dirtysoles

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » dirtysoles » Общество грязных подошв » "В ногах правды нет". Повесть о босоногой свободе


"В ногах правды нет". Повесть о босоногой свободе

Сообщений 181 страница 194 из 194

181

https://i.imgur.com/yEGU6mM.jpg

Среда. Лиза Галиева - Снежана Бойко. Дети и родители.

…Лиза ожидала увидеть дома только мать. У той с утра разыгралась поджелудочная железа, уставшая от её бесконечных сухомяток и перекусов на работе; Тамара Олеговна отпросилась, выпила кучу таблеток и легла. Надо бы первым делом сейчас спросить, как она там?
Девушка влетела в квартиру, и направилась в комнату матери, минуя ванну. Постучалась, открыла. Но там никого, хотя кровать разобрана. А вот из кухни слышатся разговоры. Лиза пошла туда, открыла дверь с морозным стеклом посередине и застыла на пороге.
Ну, да, мать сидела у кухонного стола, в пёстром домашнем халате, привалившись головой к стенке. Но тут был ещё и отец! При этом Иван Галиев в майке, костюмных брюках в полоску, в синих носках и курит, выпуская дым в открытую форточку!
А ведь должен бы был на работе, да и в кухне курить мог только в самую лютую зиму, когда на балкон не выйдешь!
Войдя, Лиза услышала обрывок их разговора:
- …к чертям собачьим! Они думают, что я не смогу никуда устроится?! С моей квалификацией-то? И опытом?
Увидев дочь, оба замолчали. А Лиза, расширив глаза, ахнула:
- Мам! Пап! Вы о чём говорите? Что случилось?!
Иван Галиев вынул изо рта трубку. Хотел выбить в окно, о край форточки, но не стал.
- Привет, Лиза… Ну-у… - он искал глазами. – Уволился я. По собственному. На меня нажали конкретно.
- Пап! Как «нажали»?! Пусть бы попробовали увольнять! И за что, вообще?!
- Лиза, дорогая… я всё же юрист. И я прекрасно понимаю, что… Тома, дай что-нибудь для пепла. О, спасибо.

Он выколотил трубку в поданное женой блюдце.
- …понимаю, что если захотят уволить – уволят. Да ещё с треском. За нарушения.
- За какие нарушения?
- Ну, Комбинат же выплачивает суммы по искам о загрязнении. И мне не всегда удаётся такую сумму минимизировать. Вот и повесят на меня. Да и вообще, я пишу кучу документов. По тем же регламентам техники безопасности. У нас же ядовитые жидкости! Найдут какое-нибудь нарушение и… В общем, так спокойнее. Тома, я тебе говорю: меня, вон, Ёся Шунайтис уже готов пригласить! Ему, в его супермаркет, грамотный юрист, как воздух, нужен.
Мать, до этого молчавшая и только окинувшая Лизу глазами, сказала:
- Проходи, садись, чай налей себе.
- Мам, я ноги не мыла ещё…
- Да ну их. Проходи… Это всё хорошо. Иван, а как жить-то будем?
Галиев не понял.
- Тома, я же тебе говорю…
- Я про другое, Иван. Как мы теперь будем жить?
До них – до отца и дочери, дошло одновременно. Но Иван Галиев стушевался, сунул в зубы пустую, выколоченную в блюдце трубку. А Лиза, всё понявшая, побледнела. Она замерла у кухонной стенки с ненаполненной чашкой в руке.
- Пап! Так это… из-за меня? Иза того, что я… что мы – босиком?
Иван Галиев только угрюмо кивнул, а мать поёжилась, халат на плечах поправила, как закутываясь от сквозняка, и зловеще проговорила:
- А ты, доча, думала, это всё так просто? Вон, у нас начальник станции приказ написал: на платформу перрона без обуви не пускать. Из соображений безопасности. Сейчас на отца… а там и до меня доберутся.
Девушка дрожала. Слёзы бушевали где-то у самых глаз, но пока не пролились. Яркие, парадные голубые клетки на скатерти в них двоились, множились. Эстамп с рыбаком, вытаскивающим в сети золотую рыбку, прыгал по стене мячиком.
- Пап… мам! Вы не подумайте… ну, я могу… Я могу, если надо. Чтобы у вас ничего из-за меня…
Тут Иван Галиев резко выпрямился: до этого он опирался на подоконник. Головой чуть форточку не задел. А трубку, чертыхнувшись, бросил туда же, за цветочные горшки; она заскакала на белом пластике.
- Не надо!
- Чего «не надо»?
- Не надо… ЭТОГО! Во-первых, со мной всё уже ясно, я выбор сделал. А с тобой, Тома… знаешь, мне эта твоя «работа» надоела уже. Хуже горькой редьки. Каждый день – на ремень. То усиление, то уплотнение графика, то ещё какая-то ерунда!

Мать слабо улыбнулась. Лиза словно впервые увидела её лицо. Со всеми морщинками. Осунувшееся. А ведь когда-то мать, да совсем недавно, кажется… эдакой куколкой ей казалась. Потом – просто фигура, по большей части в форме, или в чём-то напоминающем форменное – обязательно в колготках телесного цвета.
- И что же, Иван? Увольняться, как ты?
- А я тебя логистом устрою! – рявкнул отец. – К тому же Шунайтису!
- Господи помилуй. Соображаешь? какой из меня логист?!
- Такой же, как и замначальника станции! Что эшелоны сортировать, что грузоперевозки! И не отбрыкивайся.
Лиза, расширив глаза, наблюдала за этой сценой. Отец, кряхтя, хлопнулся на табуретку и молча сдирал с себя носки. Показав их в кулаке, объявил:
- Так, дома босиком ходим! Я первый обязательство беру… И убираться буду тоже. Я – утром, Лиза – вечером. Пойдёт.
- Пойдёт… - мать растерялась. – Да что же вы, так сразу? А мне куда?!
- А мы с тобой пробежку босоногую по утрам будем делать! - Или быструю ходьбу.

Девушка взвизгнула от счастья.  Босиком, с мамой и папой? Да такого же никогда не было. Опомнившись, она попросила:
- Мам, а кроме чая есть что ещё? Мне быстро-быстро перекусить надо.
- Я горячие бутерброды сделаю! – нашёлся Иван Галиев. – Колбаса есть, сыр тоже… Тома, а ты иди, ещё отдохни. И не вздумай сегодня на смену! «Скорая» была, это железный аргумент.
Она кивнула, будто поперхнулась, встала.
- Ну, перекусывайте… И правда, надо ещё полежать.
Она ушла из кухни, а они с отцом смотрели даже не ей вслед. А под стол. А там остались лежать её матерчатые домашние тапки.

У Снежаны всё произошло по-другому. И понятно, почему: отца-то не было! Она открыла дверь своим ключом, сразу пошла в ванную, помыла ноги, собравшие на себя всю уличную сажу; потом отправилась разыскивать мать – да, та, дома, в её комнате какая-то возня… Дверь оказалась открыта.
Мать не сразу увидела её вторжение, присела перед тахтой. А там разложена её бижутерия – кольца, серёжки, цепочки. Ариадна Сергеевна исследовала их, перебирала.
- Мам! – выдохнула девушка. – Ты что делаешь?!
Женщина вскочила. Посмотрела на дочь, даже не сделав замечание, что – без стука. Рассеянно пробормотала:
- Да вот… Маленькую ревизию своих сокровищ делаю.
- А зачем?
- Ну, зима скоро… что носить с чем…
Снежана не поверила. У матери не было с этим проблем: стилистику своего гардероба знала досконально. С чего бы это вдруг? Подойдя, поняла – украшения разложены на две неравные кучки. В первой, поменьше, преобладает серебро, в другой, побольше – золото.
Она шагнула к тахте.

- Мама! Нет, ну, по-честному!
Ариадна отстранилась. Отошла к трюмо,  посверкивающему затейливой металлической оплёткой: вроде как старинная вещь, ещё от бабушки. И проговорила с трудом:
- Просто… просто хочу вот в комиссионку часть сдать. Лежит же всё равно. Просто так.
- Нет, не просто так! Ты всё носишь! Зачем сдавать?!
- Понимаешь… Сегодня выдавали аванс… и мне первый раз выдали… без премии. Голый оклад.
- Почему?!
- Не знаю. Но кассирша шепнула, что приказом меня премии лишили. Навсегда.
Девушка, хоть и не разбиралась в бухгалтерской премудрости, знала: у них там, в таксопарке, то, что называется «окладом» - это вдвое ниже того, что составляет «премию». Это они так от налогов уходят! А значит, матери выдали суще копейки.
Снежана метнулась к ней, обхватила, прижалась. Благо, были почти одного роста; уткнулась лбом в её висок.
- Мам, почему так?! Давить на тебя начали, что ли?!
- Да. Наверное.
- Короче! Я работать пойду! То есть подрабатывать!

Эта идея не была спонтанной, родившейся в голове от эмоционального взрыва. Ещё этим летом она успешно потрудилась в одной из фирм, арендующих на площадях Таксопарка гараж, диспетчером – совершенно, как взрослая, правда, оформлена была мама! – и с удовольствием работала бы дальше, но компания разорилась, а у других был свой штат с прикормленными пенсионерками.
Снежана искала работу.
И вод надо же, сегодня подскочила какая-то девчонка из девятого класса. Снежана даже бы подумала, что из шестого-седьмого: такая маленькая. В сандаликах на босу ногу, пальцы торчат из ремешков. Жвачку жуёт, глазки карие, быстрые. Представилась:
- Привет! Меня Олей зовут. А ты Снежана, ага?
- Да.
- Слушай… Тут девки говорят, ты работу ищешь, ага?
- Ну, да… в общем. А кто говорит?
- Не важно! – маленькая Оля отрезала слова быстро, как топориком рубила. – Узнала! Слушай, я на Автовокзале в кафе «Минутка» пахала…
- Ты? – Снежана поразилась. – А ты из какого…
- Чё за нафиг, я из девятого! – бодро ответила та, и Снежана моментально всё поняла: ну да, девочка из хорошо обкатанных жизнью. – Не сцы, я там посуду мыла. И убиралася.
- Ну, допустим. И что дальше?
- То, что они «Чайхана Ташкент» открывают. Им эта, официантки нужны. Молодые.
- Официантки?! Это же взрослые должны…
- Ой, бли-и-ин! – скривилась маленькая, не переставая жевать. – Ты чё? Чуреки с лагманом принести, да чай зелёный… На фига им взрослые?!
- А платить будут?
- Сто пудов! Я вот на заработки кроссы купила… - похвасталась та.
Снежана усмехнулась, глядя на маленькие ножки и плохо обработанными ноготками.
- А чего не носишь?
- Да продала уже. Задорого! – нашлась девчонка, быстро. – Да я и как вы могу… Нам только классная не разрешает. В общем, чо? Вкупаешься? Я там знаю ихнего, дам телефон, поговорю…
- Не знаю. Подумаю.
- Думай-думай!
Она убежала, оставив девушку в раздумьях. А вот сейчас это решение пришло, неожиданно и очень чётко.

Потом они обедали на кухне: мать сделала очень вкусные биточки из мяса с грибами, сделала их на пару, нежно, и Снежана, такое любившая, откровенно объедалась. И они с матерью говорили. Конечно, о сокровенном.
- …если роману сейчас казать, что ты согласна на помолвку, ты будешь у него, как сыр в масле. На руках тебя носить будет. Он, хоть и выглядит совершенным шалопаем, а деньги считать умеет. И скопил, насколько я знаю, уже на коттедж со второй машиной…
Девушка не сразу поняла , о ком идёт речь. Только потом поняла: а, Роман Миха. Молдавский водитель. С того, воскресного инцидента – его столкновением с Мозгалиным, они с ним не общались; на несколько робких СМС-ок Михи со смайликами Снежана не ответила, и не по причине чёрствости: просто ощущала себя виновато и не знала, как реагировать.
- Да, мам. Я это понимаю.
Мать отпила кофе с молоком – любила его вечером, успокаивал. Заметила:
- И даже вот сейчас, после ого, как сдашь своё ЕГЭ и поступишь, я бы тебе это разрешила. В конце концов, начинать пора. Но… но ты в этом случае будешь на положении содержанки.
- То есть?
- Ну, он тебя обеспечивает, значит, и требовать может всё. В области контроля поведения. А из этого ничего хорошего не выйдет - тебе первой не понравится.
- Он ревнивый, похоже…
- Хорошо, что ты сама увидела!
- Да уж тут не ошибёшься… мам! А что, если я работать пойду?!
И она изложила вариант этой маленько Оли. Мать слегка нахмурилась:
- Честно, не очень нравится. Сфера обслуживания – не для тебя, Снежана!
- Почему так?
- Это постоянное состояние унижение. «Клиент всегда прав!». К сожалению, у нас это возведено в абсолют. А публика там… сама понимаешь, русских в чайхане «Ташкент» будет мало.
Она подумала немного. Потом в зелёных глазах блеснула озорная искорка.
- Но… но попробовать можно. Для тебя это, возможно, будет суровая школа, но – школа. Только давай договоримся…
- Давай… О чём?
- Ты мне ВСЁ будешь рассказывать. Абсолютно всё, что там с тобой и в отношении тебя происходит. До мелочей. Добро?

Снежана засмеялась. Особых опасностей в своей будущей работе она не видела.
- Мам! Ну, я допускаю, что кто-то грубо себя поведёт, обхамит там… обругает нехорошо! Я готова, не расплачусь, не убегу. Но ты про что? Ко мне же… прости, лапать никто не полезет! Я несовершеннолетняя. А это срок. Все знают.
- Все знают, да не все края видят… - вздохнула мать. – Я тоже надеюсь, что хозяевам чайханы на таком бойком месте, как Автостанция, скандалы не нужны. Но будь готова ко всему!
Вот такой разговор состоялся у Снежаны Бойко с матерью. Потом она убежала готовится к репетиции. Оставалось смутное ощущение, что она мать не спросила о чём-то, о чём давным-давно должна была спросить. Но копаться в мыслях времени уже не было.

+1

182

https://i.imgur.com/x4AyQ7n.jpg

Среда. Филармония Прихребетска. Репетиционные хлопоты.

Мария Лёлик – Лена Мартель. Кепки тогда не носили!

…Филармония встретила девчушек сверкающими под потолком люстрами, чисто вымытыми плиточными полами и довольно приветливыми вахтёршами. Одна из них, отмыкая красную «замок» ленты прохода, призналась:
- Вот смотрю я на вас и завидую! Молоденькие, красивые, бОсые… Мне бы так!
- А что мешает? – весело ляпнула Лена Мартель.
- Да уж, что там говорить… И годы не те, и ноги тоже. Да вас-то простят, а меня за старую дуру посчитают!
Ленке с Машей досталась пустующая Большая сцена с бархатным занавесом. Илоне со Снежаной – тот самый камерный зал с роялем. А вот Айгуль сегодня почему-то была не с Джебраилом! Вместо него ей вызвался помогать Михаил Вепренко. Смущённый своей ролью и явно опасающийся внезапного появления Веры: но та сейчас с Викой репетировала снова у Изольды, поэтому парень мог быть спокоен.

По дороге Лиза забежала к Марфе и приняла от неё целый тюк нескольких нарядов: дескать, выбирайте, какой подойдёт! Женщина же, и слушать ничего не желая, отправила девушку в филармонию на такси: нечего с таким баулом таскаться по улице! Обслуживал девушек рыхлые, сонный на вид «техник сцены»: настроил звук, показал, куда выткать флешку с музыкой, поставил микрофон на треноге, буркнув: «Не разбейте!», ноутбук включил, подсоединил к колонкам и ретировался. Похоже, ему было совершенно не интересно, чем они тут будут заниматься.
Маша выбрала «декаданс». На голову – миниатюрная шляпка с вуалью, прикрывающая самую макушку; платье с голым плечом, струящееся. Волосы были довольно кортко стрижены, никаких локонов, как у Греты – на вариант с париком отвергла; а голову обмотала шифоновым платком с голубым отливом. Что ж, получилось очень «вкусно». Ленка же облачилась в грубые джинсы, из рубчатой чёрной ткани. Клетчатую рубаху. Волосы подобрала под кожаную кепку. За кулисами обнаружилось зеркало: девушки критически смотрели в него на самих себя, долго, потом Мария горестно заключила:
- Ни хрена я не Грета… А ты тоже. Не того.
- Не мужик?
- Ну, мужик не мужик, но, мне кажется, кепок они тогда не носили.
- Ой, да ладно! – замахала руками Мартель. – Блин, да кто что понимает?! А ретро стопудовое у нас.
Был и муляж кинокамеры короб с двумя катушками вверху, черно-стальной, роскошный, приделанный, правда, на вполне современный штатив. Стас Михайлов под честное слово и поручительство Афанасьева выцыганил его в музее телецентра. Благо, что эта вещь досталась музею со свалки, никакой начинки там не было, но Стас, поколдовав, сделал так, что две бобины крутились, создавая ощущение съемки…
Маша взгромоздилась на вынесенные из-за кулис несколько фанерных кубов, крашеных масляной краской, завернулась в платье, выставила оголённое плечо, взяла фужер с воображаемым шампанским и томно склонила голову…
Лена Мартель, игравшая «кинооператора», имела гораздо меньше свободы манёвра, в силу своей роли. Поэтому облачилась в чёрные бриджи с металлическими лямками-застёжками чуть ниже колен – взяла их у Веры, видела такие на фото начала ХХ века. Верх получил отцовскую рубаху и галстук-бабочку от Марфы. С мужским плащом выручила Чеснокова: она волшебным образом нашла его на какой-то свалке, залатала несколько дыр и выстирала – получился почти длиннополый сюртук. А вот с головным убором всё было плохо: стандартная бейсболка не годилась, шляпы Генриха Мартеля наползали девушке на нос или вообще сваливались с головы, если она сдвигала их на затылок. В итоге пришлось остановится на обыкновенной магазинной кепке с барахолки; беда во только в том заключалась, что эта кепка оказалась совершенно «шерлокхолмсовской», в белую клетку и с остальным нарядом гармонировала плохо. Оценив степень её подготовки, Лёлик заметила:
- А усы? Усы же надо нарисовать!
- Перед выступлением нарисую!
- Да давай сейчас. У меня маркер чёрный есть.
- Иди ты на фиг! Я как потом, по улице с усами пойду?!
- Ага! С усами и босиком! – Лёлик залилась смехом.

Мартель обиделась:
- Ну тебя к чёрту! Не буду.
- А кепка у тебя дурацкая.
- Сама ты дурацкая!
- Тогда мужчины котелки носили, я знаю!
- Где я тебе котелок возьму, чокнутая?!
- Ну, не знаю… У Марфы попроси.
- Она и так до фига всего нам дала!
- А чокнутая ты сама, между прочим. Ты вообще, эту камеру хоть раз в жизни видела? Ты в курсе, что ручку надо крутить сбоку? А не столбом стоять!
- Я нормально стою! – заорала разозлённая Мартель на весь зал филармонии. – А ты вообще бухаешь! А это нельзя, нам же сказали! Реклама спиртных напитков!
- Да это лимонад! – парировала Лёлик. – На бутылке напишем.
- И вообще… ты, как эта, сидишь тут! Расселась!
- Как кто?!
- Сама знаешь, кто!
- Ну, ты… ну, ты Машка, оборзела. Совсем офигевшая!
- Нормальная! Не ори на меня!
- Ты сама не ори!

Они бы ещё так долго переругивались, прежде чем приступить к репетиции под мелодию рок-группы «Крематорий» под названием «Грета Гарбо» - именно её, несмотря на слова «стекал спиртоной океан» и прочие, неполиткорректные моменты, порекомендовала Марфа! – но в зал заглянул Юрий Степанович, в неизменном кожаном пиджаке. Подошёл к сцене неслышно, посмеялся в щёточку усов, потом похлопал в ладоши.
- Ярость неподдельная. Барышни, вы чего не поделили?
Девчонки, перебивая друг дружку, начали ему жаловаться: эта вот пьёт на сцене, а такое запрещено, а это кепон дурацкий напялила! Директор филармонии слушал, потом рассмеялся.
- Всё, репетируйте спокойно! Я вам принесу сифон старинный, не надо будет ничего на бутылке писать… И котелок достану.
- Правда?
- А вы что думали? У нас же филармония. Реквизит-то имеется…
Вставили флешку в ноутбук, начали репетировать. По сценарию, за несколько минут песни «оператор» снимал «Гарбо», постоянно прерывая съёмку – то ему не нравилось, как та сидит, то, как лежат складки платья, то, как она держит бокал. В итоге рассвирепевшая актриса выплёскивала на «оператора» свой бокал и гордо уходила; он же, забрав камеру со штативом, уныло плёлся за ней за кулисы.

Лена, естественно, никогда с актрисами не общалась и в поисках необходимого опыта обратилась к знакомому, который обитал в её же многоэтажке-свечке, на втором этаже, выгуливал по утрам старого, плохо стриженого пуделя и был по слухам, не очень правильной ориентации. Но больше всего он был известен написанием рассказов с не очень приличным содержанием, которые, говорят, сливал в Интернет-группу студентов Педуниверситета. Мать Ленки его знала, люто ненавидела и называла «Мапассан сраный!», сама, конечно, Анри-Альбера Ги де Мопассана не читавшая, но твёрдо уверенная, что это «порнуха».
Ленка заявилась к нему после школы, с двумя банками тоника и с порога изложила свои хотелки. Даже пудель забеспокоился: визгливо, нехотя, но залаял. Парень его успокоил, усадил девушку на продавленную тахту и покорно сказал:
- Вот я тебя снимаю… Но не обижайся.
- На что?
И начался ад кромешный. Встань! Сядь! Не так! Ещё раз! Режешься! Не «чего», а в кадр не входишь! Голову нагни! Да не в эту сторону! Да не так, блин, а искоса… Ты чё, не знаешь, как «искоса»?! Под конец умученной Ленке он сказал:
- А что, вы правда, там, в школе… босые носитесь?
- Правда! А что?!
- Да нет…
Он помолчал, потом сообщил:
- Ноги у тебя красивые. Тренированные такие стопы… Я бы хоть сейчас…
- Что «сейчас»?

Эх! Не надо было его перебивать. Он сразу замкнулся. Пришлось пошутить: «А, ты же по мальчикам!». Он угрюмо кивнул: «Да. Как у мальчика… Ну, извини! Не моя тема…». Ленка, так ничего не поняв, ретировалась.
Сейчас она обрушила всю мощь полученного ноу-хау на Машку. И довела её, действительно, до белого каления. Только под конец призналась:
- У тебя стопы красивее моих. Этот бедолага бы, точно, в конце был пал ниц… или как это? На колени и целовал бы их!
- А что, и такое бывает? – невинно поинтересовалась Мария. – Это ж ноги. Ну-у… я бы не отказалась!
Но, конечно, репетировали они дальше в штатном режиме, без вольностей отхода от запланированного сюжета.

+1

183

https://i.imgur.com/XFsLZGQ.jpg

Айгуль Бакбаева – Михаил Вепренко. В постели ради мира.

У Айгуль с Михаилом всплыли другие проблемы. В какой-то мере смена одного из «актёров» была кстати: кавказские черты Джебраила вязались с образом знаменитого музыканта и певца, как «Шанель номер пять» с ароматом квашеной капусты. А с другой стороны, у них обнаружился явный кризис жанра: ну, кровать на сцену вынесут, это не вопрос. Они сядут под одеяло, в пижамах – одна от Марфы, другая от Изольды, почему-то мужская. Миша наденет, как сейчас, длинноволосый парик и круглые очки. Худо-бедно, Леннон есть, Айгуль и так хороша… А дальше что они делать?

Об акции «В постели ради мира» из Интернета было известно только то, что звёздная парочка, полулёжа в постели в номере отеля «Хилтон», дала там пресс-конференцию журналистам, а Леннон потом прокомментировал в том духе, что пришедшие репортёры думали, что мы там невесть чем занимаемся, а мы вот, мол, просто лежали и всё. Но где взять массовку «пресс-конференции»?
- Давай пить кофе! – предложила Айгуль.
- Терпеть его не могу! Я чай люблю. Зелёный.
- Блин, ну кто там увидит, что в чашках? Просто вода будет.
- Я не умею красиво это всё… в общем, эту чашечку держать и прочее.
- Да это отговорки всё!
- Никакие не отговорки. Реально, что вот делать?

За кулисами Малой сцены как раз обнаружился небольшой диванчик, который без усилий можно было вытащить на авансцену. На него и легли Михаил с Айгуль, и минуты три тупо пролежали под принесённым девушкой одеялом; потом попробовали « с кофе» и неловкий Миша облил и одеяло, и свою партнёршу. И тут Айгуль осенило:
- Давай оригами делать! Журавликов!
- Каких журавликов?!
- Ну, из бумаги! Такие фигурки… - девушка даже подскочила на их «кровати». – Точно! Это же после Хиросимы было!
- И что?
- Там девочка одна, которая пострадала от бомбардировки, делала таких журавликов! Тысяча штук! Кстати, в Японии верят, что если их столько сделать и людям подарить, желания исполнятся.
- И они исполнились?
- Она умерла! – отрезала Айгуль. – Но это не важно… Чёрт. Бумаги надо.
И она, в пижамке своей, выскочила из-под одеяла и побежала по филармонии, разыскивая писчую бумагу.
Залетела в какой-то кабинет. Суровая тётка копалась в шкафу с парками.
- Простите… а можно немного бумаги?
Та обернулась и даже глаза от удивления расширила:
- Ты… откуда такая?!
- От Юрия Степаныча!
- А почему… почему такая?!
Пижама и босые ноги девчонки на тёмном ковролине особенно заметные, выносили мозг тётке, как тот самый печальный атомный взрыв.
- Нам надо… для репетиции!
Ещё не в силах сообразить, откуда эта странная гостья и что ей надо, тётка кивнула на стопку бумаг на краю стола:
- Вот, это обратки… эй! Ты куда столько потащила?!
Но Айгуль в кабинете уже не было.

Сидя под одеялом, выставив босые ступни, они увлечённо крутили «журавликов» и так увлеклись, что пришлось второй, и третий раз ставить композицию. Потом Михаил, глядя на голые пальчики ступней Айгуль, буркнул:
- У тебя пальчики, как эта… ну, как вишенки или как там.
- Я «солнышко» умею! – рассмеялась та.
- Это как?
- Вот так!
И она растопырила пальцы ступней, они и правда, разошлись в разные стороны, как лучики, обнажив трогательные перепоночки смуглой кожи. У Вепренко дыхание перехватило.
Однако и по их «журавликам» нанесли мощный удар. Громко треснула дверь малого зала, и в неё, как водоворотом, втащило ту самую тётку с жёстким лицом и Мозгалина; не было сомнений, что водоворот образовала эта самая служительница очага культуры.
- Вот! – выкрикнула она, указывая на лежащих под одеялом парня с девушкой; они как раз тренировались делать «солнышко» пальцами ступней и даже игриво ими перепихивались. – Это что такое? С каких пор у нас это… это чёрт знает что! Лежат голышом и безобразничают!
- Элина Олеговна, где вы тут голых видите? – устало поморщился директор филармонии. – Они в пижамах. Это антивоенный…
- Какой антивоенный! Люди в пижамах спят или сами знаете, чем занимаются! – завизжала тётка. – Я что, с ума сошла, не вижу?!
- Вы не то видите. Они чем-нибудь занимаются?
- нет! То есть да! Они лежат. И эта…
- Что «эта»!
- Да вы меня за дуру не держите! Лежат тут, видите ли… Ногами тычут друг в друга! Это что такое?!
- Это художественное переосмысление…
- Ково? Какое осмысление?!

Мозгалину с трудом удалось вытолкать сотрудницу филармонии, а в этом процессе он обернулся и украдкой показал Айгуль с Михаилом поднятый большой палец руки. Молодцы, мол, продолжайте!

+1

184

Снежана Бойко – Илона Штрейзе. Волшебство поющей чаши.

Илону со Снежаной уже ждали. Вся французская делегация в полном её составе. И господин Доминик Энно-Веденнёр отказался даже от своей сигары, хоть и не от коньяка; а Марк Рейман притащил к этот зальчик стремянку, чтобы снимать с неё.
Принесли в эту комнату и две ширмы, чтобы девушки смогли без проблем облачиться в японские халаты: Снежана опять накрутила на голове сложную причёски, точащую костяными палочками, Илона соорудила на голове что-то похожее. Мужчиной делали её штаны-хакама, похожие на юбку и пояс «оби». Все эти вещи они достали через Арнольда Майбаха, который специально за ними ездил в Новосибирск…

Когда обе вышли и предстали перед суровой «комиссией», слегка робея, французы заговорили. На своём. Марк переводить дословно не стал, туманно ответил:
- Тереза говорит, что вы, Снежана, стопроцентно попадаете в образ, несмотря на европейские корни… А Доминик сказал, что у вас, Илона, ноги… ну, то есть стопы самурая. Ну, это так.
- Спасибо…
- Они спрашивают, что вы будете делать во время образа?
- Я буду играть на дайкине! – быстро ответила Снежана.

Она показала «поющую чашу», переданную ей Айялгой. Её звучание хорошо вливалось в мелодию медитативной музыки, которой они решили аранжировать номер.
- Я… - Илона растерялась. – Я не знаю. Я буду перебирать чётки.
Марк сообщил их ответы французам; те горячо запротестовали.
- C'est très passif! Scène statique! Il faut de l'interaction entre les acteurs! //*Это очень пассивно! Статичная сцена! Надо взаимодействие между актёрами! – возмутился Доминик.
Француженка его поддержала, задумчиво глядя то на ноги Снежаны, то её партнёрши:
- Je pense qu'il peut lui laver les pieds. Cela fait partie d'un rituel chrétien, mais en principe, il y a aussi quelque chose de similaire dans la culture japonaise... //* Я думаю, он может омывать ей стопы. Это часть христианского ритуала, но в принципе, в японской культуре есть тоже что-то подобное...

Перевод Марка достиг ушей девушек. Снежана глянула на Илону, та – на неё, с мольбой: «Можно?!». И тут было такое дрожание её натуры, ощущаемое буквально кожей, что Снежана не выдержала.
- Давайте…
- Я сейчас посуду принесу! – сорвался с места Марк. – Так, не начинаем без меня!
Пока он убежал в поисках подходящего реквизита, обезьянковатая француженка взяла дело в свои руки. Подошла к девчонкам, и показывая маленьким пальчиком на них, на их ноги, спросила с чудовищным акцентом:
- Иест снак? Тайни снак? Шлен обществ можит имет снак? Штобе есть снать шлен обществ?!
Несмотря на искажение звучания, они поняли. Переглянулись. Тогда Снежана, немного побледнев – от ответственности, ответила:
- Да. Есть знак! Когда мы вместе, мы делаем так… Илона!
Они вытянули ноги и соединили голые ступни. Как пожалдие руки. Доминик поперхнулся, а фразцуженка закричала:
- Не дайте нет! Диржит! Момент!
Она плюхнулась на диванчик и вмиг избавилась от своих туфелек, и от толстых носков, покрывавших её ступни. А они оказались удивительными – маленькие, но вытянутые, с необыкновенно длинными, также обезьяньими пальцами с аккуратными ноготками, не крашенными никаким лаком.
- Можна?
- Да…
И она приложила свою голую ступни к их соединённым. И даже охнула, даже ресницы смежила. Для неё это был какой-то акт инициации. Доминик, отойдя, хлопнул полбокала коньяка. Женщина, убрав ногу, пояснила:
- Я быть прошлое хиппи. Я быть гулять… Париж… Pieds-nus… Бас-си-комм… Да? Это есть так?
Снежана рассмеялась. Вот оно как! Вот отчего эти гости так прониклись их идеей!
- Да. Так. Мы тоже… да, да.
Француженка обернулась к Доминику и выговорила ему гневную тираду, которая пока так и осталась для девчонок непереведённой:
- Ici! Vieil idiot! Tu m'a convaincu qu'il n'y a pas de liberté en Russie! Tu a dit que ce sont tous des moutons dans le troupeau! Mais ils le peuvent! Ils le font pieds nus! Ils montrent comment être différent! C'est nous qui sommes devenus gros, comme des damnés bourgeois! Et c'est une nouvelle culture! //*Вот! Старый идиот! Ты убеждал меня, что в России нет свободы! Ты говорил, что все они бараны в стаде! А они могут! Они делают это своими голыми ногами! Они показывают, как надо быть другими! Это мы заплыли жиром, как чертовы мещане! А они, это новая культура!

Появился Марк с чашами из розового фарфора, салфетками, полотенцами, подносами – где достал, непонятно. Разложил на одном из столиков:
- Готово! Приступайте.

…Сидеть в позе лотоса Снежана умела. Но тут по сцене требовалось иное. Поэтому она села на один из столиков, спустив ноги, а на полу на коленях расположилась Илона. Сидящая взяла в руки «поющую чашу»… и началось волшебство.

Снежана сама очаровывалась музыкой, которая рождалась её руками. До этого целый вечер она провела у Айялги дома. И первый раз увидела мужа учительницы – невысокого человечка, он был почти по грудь своей супруге. Звали его по-русски просто: Никита Сергеевич Селиванов. Чёрный, морщинистый, но крепкий, похожий на грецкий орех, он сидел на подушках в той самой комнате, где они тогда, с Айялгой, собирались, пил приготовленный ею «солёный чай» и рассказывал:
- …конечно, в Туве популярны не эти чаши, а хомус, такой инструмент, но на нём надо учится играть. Нет, это сложно… Пока не научитесь, так быстро. А «поющие чаши» пришли в Туву с тибетской культурой, через Бурятию, да. Есть такое. Ведь, по сути, это просто определённое сочетание формы и материи… Для чаш использовался метеоритный металл, железо, сейчас – другие материалы, но они поют. Кстати, держать их надо в руке, обязательно – важен контакт с телом…
Он рассказал пару тувинских легенд, сказок, взволновавших Снежану. В частности, легенда о Хозяйке Тайги, Хорумаа, которая всегда ходила босая, даже в лютые зимы. Ибо ноги её – рождены Землей, и ничем никакая земля не может ей повредить…
Тут как раз зашла Айялга, что-то принесла. Провожая взглядам её голые ступни, огромные, девушка почти шепотом спросила мужчину:
- А то, что ваша… жена, она вот так, босиком, и в школе… и тоже по улице, вам как?
Никита рассмеялся. Он и сам сидел без обуви: загорелые сильные ступни, тёмные, как корень дерева.
- Так… хорошо же! Свободно. Ая мне рассказывала про вас. В Туве бы вас никто не осудил. Наоборот, посчитали бы Хамангу-Аа.
- А это кто?
- Это воительницы солнечных богов, охраняющие жителей Земли…

Ну, а сейчас ей было просто хорошо. Она выводила мелодию поющей чаши, а Илона занималась её ступнями - действительно, старательно омывала. Руки её дрожали – Снежана это ощущала. Но была спокойна: номер длится меньше трёх минут, ничего не произойдёт.
Она кое о чём уже догадывалась, но предпочитала не торопить события.

Чаша звучала особенно. Тут не нужно было никакой другой, посторонней мелодии; чаша была самодостаточна, её звук заполнял эту комнату и Айялга уверяла, что также ровно этот звук будет затоплять зал филармонии. Снежана сама была заворожена им и прикрыла глаза. Она ещё в доме тувинки пыталась понять, на что оно похоже, это неповторимое звучание; нет, это не гудение, и не звон. Скорее, растянутый по времени гонг, тягучий и вибрирующий – и вибрировала каждая клеточка её тела. И руки Илоны, касающиеся её ступней, тоже вибрировали. В какой-то момент Снежана открыла глаза и увидела: Тереза присела на колени рядом с Илоной, её обезьяньи ступни прижаты к ковру, собрались забавными, как скомканный бумажный лист, складками на подошве, а сама француженка показывает Илоне, как правильно делать процедуру омовения ног – чтобы та была красивее и поэтичнее. Доминик следил за всем этим с сияющими глазами и катал во рту незажжённую сигару.

Заставив их повторить процедуру ещё раз, французы заявили через Марка, что они решительно не сомневаются в успехе этого номера, и покинули их; правда, Тереза что-то ещё говорила, указывая на Илону. Поэтому оставшийся к комнате Марк присел на низкое кресло и с улыбкой посмотрел на девчонок.
- Ну, у вас всё получилось, я думаю… Илона, у Терезы к вам просьба. Вы умеете лазить по деревьям?
- Я по скалам лазаю… вообще… - смутилась та. – Ну, можно и по скалам. Но у Терезы фетиш такой: она обожает взбираться на высокие деревья. В тех местах, где она бывает… Вы можете провести с ней такой мастер-класс? Она, естественно, заплатит, как тренеру. В евро.
- Хорошо. Надо найти дерево. Наверное, в Ленточном бору, да?
- Ну, это вам виднее.

Бормоча это, Марк Рейман смотрел на Снежану, и Илона поняла: ей тот хочет сказать что-то наедине. Попрощалась, забрала свой рюкзак с одеждой и вышла – её голые пятки застучали по коридору. А фотограф посмотрел в глаза Снежане жадно и требовательно:
- Снежана! А к вам у меня другое предложение. Точнее, у Терезы. Она хочет, чтобы я вас пофотографировал.
- Меня? – удивилась Снежана. – Но…
- Вы не беспокойтесь! – торопливо сказал Рейман. – у ней с ориентацией всё в норме. У неё два гражданских мужа в Париже, живут втроём и ещё один любовник в Москве. Нет, всё хорошо… Она просто сказала, что вы удивительно артистичны. Собственно, я как фотограф, абсолютно согласен. Вы потрясающая модель.
- Но я же высокая! Вон, у нас в классе есть Маша и…
- Не хочу я Машу! Я вас хочу! В хорошем смысле. Фотографировать.
- Ладно… После Фестиваля, да?
- Конечно.

…На улице наступил сырой вечер. Начал накрапывать дождь, осторожно покрывая тёмными крапинами тротуар; они были тёплые, нагретые – и идти по этому влажному покрову было приятно. И даже прилипающие к голым подошвам кусочки давно раскрошившего, потрескавшегося асфальта, не смущали. Тем более Снежану, шедшую в размышлениях о странном повороте судьбы, который закружил, понёс по течению их всех.
И начался-то с обычных граффити.

+1

185

Лиза Галиева – Татьяна Касаткина и Ольга Прохоренко. Репетиция в «Африке».

Лиза и Таня в филармонию не пошли. Точнее, при обсуждении очерёдности репетирования в разговор вмешалась Оля Прохоренко, та самая новенькая:
- А может, вам удобнее в офисе моей мамы? Там всё-таки вся обстановка… Ну, то есть, прямо как в жизни.
- А что? – загорелась Лиза. – Это идея!
Турфирма называлась странно, тем более для Прихребетска – «АФРИКА». Ольга объяснила, что её мать начинала с продажи туров в страны чёрного континента, вот и родилось именно такое название. На шкафах, на стенах тут красовались устрашающие африканские маски, эстампы со сценами охоты бушменов, фигурки разнообразных черепашек – эмблемы турфирмы. Сама Ольга переоделась в эффектное белое платье из грубоватого на вид трикотажа, висевшее в офисе в шкафу: «рабочая одежда». Рассыпала по плечам пышным светло-каштановые волосы. Показала на большой стол из светлого дерева, с телефоном, лотками для бумаг и прочими офисными причиндалами.
- Ну, вот твоё рабочее место… Ты же начальница!
- Ого-го! Ещё какая!
Лиза с радостью впрыгнула в покачивающееся под ней, пружинящее чёрное кресло. Выкрикнула:
- Оль! А можно ноги на стол?!
- Ты так хочешь сидеть?! Лиза, это пошло.
- Да нет. Я сама понимаю! Ну, так, по приколу один раз!
- Да пожалуйста.
Девушка задрала ноги, бухнула на столешницу, сверкая узкими пятками, попросила:
- Танюха, сделай фотку на мой телефон, а? Ну, чисто смеха ради…
Подруга взяла её телефон, стала искать камеру; а Лиза допустила стратегическую ошибку. Она пообещала:
- Вот сейчас я над ней буду измываться. Над секретаршей?
- Чего будешь делать?
- Блин, Танька я пошутила…
- Ну тебя на фиг! Не буду тебя снимать!
Обидевшаяся Таня швырнула телефон Лизы на стол.
- Девчонки, ну, хватит! – строго сказала Ольга. – Вы, как малышня в песочнице, честное слово… давайте по делу. Что там будет из реквизита?

Стали вспоминать. Сцена Лизы и Тани потребовала, пожалуй, больше всего сложностей. Поэтому Мозгалин вызвал тучного, громкого и бананоносого грузина, Самсона Самвеловича – такой же самсоновской могучести, наверняка позволявшей ему разобрать пасть не одну, а десяти львам; у Самсона нашлось всё. И офисный стол, и вращающееся кресло, и лёгкая этажерка с папками бумаг, и сервиз – для кофе, и монитор с клавиатурой, и пустой корпус компьютера…
Наблюдая за девчонками, излагающими свои требования к реквизиту, грузин охал, ахал, шумно вздыхал, и бормотал: «Э-э, какой хароший дэвушка! Босынкий ножка, пиаточка – пэрсик!», чем заставлял всё время краснеть скромную Таню.

https://i.imgur.com/9zTXlrL.jpg

Так что сейчас можно было начинать, не думая об обстановке. Лиза скомандовала:
- Так, Танька! Взметнулась и сделала мне кофе! Сначала…
- Я щас взметнусь… - мрачно пообещала подруга. – И тебе сделаю. Только не кофе!
Ольге пришлось опять их успокаивать.
- Лиза, первой входит секретарша. Так, обе отошли вон, к дивану и я буду показывать.

Лёгкой, почти танцующей походкой Оля в своём белом платье вышла как будто из-за кулис, прошествовала к столу.
- Раз! Включаем компьютер!
Она приподнялась на цыпочки, коснулась кнопки на процессорном блоке. При этом красивые её, немножечко по-мужски вылепленные ступни напряглись, стали видны сухожилия и мышцы – Таня спросила недоумённо:
- А на цыпочки-то зачем?
- Девчонки! У нас фестиваль Босоногой Моды! Значит, это что? Это внимание к ногам, прежде всего! И вы должны их показывать! Потом наводим порядок на столе… Два!
Она зашла с другой стороны, выровняла папки и стопки бумаг – последние взяла в руки, выровняла об столешницу со звонким стуком.
- Каждое движение – чёткое, очень цельное как бы. Потом вынимаем салфеточку – три! – и протираем стол и монитор.
Тут она оставила голую ступню, поставив её на прямые пальцы. Лиза оценила:
- Вот! Меня так в фотосессии ставили!
- Блин. Прямо выкаблучиваться придётся…
- Только после этого заходит начальница! – объявила Ольга. – Сейчас покажу. Вот так идёт. Лёгкий кивок. «Здрасте» говорит не надо, тут музыка будет, не слышно. Садится. Ноги – под стол, коленки высоко… Секретарша подходит к шкафу. Берёт папку… ну, вот, сверху. Идёт к столу.
- И там чего?
- Там стоит, типа как читает названия документов и по одному подаёт начальнице. Та подписывает…
- И тут эта дурёха роняет папку со всем! – возликовала Лиза.
Таня разъярилась, вскочила:
- Ещё раз «дурёхой» меня назовёшь, развернусь и уйду!
- Тань, ну я же прикалываюсь…
- Замолчите! – закричала Ольга. – Вы обе, задолбали! Значит, да… бумаги уронить можно. Потом собирать. Вот так, присесть. На корточки и собирать. Только именно при-сесть.  На полусогнутых ногах.
Она это и изобразила. Теперь не только ступни напряглись, теперь плавная волна мышечного напряжения пролилась по красивым икрам ног.
- А как так… у меня не получится!
- А ты тренируйся. Вот после этого секретарша может уйти и потом… потом прийти с кофе.
- А начальница что делать будет?
- Будет составлять… речь! И ходить по кабинету туда-сюда. Вот так!
Ольга начала ходить, Лиза заинтересовалась: а где ты так научилась, та отмахнулась – на дефиле в Новосибирске ходила! И продолжила.
- Потом секретарша приходит, с подносом, ставит на стол, и… и просто уходит. А начальница. Ну, она одна осталась. Поэтому, допустим, ей звонят, она садится на краешек стола и… и вот так делает!
Прижав телефонную трубку к уху, девушка вытянула ногу и босой ступней поймала телефонный провод – зажав между большим и указательным пальцами. И стала его крутить так и эдак.
- Всё! – Ольга со стуком положила трубку. – Просто, забавно и без пошлостей!

Их новая одноклассница оказалась великолепным сценографом. Все передвижения «Начальницы» и «Секретарши» были отточены до мелочей, и точно уложились во время композиции Poor Butterfly Сонни Роллингса пятьдесят седьмого года. Издаваемые телефоном Лизы, по офису «Африки» плыли божественные звуки саксофона, перемежаемые тромбоном и барабанами. Эту музыку подобрала им Регина, добавив, что в молодости танцевала под неё на студенческой вечеринке.
- Босиком танцевали? – ещё просила Лиза, совершенно машинально, из любопытства.
- Конечно, босиком, потому, что это было на…
- На пляже?
Женщина как-то очень странно поперхнулась, замолчала и даже по горлу себя похлопала.
- Регина Петровна, что с вами?
- Ничего… - выдавила учительница. – Детям врать нехорошо, увы.  На столе я танцевала. На даче моего очень хорошего друга, на дне рождения. Всё, больше ни слова!

Кроме того, Ольга к своей задаче подходила ответственно: гоняла Лизу с Таней до седьмого пота. Репетировали часа два, пока не выдохлись окончательно. Лиза уже взмолилась: давайте хоть чаю попьём!  А потом начала канючить: ну, сфоткайте меня кто-нибудь с босыми ногами на столе! Хочу прикол такой!
И снова устроилась в кресле, положив ноги в коротких джинсах среди бумаг, папок и письменного прибора. Отошедшая от обиды Таня согласилась выполнить эту миссию фотографа.
Но телефон Лизы, усердно трудившийся вместе с ними по воспроизведению звука, сел практически полностью. Тогда Ольга бросила:
- Давай на мой… Он у меня вообще по три дня зарядку держит.
И отошла к шкафу, где и переодевалась в это платье: её рюкзачок лежал там на стуле.
И вот в этот-то самый момент дверь офиса, которую они легкомысленно не заперли, отворилась, впуская самых настоящих посетителей…

Это была колоритная пара. Мужик словно бы вышел из девяностых, вышагнул из них в полный рост. Огромный, гориллобразный; руки свисали почти до колен, пальцы унизаны золотыми печатками. Такая же массивная, пудовая цепь видна на бычьей шее в треугольнике расстёгнутой рубахи. Правда, пиджак на мужике был не малиновым, а каким-то брендовым, тёмно-синим, но это мало что меняло.
А вот его спутница представляла собой гибрид их Ритиной и Кабзаровой. Такие же накачанные искусственными веществами губы, полуметровые ресницы; обесцвеченные волосы, как у Кабзаровой и всё очень дорогое, как у Ритиной.

Мужик сразу заинтересовался масками. Они притянули его внимание, и он рыкнул от самой двери: «Оба-цэ! Вот это, нах, фирмёшка! Угореть, бля, прикинь? Реально Африка!». И пошёл буквально вдоль стены.
А вот его спутница сделала несколько шагов вперёд и остановилась. И будто пополам её разорвало.

Если бы голые пятки Лизы, изрядно уже перепачканные, чёрые, могли бы открывать швальный огонь крупным пулемётным калибром, так бы оно и было. И девушка поняла, что она попала в весьма неловкую ситуацию, и попыталась из кресла выскочить, да не тут-то было – оно вертелось по ней, ногами она елозила по столу, роняя бумаги, папки, карандаши с ручками… А девица завизжала, сходу, на высокой ноте:
- Алик! Алик!!! Пошли отсюда! Мы тут заразу нахватаем! Ты смотри, как они сидят! Блин, Алик!
Трусиха Танька сразу бросилась вглубь помещения и заперлась в туалете. Лиза, кое-как вылупившись из кресла, как цыплёнок из яйца, тоже бросилась туда, пискнув: «Извините!».
А навстречу гостям вышла Ольга. И это заставило девицу завопить с новой силой:
- Алик! И эта босая! Они тут сумасшедшие все!
Её спутник, наконец, оторвался от созерцания масок. Повернул голову-башню в сторону Ольги. Потом нахмурился. Потом – наклонился лаже вниз, чтобы лучше рассмотреть эти ступни с крупными, но аккуратными пальцами, прямоугольными ногтями, мощно выступающими косточками у большого пальца и мизинца... По сути, они были, несмотря на невысокий рост Ольги, такими же, как и у Айялги: мощными, отлично говорящими о силе духа их хозяйки, о её крестьянской смекалке и вполне земной практичности… нагнулся, чтобы удостоверится, что это всё ему не кажется.
Прорычал, тыча пальцем:
- Это чо такое, а?
- Это ноги, - усмехнулась девушка, на миловидном лице которой не дрогнул ни один мускул. – А такие они потому, что… что наш офис освящён Верховным Жрецом Мбвенге, Джаггернаутом Махабхарата.
Эта тирада произвела на гостей оглушающее впечатление. Причём мужик замолчал, а его спутница заголосила с новой силой:
- Сектанты! Алик, уходим! Они нас задушат!!!
- Да не ари ты, ёлка! – рявкнул мужик так, что маски на стенах колыхнулись. – А ты хто?
- Я менеджер туристической фирмы «Африка». Вы желаете выбрать тур?

К этому времени Танька отперла туалет и выглядывала; Лиза стояла у двери и обе наблюдали за происходящим. Таня прошептала едва слышно: «Стоит, как вкопанная! Не боится!», а Лиза ей ответила так же: «Потому, что такая же! Босая потому, что!».
Мужик ухмыльнулся. Глаза у него были слегка навыкат, мутно-серые. Прогудел:
- А, манагер, нах? Ну, давай, манагер, расскажи… чо там у вас из туров есть. Эй, ёлка зелёная, заткнись и сядь, да?
Девица повиновалась. А Ольга хладнокровно пригласила гостей  диванчику с круглым журнальным столиком, достала с полки несколько пёстрых каталогов и стала раскладывать перед ними, спокойно рассказывая:
- Сейчас африканское направление очень популярно у любителей острых ощущений. Самые популярные три – Кения, Марокко и Республика Чад. Среди достоинств – знакомство с виноделием, сафари и древние города…
Говоря это, она стояла, не садилась; стояла, скрестив голые ноги, как ни в чём ни бывало, даже кокетливо. И надо сказать, это просто примагничивало взгляд этого детины. Он и в проспекты не очень смотрел. Помотал головой-громадой, стриженой коротко, выдохнул:
- Древние города в топку… А виноделы чо? Круто?
- Заходит. Африканцы делают вино по своим рецептам. И виноград там другой.
- Ёлка, слышала?
- Алик! Пусть она обуется, я смотреть на её ноги куриные не могу!
- За-а-аткнись! И слушай, чо говорят. Чо, виноделие или сафари?!
- Я не хочу сафари! Я хочу на пляжик!
- Тогда можно порекомендовать Сейшелы, самый мягкий климат…
- Да были там уже, нах… Короче! Чо есть из подешевле и покруче?!

Казалось, Ольга их просто гипнотизирует. В конце концов выбрали какой-то тур, и мужик с цепью на шее уже даже расплатиться хотел, но девушка заставила его заполнить анкету, сказав, что хозяйка приедет очень скоро и с ним сама свяжется.
- А чо, она где, нах?
Девушка задумчиво обвела глазами маски и черепах.
- Она тут. С нами. Незримо. Мы поддерживаем с ней постоянный контакт… голыми ногами!
«Ёлка» сидела, притихшая. А слова Ольги даже на мужика произведи впечатление. Он нервно дёрнулся. Посмотрел на одну из черепах-эмблем. А Ольга, проследив за его взглядом, присовокупила:
- В Кении есть обряд Укуса Священной Черепахи. Опускаешь ноги в озеро, они кусают, и вот… способности.
Лицо этого бандитского, по виду, гостя, приобрело голубоватый оттенок. От спрятал портмоне, поднялся:
- И чо, кусала тебя?
- Да. У меня шрам на пятке! – кротко объявила девушка. – Показать?
- Да не-н-надо! Ёлка, бля! Хули сидишь?! Пойдём. Всё! Будем ждать твоего звонка… хозяйки!
- Конечно. Обязательно.
Они выкатились из фирмы, как два бильярдных шара, ударенные одним кием – сталкиваясь, перестукиваясь; также со стуком взревел мотор их машины за окнами.
Таня и Лиза покинули своё убежище. Оля сидела на полу, раскидав по ковролину ноги и тупо смотря перед собой; в её руках по-прежнему были зажаты буклеты.
А, увидев глаза девчонок, она захохотала.
И они хохотали вместе – минут десять, до изнеможения, до икоты, до выступивших слёз. И от нервного напряжения, и от отходящего чувства опасности.
Потом всё-так начали пить чай.

- Слушай… спросила Лиза, во время этого чаепития. – А ты вообще, откуда это взяла?! Про мбвенге и махарабараты всякие?! В Интернете?
- Нет. У нас был такой партнёр… у мамы. Нарангон Мгай Мбвенге. Хороший такой дядька.
- Африканец?
- Ага. Приехал в СССР во время этого, Фестиваля молодёжи. Женился на москвичке-украинке и у нас остался. Толстый такой, весёлый.
- А этого… Джагаута?
- Это Колесница Джаггернаута. Одно из воплощений Кришны. Её тянут четыре тысячи мужчин… ну, так говорится, но там действительно, толпища, на несколько улиц! Некоторые под колёса бросаются. Считается, что это почётная смерть.
- Афигеть. А это-то откуда знаешь?
- Мама моя три месяца в ашраме прожила. В Индии, в Гоа… - просто ответила Ольга. – Ну, вот и рассказывала.
- А что рассказывала?!

Удивительно, но судьба явно благоволила им в этот день. О тонкостях жизни в индийском ашраме их одноклассница знала не так много, как можно почерпнуть из Сети, но главное – это всё было из первых рук.
Она дождалась, пока девчонки напьются чаю, и наедятся печенья. Только потом, по понятным причинам, просветила их по поводу многочисленных вопросов.
- Там, понимаете… В общем, туристам не рекомендуют пить воду из-под крана, даже в отелях, и есть местные продукты от уличных торговцев.
- Почему? Грязные?!
- Ну… они просто другие. Европейский организм сразу реагирует. Так вот… Моя мама сразу по приезду купили индийскую одежду… А это никакого белья! Отказалась от обуви, босая ходила. И ела то же, что и индийцы.
- А… а она как…
- Поболела. Около недели. Ей местного шамана-индуиста вызвали. Вылечил. И вот она пошла дальше.
- В смысле?
Ольга засмеялась.
- В пеший поход по индуистским святыням. Сморите, там такая важная вещь есть… Вот не знаю, как сказать! Да, ладно, вы поели уже, да?
- Да.
- Аппетит не испорчу. Так вот… У них там на улицах много дерьма.
- Человеческого, что ли?
- Да всякого. Коровы – священные животных. Гадят, никто не убирает. Йоги у них такие есть, почти голые ходят, тоже срут, где захочется А убирать за ними, типа нельзя. И обезьяны ещё… Короче, мама в шоке была сначала. Представьте – босиком по говну, через каждые три метра?!
- Жуть.
- И ничего, знаете. С ногами ничего не произошло, с организмом.
- Блин. Да как же это она вынесла?
- У неё рак вроде обнаружили… - тихо произнесла Ольга. – Вот она и поехала в ашрам. А вернулась – вообще никакой опухоли не нашли!

Дверь входная в очередной раз раскрылась. Хотя вроде как её после ухода визитёров Ольга закрывала на ключ. А потом стало понятно, почему так – там возникла фигура женщины с собственным ключом в руках!
Это была необычная женщина и необычность эта сразу толкнула Лизу где-то внутри; и никаких причин вроде на то не было. Чёрные, недлинные волосы, собранные в примитивную причёску, круглое лицо с насмешливыми, в сетке мелких морщин, тёмно-карими глазами и смугловатая – или очень загорелая кожа высокого лба. Одета она была одновременно и скромно, и по-деловому, дорого: коричневый жакет в полоску с широким силуэтом плеч, чёрный топ, короткие брюки, открывавшие достаточно тонкие, но мускулистые щиколотки. Из украшений на ней была только золотая цепочка с каким-то переливчатым камешком в оправе, да серьги, маленькие, с такими же камнями…

https://i.imgur.com/i5xjSQ8.jpg

Но вот что-то такое исходило от неё, какая-то сильная живая энергетика, ощущаемая, как ветер, который дует не сильно, но равномерно и уверенно. Какие-то вибрации. И ещё в комнате «Африке» сразу же запахло чем-то совершенно незнакомым; этот аромат Лиза определила бы, как пряно-маслянисто-сливочный.
Странным было то, что женщина у порога вышагнула из туфель на невысоком, но всё же – каблуке, пошла к ним; странным казалось поведение Ольги, которая запросто кивнула женщине, как какой-нибудь подруге, сказала, указывая на Лизу и, наконец, покинувшую своё спасительное убежище Таню:
- Познакомься, это мои одноклассницы… - назвала их имена, потом представила и женщину. – Тамара. Моя мама.
- Чаем напоите? – произнесла эта женщина с редким для Прихребетска именем, звучащим, как органная музыка. – За неделю совершенно вымоталась.
- Ну, хоть все живы? – засмеялась Ольга, вставая и подходя к буфетному шкафу с чашками, ещё за одной.
- Живы. Один похудел на двадцать четыре килограмма, за это время. Рад-радёшенек. Второй и обжёгся, и травмировался, и крючок в руку засадил, рыболовный, и дикие пчёлы его покусали. Ничего, живой. А третья от прыщей избавилась и курить бросила.
- Все задания выполнили?
- Да. Даже купались каждое утро в таёжной речке.

Девчонки слушали, открыв рот. Эта Тамара и сама разулась, и не удивилась их облику – в этой офисной комнате. И с дочерью они общались как-то по-другому, чем они со своими мамами. Как старые, давние подруги. Лиза робко спросила:
- А что это… было? Ну, когда такие приключения.
Тамара глянула на неё и Лиза снова поразилась: взгляд совершенно магнетический, глаза словно затягивают внутрь.
- Сопровождала группу «на выживание». Из Москвы. Экстремальный туризм.
- А где они отдыхали?
Женщина усмехнулась, и резко обозначились морщинки; несмотря на то, что бронзовая кожа туго натянута на скулах, на подбородке, их много, они везде: в уголках рта, у глаз, над бровями.
- Это вряд ли можно назвать отдыхом. Их забросили в тайгу на вертолёте. Сто километров до ближайшего жилья… С собой запас спичек, нож, средство от комаров и гнуса, на каждого по тёплому одеялу, брезент и швейные принадлежности.
- Швейные? – удивилась Таня, с лица которой тоже не сходило недоумение. – А швейные… в тайге зачем?
- Сшить себе одежду или починить её. Сшить накидку для шалаша, они его должны были построить. Сами.
До Лизы дошёл смысл её слов. Девушка ахнула:
- А питались они чем?! Им что, продуктов не дали?
Ольга, наливавшая чай, засмеялась. Подмигнула матери: я сама расскажу, мол.
- По одной банке тушенки и буханке хлеба. На первый день.
- А потом?
- Потом… надо рыбу ловить. Острогой, которую ножом из палки сделаешь. Ягоды собирать, коренья, грибы. Да что вы так удивляетесь? Для многих это такой экстрим… за который они деньги готовы платить. Курс выживания в тайге. Пять дней.
- Но если бы с ними что-то случилось?
- У них был один спутниковый телефон, по которому они могли вызвать помощь. А мы контролировали эту группу… - теперь Тамара слабо улыбнулась. – Вот почему я там торчала пять дней. Это деревня в Александровском районе.
Лиза украдкой посмотрела на ступни матери Ольги. Были они такого же бронзового цвета, как и лицо; точнее – ещё более коричневые. С абсолютно гладкой, словно блестящей кожей. С короткими, на концах утолщающимися пальцами, без лака на прямоугольных ногтях – ноги абсолютно здоровые и наверняка очень выносливые.

Её осенило:
- И… обуви им не дали, да?
- Не дали. Как и тёплых вещей. А там уже ночи холодные, до минуса, даже снег выпадал несколько раз.
- Так они – босиком по снегу ходили?
- Ходили… - спокойно подтвердила женщина. – Грелись у костра. Из одеял сшили себе спальные мешки. Точнее, один, большой, спали там втроём.
Ольга залилась смехом:
- мама, они сейчас с ума сойдут. Что ты их пугаешь…
Она снова отошла к шкафу – тонкая, на вид хрупкая, в белом платье. Стройными ногами. И такими сильными, чуть грубоватыми ступнями.
Лиза, наконец, догадалась и выпалила:
- Оль… так ты тоже, наверное, в таком… ну, таком «выживании» была?
- Не в таком… - легко ответила девушка. – Полегче.
- Расскажи! Тамара… как вас по отчеству?
- Давайте без отчества, - женщина улыбнулась, снова собирая все свои морщинки, предательские свидетельства возраста. – Оно мне только для работы нужно.
- А-а… Можно, Оля, расскажет?
- Конечно, можно.
- Оля! Ну, пожалуйста.
Ольга усмехнулась. Обеспечив всех чаем, она присела на диванчик. Прекрасные ступни её скрестились: крепкие широкие пятки, длинные пальцы с ровными крупными ногтями…
- Ну-у.. Короче, мама меня отвезла в лес.
- В тайгу?!
- Нет, ну, всё равно… За деревню. Это у нас в Новосибирске есть такие места, ну, достаточно глухие.
- За Искитим я тебя отвезла, - подсказала Тамара. – От последней деревни мы километров пятьдесят отъехали.
- Да. Ну, вот, я разулась, разделась… Да не смотрите вы так! Не голая же. В шортах, футболке и ещё куртка отцовская была, лётная.
- А есть что?
Девушка пожала плечами – мол, какая ерунда!
- Всё, что в лесу растёт, можно есть. Кроме ядовитого.
- И без мяса?!
- Так это ещё полезно немного без мяса пожить!
- А комары? – вмешалась Таня. – И мошка! Тебя же съесть могли бы заживо!
- Ой, перестаньте! Чеснок, рыбий жир. Намазалась. И гвоздика у меня с собой была. Ну, конечно, нож, списки и гвозди с молотком.
- А это-то то зачем?!
- Я себе на дереве шалаш должна была сделать и прожить там ровно неделю…
Девчонки, открыв рты, слушали. Как их новая одноклассница сначала шла по болоту. И наткнулась на недавно поваленное дерево, упала: рассекла икру ноги. Как пришлось снять футболку, разорвать её на бинты и перевязять рану, продолжая путь в куртке на голое тело, а потом и ту снять – жарко. Как шлёпала по болотной жиже, пока не выбралась на сухое место… Как сколотила первый помост на дереве – неудачно, в первый же день свалилась вместе с ним, поранилась и ушиблась. Как разводила костёр и наступила в не остывшие угли. Как укусила её в пятку змея медянка – к счастью, не ядовитая, хоть на всякий случай пришлось высасывать «яд» из собственной пятки. Как всю ночь лил дождь…
Лиза смотрела на босые ступни этой девушки, испытавшие столько всего – и причём, совершенно бесследно! – и не верила своим глазам. На эти красивые руки с великолепными ухоженными ногтями.
- Ты замёрзла, наверное…
- Да, сначала и так и эдак там, в шалаше… Всё промокло. Крыша же из ветвей с листьями и хвороста была. Ну, а потом решила так… Совсем разделась, села под дождь и стала делать дыхательную гимнастику. С медитацией. Согрелась совершенно.

…Через неделю полуголая, в лохмотья шорт, без куртки – сушила на костре и случайно спалила! – Оля вышла к условному месту, где в дупле был надёжно спрятан телефон и позвонила матери. Приключение закончилось.
- Мою бы, - твёрдо сказала Лиза. – Просто удар бы хватил! Не фига себе такое!
Тамара рассмеялась. Негромко. От неё исходило удивительное ощущение тепла и спокойствия.
- Я её воспитывала правильно… Вот, смотрите, знаете, как в Индии маленькие дети какают? Ничего, да? Мы уже чай попили.
- Конечно! Расскажите.
- Индианка садить малыша на свои ступни.. вот так, их лодочкой складывает! – женщина показала. – И он туда, в эту ямку, и какает. Спокойно, без страха, потому, что чувствует тело матери. Ну, она потом это вытирает, конечно… чем придётся. Теми де листьями. А ещё, когда мы закалялись, по снегу ходили, помнишь, в деревне, Оля? Я первый раз тебя на снег вывела. Ещё спрашиваю: холодно, нет.
- Да я тогда решила до последнего…
- Вот. И чувствую, всё, перебрали. Ты признаёшься: пяток не чувствую. Согрелись старым народным способом.
- Каким?
Обе – и женщина, и девушка расхохотались.
- Не поверите… Просто пописали на ступни. Моча горячая аж… И бегом до избы.

Всё это было невероятно до звона в ушах. После такого рассказывать Тамаре об их босоногих приключениях в школе было просто смешно. Да и не интересно… Но про визит мужика со спутницей они всё-таки рассказали; и про Фестиваль тоже. Тамара лукаво улыбнулась:
- Значит, вы, Лиза – начальница, а Татьяна – секретарша?
- Да. Мы в принципе, разыграли действие, но… но как-то жидковато всё! – призналась Лиза. – Чего-то не хватает.
- Меня возьмёте? – Тамара прищурилась. – Я приду, как клиентка и разуюсь демонстративно. И можно даже принесли… миллион долларов.
- Это как?
- Чемоданчик с пачками. Ну, конечно, пачки будут ненастоящие. Но для номера – очень здорово. Публика такое любит.
На том и порешили. Оля с матерью остались в фирме: оказалось, надо было что-то там проверить, какие-то документы, а Лиза с Таней пошли домой.
Погода явно скатывалась к сырости; пахло близким дождём, листва на деревьях набухла влагой, не видной человеческому глазу, опустила кончики. Таня пинала босыми ногами мелкие камешки, попадавшиеся по дороге, Лиза - тоже. Она рассказала подруге о решении её родителей поддержать их движение делом; похвасталась:
- Мы с отцом завтра на пробежку выйдем… Утреннюю! А мама со мной обещает босиком в супермаркет сходить. Хотя видно – пока боится.
Таня вздохнула:
- Я своей даже предлагать не буду… Эх! Всё это кончится, Лиз, скоро, да? Когда снег пойдёт.
- Ничего! – бодро парировала девушка. – Зато мы… мы уже другие будем.
- Какие?
- Сильные. Как вот эта Оля.
- Да уж…
Они ещё немного пообсуждали необыкновенный опыт Ольги, и распрощались. Завтрашний день обещал быть очень ответственным.

https://i.imgur.com/fLhWeIu.jpg

Среда. Ярослав Закацкий – Олег Голованов. Рискованное дело.
После выходных у деревенского родственника голованов вернулся весь изрядно помятый, и наверняка побитый – с синяком под глазом и ножевым порезом на скуле.  По этой причине не был даже бит повторно, отцом;  день отсыпался, день – отпаивался пивом в компании на Куркулях. В школу он появился только к среде, и вёл себя подозрительно тихо: не матерился, не кричал петухом, не голосил раненым буйволом, и не пинал двери, а также всё, что попадалось по пути. Ритина даже пошутила:
- Голован, не понять, какой ты лучше… как обычно или как сейчас.
- А чо?
- Да ничего. Так-то придурок придурком, а когда не орёшь – как псих в дурдоме. Как лекарствами накачали!
Парень что-то буркнул неразборчиво, ввязываться в дискуссию не стал.

Ярослав Закацкий, как обычно, возился с мопедом во дворе своего дома. С карбюратором он тогда разобрался, сейчас начался скрип в передней рычажной подвеске: пришлось разбирать. Мать поехала в Барнаул, навестить дядьку, брата деда Ярослава, человека шумного, хлебосольного. Он явно её отпустит не раньше, чем через три дня.
Голованов проскользнул в калитку ужом. Пробормотал приветствие. Подошёл. Плюхнулся на лавочку у двери. Достал мятую пачку сигарет.
- Кароч… - проговорил он медленно, как прожёвывая каждое слово, катая его в больших отвислых губах. – Идея у меня есть одна. Дело можно провернуть.
- Чё за дело? – не отрываясь от мопеда, спросил Ярослав.
Отношения с Головановым, оставшиеся ровными даже после того, как парен уклонился от выполнения просьбы «попугать» марину Вольф и фактически охранял её, настораживали именно этой свой ровностью. Голованов не прощает «косяков». Но ведь и тогда он про какое-то «большое дело» говорил…
- С Ритиной! – выпалил Голованов, затягиваясь дымом.
- Чё «с Ритиной»?!
- Эта… Украсть её, типа, надо.
Гаечный ключ вывалился из рук Ярослава и загремел на бетонных плитах; одним стальным концом больно ударил по большой пальцу босой ступни – естественно, дома, во дворе, да и за пределами Ярослав довольно давно уже не обувался.
- Чё-о? Ё*нулся?!
- Да ниари. Погоди. Корче… фишка такая: мы её типа как не по-настоящему крадём.
- Зачем?! Выкуп, что у её папани требовать будешь?
- Не-е…
Голованов курил, сыпал пепел на свои нечистые треники, мутноватые глаза смотрят в одну точку на заборе, сразу видно – в шишковатой голове идёт напряжённая работа мысли.
- А чё тогда, на фига?
- В натуре, так, чтобы… В общем, ты её похитишь, а я её спасу.
Это поразило парня ещё больше, и он снова уронил гаечный ключ, неловко положив; теперь проклятая железяка саданула по косточке, Ярослав матюгнулся. Встал, морщась, чтобы и ноги занемевшие, разогнуть, и боль унять. Даже не интересуясь тем, как в незамысловатую голову Голованова могла прийти такая идея, Ярослав фыркнул:
- И как я её похичу… блин, то есть, как это, как на фиг, вс будет-то? Я её чо, в охапку соберу и потащу куда? Или я на мокике её увезу?!
- Да не ссы ты… - Голованов сплюнул себе под ноги, на дорожку. – Всё крутяк. Тебе надо её только из дома выманить и в одно место завести.
- Какое?!
- Слушай ушами. Кароч… Ты в курсах, что она на Мозгу злая, потому, что он её киданул и с Бойкой мутит?
- Ну… Слышал что-то. Аязян пиликала. Да я не лезу в эти дела!
- Вот! Ты такой подвалишь и скажешь: типа, Оленька, я тут узнал, что Мозга с Бойкой в одном месте решили завтра шир-дыр-дыр. Перепихнуться по взрослому, типа. Давай их спалим!
- А если она меня на хер пошлёт?!
- Не пошлёт, - уверено  возразил парень. – Бабы – они такие. На ревность злоебучие! Сто пудов мне в рогатку, что она за тобой попрётся.
- Допустим. А потом?!
- Не твоя забота. Я ей в лицо баллончиком прысну, она даже врубится, кто это... Потом мешок на голову и в тачку, у меня кореш есть. Отвезём в тихое место. Ты типа, сторожишь. А через пару часов я, весь такой герой, врываюсь туда со стволом…
- Со стволом?! Ох*ел?!
- Бля, не сцы, говорю! Ствол ненастоящий, газовик старый! Я тебя кручу, валю. Намана будет, я чисто для виду… По яйцам х*ячить не буду! И освобождаю.
- А если она на меня заявит, дебил?!
- Не заявит. Я всё сделаю. Да не заявит, говорю, кто чо докажет, а?
Закацкий расхаживал по дорожке взад-вперёд, мысли путались, плитки дорожки, остывшие к вечеру, холодили голые пятки – не помогало; Голованов ещё раз сплюнул, Ярослав выругался:
- Ёп твою душу, не харкай! Мы с матерью босые тут ходим!
- Во, блин, тоже… тоже сдурели.
- Не твоё дело! Где это место, куда я её затащить должен?

Ему уже не хотелось в это ввязываться. Он тупо смотрел на траву, которой густо зарос участок: всё собирались выкосить, но за лето руки так и не дошли. А сейчас мать сказала: не надо. После тех посиделок поздним вечером у костра что-то в их отношениях произошло, они стали теплее. По утрам оба – он в шортах и она, в одном халатике, заходили в эту траву и вскрикивали, радостно, когда роса обжигала голые ступни; мать перестала задерживаться на своих актёрских попойках-вечеринках, а в понедельник, как раз после поездки с Мариной на Конячий они с матерью переклеили обои в её комнате. И опять всё было весело, ловко; мазали клеем длинные рулоны, мать разглаживала их, стоя на табуретке, а Ярослав украдкой любовался её ступнями – широкими, сильными, но с тонкой аристократической щиколоткой, смотрел, как на пятках собирается складкой нежная кожа…
- Эй, алё, ты слышишь?
- Слышу. Ну, где?
- Бля. Тока ведь сказал. За домом Мозги.
- Там другой дом!
- А вот и хер. Там недострой. Но гараж воткнули. Я, кароч, ломанул его уже. Пустой. Но мебель стоит хозяйская. Диваны всякие и прочее. Как раз для перепиха.
Ярослав, ходя по дорожке, чуть не запнулся о ведро с запчастями от мопеда. Снова ударился; загремело. Хотелось пнуть его со всей силы. Или Голована пнуть.
- Ты точно там, в деревне, головой повредился, чёрт! – закричал он от бессилия. – Это же уголовка! Ты врубаешься! И там камеры везде!
Голованов поднялся. Окурок хотел выкинуть, поискал глазами, не нашёл. Приблизился к парню, посмотрел исподлобья в глаза, процедил:
- А ты поори ещё, придурок. На весь город. Тогда точно уголовка будет.
- Камеры, я тебе говорю.
- Не бут твои камеры работать. Ни одна. Позабочусь.
- Блин. В общем, не заходит это мне, Голован.
- А я тебя и не спрашиваю! – вдруг с угрозой проговорил «товарищ». – Если ты и в этот раз соскочишь, я Марине расскажу, как ты обещал мне её отделать. И скажу, что трахнуть хотел. Так что весело тебе будет… кароч! После школы встречаемся у дома Мозги, в проулке. Они все один хер на своём празднике будут. И он, и родаки его.
Голованов выбросил окурок в то самое ведро, скривился, показал жёлтые плохие зубы и, сунув руки в карманы, пошёл к калитке – за ним та грохнула, и зазвенела набатом.
Ярослав так и стоял на дорожке. Опять коря себя за то, что и сейчас не поставил очень нужную, жирную точку; он только сейчас понял, что подводит Иру Павленко, выпадая из их сцены с "монашкой", где должен был исполнять роль "больного". Чёрт! Сердце закололо болью. Но Голованову надо было отказывать или сразу, или…
Ладно. Он начнёт это дело, а потом посмотрит, как выкрутится. Как в случае с Мариной.

Отредактировано Admiral (2024-06-23 06:11:40)

+1

186

https://i.imgur.com/hQNYQA8.jpg

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. МОМЕНТЫ ИСТИНЫ.
Каждый из героев этой главы делает то, что задумал...

Православная добровольная община при храме Пресвятого Сергия. Отец Георгий – Зара и другие.

За всеми хлопотами и тревогами, маленькими трагедиями и неожиданными радостями как-то совсем забылась Зара. Точнее, про неё прекрасно помнила Вика; и было у неё смутное желание сходить к баро, повиниться, покаяться, как умела… Ну, в конце концов, что за нравы-то дикие! Выдавать девчонку замуж против воли. За какого-то старика. Но, поразмыслив, Вика, конечно, этого не сделала. И бесполезно, и опасно.
Только переживала за подругу и от всей души желала быть сейчас далеко-далеко от её тирана-отца, от несостоявшегося жениха и жить хорошо. Девушка сама ей тогда печально сказала:
- Уеду подальше. На Волгу. Там наших много… Прибьюсь к табору. Гадать буду.
- А возьмут?
- Наши не бросят. Может, и денег заработаю. Вернусь тогда…
Дай-то Бог, чтобы всё у неё получилось именно так.
Но Вика ошибалась. Зара была гораздо ближе, чем следовало. В Прихребетске…

Отец Георгий встретил её спокойно, даже немного строго: сама пришла, будь добра, привыкай! Тут не санаторий. Но достаточно ласково. Осенил крестом:
- Православная? Это хорошо… Когда день рождения у тебя?
- Шестого июня.
Отец Георгий вздохнул.
- День Святой Блаженной Ксении Петербургской. Мирское имя в миру и оставь… будешь Ксенией.
- Хорошо, отец Георгий.
Он глянул вниз, под подол её юбки: у Ярослава она переоделась, ведь и вещи её пропахли отвратительным духом сыромяти, и ходить в викиных одёжках она не хотела. Парень нашёл ей старую материну кофту и юбку, в которых та по лету пропалывала грядки.
- Слышал я, что ты так ходить решила… бОсая. Верно?
- Верно, отец Георгий. Ну, не совсем решила, но… но нравится…
Священник снова вздохнул и ещё раз перекрестил.
- Вот Ксения Святая так тоже ходила. И зимой и летом. Ладно… пойдём, обитель покажу.

«Обитель» занимала самую дальнюю часть бывшего монастыря. Всего два одноэтажных, кирпичных, но ветхих, с щелястой крышей, барака. Когда-то у интерната тут были складские помещения. В одном бараке стояли стояли сколоченные из досок койки – как в казарме, одна над другой, кухня и трапезная. В другом – молитвенная комната, крохотный кабинет отца Георгия, скудная библиотека: часть книг рассыпалась от старости, их обнаружили монахини при начале ремонта, в подполе. Были и иконы. Ну, и склад того, чем они осуществляли ремонт крайнего придела монастыря, часовни Крестителя Иоанна – извёстка, цемент в мешках, гвозди.
Ремонт шёл с трудом. У отца Георгия, оказывается, отношения с церковным начальством были сложные, и три организации РПЦ – Барнаульская и Новосибирская митрополия, Томская епархия точно так же, как и государственные чиновники, футболили священника друг к другу, да ещё мучили придирками. Статуса официальной обители общине не давали, тянули резину, чтобы не пришлось финансировать; монахинями людей отца Георгия называли только в городе, да и он сам, а официально это были «трудники», «православные активисты». Местные воротилы особо не жертвовали, разве что на словах. Часовню восстанавливали по капельке; пока самым большим успехом был заново перекрытый пол, починенная электрика и частично побеленные стены…

https://i.imgur.com/qfVudQe.jpg

Особо не разбиравшаяся в том, какие дороги приводят людей в трудную монашескую жизнь, но уже с первого знакомства с пришедшими на обед почти двадцатью женщинами разных возрастов Зара поняла, что за плечами почти у каждой – не дай Бог каждому. У одной, когда она воздвигала на стол большую кастрюлю с картошкой в мундирах, сползли рукава рясы, обнажив страшные, уродливые шрамы на запястьях – можно было легко догадаться об их происхождении. На кухне Зара чистила картошку с ещё двумя девушками, лет по двадцать пять. Исколотые вены одной и постоянное почёсывание другой говорили сами за себя. А когда крепкая баба с покатым лбом и жёсткими, как коваными щеками, резала хлеб, то Зара обратила внимание на то, как та управляется с ножом. Так у них в таборе орудовал этим предметом только мясник Богдан, про которого все говорили, что в юности зарезал человека, но как-то ушёл от наказания…

Приход её в обитель выпал на постный день. Поэтому ели картошку, солёные огурцы и жареную рыбу: запах минтая Зара помнила с детства, и он ей всегда был противен. В таборе это продукт шёл только кошкам. Из старых, во многих местах битых эмалированных чайников в алюминиевые кружки наливали травяной чай. К чаю полагались сухари из белого хлеба; и по лицам многих монахинь девушка догадалась, что тут это – лакомство.

Ели в полном молчании, лежащем на всех, словно чёрное одеяло и сковывающем; только молитву прочитали почти хором – кто в голос, ухая, кто полушёпотом. Зара пробормотала тоже что-то из того, что с трудом припомнила. Никаких разговоров, обсуждений; после обеда одни принялись за мойку посуды, другие – за уборку; в часовне делать было нечего – сохла беленая стена. Многие забились в угол коек, натянули полотняные занавесочки и там, раздевшись, чинили одежду – и если негромко переговаривались, то с просьбами одолжить иголку или нитки. В пять веера пошли на первую вечернюю молитву, потом был опять травяной чай, а потом часть монахиню ушла к часовне – там чистили старый водопровод, другая, в которую определили и Зару, пошла собирать кирпичи. Из завалов. Нехитрая работа: разбирай кучи, находи более-менее целые, складывай.
Ещё Ярослав уговаривал её обуться. Но девушка не сделала это сначала по легкомыслию, потом – из некоторого упрямства, от попытки проверить себя: а сможет ли? И, наконец, после слов священника о неведомой ей Ксении Петербургской она пришла к мысли: если тут так всё мрачно, то… то страдать так страдать!
Босые ноги она сбила в кровь в первый же день. В этот же день столкнулась и со старшей этой обители.
Вообще, их было две. Одна, высокая, с длинным печальным лицом и немного косящими глазами; тихая – очевидно, добрая. Говорила она полушёпотом, выполняла обязанности, вероятно некоего «завхоза». Вторая оказалась скорее «прорабом». Именно она командовала на разборе кирпичей и на побелке. Глянув на Зару, рычащим голосом приказала:
- Обуйся, дочь!
- Не во что…
Нет у меня обуви.
- Совсем нет, что ли?
- Да…
Через час эта женщина принесла ей кирзовые сапоги. Это потом она узнала, что сапоги, рабочие спецовки, надеваемые поверх ряс, ржавые мастерки и прочий инструмент  - это дар Химзавода. Естественно, всё это там прослужило не один десяток лет, было списано и пришло в негодность. Сапоги, которые достались Заре, отвратительно воняли мужским потом, были на два размера больше и к тому же пропитались бетоном, стали буквально каменными; девушка с трудом расправила их. И уже через час они натёрли ей кровавые волдыри на щиколотках.
Разулась.
- Опять? Ты чего ж, дочь, упрямство показываешь? Нехорошо!

Эта баба была костистой, угловатой, но в её грубом, кое-как собранном природой теле – без груди почти, без ягодиц, чувствовалась звериная сила; кожа бурая, лицо в резких морщинах, глаза глубоко упрятаны, светятся бледными огоньками в окружении чёрного платка.
Зара, как могла, объяснила. «Прораб» усмехнулась:
- Что ж, дочь. Послушание тебе! Ведро возьми да тряпку со шваброй в кладовой.
Зара сначала не поняла. А потом вздрогнула. Нет, не влажную уборку в их общей келье приказывали сделать. Она должна была вычистить туалет. Дощатый сарайчик на пять «мест», грубо прорезанных ножовкой в досках.
И, конечно, несмотря на то, что этот «сортир» посещали женщины, к тому же занимающиеся богоугодным делом… это почти ничего не меняло.
Мухи, запах, моча.
Она поняла, почему именно ей выпало это послушание. Горько усмехнулась про себя: да, там вон, у них в школе, целая война насчёт того, можно ли босиком, или нет… А тут – иди и всё. Глянула на свои голые ступни, на серый грязный бетон со следами экскрементов, сглотнула, зажмурила и – шагнула в этот сортир.

В первый день Зара устала настолько, что заснула на поздней вечерней молитве. Она не знала, сколько времени: ни телефонов, ни часов тут ни у кого не было, кроме аппарата у «прорабши», для связи с отцом Георгием; но кажется, дело было к двенадцати. Стояла, и так, стоя, и задремала. А вырвало её из сна обжигающая поль в ногах – как кипятком плеснули по голым икрам…
Она слабо вскрикнула. Эта злая баба, как она знала теперь, «сестра Клавдия», стояла рядом – а руке у неё что-то вроде плётки. Одеяние Зары спускалось, почти до пола, значит, та нарочно приподняла её и хлестнула.
- Ишь, ты, спать на молитве решила? – зло сказала она. – Не греши, дочь, не греши. И так уже в миру, поди, нагрешила!
- Я… я не грешу, я просто…
- Замкни рот свой, дочь! Послушание наш хлеб. И молись, молись усерднее!
Пошатываясь, чувствуя, как боль понемногу стекает вниз, к ступням, но и слабеет, под заунывное бормотание молитвы, которую совершенно усыпляющим голосом читала сестра Феодора, почти шестидесятилетняя беззубая старуха, девушка достояла вечернюю службу до конца.

…Да, естественно, что она ожидала, что весёлым таборным житьём придётся распрощаться: с сидением у костра, с пением под гитару, со сладостями домашними и угощениями. Но столь жестокое столкновение с реальностью просто выбило из неё все силы. А пожаловаться, попросить помощи – не у кого! Отец Георгий с утра уехал по делам, и, похоже, в другой город. Добрая косоглазенькая сестра Галина разворачивала Зару за плечи, шепча: «Иди, дочь моя, трудись и Господь поможет! Вложит силу в рученьки твои, дух поднимет! Трудись, во трудах спасение наше Господне!».
Повезло где-то к полудню. Сёстры начали расчистку последнего придела часовни – там деревца и кустарники проросли через провалы в полу: берёзы, осинки. Обрезали это, выносили ветки нам носилках, выкорчёвывали невероятно прочные, как стальной канат, корни.
Работали в парах; и вот одна из монахинь, шедшая сзади, вдруг сказала Заре шёпотом:
- Заверни сейчас… Вон, за стену.
Девушка завернула.
- Клади носилки!
Её напарница присела на поваленные плиты – судя по выгравированным крестам, надгробия. Была небольшая, плотненькая, белесо-рыжая, с небольшой россыпью веснушек на круглом лице. Звали её, кажется, сестра Евдокия. Она оглянулась опасливо, потом задрала рясу, обнаружив старые, заношенные рейтузики и вынула сумку на пояске с застёжкой. Подмигнула:
- Подкормимся?
На плите появились два яблока: одно подгнившее, другое надкусанное, надорванная, полуопустошённая пачка молочного печенья и почти раздавленный чьей-то ногой батончик «Сникерс». Глаза у сестры Евдокии горели, глядя на это и Зара прекрасно понимала – это не просто лакомство, это пиршество.
Но откуда?

Полузакрыв глаза, Евдокия прочла молитву, беззвучно шевеля обветренными губками, схватила надкусанное яблоко и впилась в него. Заметив удивлённый взгляд Зары, пояснила:
- На свалке достала!
- А тут есть свалка?
- С кухни интерната вываливают. Иногда такая вкуснотища… Кашу манную, например, им же с повидлом дают. Я прям руками иногда ем. Холодная, правда, но вкусно!
Зару передёрнуло. Что, милая, хотела свободы? Она пришла. Мыть сортир. Питаться со свалки. Девушка нерешительно взяла печенье – хотя бы это можно откусить без брезгливости.
Евдокия между тем смела оба яблока, с гримаской сожаления разломила пополам батончик. Зара спросила, принимая свою половину:
- Ты откуда? Из нашего города?
- Не-а. С-под Красноярска. Там деревня есть, Барикалово.
Она сосала этот свой кусочек – не откусывала, не лизала, а сосала, растягивая удовольствие даже не на секунды, а на их доли…
- А почему… тут? Сбежала?
- Агась. Меня тятька насиловал.
Сказала она это так просто, как будто бы вот – просто в ладушки с отцом играли. Зара смогла лишь выдавить:
- К-как?
- Ну, эта… к телеге привяжет, и жарит. Я орала сначала, да что там… заимка. Ну, потом он мне шоколадки за с это с города привозил.
- А мать?!
- Так её медведь в тайге заел. Мы только куску нашли и голову.
Ослепительное солнце било сверху, через просветы в листве, через дыры давно полуразбитого купола, делая всё пятнистым и даже жутким – от этих слов. Зара не знала, что сказать. Сестра Евдокия сказала сама.
- А потом ещё бить стал… когда пьяный. Ну, я ему крысиного яду в медок и подсыпала. На заимка пасека была, он любил его. А я с тех пор мёд терпеть не могу!
- И что?! Умер?!
- Не-а. Болел сильно, валялся. А я сбежала. Дня три по тайге шла, уж думаю, всё… Зимой дело было. Я уж кору грызть начала. Горькая она, но хоть как-то легчает.
- Ты… ты вообще…
Евдокия подала плечами: да что, мол, такого. Старательно облизала сладкие губы.
- Ну, потом приёмник в Красноярске, потом я снова сбежала. С поезда менты выкинули, тут я вот…
Кое-как проглотив свою часть батончика, Зара выговорила:
- Я тоже... думаю…
- Сбежать? – ухмыльнулась Евдокия. – Не. Не думай даже. Ты видала, с нами либо Галин, либо Клавдия. И днём и ночью. Клавдия вообще в коридоре спит, на полу… Через неё не перескочишь. А на послушание нас всегда вдвоём отправляют. Ну, это ты очко одна мыла, ибо повезло…
- Но…
- Не! – Евдокия утёрла маленький ротик. – Ты ж из цыганов, да? Да я ж вижу. Тоже сбежала?
- Да.
- Так Клавдия же наша – бывший мент. Она всё про всех знает. Она даже про меня прозналась, я растрепала… Донесли. Так она с тятьке съездила в Барикалово.
- И не забрал?
- Он денег дал ещё обители, чтоб не возвращали. А ты если побежишь она мигом к твоим цыганам. Словят.
- Словят… - эхом повторила ошарашенная Зара.
Евдокия как-то странно посмотрела на неё и сообщила:
- Ты завтра работать не будешь… отлежишься.
- Почему?
- Да так… Ладно, пойдём, а то хватятся нас.
Она заспешила к носилкам.

…Ночью Зару пробили рыдания. Отчаянные. Она хрипела, вцеплялась зубами в подушку – с застиранным клеймом интерната, конечно, набитую какой-то соломой, глухо подвывала. Спали все обычно мёртвым сном, ту сложно кого-то разбудить. Неожиданно у её койки на верхнем ярусе возникло бледно лицо сестры Галины.
- Не плачь, дочь моя. Господу-Вседержителю помолись… Он поможет. Господи, помилуй! Не плачь!
- Да как же не плакать, сестра Галина! Я же… я не могу…
- А ты покорись, дочь моя. Покорись воле Господа. За грехи твои испытания тяжкие!
- Да не было грехов! То есть… ну, было…
- Вот и покорись во славу Господа! Житие наше под оком Божьим. Пойдём, дочь моя, искупим.
- Что искупим?
- Грехи твои, что ещё! Пойдём, помолимся…
Зара спустилась с койки. Сестра Галина, косеньким лицом своим улыбаясь, держала её за плечи, вела в коридор барака. Боковым зрением Зара отметила, что ступни монахини на этот раз тоже босы: они были необыкновенно длинны, узкие, как будто полоска бумажная…
- Куда мы идём?
- На моление, дочь моя, на моление тайное, Господу нашему угодное. Во искупление.
Она сказала не «на молитву», а на «моление»?! почему? Зара ещё не пришла в себя от рыданий, от затопляющей её горечи, плохо соображала. Втолкнули в часовню. Под ногами – прохладные доски. Почему-то засыпанные опилками, желтенькими.

Тут стояли кругом у беленых стен человек восемь сестёр. И в том числе сестра Клавдия. Она обернулась к вошедшим.
- А, вот и грешница наша пришла! Гордыней поедаемая! Во искупление грехов наших, грехов наших, Господи помилуй! Сёстры мои во Христе! Страдания Иисуса сквозь себя пропускать надо. Иначе не попадёте в Царство Божье, без веры. А вера, она трудная… Разбирайте, сёстры.
Только сейчас Зара заметила лохань в центре. Банная, старая. А в ней жгуты прутьев. Кажется, это ивовые, которые они сегодня обрезали.
А дальше произошло удивительное. Сёстры снимали рясы. Белья, конечно, никто не носил – во всяком случае, лифчиков. Обнажались плечи, спины, груди – и впалые, худые, и торчащие по-козьи, и кругленькие, едва оформившиеся. Иные и нижнюю часть рясы сняли, оставшись в нижних полотняных юбках, а некоторые вовсе разделись, оголив ягодицы. Подходили к лохани, разбирали связки прутьев.
Зара с ужасом обернулась. Совершенно голая, похожая на плакат из анатомического кабинета, костлявая Галина подавала ей связку; на белой коже её обильно росли волосы, даже на сосках плоской груди.
- Во искупление, дочь моя. Грехов твоих тяжких!

Её втолкнули в образовавшийся круг. И стоявшая там же сестра Клавдия затянула какую-то молитву. И хлестнула этими прутами по спине вперед стоящей девушки…
Розги. Точно, это розги!  На белой коже той набухли рубцы и она только застонала, сквозь зубы, хлестнули и Клавдию…. И Зара должна была сделать тоже самое.
Она с криком рванулась из этого страшного круга, отбросив розги, но ей подножку подставили, она упала на дощатый пол, разбив лоб, измазавшись в опилках. И тотчас на неё набросились. Срывали рясу.  Какая-то сестра навалилась на голову, стиснув её железными бугристыми коленями, заломив руки; запах немытого женского тела, ядрёного пота оглушал. Ещё одна держала ноги.

Раз! Заре хотелось кричать, но от чудовищной боли из лёгких вырвался только писк. От второго удара по спине, ближе к ягодицам, потемнело в глазах. Третий удар под истошное, вигливо-скрипучее «Истребиша грехи наши, Господи!». Заре показалось, что она умерла. Но и четвёртый удар рассёк её нагое тело, и пятый…
Она лежала неподвижно. Голос сестры Клавдии: «Оставьте её. Господь поможет!».
А дальше – хлёсткие удары. Запах пота. Глухое мычание – никто не кричал от боли, только судороги сводили лопатки. Сплошная цепь голых, с наростами  бугристых коричневых мозолей, ступней. Широкая спина Клавдии, на которой наливаются багровым полосы. Она и себя и не жалела, хлестала за спину наотмашь. Помилуй мя Господи! Отпусти грехи наши! Вседержитель Небесный, посмотри за нас! Во имя Твое приносим плоть свою!
А дальше Зара уже не слышала.

Очнувшись от всего этого лишь утром, она обнаружила себя на койке. При попытке подняться обожгло невероятной болью поясницу. Хоть она и была чем-то обмотана и смазана – запах какой-то мази щекотал ноздри…
Девушка бессильно повалилась обратно на кровать и стала смотреть в серый закопчённый потолок.
Из одного ада она попала в другой – не менее страшный.

+1

187

https://i.imgur.com/V1mhFcW.jpg

Четверг. Район МЖК. Ярослав Закацкий – Ольга Ритина.
Примерно в тот момент, когда последняя репетировавшая пара – Снежана с Илоной, убежали со сцены, а канат, по которому взбиралась Илона, уполз вверх, Ярослав Закацкий, в своих тёмных очках, нажал на кнопку домофона коттеджа Ольги Ритиной. Домофон не ответил, зато отворилось окошечко в воротах: глаза охранника сверлили парня. Ему пришлось снять очки, убрать в карман.
- Мне Ольгу нужно.
- А ты кто такой?
- Одноклассник. Ярославом зовут. У меня информация для неё.
- Погодь…
Охранник окошечко захлопнул, начал звонить по мобильному. Потом снова клацанье.
- Позвони ей ещё раз. Спала.
Когда зажглась красная лампочка-точка и сонный голос девушки пробормотал: «Я слушаю… Чего у тебя?», парень произнёс отрепетированный текст. По всем догадкам – должен был зацепить.
Но Ритина просто так, сразу, не поверила.
- А ты откуда-то знаешь, что они там будут?
- Это мой гараж… - нехотя соврал Ярослав. – Мы его с Голованом давно ломанули, иногда там… ну, типа, как оттягиваемся. С девками. Динамик саркастически рассмеялся – злым смехом.
- Представляю… Особенно оттягивающегося Голована. И давно так?!
- Оля, короче, я тебе сказал – ты услышала. Не интересует – я пошёл.
Он бы дорого дал, чтобы на этом всё и закончилось: даже разговор записывал на телефон в руке – если что, Голованову дать послушать. Но минула секунда и в голосе Ритиной прорезалась решимость.
- Нет! Жди меня там…
Собиралась она явно впопыхах: мятая кофточка, из бельевого бака, чёрная кожанка, свободные чёрные штаны – видать, в джинсы сразу влезть не смогла и белые сабо, почти домашние, без задников, на толстой подошве. Сразу было видно, что выбирала из своей обширной обувной коллекции наспех, до чего нога дотянулась…

Выскочив из дверей в заборе, бросив кому-то: «Пашик, я погулять!», девушка уставилась на Ярослава тяжёлым взглядом; обычно почти сонный, расслабленный, «фирменный» ритинский взгляд сейчас играл сыпавшимися искрами, будто внутри у неё замкнуло и горела электропроводка.
- И где это, далеко? – сквозь зубы спросила Ольга.
- Да нет… Тут рядом. За его домом как раз.
- Пошли!
Она зашагала вперёд, уверенно – ну, коттедж Кирилла она знает! – и широко, так что сабо хлестали по её розовым пяткам и пару раз чуть не свалились с ног. Парень едва поспевал за ней. Поинтересовался:
- И что ты будешь делать, когда они придут и эта… ну, начнут?
- Не твоё дело! – огрызнулась Ритина.
Ярослав посмотрел в небо. Свинцово-сизые тучи, наползшие на город вчера вечером из-за Сыростана, словно по команде, остановились на какой-то границе, словно готовясь к решительному броску; они набухли водой, злостью, скрытой угрозой… Но пока не проливались на землю.
Тем временем нервничающая девушка всё-таки не смогла молчать. Она бормотала:
- Сучка… шалава маленькая… босоногая сучка! – потом резко развернулась к парню. – Это всё из-за ваших голых пяток?! Отвечай! Почему он на неё перекинулся?! Из-за этого дерьма?
- Да я не знаю…
- Врёшь! Знаешь, знаешь! Ты сам с Вольф мутишь, а она это первая начала! Что вам нравится, ну, что?! Грязные ноги бабские? Без педикюра? Без всего?! Придурки!
- Да чего ты разоралась?
- Ничего!
Она чуть успокоилась, одёрнула кофточку. Метры асфальта ложились под их ноги; они уже миновали коттедж Мозгалиных, отличавшийся от других большим вкусом и тонкостью отделки, приближались ко Второй Молодёжной, так и не достроенной, оканчивающейся двумя тупиками и забором котельной. Тут возвышалось мрачное кирпичное строение без крыши; да, с обустроенным гаражом – всё, что успел сделать хозяин.

Угрызения совести, конечно, терзали Ярослава – ведь он вёл девушку, как корову на убой, фактически. Но она на глазах превратилась в такой комок злобы, что вмиг растеряла всю свою прежнюю, вальяжную, холодно-дымчатую красоту; ненакрашенное лицо искажала гримаса ярости, и прекрасным его уже назвать было нельзя.

Ей бы пораскинуть мозгами, сопоставить одно с другим - глядишь, и не пошла бы сама в ловушку. Но Ольге Ритиной было не до того. Пройдя несколько метров молча, она снова взорвалась:
- Помешались со своим босоходством! Ты тоже, как чмо, по школе, шаришься! А вот Мозгалин не поддался на эту дурь вашу! Не поддался! Ты поэтому его слить решил…
- Нет… - нехотя процедил Ярослав. – Ну, так, рамсы у меня с ним… образовались.
- Эту кошку драную не поделили?!
- Да, блин, ты достала. Никакой кошки.
У самых дверей гаража девушка задала самый важный вопрос, ответ на который должен был её насторожить.
- Да, а ты-то откуда об этом узнал?!
- Так моё же место… - буркнул Ярослав. – Я спрашиваю: зафиг? Мозга и проболтался.

Будь Ритина в спокойном состоянии, она сразу же бы уловила фальшь: не мог чётко всё контролирующий Кирилл Мозгалин так вот, просто, «проболтаться» этому увальню. Не мог! Но Оля находилось в состоянии взведённого курка пистолета, поэтому соображала плохо. Ярослав не стал открывать дверь в воротах, а открыл их створки ключом, переданным Головановым, отвёл одну в сторону; свет с улицы лёг на контуры мебели в чехлах, действительно, загромождавшей гараж.
- И где они тут будут? Чёрт, а чего так темно…
- Ты проходи. Видала там сексодром? Ща, я свет врублю.
И, испытывая небывалое презрение к себе, подтолкнул Ольгу Ритину вперёд, в темноту – за плечи, вынудив её сделать два роковых шага.

В тот же момент в лицо ей из темноты ударила струя слезоточивого газа из специального баллончика…

Ритина сначала завизжала, потом захрипела, крик этот прервался кашлем – из глаз хлынули слёзы, закрывая видимость. Ярослав налёг на вторую створку, отвалил и её, гремя краем по бетону дороги.
Ритиной Голованов плеснул в лицо из бутылки – тёплой водой, затем шапочку свою лыжную на голову напялил; пока та  пыталась её снять, быстро и умело налепил на рот пару полосок строительного скотча, а потом навалил на неё сверху и мешок из-под картошки – других у него просто не было. Ольга пыталась лягаться, но Олег подхватил её на плечи, как куль, вытащил из гаража. Он и сам кашлял, сам был с мокрыми щеками – газ действовал и на него, но меньше; они с Ярославом и мычащей Ритиной отбежали метров на десять… С её ноги свалился один сабо и закатился в траву.

Закацкий стоял, как окаменевший. Оцепенение сковало его, он не мог и пальцем пошевельнуть. Боковым зрением видел, как из проулка выползла задом серая «Тойота». Вот он, пустой коттедж Мозгалиных, охраны они не держат, а со стороны дома Ритиных происходящее скрыто изгибом дороги и соснами.
Багажник открылся. Голованов, сопя, уталкивал туда сопротивляющуюся девушку; надо отдать ей честь – хоть и гламурная киса, а дерётся до последнего! Но руки ей выкрутили и смотали тем же скотчем. Второй сабо, цеплявшийся за бортик, Голованов сорвал и остервенело отбросил прочь. Багажник закрылся. Внутри глухо колотились.

Голованов, утирая глаза и лицо какой-то грязной тряпицей, подошёл. Отдал телефон Ольги, выругался:
- Кусается, бля… аж через мешок! Кароч, с Корнеем сейчас везёте её на точку. Это ничо, что она там бесится. Щас устанет.
- А ты?
- А я через пару часов подскочу. Мне ствол выкружить надо ещё! Ладно, погнал я, до скорого!

Отредактировано Admiral (2024-06-23 07:07:40)

+1

188

Городская филармония. Фестиваль. Все.
В тот момент, когда раздираемый противоречиями Закацкий сел в машину к Корнею с татуировками на пальцах, в филармонии до начала Фестиваля оставалось всего двадцать минут. Ведущая мероприятия, мать Кирилла Мозгалина, «Прима Моды» Прихребетска, ходила по закулисью, по большой гримёрке с раковинами и кранами, со столиками, креслами и зеркалами и то одной причёску поправит, то другой с макияжем поможет… Высокая, золотоволосая, стройная, в сложном белом костюме атласной ткани: то ли платье с вырезом до бёдер сбоку, то ли юбка с каким-то невообразимым, широкополым жакетом с такими же широкими рукавами – загорелая, белозобая и смеющаяся. Красивые ноги её, сорокапятилетние, но без мозолей и морщин, сверкали золотистым лаком на ногтях, бриллиантовыми подвесками на лодыжках и даже… колечком на длинном «указательном» пальце. Глядя на них, Таня затосковала:
- Какие стопы красивущие, Лиз! Смотри… даже колечко! Так разве можно?!
- Можно всё, что красиво! Танька, перестань, ты тоже позвездишь!
Лолита Григорьевна ничуть не тяготилась своей ролью: наоборот, она периодически дёргала мужа, распоряжаясь:
- Юра, софиты отрегулировали? Они в прошлый раз прямо в глаза били… Рояль пусть поближе выдвинут, он вообще на сцене не прочитывается! Звуковик всё проверил?!

Была и огнеглазая, смуглая, роскошноволосая Муминат, мать Джебраила. Мягкое шуршание бронзовых ног по гримёрке – да и по трём индивидуальным, которые использовались обычно только приезжими знаменитостями и были открыты по личному распоряжению директора Мозгалина; никого не забыла. Приготовила чай, традиционную тыквенную лепёшку хингалш – этим можно было перекусывать на ходу, тем более, что большинство участниц прибежали в филармонию сразу из школы, дома не пообедав.

Другая помощница – Ариадна, взяла на себя функции костюмера и директора по реквизиту. Грете Гарбо нужен бокал? Принесла из буфета. Антикварный почти сифон с бронзовой головкой и фигурной ручкой, со складов филармонии, успела надраить до золотого блеска. Мусор для уборщиц, представлявший собой смесь рассадного грунта, печной золы, опилок и накомканных бумажек – принесла, аккуратно разместила за кулисами, вместе с полиэтиленовым покрытием – быстро высыпать. Тумбочку с распятием для «монахини-кармелитки» Иры Павленко протёрла от складской пыли;  «нестреляющие» пистолеты, привезённые одним из оперов, знакомых с судьёй Вольф, сразу же забрала себе, под строгое хранение – мало ли что! Опер, большой мужик с оттопыренными ушами, весь в наколках, поворочал глазами туда-сюда, поразился:
- А чо вы все у вас тут бОсые? Это чо такое?!
- Это государственная тайна, товарищ! – шепнула женщина, сверкнув золотой цепочкой на голой тонкой щиколотке, как у Лолиты. – Не имею права говорить!
- Охренеть…
Он бы с удовольствием остался за кулисами, напряжённо, до дыма из этих больших ушей наблюдая за разодетыми в пух и прах босоногими девками, но пришлось уйти: дела. Похожим образом поразилась дама из Педуниверситета, из тамошнего археологического музея, которая под честное слово сохранности привезла «египетскую мумию» из папье-маше. Передавая её Ариадне, тоже ахнула:
- Боже! Вы тут босиком все… А что, это такая акция?
- Это такой художественный концепт! – ответила Ариадна не хуже, чем ответил бы директор филармонии.
Дама посмотрела на свои длинные ноги, обтянутые тканью телесного цвета и даже пожалела:
- Как жалко… А я-то вот в колготках.
- А вы в туалете снимите, и всё!

И ещё помогала Маргарита Вепренко. Она должна была озвучивать «радиоголос» на английском в номере Айгуль с Михаилом. Конечно, она тоже разулась. Маленькие, белые, незагоревшие ступни с крохотными пальчиками. Она пробовала чем-то помочь Михаилу, но тот при любом приближении босой мамы так краснел, что казалось, подожжёт занавес – и убегал прочь.
И среди всей этой суматохи крутился Кирилл Мозгалин. Его раздирали муки творчества. Он без конца вносил поправки в сценарий номеров, уже исчирканный поправками донельзя. Девчонки на него ругались. Илоне со Снежаной он предложил:
- Слушайте, а давай, когда Илона спускается, она тебя как бы случайно ногой по голове ударяет и ты падаешь… А потом и она грохается с каната.
- Зачем?!
- Ну… эпично будет.
- Кир, ты идиот?! На фига нам падать?!
- Не знаю…
- Иди на фиг! – хором взвыли они.
Насте он предложил под конец эффектно подбросить колоду карт в воздух: дескать, они будут «медленно падать». Девушка засомневалась. Кирилл подбросил… и в итоге большая часть улетела по разным углам, где их, ругая Мозгалина ужасными словами, собирали Настя и Вера.
Кстати, её мать пришла тоже. Строгая, в форме, но с улыбающимся лицом. Зашла за кулисы. С ней – высокая тощая Капитолина, тоже при исполнении. Женщины поздоровались с Лолитой, тепло пообщались с Региной…
- Мы тут… за порядком последим! – сообщила Полина Комиссарова.
Регина тогда поинтересовалась:
- А что… есть угроза эксцессов?
- Ну, мало ли… - женщина усмехнулась. – Не хочется, чтобы вам сорвали мероприятие. Да, вот ещё хотела спросить, Регина Петровна: из ваших коллег кто-нибудь пауэр-банком на работе, в школе, пользуется? Большим?!
Регина пожала плечами. А обе сотрудницы загадочно переглянулись.
- Да нет… у меня есть, но дома валяется постоянно. Погодите! Я такой большой, как кирпич, прямо, видела в этом году… то есть в прошлом учебном, в учительской. Кто-то на столе забыл.
- И не знаете, кто?
- Ой, даже не спрашивала.
- Ну ладно. Это мы просто так… Интересуемся.

https://i.imgur.com/milNou0.jpg

Потом Регина, стройная, как пантера Багира – в чёрных леггинсах, и коротком тёмном платье, перехваченном пояском, незаметная и ловкая; Юрий Мозгалин в привычном кожаном пиджаке с сорочкой и галстуком, наблюдали за залом. Запускать начали стандартно, за двадцать минут; больше всего было студентов универа: там входные билеты распространялись без ограничений. Школьников пускали по паспорту: строго после шестнадцати. Старшие из третьей школы пришли почти все, забились на задние ряды; из первой пришло мало, судорожно оглядывались – там строжайше запретили посещать «этот бардак». Удивительно, но среди публики оказалось много пенсионеров. Прихребетские бабушки и дедушки достали лучшие свои наряды, свадебные костюмы и платья, некоторые были в шляпках и даже с веерами в руках – душновато. Смотря в зал сквозь щёлку между тканью, Регина заметила:
- Чёрт… Вот интересно, Изольда рискнёт придти?!
Юрий Мозгалин был уже в курсе скандала. Хмыкнул:
- Мне тут уже шепнули добрые люди: Ишаев по её поводу особое совещание собрал. Около часа разговаривали там.
- Думаете, под нож пустят?
- Из школы – да. Но наши… наши французы её уже видели.
- Где?!
- Господи помилуй, да все эти фото уже в Интернете.
- М-да. Оперативно…
Директор криво ухмыльнулся – а что вы хотели; потёр седеющую щёточку усов. Спросил:
- Ваши коллеги… не обидятся, что мы их загнали в «просмотровую»?
- Нет! Так задумано!
- Позвольте поинтересоваться, почему?
Женщина обернулась, глаза вспыхнули:
- Юрий Степанович! Мне – терять нечего. Изольде тоже. А вот им… Им – есть. Официально никого из них на Фестивале нет. Вы же должны понимать!
Мозгалин кивнул. Те, кто хотел посмотреть представление из числа учителей школы, сидели сейчас в крохотной комнатке рядом с кинобудкой; незаметной, над залом. Видно оттуда достаточно хорошо, но зал это помещение не видит, да и артисты мало замечают. Обычно использовали его для закрытых просмотров номеров выступающих специальными комиссиями.

За пять минут до начала появилась самая «золотая» команда. В лучших своих нарядах, из самых дорогих бутиков. Сверкая ухоженными пятками молочной белизны и лаком с блёстками на ногтях, проследовала в зал свита Ритиной: Ядрик и Шунайтис. Потом проскользнули Димас и маленькая кареглазая девочка. Баринова вплыла, как крейсер – ну, дочку «Флаконщицы» знали даже интеллигентки из числа вахтёрш филармонии, поэтому документ не спросили.
Регина, увидев их, захохотала:
- А! Нападающая сторона явилась. Очи и уши нашей школьной администрации.
- Я вам так скажу… - серьёзно заметил Мозгалин. – Это ваша победа. Очко на ваш счёт. Враги вас ценят. И опасаются.
- Это хорошо?
- Более, чем. Регина… Петровна, можно спросить?
- Да.
- А вот вам, лично-конкретно, зачем это нужно?
Регина на минуту задумалась. Зал заполнялся. Хлопали откидные сиденья. Трещали веера старушек. Чипсами не хрустели – в филармонии не принято, с этим просто не пускают. Задние ряды  перешёптывались.
- Мне… как вам сказать?
- Как есть.
- Знаете… Это бунт. И я даже не могу конкретно сказать, против чего.  Это какой-то метафизический бунт… Против всего! И мне как-то… как-то приятно в него снова окунуться.
Мозгалин усмехнулся. Глазами облип её фигуру – от босых загорелых ног на полу до рыжей буйной шевелюры.
- Тереза тоже… Участвовала в майских событиях шестьдесят восьмого. Ей пятнадцать тогда было. До сих пор гордится, что перевернула с друзьями полицейский «Ситроен» и получила трое суток ареста.
- Вот видите!

Конечно, Регина рассматривала зал не просто так. Она была уверена, что кто-то из «лагеря противника» сюда пожалует: просто, чтобы быть в курсе. Например, та же Галаган. Или даже сама Тарасова – вполне могла бы, по долгу службы. Но нет. Зато отметила троицу: двое прилизанных молодых людей в совершенно одинаковых костюмах насыщенного синего цвета и красных галстуках, по американской моде, а с ними сухопарая женщина в очках, со стёртым, будто старая монета, лицом – абсолютно ничего не выражающим. Троица тихо пробралась на самый последний ряд, и как по команде, достала навороченные мобильники. Ну, вот она, и группа агентов! Времена блокнотов давно прошли, сейчас будет полная видеофиксация…
Да и чёрт с ними.
Прозвенел первый звонок…

Марфа с Михайловым влетели в зал за несколько минут до звонка последнего. Женщина, разумеется, так и явилась – босой, в джинсовом костюмчике и на мраморной лестнице едва не рухнула, поскользнувшись – спас оператор. В проходе зале толпилась публика, которой не хватило мест; несчастной Марфе какая-то модная девка так наступила на голую ногу каблуком, что женщина вскрикнула от боли.
- Ой, простите… О-па! И ты такая ж, что ль?
- Я тебя тоже обожаю, дура! – сквозь зубы прошипела журналистка. – Глаз, за мной, к сцене!

+1

189

Заброшенное строение. Ольга Ритина – Ярослав Закацкий – Руслан Куницын.
…Корней, сидевший за рулём машины, оказался высохшим, как египетская мумия человеком с землисто-бурой кожей лица и глубоко ввалившимися глазами – чёрные впадины в синеватых кругах. Пальцы испещрены такими же фиолетовыми наколками. Ну, какие могут быть знакомые у Голованова?
Ярослав отрешённо сел в машину. Татуированный Корней искоса посмотрел на него, проговорил скрипуче, заводя мотор:
- Там наручники есть. Пристегнёшь к батарее. Ключ в них.
- Пристегну.
- Только за одну руку. Воды там два бутыля – и помыться, и попить.
- Да.
Больше Корней ничего не говорил. Машина их двигалась по Ленина, потом заехала за Химзавод, направляясь к базе Вторсырья. Мотор урчал так громко и фыркающе, что даже, если бы Ольга Ритина сорвала бы скотч и вопила во весь голос, её бы вряд ли кто услышал… Переехали ветку, ведущую на базу; «Тойота» вдруг уверенно завернула на базу, в открытые ворота, запетляла среди груд ржавых автомобильных тел, рельсов, прочего металлического хлама, а потом взяла, да нырнула в неприметный путепровод за ними. Выехала уже с той стороны железнодорожной магистрали. Очевидно, про этот проезд мало кто знал.
Только тут мрачный водитель обронил ещё:
- Ты меня не видел, кент. Сдашь – найду и язык вырежу.
На этот раз Ярослав ничего говорить не стал. Машина подъехала к приземистому строению. Похоже на кирпичный узел теплотрассы – вентили, трубы. Корней вылез, открыл багажник и хриплым, явно изменённым голосом зарычал:
- Тихо сиди, курва! Пикнешь – грохнем!
Но девушка и так ослабела. Позволила поднять себя из багажника, повести к дверям в кирпичной стене и воткнуть туда. Ввалившиеся глаза в синих ободах последний раз прошлись по Закацкому: я тебе сказал, парень!

Тот провел вздрагивавшую, всхлипывающую, еще шмыгающую слезами Ольгу к трубе у стены, усадил на приготовленный стул. Пристегнул приготовленный наручник. Ножиком разрезал скотч на руках…
И ушёл – вышел наружу, чел на полусгнившую деревянную катушку от электрокабеля. Достал телефон Ритиной, вертел его в руках…
Кому-то надо позвонить, обязательно. Потому, что он примерно знал, что делать дальше, но как это делать – себе не представлял.

Как только с неё сняли мешок и грязную лыжную шапочку, глаза Ритиной, сильно припухшие от «Черёмухи», раскрылись и с диким выражением уставились на стоящих перед ней Ярослава и Руслана Куницына.
- Оля-а… - произнёс Руслан. – Мы сейчас тебе рот освободим, обещаю. Но ты послушай сначала, хорошо? Одну минуту…. Ярик мне сам позвонил. Это его идея – тебя освободить, понимаешь. Не ори сильно сейчас, хорошо?

Она была растрёпанной, грязной, в пышных волосах – шелуха картофельная и земля; лицо перемазано, в разводах. Руслан помочил скотч своим платком мокрым, стал аккуратно отлеплять его от лица. Как только белая полоска освободила губы, Ритина заорала бешено:
- Суки! Козлы сраные! Вы мне всю кожу содрали!
- Оль, не содрали. Ну, чуть припухло…
- Снимите с меня эту хрень! Немедленно! И верните домой, слышите?! Я вам обоих посажу!
- Сейчас, Оль, сейчас. Мы это и хотим сделать…
Ярослав провернул ключик в наручниках – Ритина вырвала руку и со всей силы дала ему затрещину. Ярослав покорно её принял. Ритина вскочила на середину этого небольшого помещения, выгнулась, как дикая пантера, заверещала:
- Отдайте телефон! Я отцу звоню! Сейчас охрана приедет, всех порвёт! Я вас…

И тут внезапно её взгляд упал на собственные ступни. На холёные, нежные ступни, стоящие на грязном цементном полу, в тёмных потёках машинного масла, с перламутровыми ноготками, утопающими в кучках ржавой пыли. Эта картина так поразила её сознание, что она осеклась, охнула; шатаясь, пробрела к топчану, стоящему тут же и плюхнулась на старые ватники.
Ярослав так и стоял, а Куницын, в дорогом спортивном костюме на снежно-белую футболку, опустился рядом.
- Оля! Я тебе сейчас всё объясню. И телефон отдам, правда.
- Суки! Чего вы от меня хотите?!
- Слушай, может… эта?
И он, усмехаясь, вытащил из кармана двестипятидесятиграммовую бутылочку какого-то виски. Извиняющеся улыбнулся:
- У матери из бара взял. Я сам-то не пью.
- Спортсмен, сука… давай!
Первый стресс отпустил её, вообще, она как сникла. Как какая-то батарейка внутри села. Вырвала бутылочку, скрутила пробку, сделала пару больших глотков. Бессмысленными, остановившимися глазами посмотрела на понуро стоящего Закацкого:
- А ты сволочь… козёл! Заманил меня…
- Оля, его Голован заставил. Вместе с каким-то уголовником.
- Заставил? Хрен его кто заставит… ненавижу!
Куницын коснулся её руки – успокаивающе.
- Ну, не бузи, всё, хватит. Ярик, как только тебя привезли, сразу мне просигналил, вызвал на помощь. Ты понимаешь, что это он тебя спасает, или нет? Закурить хочешь?
- Я не курю дерьмо ваше… - зло бросила начавшая успокаиваться  Ритина. – И вообще не курю! Кожа лица портится. Ну, и чё мы делать теперь начнём?

+1

190

Городская филармония. Фестиваль. Все.
…В битком набитом зале филармонии строго по расписанию Фестиваль – начался. Сверкающая босоногая Лолита выпорхнула на сцену с радиомикрофоном в руке. Казалось, её золотые волосы отражали свет софитов; она сияла улыбкой, а голос хрустально звенел в колонках.
- Дорогие друзья! Сегодня мы начинаем это, пожалуй, самое необычный фестиваль нашего города. Первый такого рода. И надеюсь, не последний! Но, прежде, чем вы увидите на сцене наших красавиц-участниц, позволю себе представить наше жюри. Итак, председатель жюри – директор Прихребетской государственной филармонии, лауреат премии Российской Федерации в области культуры…
Юрий Степанович поднялся с первого ряда и раскланялся с залом под аплодисменты.
- …известного тележурналиста нашего города, Марфу Ипонцеву!
Марфа, непривычно побледневшая от волнения, тоже раскланялась. Затем представили высокого человека с породистым гладким лицом, одетого подчёркнуто просто, в клетчатую «ковбойскую» рубашку. Евгений Лопухов, директор управляющей компании «Китайская стена». По-русски также представили толстяка  Доминика Энно-Веденёра, чуть сократив длинный перечень его титулов. И последней оказалась та самая дама из музея университета. Она ведь послушалась Регины и избавилась в туалете от колготок, обнажив худые ступни, с длинными, и чуть не перепончатыми, как у ящерицы, пальцами; при этом туфли она держала в руках, они просто не помещались в её сумочку – и раскланиваясь, с грохотом их уронила…
Но это было ещё не всё жюри.
Лолита искала кого-то глазами у самых дверей зала. И нашла! Голосом, вибрирующим от собственной силы и торжества, ведущая провозгласила.
- И, наконец, от школы, где учатся наши участницы, в жюри будет участвовать… творческий человек, большой астер своего дела, член Союза художников России, лауреат Российского конкурса «ГРАФ-ФИКА»… Изольда Вайлидис!

В зале повисла тишина. В этой тишине всё обозначилось рельефно, оконкретилось; всё, как схваченное мёртвым твёрдым льдом, приобрело очертания и замерло – даже, казалось, сам звук. Стало хорошо заметно, как в сторону вошедшей в зал женщины повернулись телефоны «группы подсматривания».
…Изольда шла по центральному проходу. На ней было кипенно-белое платье, длинное, элегантное – тем не менее открывающее голые ноги, с ногтями, крашенными в нежный небесный перламутр; ступали они в этой тишине звучно, мягко, но заметно – невероятно, но это слышалось! – а может, и додумывалось; и прямая её спина, и спокойный взгляд чуть прищуренных глаз говорил о её настроении лучше всего. По плечам колыхались колечки её прихотливо завитых длинных волос.
Несмотря ни на что, ни на какие фото в Сети, она пришла.
Дойдя до первого ряда чётко и резко, как учила у себя дома Веру и Вику, развернулась – как на конце подиумного «языка» и коротко поклонилась залу. А он – взорвался аплодисментами.
Хлопали практически все. Особенно студенты. Наверняка среди них были и те, кто видел её совсем в другом облике…

Первой шла категория «Образ». И первый образ Лиза и Таня откатали, как говорится, на ура. Пока Лолита представляла жюри, Джебраил с Михаилом вытащили на сцену весь реквизит: стол, кресло на колёсиках, тумбочку с контейнерами для бумаг. Но в сцену Таня Касаткина внесла новый элемент: началось всё не с прихода в офис бизнес-леди. Первой прошмыгнула секретарша, покривлялась перед воображаемым зеркалом, а потом брякнулась на стул и… закинула ноги на стол, показывая круглые пяточки. Сняла трубку телефона и опять, строя умильные рожицы, начала передразнивать свою начальницу… Видно, Тане это актёрство давалось нелегко – она то краснела, то бледнела, но марку держала. Ну, а вот потом пришла хозяйка кабинета, секретарша мигом соскочила, устыдилась и смирной овечкой, на цыпочках, убежала «за кофе». Зато Лиза была в своём образе более, чем убедительна: чёрная строгая юбка подчёркивала стройность её голых ног, крахмальная кофточка – фигуру, ножку она, стоя у стола, отставляла совсем картинно. Фотограф Марк и Оля, знакомая Майбаха, работавшие у сцены, наперегонки щёлкали своими аппаратами. И, конечно, без явления посетительницы, как и мечтали, не обошлось. А когда та эффектно раскрыла на столе перед начальницей «дипломат», где лежали ровные пачки «долларов», видные даже средним рядам, зал заревел от восторга, захлопал. Уходя, посетительница разулась и демонстративно выбросила туфли в урну, чем снова сорвала волну аплодисментов.

https://i.imgur.com/eNiXj0U.jpg

В номере с «Гретой» Мария тоже отыгралась на Ленке на полную катушку. Точнее, сначала отыгрывалась вторая: на выкаченном на сцену рояле она так начала ломать несчастную партнёршу, что пару раз чуть с этого инструмента не грохнулась. В какой-то момент, когда «фотограф» ставила ей ногу в нужное положение, завопила на весь зал. А в финале Маша отомстила подруге: часть «сельтерской» воды из сифона выпустила прямо ей в лицо – деликатно при этом сняв раритетный котелок, чтобы не попортить вещь.

…Но «порвали», что называется, зал две других пары. Сначала Айгуль с Михаилом. Кирилл сделал великолепную аранжировку под тарантиновское «Убить Билла»; пальба из динамиков стояла такая, что несколько человек, зажимая уши, выскочили за двери. На сцену вынесли большой плазменный экран и там разлетались вдребезги стёкла, дырявились стены, хлестала кетчуповая «кровища». «Мадам Вонг» и её охранник вели перестрелку в кабинете, укрываясь за столом и стульями. В итоге Айгуль застрелила противника и он начал «умирать». Тут Мишка переиграл: делал это слишком долго, как-то уж совсем неправдоподобно корчась. Кто-то из первых рядов не выдержал, крикнул: «Да мочи ты его уже! Руками!».  Айгуль тогда прыгнула на парня, схватила за шею и… вроде как свернула голову.
Наблюдавшая это Регина вздохнула: она сидела рядом с Мозгалиным.
- Ох, Юрий Степанович… Будет нам за это – всем!
- Вы хотите сказать – пропаганда насилия?!
- Ещё какая!
Но директор филармонии только тихо засмеялся.
- Ага! А вот назад к нам московский театр «Артхаус» приезжал с гангстерским мюзиклом «Багси Мелоун». Чикаго тридцатых. И все роли там, гангстерские, дети исполняют!
- И что? Не попало?!
- Даже господин Ишаев был. Правда, они там кремовыми тортами кидались и стреляли кремом из пистолетов… Кстати, по виду-то тоже настоящих. Всю сцену загадили тогда, и занавес. Но ничего ведь, прокатило.
- Ну-ну. Смелый вы, Юрий Степанович.
- Так у вас учусь.

Номер Марины и Вики был менее ярким, но более романтичным. Тут Кирилл подобрал музыку из немеркнущей «бондианы». А сами девушки, как и все остальные, разыграли пантомиму под музыку, но она получилась у них очень гармоничной: тёмно-рыжая Марина и блондинка Вика были в одинаковых костюмах, представлявших собой чёрные охранницкие кителя, приталенные и без ярких нашивок, и чёрные леггинсы. На головах лихо сидели такие же чёрные пилотки с пуговкой вместо кокарды. Сначала они подходили к беломраморному столику в центре сцены, обменивались одинаковыми кожаными портфелями, потом возвращались – каждая вынимала из-за спины оружие и клала на мрамор столешницы; затем отходили, получали «шифровки», разворачивались, начинали друг друга «подозревать»… и кружили вокруг стола с оружием. Их движения были совершенно выверены, гибкие босые ступни Марины и «булочки» Вики ступали синхронно. Мозгалин засмеялся:
- Хореография великолепная… Они у нас не репетировали?
- Нет. Наша Эльза Мариенгоф сказалась больной и полдня с ними во дворе у Марины это разучивала…
- Потрясающе.

«Цыганка» Настя выступила не так ярко, как остальные, но взяла тем, что, бросив карты на стол, начала крутить такие фуэте  на сцене под музыку, что её широченные юбки превратились в мелькающее веретено; Регина подсказала – настоящие. Через Вику Бондаренко их достала у матери и сестёр Зары… Несколько смазанно выступила и «монахиня» Ира Павленко, запутавшись в своем балахоне и рухнув вместе с конторкой, у которой молилась. Зато номер с «гейшей и японцем» сорвал бурные овации. Когда Илона, с волосами, собранными в косичку, подползла к «гейше» и начала той делать массаж ступней, зал притих. Музыка поющей чаши, усиленная микрофоном, только усугубляла какую-то сакральность этого момента; Мозгалин поёжился, прошептал на ухо Регине:
- Дрожь пробирает, честно… А это как вот? Лёгкая эротика?
- Как скажете, Юрий Степанович. Нам с вами уже терять нечего.
- А научил её кто? Этому так сказать, искусству?
- Она сама научилась… - странным голосом произнесла Регина, глядя на распластанные на сцене, с переплетающимися сухожилиями, ступни своей ученицы.

Наконец, Лолита объявила последний номер номинации. Его подготовка занимала определённо больше времени, чем подготовка остальных, поэтому ведущая попросила высказаться членов жюри и, грациозно переставляя босые ноги, спустилась с микрофоном в зал. Первым дала французу. Толстяк резво вскочил и заговорил так быстро, что порой его речь напоминала то бульканье, то журчание горного ручья. Марк Рейман, отложивший фотоаппарат, переводил. Зал слушал рассказ о том, как г-н Энно-Веденнёр был в Юго-Восточной Азии и ему там делали массаж… в общем, даже Мозгалин слегка побледнел, начал тереть щёки.
- Хороший мужик… - сквозь зубы пробормотал он. – Но не соображает, что можно говорить во Франции, а что в России. Ох! Регина Петровна… Для нашего города вы с вашими девчонками – это холера.
- Вот как? Неожиданно.
- Ну да. Прививка, я имею в виду . Будем надеяться, сработает.
- В смысле, вылечимся?
- От мещанства и духовной косности не вылечиться, это крест. Но какая-то часть может хоть бы им не заболеть.

А потом занавес раздвинулся. И Вика Бондаренко с Верой Комиссаровой – в одинаковых халатиках стали выметать мусор. Для зала это было не меньшим шоком, чем полуэротический сеанс с гейшей… Кто-то сзади пискнул: «А чо, грязь настоящая?! Ба-а-алин, это ка-а-ашмар!».

+1

191

Заброшенное помещение. Ольга Ритина – Ярослав Закацкий – Руслан Куницын.
Ярослав уже нашёл какую-то старую табуретку. Сел, закурил. Глухим, виноватым голосом начал излагать план. Заодно рассказывая детали – с самого начала. Рассказывая всё честно, ни разу ебя не обеляя.
В этой каморе теплоузла, где из стен торчали частично срезанные трубы, углы были завалены хламом и остатками сгнивших деревянных ящиков, пахло ржавчиной, пылью, затхлостью. Слушая Закацкого, Ольга несколько раз ещё промывала глаза, с которых сходила припухлость; плескала на лицо, лила на себя воду. Кофточка промокла.  На голых ступнях её, стоящих на бетонном полу, высохли грязно-серые потёки…
Такая Ритина была совершенно невероятна!

Парня внимательно слушал и Руслан, подкидывавший в руках какую-то железную штуковину – жонглируя ею. Потом бросил в угол, высказал негромко:
- Хотел бы я знать, за каким фигом ему это понадобилось… а? Оля, может, ты бы ему деньги начала давать? Из благодарности… типа спонсировать.
Ритина, почти опустошившая бутылочку, гневно парировала:
- Я что, дура конченая?! Этому быдлу – деньги? За что?!
- Тогда вообще ничего не понимаю. Яр, а ты?
- Тоже.
Куницын посмотрел на часы. Хорошие, швейцарские, спортивной марки Tissot. Озабоченно обронил:
- Похоже, наш гоблин-то задерживается… Но всё равно, надо готовиться! Вдруг он сейчас заявится, а мы тут беседуем мирно.

Ритина фыркнула. Допила виски.  Шарахнула бутылку об стену, ничуть не пугаясь возможных осколков – но та не разбилась, а, кувыркаясь, отлетела вглубь комнаты. Осмотрелась: тут везде железяки.
- Только здесь, хорошо? Стул этот неудобный… И без мешка, я задыхаюсь, нафиг. Давайте, мальчики, упаковывайте меня.
И блаженно откинулась на грязную драную вату.

+1

192

Городская филармония. Фестиваль. Все.
Объявили десятиминутный антракт, перед второй частью. Мозгалин предложил Регине выпить кофе, но та вежливо отказалась и кинулась за кулисы. Там утешали рыдающую Павленко, подбадривали огорчённую своим выступлением Настю, а ещё с краю закулисья, рядом с роялем стояла Марфа Ипонцева, хмурый Михайлов-Глаз и такая же насупленная Полина Комиссарова. Она нахохлилась, даже погончики на её форме встопорщились. Регина подбежала: Марфу она уже шапочно знала, Полину – тем более.
- Ребята, что случилось? Пора бояться?
Марфа глянула на неё разными глазами – как резанула.
- Штирлиц парнишку одного из телефонной будки вытащил. Тут, рядом.
- Штирлиц? Откуда он…
- А, не важно. Это я так… называю. Знакомый мой, из ЧОПа.
- Поняла. И далее?
- К парню подошёл какой-то дядька, дал тысячу и попросил его телефона-автомата сообщить, что филармония заминирована… Не успел! - процедила журналистка.
Регина догадалась:
- О! Сорвать мероприятие! Только почему сейчас… а не раньше? Или опять вариант «испортить самый кайф»?! Это же…
- Капитолина с ним уехала! – перебила её Комиссарова. – Разбирается сейчас. Но я начальству доложила, наш сейчас для вида прибудут. А то вторая попытка будет.
А потом начальница ПДН добавила:
- И ещё из ваших… Оля Ритина пропала. Ушла и не вернулась. Охрана там с ног сбилась.
- Вот это уже плохо. Кстати… у нас тоже почему-то нет Ярослава Закацкого и Руслана Куницына. Ярослав вообще номер сорвал, а Руслан Джебраилу помогать должен был. Очень всё это странно.
Полина посмотрела куда-то вдаль, на закрытый занавес, за которым скрывался зал. Пробормотала:
- Или мне показалось, или что… Во втором ряду, слева, тухлыми яйцами пахнет. Как бы провокаций не было. Регина Петровна, вы следите! И если что, будьте готовы.
Регина посмотрела на Марфу; разноцветные глаза понимающе подмигнули.
- Понято. Разберёмся…
За занавесом раздался звонок, возвещающий об окончании антракта.

Уже отзвездили на сцене Лиза и Таня – прогремев хитом «Нас не догонят!», при этом часть самой молодой и активной публики вскочила, обнялась за плечи и подпевала; уже Настя показала свою босую рок-певицу Линду Рондштадт: парик с гладкими чёрными волосами и круглое её лицо давали стопроцентное сходство! – и спела «To Know Him Is to Love Him» сама, без фонограммы, чем совершенно поразила Мозгалина, помнившего эту певицу со времён своей молодости. Уже всё это было, и Марфа с Региной стояли в боковом проходе, напряжённо глядя на ряды.
- Вот эти двое… толсмтячки-хомячки! – негромко сказала Регина, теребя  пальцами прядь волос. – С ними ещё девчонка сидела.
- Да. Ушла, не выдержала запаха, наверное.
- Как ты думаешь, они у их где?
- В пакете, на полу. Зуб даю. Видишь, как сидят напряжённо? Ноги сдвинули.
- Да… ну? Действуем?
- А чего ждать? Ты с прохода садись, а перелезу.
И гибкая худая Марфа, которой проявить необходимую, ловкость позволял джинсовый костюм, зашла в ряд позади – там было свободное пространство; потом обезьянкой перелезла через сиденья и буквально свалилась на парней, а с другой стороны подсела Регина.
- Привет, мальчики! – весело и зло поприветствовала их журналистка. – Что, взрослых девочек любите? Побалуемся?
Парни, действительно, оба полные, рыхлые, откормленные, совершенно ошеломлённые этим нападением, что-то забубнили, а наглая Марфа обхватила одного за шею, проворковала:
- А! Что, нравится? А у тебя в штанишках ничего не хрю-му? У, ты мой сладкий! Давай проверим.
На сцене уже зажёгся достаточно яркий свет: показывали свой номер с бумажными журавликами Айгуль с Михаилом; губами женщина впилась в тугую щёку толстяка, а жёсткие худые пальцы её скользнули куда-то вниз и парень  как-то странно засипел: такой звук начинает подавать закипающий чайник, особенно из тех, которые со свистком, но до свиста дело не дошло – парнишка выкатил глаза, открыл рот.
- Хорошо тебе, малыш? – нежно спросила Марфа.
Сосед его, тоже испуганный и растерявшийся, шарахнулся в сторону, но налетел на железное плечо Регины; та улыбнулась ему с выражением Медузы Горгоны…
А ногами они работали. Что-то там, в пакете, лопалось, кололось даже сквозь полиэтилен, текло по голым ступням на пол…

Второй не выдержал. Под аккомпанемент одной из песен «Битлз» и картинки атомного взрыва на плазменном экране он рванулся с кресла, к выходу; Марфа посоветовала: «Выпусти его. Вряд ли  вернётся!», а оставшемуся, отпустив, посоветовала: «А ты сиди. И думай, что обосрался!».
Запах  тухлых яиц, конечно, начал медленно распространятся по этой части рядов. Сидевшие поближе принюхивались, озирались, некоторые начинали перебираться подальше – но мизансцена оказалась слишком сложной для понимания, никто ничего не понял…

Женщины уже выскользнули из зала в холл. Обе посмотрели на свои ступни – и журналистка заметила:
- Это, конечно, по-своему очень даже художественно… но противно. Так. В клозет, срочно!
Две пары босых ног, измаранных желтками протухших яиц, заспешили по кафелю пола, оставляя быстро сохнувшие коричнево-жёлтые следы. На бегу Регина спросила партнёршу по приключению:
- Ты за что его схватила? У него чуть глаза не вылетели…
- За яйца, за что же? За его собственные. Знаешь, с мужиками это работает.
- Ничего себе ты даёшь!
- Ну, мне-то можно. Это ты у нас учительница, с твоей стороны непедагогично.
- Да. Я бы не смогла.
- А лизаться с ним было совсем отвратно. Терпеь не могу мужиков с большой заджницей и немытыми ушами…
В новеньком, совершенно роскошном дамском туалете – гордости Фуксмана, Регина поманила пальцем журналистку, уже собиравшуюся закинуть ногу в раковину, под кран.
- Нет, не так… Вот посмотри, как наши девчонки делают.
Она села на белый бачок унитаза, опустила голые ступни в его чрево и нажала блестящую кнопку рядом. Большую. Потом холодной воды хлынул с рёвом, всё смывая.
- И ещё раз…
- Класс! – восхитилась Марфа. – Действительно, гениально.
- Девчонки так, приходя в школу, лапки моют запылённые. Говорят, так Стив Джобс делал.
- Твои девчонки – это просто смерть. Я даже поверить не могу, что с ними познакомилась.

Выйдя из туалета после этих самых водных процедур, журналистка проговорила, словно продолжая какую-то невысказанную мысль.
- А вот сейчас, похоже, начнётся самое страшное…
- Не пугай. Что начнётся? По-моему, всё такое страшное позади. Пожар, обвинение в краже, фотографии Изольды…
- Нет. Это борьба. А сейчас… после вот этого! – журналистка показала рукой, обвела пространство филармонии. – После этого триумфа… Начнётся покупка. А это выдержать сложнее, поверь мне.
- Хм. Интересная мысль…

В зале они появились, когда дело подошло к апофеозу. Когда под мелодию «I Knew You Were Trouble» Тэйлор Свифт по сцене  шли Вика Бондаренко и вера Комиссарова. Сначала в платьях, а потом… Нет, не в нижнем белье. Но в коротких юбочках и обтягивающих топах. Первые ряды, за исключением жюри, стояли. Сверкали вспышки фотоаппаратов. Регина смотрела на это каким-то затуманенным взглядом. Пробормотала:
- Да… Слушай, теперь и я понимаю, что что-то сексуальное в этом есть. Просто… не оторвать взгляд.
Марфа хихикнула. Кашляюще так, смущённо.
- В босых ногах? О-о… Ты это поздно поняла, дорогая моя. И что, уже в ужасе?
- Да нет… Просто думаю, куда это дальше пойдёт. Но вот… Вика! Это же что-то с чем-то!
- Вика в надёжных руках… То, что с ней произошло – это чудо, Регина.
- Ты к этому руку приложила? – догадалась женщина.
- Не я. Мой… хороший знакомый. Тот самый, которого я «Штирлицем» называю.
- Погоди. Он…
- Даже не думай. Регина, у нас с ним много сексуальных извращений в багаже. Но секс с малолетними в этот список не входит. И не войдёт!
- Вы сделали девочке судьбу…
- А кто-то ведь должен, верно?
Регина не ответила, да и если бы ответила – её слова утонули бы в громе хлопков в ладоши. Зал скандировал: «Сек-рет! Сек-рет!». Буйствовал. Вика и Вера застыли на краю сцены, как две богини. И обе были бледны, как мраморные статуи. Вера – потому, что с первого ряда на неё смотрела её мать, и непривычно восхищёнными, сияющими глазами – такого взгляда Вера давно не видела! В Вика… Вика потому, что она вспоминала другой зал, другую ситуацию и такой же восхищённый рёв зрителей. Ситуацию, о которой бы хотелось ей забыть, но та постоянно возвращалась.

…Лолита выдержала интригующую паузу. Встала посредине сцены, отставив ногу, развёрнуто, парадно. Объявила:
- А сейчас… настало время назвать результаты решения нашего уважаемого жюри. На сцену приглашается председатель жюри, директор государственной филармонии Прихребетска, Юрий Мозгалин.
Юрий Степанович выбирался на сцену тяжело, передвигаясь, как подбитый танк – почему-то. Взяв микрофон, начал говорить хрипло.
- …вы знаете, мне трудно даже описать это… что сегодня у нас было. Мы открыли нашу сцену не заезжим звёздам, а нашим с вами детям. И каким детям! Этим… этим потрясающим красавицам, этим творческим личностям… этим звёздочкам. И нашему жюри было просто страшно подводить итоги. Тем не менее, пришлось выделить лучших, хотя они все тут – лучшие!

https://i.imgur.com/ZzVckYg.jpg

Француз на сцену тоже рвался. Но, видимо, Мозгалин уже принял меры и его уговорил Марк Рейман: не смущать публику. Поэтому на речи директора филармонии всё и закончилось.
Третье место в номинации «Образ» получили Лиза и Таня. Обе – даже боевитая Лиза! – страшно смущались, когда их вызвали на сцену. Второе – «секретные агенты» Марина и Вика. Первая тоже не ожидала триумфа: от волнения её даже пошатывало. Наступил черёд объявления первого места… Мозгалин торжественно провозгласил:
- Первое место… за номер «Уборщицы»! Виктория Бондаренко, Вероника Комиссарова!
Снова хлопали стоя. Снова овации, затоплявшие зал, как разлившаяся по весне река. В номинации «Звезда» тоже оказались сюрпризы: первое место жюри отдало Айгуль и Михаилу. Награждая их дипломами, Мозгалин подчеркнул:
- …наша антивоенная тема воспитания обычно исчерпывается национальным праздником Великой Победы. Но эти бумажные журавлики… Я просто поражён, как они талантливо до этого додумались.
Если бы лицо Айгуль не было смуглым от природы, то все бы увидели, как девушка густо покраснела.

Второе место отдали опять Бондаренко и Комиссаровой. Они стояли на сцене, тая от счастья. Мозгалин подчеркнул: номер был блестящим, лучшим, но из политкорекктности «два первых» одним и тем же решили не присуждать. И третье место досталось «Расхитительнице гробниц». Снежана кротко улыбалась, Илона стояла, как каменная…

За кулисами наблюдавший это Джебраил хлопнул по плечу стоявшего рядом Кирилла Мозгалина:
- Э, братан! Люди говорят, ты сейчас со Снежаной мутишь?
Кирилл ощетинился, отшатнулся:
- Кто говорит! Вообще, это не твоё дело!
- Э, дарагой! Снимай тапки свои, с нами будь, да?

Кирилл всё это время ходил в лаковых узконосых штиблетах. Он же всё-таки режиссёр! Снова шарахнулся от Джебраила, ничего не сказал.
Его тоже вызвали на сцену, наградили за постановку.
А потом директор филармонии потёр лоб, крякнул. Ему принесли какую-то коробочку.
- Друзья… и есть спецпризы. Почётный член жюри, господин Доминик Энно-Веденнёр настоял на этом, и я думаю, решение правильное. Здесь мы восхищались красивыми босыми ногами участниц. Итак, медаль «Золотые ноги»!

Кто это предложил, придумал – так и осталось тайной. То ли толстый француз, то ли хитро улыбающаяся Изольда. Но золочёные медальки на цепочке одевали девушкам на щиколотку – а те грациозно ставили ступни на пьедестальчик. Первой получила такую Вика Бондаренко, вторую – Мария Лёлик, третью – Марина Вольф, четвёртую – Вера Комиссарова… Снежана, Илона и Ира Павленко. Но остальным вручили дипломы зрительских симпатий, оформленные, как юбилейные адресы: красные, с золотом.

+1

193

Заброшенное помещение. Ольга Ритина – Ярослав Закацкий – Олег Голованов – Руслан Куницын.
Голованов, действительно, опоздал. Почти на целый час. Ибо, зайдя к корешу за газовым пистолетом, застал того за выпивкой; не удержался, выжрал почти стакан водки и в таком виде пришёл на операцию. Кепка на его голове сидела криво, как вздыбленная землетрясением тектоническая плита. Рванув на себя дверь теплоузла, ввалился, грохоча разбрасываемым железом, заорал дико:
- А, ну-ка, бля-а-а! Всем стоять! Олька! Я тя спасать пришёл! Олька. А ты, гандон, чё смотришь? Где девка, чё с ней делал?!

По сценарию, Ярослав должен был оказать какое-никакое «сопротивление», но Голованов не дал ему это сделать – с ноги врезал в пах так, что у парня потемнело в глазах и он рухнул на колени. С трудом собрав всего себя в кулак, через пару секунд, пока Голованов бесновался и без толку пинал всё, что видел вокруг, производя максимальный грохот, свидетельствовавший о жестокой драке: Ритина же на топчане, в шапочке, ничего не видит! – Ярослав торпедой сорвался с места и налетев на Голованова, боднул его головой в живот. Потом навалился на обмякшее тело и стал кулаками дубасить, куда придётся, со всей силы.

Голованова ещё хуже метелили. Ему удалось увернуться от ударов, ужом выползти из-под Закацкого, лягнув ногой и разбив губу. Вскочил на ноги, дёрнул из-за пояса своё оружие, заблажил:
- Пристрелю, нах, козлина!
И тут пистолет из его руки хорошим ударом выбил появившийся Руслан.
А дальше уже было и смешно, и грустно. Голованова гоняли по помещению, как крысу, не давая выбежать или приблизиться к девушке; он орал, кидался железом, потом ему удалось выскользнуть в дверь, его догнали по мокрой, разрытой тут канавами, земле, повалили, дали ещё несколько тумаков… Выскочила Ритина с перекошенным от ярости лицом. Голованов, получивший пару ударов по почкам, и также, как он ударил Закацкого – в промежность, лежал на земле и хрипел матюки. Ритина встала над ним. Босой ногой прижала плохо стриженую, кусками выбритую голову хулигана к этой земле голой ступнёй и хрипела:
- Землю жри, падла! Жри! На кого полез?! Что ты со мной сделать хотел! Сволочь!
Слюна, чёрная глина, пузырились на губах Голованова, Ритина стала, вскрикивая, пинать его – Ярослав с Русланом еле её оттащили.

Чудовище подождало с десяток секунд, потом поднялось и буквально на четвереньках, но с необыкновенной быстротой уползло в сухие трещавшие кусты.
Они остались стоять на этой полянке, истоптанной ногами, взрыхлённой извивающимся Головановым… Ритина тяжело дышала. Отбросила с испачканного лба прядь пушистых волос. Посмотрела на Ярослава, прищурилась:
- Что? Я теперь вроде твоя должница? И твоя, Русик?
- Брось, Оля! – серьёзно ответил Куницын. – Никакая не должница. Просто прости его, дурака!
Он показал на Закацкого, потом протянул руку:
- И давай забудем, добро? Эта сволочь к тебе не сунется больше, гарантирую. Мы… мы за ним присмотрим.
Над их головами прогрохотало, словно аккомпанируя словам Руслана. Ольга кивнула, грохнуло ещё раз, раскатисто. А потом грянули первые капли дождя.

Они брели по краю разбитой грунтовки в пелене дождя и наступающих, размытых им сумерках – через базу Вторсырья уже не пройдёшь, там наверняка всё закрыто; значит, по Промышленной, мимо нового роддома и станции.
Уже от роддома можно было бы вызвать такси, но Ритина даже не заикнулась. Мокрая до нитки, как и они, она шла с разувшимися за компанию парнями, меся босыми ногами пенящуюся, кипящую грязь обочины, переходя несущиеся ручьи; волосы её намокли, спутанной гривой прилипли к белому, оправившемуся от газа, лицу.
Она шла босая и мокрая, шла по непролазной грязи – пока не достигли асфальта улицы, а потом – по нему, расплёскивая лужи.
И такая она вот – без грамма косметики, вымытая этим ливнем дочиста, была удивительная непохожа на ту, прошлую.

+1

194

Городская филармония. Фестиваль. Все.
…Мозгалин и Регина стояли под навесом крыльца, широкоугольным, большим: сейчас он помогал. На улице лил дождь, проливной; выходящие из филармонии охали, пищали, раздумывали, опрометью бросались сквозь струи к остановке, прикрывали головы сумочками и пакетами. Разуться и пойти босыми по лужам рискнули считанные единицы. Директор филармонии курил длинную сигариллу – явно из коллекции француза, наблюдал за всем этим, усмехался.
- Вот, видите… все наши усилия. Дождь-то тёплый. А они всё равно ни в какую.
- Вы же сами сказали. Косность духа непобеждаема. Кстати… вы уж простите меня за яйца! У нас с Марфой выбора не было. Боезапас надо было уничтожить на месте.
- Да ерунда… уборщицы отдраят. Было бы хуже, если бы эта гадость полетела на занавес… - рассеянно проговорил директор. – И вам тоже «кстати». Во всей этой истории ещё один момент… странный.
- Какой?
- Я ведь афиши напечатал в последний момент. Афиши, кабы вы знали, у нас согласуются с департаментом культуры мэрии. Там забуксовали. А потом бац! – звоночек в типографию: печатайте!
- От кого?
Мозгалин усмехнулся. Посмусолил в зубах окурок сигариллы. Стряхнул на мокрый бетон беловатые хлопья табака.
- Не колется, мерзавец. Уже и стращал разрывом дружбы, и коньяком грузинским совращал… не колется! Кто-то с самого верха в последний момент дал «добро». А ведь всё прикрыть могли.
- Да я догадываюсь… - вдруг невесело проговорила женщина. – Мне тут Марфа уже намекнула. Мы теперь будем, как пешки в большой игре.
- На то она и игра, и пешка… чтобы дойти до восьмой линии, да стать ферзём!
- Согласна.

https://i.imgur.com/oklLSmQ.jpg

Тюки с одеждой Изольде помог вывезти из филармонии Стас-Глаз. Марфа о чём-то долго говорила с художницей, потом оператору приказала: «Сегодня сверхурочные, бухать не вздумай!».
Родители – те, кто были с транспортом, пожелали развезти девчонок, но они наотрез отказались. Ушмыгнула домой только Айгуль, не без оснований опасавшаяся появления брата Алмаса и очередного публичного скандала. Толпились в холле, фотографировались; уже в обычной, казуальной одежде, но, тем не менее, в своих красных с золотом лентах: «Мисс Очарование», «Приз Симпатий», «Мисс Грация», «Мисс Вдохновение»… Тут кто-то позвонил Снежане и девушки, как по команде, высыпали на улицу.
Со стороны улицы Ленина к филармонии сворачивал белый «Линкольн». Из числа свадебных длинномеров, человек на пятнадцать. Дверцы распахнулись. Кто-то, в шляпе и кожаном длинном плаще, вышел с переднего сиденья, распахнул заднюю дверцу…
- Садитесь, барышни!
Но тут вдруг Мария Лёлик вперёд выскочила.
И заорала:
- А мы так пойдём! По площади! А вы за нами едьте!
Они не сразу поняли, что это ей в голову пришло – да и зачем? А потом – пришло осознание.
Лауреатки и участницы, победительницы и номинантки Фестиваля вышли под дождевые струи. Дождь поначалу вызверился, окатил их душем, как из ведра, вымочив моментально; лупя по лицам, напрочь смывая весь макияж, всю косметику – но девчонки только фыркали и смеялись, подставляя эти лица струям. Они шли, вспарывая крепкими, чистыми, босыми ногами лужи – сверкая водой на ступнях, на руках, на лицах, улыбаясь…
И дождь сломался. Он отступил. Он снял свою осаду, он отозвал мокрые войска, он разорвал эшелоны туч… Закатное солнце ударило сквозь эти разрывы, багряно-красное, уже собиравшееся исчезнуть и сделало всё вокруг парадно-бронзовым.
И они шли через площадь, шеренгой, гордые, презирая все правила дорожного движения, а белый «Линкольн» покорно катил за ними, как эскорт…
Только там, у «Космоса», они хохоча и повизгивая, набились в него и начали разъезжаться по домам.

+1


Вы здесь » dirtysoles » Общество грязных подошв » "В ногах правды нет". Повесть о босоногой свободе