  пушистыми
цветами.
     Никки спустила босые ноги на  землю  и  ласково  поерошила  ими  мягкую
зелень. К траве девочка испытывала самые тёплые чувства -  они  долгие  годы
жили вместе, спасая друг друга от удушья.

Отредактировано ppk (2010-01-26 11:47:16)

Выдержка из романа Владимира Дмитриевича Романовского

Польское Наследство

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ROMA LOCUTA EST; CAUSA FINITA EST

     Домой Маринка вернулась за полночь, в плохом настроении. Мать,  конечно
же, не спала, ждала, смотрела строго и мрачно.
     - Почему ты разгуливаешь по городу босая? - спросила она.
     - Тепло.
     - Почему волосы растрепаны?
     - Не растрепаны, а распущены. Сейчас многие так носят.
     - Этим многим двадцать, а не тридцать.
     - Мутер, не читай мне нотации на ночь глядя, я спать хочу.
     - Я получила известия из Саксонии. Если тебя все еще  интересуют  такие
известия.
     - По правде сказать, нет.
     - Умер твой муж. Погиб на охоте.
     Маринка села рядом с матерью и посмотрела на нее жалобно и устало.
     - Что же теперь делать? Нужно ехать в Саксонию?
     - Зачем?
     - Ну, как...
     - Ты надеешься, что он тебе что-то оставил в завещании?
     Нет, Маринка на это не надеялась - она просто об этом не подумала. Что,
мол, муж может оставить что-то в завещании. И что это такое  -  завещание  -
представляла себе смутно.
     - Ты теперь свободная женщина, Маринка.
     - Да?
     - Да.
     - Ага.
     А раньше она не была свободная? Взрослые люди  (а  Маринка  по-прежнему
относила себя к молодежи, по привычке) вообще говорят много странных грунок.
Ну, свободная и свободная. Муж погиб на охоте. Он очень любил  охоту.  И  не
очень любил Маринку.
     - Все отдал племянникам, - уточнила Эржбета.
     - Ну и хорошо. Пусть хоть племянники его поживут в свое хвоеволие. А он
не умел жить в хвоеволие. Я пыталась его научить, но ничего не вышло.
     - Не болтай. Я тебе сейчас скажу кое-что, и прошу тебя...  прошу  тебя,
Маринка... дура рыжая... воспринять это серьезно.
     Маринка насупилась, вытянула ноги, скрестила  их,  затем  разделила,  и
снова скрестила. И залюбовалась позой  ног.  Потом  украдкой  посмотрела  на
мать, поджала губы, ноги подтянула к себе и спрятала под скаммель.
     - Ты спишь с Нестором?
     - Мутер, это какой-то глупый вопрос. А ты с ним спишь?
     - Мне нужно знать.
     - Совершенно необязательно.
     - Хорошо. Мое дело тебя предупредить. Ты можешь забеременеть.
     Маринка захлопала зелеными глазами.
     - А?
     - Раньше не могла, а теперь сможешь. Так и знай.
     - Ты что, к ворожихе ходила?
     - Нет, не в этом дело...
     - Если опять к ворожихе, то я, мутер, не знаю,  что  я  сейчас  сделаю!
Что-нибудь некрасивое и страшное. Я тебя просила...
     - Не ходила я к ворожихе!
     - Ты,  мутер,  все  время  вмешиваешься  в  мои  дела,  и  это   просто
неприлично.
     - Маринка!
     - Ну, что? Ну, Маринка...
     Эржбета схватила ее за волосы. Маринка принялась  было  отбиваться,  но
мать притянула ее к себе, обняла крепко, и поцеловала в щеку.  А  потом  еще
раз. И еще раз, в другую щеку.
     - Ну, вот еще...
     По лицу Эржбеты текли слезы.
     - И прости меня, за все, - сказала мать.
     Маринка не поняла, за что Эржбету следует простить, но на всякий случай
кивнула - а то вдруг рассердится Эржбета, ежели ее не простить, а кивнуть  -
с Маринки не убудет.
     Выслушав наставления матери, Маринка  осмотрелась,  потянулась,  встала
из-за столика и  по  обыкновению  повлеклась  куда-то,  вызывая  восхищенные
взгляды мужчин мягкой своей походкой. И как-то незаметно пришла в порт.
     Вообще-то вся Венеция была - порт, но именно в этом месте, на  северной
стороне, барки, ладьи  и  кнеррир  толпились  гуще.  Маринку  заинтересовала
изящная  барка  с  высокой  мачтой  и  пестрым  парусом  константинопольской
выделки. Присев  на  корточки  возле  холщового  мешка,  какой-то  эффектной
внешности брюнет в одежде ремесленника - в куртке с протертыми рукавами и  в
стиранных много раз портах, босой, перебирал странного  вида  приспособления
из стали,  дерева,  и,  похоже,  слоновой  кости.  Нечаянно  оглянувшись  на
Маринку, брюнет застыл в неловкой  позе,  а  затем  попытался  распрямиться,
потерял равновесие, и оперся на правую руку.  И  тут  же  вскочил  на  ноги,
стесняясь своей неловкости.
     - Прекрасная незнакомка, - сказал он по-италийски, - ты одна здесь?
     Она не поняла вопроса.
     - Что ты говоришь?  -  спросила  она,  умилительно  коверкая  слова.  И
повторила вопрос по-гречески.
     - Здравствуй, прекрасная женщина,  -  тоже  по-гречески,  и  совершенно
искренним тоном, сказал он. - Меня зовут Марко. Я стеклодув, живу вон на том
острове, он  называется  Мурано.  Не  будет  ли  наглостью  с  моей  стороны
пригласить тебя посетить дом мой и мастерскую? Барка готова к отплытию.
     - Не будет, - ответила Маринка, улыбаясь.  И  легко  ступила  в  барку,
приятно ощущая босыми ногами гладкие доски  палубы.  Не  завязывая  тесемки,
Марко бросил мешок на палубу, отвязал канат от крепительной утки,  запрыгнул
в барку сам, и засновал  по  палубе,  осторожно,  чтобы  не  задеть,  обходя
Маринку. Расправил парус, взялся за руль.
     - Как тебя зовут, прекрасная женщина?
     - Маринка.
     - Красивое имя. В тебе все красиво.
     Маринке обращение Марко понравилось. И еще ей понравились руки Марко, с
закатанными рваными рукавами, загорелые,  правильного  мужского  рисунка,  с
длинными пальцами и обезображенными трудом ногтями.  На  вид  ему  было  лет
тридцать. Опрятная, щегольская борода, волосы  длинные  с  ранней  проседью,
глаза карие, римский нос.  Понравились  и  движения  -  плавные,  точные.  И
голос - высокий, но очень мужской.
     - В Мурано живет много стеклодувов, - объяснил ей Марко, укрепив  парус
и взявшись за руль. -  Додж  нынешний  свирепствует  в  Венеции,  так  чтобы
стеклодуву купить землю под мастерскую, нужно заплатить огромный  налог.  Ты
хорошо говоришь по-гречески. Ты - гречанка? В смысле - из Византии?
     - Нет, я славянка, из Киева.
     - О! - восхитился Марко. - Это просто чудо! Киев, наверное,  несказанно
красивый город. Но стал менее красивым с тех пор, как ты  его  покинула.  Ты
одна способна любой  город  сделать  прекрасным.  Посмотри,  как  похорошела
лагуна - от твоего присутствия! Как  ласкает  волна  борт  моей  барки,  как
любуется тобою небосвод, как трепетно освещает тебя солнце!
     Это тоже понравилось Маринке, поскольку за всю жизнь ей до сих  пор  не
попадались мужчины, так говорящие. Илларион, с которым она  вместе  выросла,
говорил, "Иди сюда, ты, дура". Муж вообще никак  ее  не  называл.  Любовники
говорили с нею шутливо или уклончиво.  Нестор  произносил  "Маринка"  поджав
губы - насмешливо. А тут вдруг такое.
     - А ты покажешь мне свою мастерскую? - спросила она.
     - Да, конечно. Я надеюсь, тебе понравится. А недавно неподалеку от моей
мастерской открыли новую таверну, и я тебя туда свожу, если  не  возражаешь.
Тебе обязательно нужно посмотреть на хозяйскую кошку.
     - На кошку?
     - Да!  Это  особенная  кошка.  Она  никого  не  боится,   ходит   между
посетителями с важным видом, вот так...  -  Он  показал,  как  ходит  кошка.
Маринка засмеялась. - ... но никому не дает себя  гладить.  Мой  отец,  тоже
стеклодув, как я, недавно вернулся из Флоренции и  привез  красивые  рисунки
тамошних художников, по которым можно много разного надуть, было бы желание.
Он живет неподалеку от меня. Я у него старший, а моей сестре недавно  десять
лет исполнилось. Мать наша умерла сразу после ее рождения.
     - А тебе сколько лет, Марко?
     - Двадцать восемь. Еще не стар. А в  таверне  нашей  скоро  будет  петь
трубадур. Он ездит по разным городам.  Недавно  пел  на  Пьяццо  Романо,  но
реакция публики ему не понравилась. Какие-то странные люди - так  и  сказал.
Ну, это понятно, мы ведь, хоть Рим и ближе, а все равно  константинопольские
здесь все, как не крути. Многие только по-гречески и знают.
     Вскоре Марко убрал парус и, работая  одним  веслом,  подогнал  барку  к
муранскому причалу. Строения  на  Мурано  стояли  реже,  чем  в  Венеции,  и
казались больше и просторнее. Дом Марко,  деревянный  с  черепичной  крышей,
понравился  Маринке  своей  гармоничной  функциональностью.  Понятно   было,
например, что три скаммеля и стол в гриднице - для гостей, а  сундуков  нет,
поскольку гостям сундуки не надобны. Много простора, ничем не занято - чтобы
легче дышалось, и чтобы радовало глаз. Узкая дверь в  мастерскую  -  потому,
что толпой в мастерские не ходят. И мальчик  подмастерье,  хлопочущий  возле
печей - не сын и не племянник Марко, поскольку Марко  нужен  хороший,  а  не
родственно-обязывающий, подмастерье.
     - Его зовут Винченцо, и он очень, очень вежливый с  гостями,  -  грозно
сказал Марко, и Винченцо, глядя на босую улыбающуюся Маринку, запунцовел  до
зрачков, поклонился, и вышел куда-то.
     На полках  и  столах  мастерской  помещались  разных  видов  стеклянные
изделия - изящные, а может Маринке  просто  хотелось,  чтобы  они  выглядели
изящно.
     - Сейчас, сейчас, - сказал Марко, надевая холщовые рукавицы  и  беря  в
руки приспособления - трубку, щипцы. Трубку он сунул в одну из печей.
     - Не стой слишком близко, а то обожжет, - попросил он.
     И стал что-то там такое выдувать. Маринка  с  интересом  смотрела,  как
растет пузырь  на  конце  трубки.  Марко  хлопотал,  передвигал,  переносил,
поднимал и закрывал заслонки, и вскоре на мраморном прямоугольнике появилось
нечто -  роза  на  подставке,  с  лепестками,  отливающими  темным  золотом.
Возможно, Марко добавил в лепестки медь.
     - Нужно, чтобы остыло, - сказал он. - Хочешь вина, Маринка? У меня есть
хорошее вино.
     - Хочу, - сказала Маринка.
     Сидя на длинном узком ховлебенке,  вытянув  красиво  веснушчатые  босые
ноги, Маринка пила вино и хохотала заливисто, а  Марко  изображал  ей  -  то
торговцев на рынке, то церковников в Венеции, потешных, идущих вперевалочку,
то стремительных женщин на Пьяццо Романо.  Раньше,  когда  Маринку  пытались
смешить  мужчины,  предметом  шуток  была  она  сама.  Самоирония  была   ей
свойственна, но самоиронии есть ведь, в конце концов, предел. А Марко, чтобы
ее  позабавить,  подшучивал  над   другими,   приглашая   и   ее,   Маринку,
поучаствовать - и она поддакивала, и тоже пыталась изображать, и  вообще  ей
сделалось невероятно хорошо.
     А потом остыла роза,  и  Марко  торжественно,  встав  на  одно  колено,
преподнес ее Маринке, сидящей со стаканом вина, в непринужденной позе. Рыжие
брови поехали вверх,  зеленые  глаза  мигнули  несколько  раз,  нижняя  губа
выпятилась растерянно и восхищенно.
     Ей и раньше, конечно же, делали подарки. Илларион, к  примеру,  подарил
ей на день рождения - один раз фолиант какого-то греческого философа, и один
раз какую-то раковину, найденную им у берегов какого-то  моря.  К  чтению  у
Маринки не было страсти и даже просто склонности,  а  расположение  морей  в
мире ее не интересовало, она их путала, и  раковиной  не  впечатлилась.  Муж
дарил драгоценности - кольца, броши, ожерелья - и следил, чтобы она  прятала
их в специальный ларец, и время от времени открывал этот ларец,  проверяя  -
все ли на месте. Нестор подарил ей один раз, в самом начале любовной  связи,
пестрый наряд, и настоял, чтобы она его надела, потому что в этом наряде она
выглядит  "как  восточная  женщина"  -  любопытствовал  посмотреть.  Маринке
совершенно не хотелось быть восточной женщиной. Ей хотелось быть  счастливой
женщиной, и чтобы ее смешили.
     Стеклянных роз, сделанных при ней и специально для нее, ей никто раньше
не дарил.
     - А скажи, Маринка, - попросил Марко, - ты  ведь  не  простая  девушка,
есть в тебе какая-то тайна?
     - Нет никаких тайн, - беззаботно ответила  Маринка,  любуясь  розой.  -
Ничего примечательного, никаких  особых  поступков  или  занятий,  но  люблю
радоваться. В этом я, наверное, тоже не оригинальна.
     Она действительно так думала, Маринка. Если  бы  несколько  лет  спустя
кто-то сказал бы в ее присутствии, что благодаря ей, Маринке,  восстановлена
польская династия,  Полония  возвращена  в  лоно  Церкви,  приостановлена  в
Полонии и ее  окрестностях  языческая  резня,  а  Неустрашимые,  завязнув  в
тыловых делах, не захватили Русь, она бы даже не засмеялась, а просто пожала
бы плечами в ответ на глупую, неуклюжую шутку.
     Они сходили в таверну,  и  надменная  кошка,  походив  около,  прыгнула
Маринке на колени,  и  Маринка  долго  ее  гладила,  а  вокруг  восхищались.
Трубадур прервал гастроли и отбыл в Неаполь, не заезжая на Мурано.
     Вечером в гости к Марко пришел его отец - такой же стройный, гибкий, но
менее подвижный, чем  сын,  степенный,  с  эффектной  проседью  в  таких  же
длинных, как у Марко, волосах. За ужином он долго приглядывался к Маринке, и
в конце концов потеплел и тоже стал ее смешить, изображая соседей, знакомых,
и самого Марко.
     Поздно вечером Маринка настояла, чтобы Марко отвез ее назад в  Венецию.
А на следующий день  вернулась  на  Мурано  сама  и  весь  день  мешала  ему
работать.
     Забегая вперед, скажем, что замуж она вышла все-таки не за Марко, а  за
его отца - он понравился ей больше, и родила ему  четверых  детей.  Впрочем,
это несущественные детали, наверное. Как большинство шлюх, бросивших шляться
и вышедших замуж, стала она верной и невыносимо ревнивой женой.

---

Отредактировано shark (2012-05-03 05:47:46)

---

Отредактировано shark (2012-05-03 05:47:57)

---

Отредактировано shark (2012-05-03 05:48:12)

---

Отредактировано shark (2012-05-03 05:48:29)

---

Отредактировано shark (2012-05-03 05:48:46)