События в школе. Новость.

Новость эта первой застала Лизу Галиеву и Таню Касаткину - они сидели в классе и дружно переписывали "домашку" по алгебре, как делали всегда - не давалась им эта хитрая наука. На задней парте скучала Ленка Мартель - спортсменка известная, дожидалась времени тренировки, пока пила сок и доедала столовскую булочку; ещё Алисов сидел, уткнувшись в казённый ноутбук, презентацию по истории готовил. Про Гражданскую войну...
Лиза охнула:
- Капец! Эльвира нам всем устроит...
- Чего? - испугалась тихая Таня Касаткина.
- Задницу! - резко выразилась девушка. - Построит всех... Блин! Евгений Вадимыч-то добрый, а эта, вообще злыдня... По коридору идёт - хоть прячься от неё!
Высокая, под два метра ростом, с вечно-презрительным, высокомерным лицом правильной формы, поджатыми губами, Эльвира Ильдаровна Галиуллина была известна всей школе. В частности, тем, что несколько лет назад приметила какую-то шестиклассницу, вздумавшую намазаться материной косметикой и так заявиться в школу. Лично взяла её за локоть железной своей рукой и утащила в туалет. А там умыла, да так умыла под краном с ледяной водой, что ученица вырвалась оттуда зарёванная, мокрая и почти в обмороке.
Филимонова села на парту. Повертелась, поболтала длинными ногами в чёрно-белых кедах - её излюбленной обуви, и заявила:
- А ещё вот... граффити на первом замазывать будут!
Тут даже Ленка булочкой поперхнулась, и Алисов глаза от экрана ноутбука оторвал.
- Чо? - изумилась Лиза. - Зачем?!
- Так эта, ремонт будет школы. Ей бабки в администрации дали. Выбила.
- Блин!
А Таня робко проговорила:
- Но они же... красивые! Кому мешают-то?
- Макс сказал, это этими... стеновыми панелями всё закроют. Ну, типа, как чтобы современно всё было.
- Не хочу я эти долбаные панели! - взвилась девушка. - Блин, как в офисе будет всё!
Мартель оставила сок, торопливо смела с парты крошки. Подскочила:
- Девки! Надо чо-то сделать! Давайте, пойдём, попросим, чтоб не это... ну, чтобы не...
- Ага! - зло отрубила Лиза. - У неё ты попросишь. Она тебе и переспросит, и набросит... По самые не хочу!
- Подождите... - Таня ещё не до конца понимала, что происходит. - А если мы всем классом?! И с нашей классной поговорим...
- Ты же, блин, знаешь, что у нас теперь вместо Тамарки классная - Изольда! - почти закричала Лиза. - Ей поровну всё! Статуя холодная! Тоже мне... "Изо льда"! Тьфу!
Ленка, собираясь - время уже подходило, заметила:
- Нет, ну чё-то надо. Я тогда Кристине тоже помогала рисовать. Один день. Круто же получилось... нам из-за этих граффити из второй школы все завидовали. Они тоже хотели, но им не разрешили.

Послышался щелчок - это Сергей Алисов захлопнул выключенный ноутбук. Поднялся.
- Серёга! А ты чё думаешь?!
- А я думаю... - он говорил всегда немного сонно, медленно. - Я думаю, фигня это всё. Какая разница.
- Как понять, какая разница?! Это наши рисунки!
- Да забейте вы уже... Если Эльвира решила, то так всё и будет. А я вообще не при делах.
И он, подхватив рюкзак, вышел из кабинета. Сидели они в классе литературы, и гипсовый Александр Сергеевич меланхолично смотрел на них из шкафа.
Лена Мартель, тряхнув длинными темно-каштановыми волосами, сказала:
- Девчонки, до завтра чего-нибудь придумаем, добро? Надо ещё всем рассказать...
- Расскажем! - угрюмо отозвалась Лиза.
- Вот, правильно. Я завтра Регине скажу, она же, эта... ну, типа, права знает. Как это, по обществознанию.
- Ладно...
- Ну, я побежала. Пока!
- Пока...

Девчонки остались в классе одни. Таня с переписыванием справилась первой; поэтому сейчас закрыла тетрадку, убрала в пенал ручку и подошла к приоткрытому окошку. Окна кабинета выходила на улицу 1-й Зари Октября, напротив - девятиэтажки и детский сад с цветными беседочками за забором. Пахнет горячей травой, пылью; торопится по улице белый "ПАЗик", автобус маленький, которые у них в городе и используются. Новенькие, юркие, не чета неповоротливым гробам-троллейбусам первого маршрута!
Таня вдохнула этот воздух всей грудью и произнесла задумчиво:
- Как тепло-то... А уже сентябрь! Интересно, когда холода придут?!
- Уже на следующей неделе... - рассеянно бросила подруга, дописывая. - Всё, лето кончилось. Давай, закрывай уже окно, щас пойдём домой.
- Закрою. Слушай, говорят, у нас по экологии... или информатике, новая учительница будет... Не знаешь, кто?
- Не-а. Молодая какая-то. С нашего педа.
- А-а...
Таня вздохнула почему-то и закрыла окно. Какая-то мысль у неё в голове крутилась - связанная и с этим кабинетом, и с их майским приключением, и с Максом. Но дооформиться она в ясную форму она в её голове так и не смогла; осталось только сосущее ощущение озабоченности, тревоги... Чего-то несделанного.
Окно закрылось, в кабинете теперь пахло просто - пылью.

Сергей Алисов: странные разговоры у друзей...

Сергей Алисов, тихий длинноволосый парень из "А" класса, в это самое время с того этажа, где Лиза с Таней узнали последние новости - отправился в кабинете физики, где закончил мелкий ремонт электрофорной машины: физик Тимофеев попросил, а отказать этому хорошему человеку Сергей не мог... Но, вот он всё сделал, смёл в ведро обрезки разноцветной изоляции. Хотел было идти домой, ибо планов, как обычно, было громадьё. Но, как и всегда в таких случаях, сразу же по выходу из школьной ограды - он наткнулся на друзей - из своего и параллельного класса. Между прочим, в школе сегодня их не было: да и на линейке первого сентября неделю назад, только Лопухов торчал!
«Ну конечно, Максимэ, Руслан и Джебраил», – подумал он. – «Что они там обсуждают? Лето, наверное...»

Но Макс Лопухов летом нигде не был, это он сам Сергею говорил. Сидел в городе, возможно, строил воздушные замки. Собирался зачем-то съездить в Лебедёвку, хотя так и не съездил. А вот его приятели, конечно, времени даром не теряли.

Руслан Куницын, эффектный русоволосый красавец, известный спортсмен и любимец девушек, всё лето провёл в путешествиях по стране. Он занимался бегом, плаваньем, дзюдо, а в этом году открыл для себя совсем нетривиальную вещь – шахматы. Моментально прочитав какую-то книжку советских уже времён по дороге в украинский Луганск, где у него был назначен очередной спортивный форум, он уже на следующий день в одиночку обыграл всех луганцев. Местные пенсионеры даже посетовали, что юноша пока не принадлежит к их почтенному возрасту. Такого соперника мог бы желать каждый!
А потом понеслись дни зайцами. Бег в Орле, плавание в Туле, потом пригласили на велосипед в Белгород. Оттуда в Грозный на бег, на плавание в Махачкале, там же было дзюдо, потом ещё возвращение в Грозный на дзюдо, оттуда в Красноярск – то ли плавать, то ли в шахматы. Звали даже на Камчатку, но Руслан отказался, его не устроили призовые. Да и в Прихребетск при таком плотном графике он вернулся лишь пятого сентября...

Джебраил Дудаев ездил в родной Аргун. Там активно участвовал в общественной жизни города. Был самопровозглашённым «бесплатным волонтёром», практически тимуровцем. Раздавал листовки, красил заборы, переводил через дорогу аргуновских старушек, спасал их же котят с деревьев. Даже выбирался за черту города и помогал местным чабанам водить их безбрежные отары по горам.
В итоге первую неделю нового учебного года он тоже благополучно пропустил.
— …и вообще, если хотите знать, я такое летом увидел, вы все умрёте! – услышал Сергей обрывок фразы Максима. – Вам на ваших югах такое и не снилось. Только это дело достаточно секретное. Мне и так хватило глупости попасться на самом ровном месте, и теперь об этом уже знают двое тех, кому не следовало.
— Чего это ты такое увидел? – спросил Руслан. – Уж не знаю, как, но у тебя превосходно получается нагнетать обстановку. Ты идеально вписываешься в наш город!
Сергей отошёл к ближайшей скамейке, сел на неё и начал делать вид, что опять работает с презентацией.
— Технически, кстати, это произошло в тот же день, что мы заключили наше пари. – продолжал Лопухов. – И даже через считанные часы после того, как мы расстались. Я тогда, если вы помните, вернулся за телефоном, а в том кабинете, где я его оставил, я услышал…
Тот осмотрелся по сторонам и – о ужас! – заметил следившего за ними Сергея.
— Отбой! – шепнул он. – Там Серый. Не знаю, что он там с компом делает, но на всякий случай повременю.
— Ну, ладно! – отмахнулся Джебраил. – Пошли тогда с ним побазарим, да.

Как ни в чём не бывало, ребята подошли к приятелю и заняли всё оставшееся место на этой скамейке. Максим, оказавшийся ближе всего, заметил, что Сергей смотрел какую-то серию аниме с розоволосыми девочками.
— Ой, это ж «Харуми и её парень-портье», 164-я серия! – не выдержал Максим. – Ты тоже это смотришь?
— Нет! – Сергей моментально закрыл проигрыватель, и экран заслонила строгая презентация по истории. – О, здоров! И давно вы здесь?
— Да вот примерно с того момента, как у тебя высокий парень с девочкой в комнату с зелёными дверьми вошли. – хихикнул Руслан. – Интересно, что они там делать собрались?
— А, понятия не знаю! И знать не хочу. И вообще, забейте.
Сергей с таким видом махнул рукой, как будто отдал бы свои новые белые кроссовки за то, чтобы узнать, а друзей подальше спровадить.
— Как дела? – спросил Сергей. – Что нового?
— Да так, ничего. – Руслан пожал плечами. – А ты уже с самого старта какие-то презентации делаешь?
— Да вот, делаю. Хочу Адишактову обрадовать. Рассказать про роль Юденича в Гражданской войне.
— Адишактова – да, хороший учитель будет. – одобрил Джебраил. – Такую бы к нам в Аргун – научила бы всех истории, да.
— Слушай, ты же задержался, да? – спросил тут Максим. – Девчонки ничего про нас не говорили? А то ты же знаешь, какие они сплетницы.
— Да нет, не говорили, наверное. – ответил тот. – А может, и говорили, я не слушал.

Сергей изо всех сил зевнул, намекая, что бесполезный разговор его адски утомляет.
— А, говорили что-то про мазню на первом этаже. Ну, граффити. – вспомнил тут он. – Вроде убирать будут. А ещё Евгений Вадимыч с инсультом в больнице валяется. Это Филимонова сказала. А заместо него Злыдня будет.
— Да ладно? – удивился Руслан, пропустив новость о болезни директора. – Это же мировая достопримечательность! Да что там мировая, прихребетская! Её же наши нарисовали, без единого гвоздя. И такое уберут?
— А как по мне, пусть хоть всё уберут. Я в школу хожу не на мазню смотреть. – Сергей вновь зевнул. – Ой, ладно, время позднее, пойду я. Бывайте!

Приятели разошлись буквально в три разные стороны: Максим пошёл в сторону Станционной, он жил в крайнем доме у Барахолки - и можно было, конечно, сесть на 1-й троллейбус, но, как нормальный прихребетец, предпочитал передвигаться по своему неширокому городку пешком...
Джебраил отправился в сторону общаг  Пединститута: там его подтягивала по английскому старенькая преподавательница. Злые языки, правда, говорили, что потомок горцев удачно сочетает занятие английским с ухаживаниями за местными студентками, падкими на его кавказскую красоту, но это мало ли что говорят, да? Руслан Куницын пошёл к стадиону "Юность", новому: там у него очередная тренировка.
А Сергею Алисову и идти-то было нечего - пройти сто метров до панельной пятиэтажки, последней, несущей вахту на узеньком Снежном проезде, упиравшемся в Детский, так уж их назвали.

Вернувшись к себе домой, Максим Лопухов вяло пожевал резиновую магазинскую котлету, купленную его матерью тут же, в "барахольном" супермаркете, где торговали самой неприхотливой едой - как правило, полуфабрикатами быстрого приготовления; разогретую и поставленную потом в холодильник; не доел, половину выкинул в мусорное ведро...
А потом решил сделать вторую запись в дневнике.
Да, посмотрев 114 серий того аниме, которое, как оказалось, смотрит и Алисов, Максим решил завести дневник для отвода мыслей и души. И долгое время – ещё с весны – там была всего одна запись, посвящённая приключениям юноши в пустой школе с хулиганившими там Лизой и Таней. А теперь самое время было написать и вторую.
«Дорогой дневник!» — начал юноша, аккуратно поставив дату. – «У нас происходит что-то странное, причём эти странности наслаиваются одна на другую. Во-первых, к нам вернулась Филимонова. Ты, дорогой дневник, вряд ли знаешь, кто это, но на самом деле это самая красивая и милая девочка в нашем городе. И она говорила, что навсегда уезжает в Лебедёвку. А теперь вернулась. И одевается как-то тускло, совсем не в своём стиле. Кеды вот эти напялила… ну не идут они ей! Как, впрочем, и никому. Лично я считаю, что все девочки должны ходить…»

Прервавшись на перемену чёрного кенийского чая, юноша продолжил.
«Так, стоп, дневник, про своё увлечение стопами я тебе потом расскажу. Это тема для отдельного видеоролика. А пока слушай вторую странность. У нас куда-то делся наш Евгений Вадимыч, долгих лет ему жизни. Филимонова где-то разнюхала, что он в больнице с инсультом. А ведь это не какая-нибудь простуда! Отец вот после этого так и не оправился. А пока, чтобы всо было в протоколе, вместо него Злыдню назначили. Ну, Ильдаровну. И уж поверь, это ничего хорошего явно не сулит!
Третья странность связана с граффити. Его собираются убрать. Я слышал, панельками закроют, а Филимонова подтвердила, что мы слышали про одно и то же граффити. Мы же серьёзная организация, а не какая-нить контора! Хотя на самом деле, если честно, мне оно нравится. Я бы отдал всю свою фотоколлекцию, ну, половину, чтобы его оставили! Но это, как говорится, не нам решать.
И наконец, самое странное за день. Серый смотрит Харуми и её парня-портье!»

Отредактировано Admiral (2023-11-10 21:07:06)

В учительской, конечно, тоже проходило "методобъединение". И другое, не совсем гуманитариев. Точнее, просто вольная сходка тех, кто просто не успевал встретиться в столовой из-за плотного графика занятий. Пусть и не так пышно, как в столовой – там оставшиеся педагоги торопливо доедали свои обеды, в большинстве своём позабытые в плотном графике. А вот в тут, на втором этаже, можно было освободить два сдвинутых вместе стола, у окна; поставить кипятиться зелёненький электрочайник, а из шкафа с папками - планы уроков, методическая литература и прочая ерунда! - достать чайный набор, подаренный когда-то школе делегацией из китайского Шэньяна,  занесённой сюда на волне перестроечных международных связей... И вволю попить чаю. Большая часть собиравшихся тут любила такой же, как и чайный прибор из нефрита - китайский зелёный.
Быстрее всех справился с первой сменой зелёного чая Николай Николаевич Тимофеев, коренной прихребетец, лучший из своего выпуска по преподаванию физики. Из-за нехватки кадров и вечного оптимизма ему дали ещё и астрономию, и он тому только обрадовался. Был он едва ли не самым молодым учителем в школе; с лёгкой руки директора-либерала ходил вечно в изрядно потёртых джинсах, толстовках, свитерах - по зиме, не признавал ни пиджаков, ни галстуков. А на голове его вились беспорядочно разбросанные пряди каштановых волос, косой чёлкой падавшие на лоб - и когда замдиректора по воспитательной работе выговаривала старшеклассникам про "неопрятный внешний вид", самые наглые уверенно кивали на Тимофеева - а он тогда чо?!
— Значится, задвигались изменения в высшей власти! – изрёк он, обновляя чай в своей немытой чашке, не из китайского набора, а неприкосновенно-личной. – Ну что ж, посмотрим, как оно – душевно или не очень. Софочка, вы что думаете?

Софья Галаган, заведовавшая несколькими начальными классами, спустилась с небес на землю. Она была высокой, томной и жгучей брюнеткой с большими карими глазами, в которых могла утонуть, казалось, и вся эта школа, и весь город; по школе передвигалась павой, часто задумывалась о чём-то и замирала чуть ли не посреди коридора. Малыши очень любили эту её особенность: тотчас начинали водить вокруг неё хоровод, как вокруг новогодней елки и пищать: "Проснися, царевна! Проснися!". Вот и сейчас она также вышла из отстранённой задумчивости.
— Что вы сказали, Николай?
— Я говорю, власть пала, не устояв перед болезнью. – подчеркнул Тимофеев. – Теперь вот госпожа Эльвира покамест старшой побудет.
— Да-а? – переспросила Софья. – Ну что ж, посмотрим.
— Знаете, коллеги, а я "за"! – добавила Людмила Туракина, учитель химии. – Если бы меня спросили, то Евгению Вадимовичу давно уже пора на пенсию. При всём уважении к почтенным его сединам, слишком уж он себя изводит. Директором ведь быть, это столько ответственности! Так ведь, Светочка?
Светлана Николаевна, секретарь директора - тонкая, трепетная блондиночка с мечтательным личиком и светло-серыми, льдистыми, прозрачными глазами, рассеянно кивнула. Она была занята чтением женского журнала и, как и обычно, в беседе коллег участвовала весьма неохотно.
— Вот его кондрашка и хватила. – заключила Людмила. – Вполне закономерный исход, как я считаю.

Туракину в школе слегка побаивались. Невысокая, жгуче-черноволосая, с пронзительным взглядом серо-синих глаз, она была похожа и на цыганку, и на уроженку жаркой Индии, и на дочь казахской степи. А характер был - железо; говорят, даже двухметровый верзила и хулиган, неисправимый матершинник Голованов предпочитал не сталкиваться с Туракиной в коридоре, а завидев её, идущую изящной походкой маленьких ступней навстречу, стремительно прятался в мужской сортир.
Женщина во время чаепития всё время поглядывала на скромные наручные часики с белым циферблатом: жила она в комнате общежития Химзавода - с которого и пришла в школу! - на Станционной, с мамой, уже пять лет страдавшей диабетом и ожирением. За ней надо было ухаживать...
На её слова немедленно отреагировала сидящая рядом крашеная блондинка в роговых очках - Эльза Теодоровна Миллер, тоже нагонявшая нешуточный страх на учеников, особенно у тех, кто впервые в седьмом классе сталкивался с таким ужасом, как алгебра; лицо красивое, но жёсткое, губы резкие, светло-карие глаза - жгут... Жила она с мужем, экономистом из аппарата мэрии, в девятиэтажке за драмтеатром, и, по слухам, несмотря на свою "сухую" учительскую специальность, была там завсегдатаем.
Сейчас она сняла свои очки в тяжёлой оправе и потёрла переносицу
— Можно подумать, фрау Люда, что вы совсем его не уважаете! – с лёгким раздражением сказала Эльза. – Он, между прочим, вас нанял на работу, когда у вас был трудный период, помните? Вы же горе мыкали на этом хим-чудовище, и под сокращение попадали...
— Госпожа Эльза, не порите чушь! – возмутилась Людмила.
Учителя не удержались от смеха. Такой наглой экспроприации чужих фирменных фраз они ещё не видели.
— В смысле… Я считаю, что всего должно быть в меру... – добавила Туракина, смягчая свой выпад. – Вот... Николай, а вы-то что думаете? Для вас, как одного из немногих мужчин в коллективе, это интересный момент.
— Подловили, подловили, Людмила Абрамовна, – подмигнул Тимофеев, приступая к последнему бутерброду. – Что уж тут, поперву, конечно, тяжеловато будет. А там как знать, может, Вадимыч наш поправится скоренько да вернётся! Будем с ним опять на реку ходить, щучонков таскать.
— Всё бы вам щучонков таскать! – возмутилась Миллер. – Ежели хотите знать, вам скоро придётся кое-что другое таскать.
— Это что же?
— Цемент с панелями. Мне мой муж говорил, будто бы у нас в школе ремонт будет капитальный. Он уже получил задачу его рассчитать. А рабочие... ну, все понимают, откуда эти рабочие будут и как они у нас поработают.
Туракина закивала:
- Да, да, это точно! Два года назад тоже ведь ремонт был, а мусор строительный как свалили на заднем дворе, стаскали туда, так он там и лежит! И сейчас, при новом ремонте...
— Да-а? – снова проснулась Галаган. – А зачем ремонт? Стены вроде стоят, не падают. Двери почти не скрипят.
— А затем, милочка, что осовремениваться надо. Особенно меня жутко возбуждает эта картина на первом этаже, которую ученики нарисовали. Это просто какой-то дисгешмакт! Надеюсь, её оттуда уберут.
— Этот дисгешмакт, фрау Эльза, называется граффити. – поправил её Тимофеев. – И между прочим, у молодёжи сейчас это очень душевно заходит.
— А вот не порите чушь, герр Николай!
Наконец эта фраза вернулась к своей обладательнице.
— Молодёжь должна здесь постигать науки! Между прочим, и ваши тоже. – Миллер протёрла очки и вооружилась ими вновь. – Что это за школа, которая не даёт науки?
— Я с вами совершенно согласен. Тем более, не в обиду сказано другим, наши с вами науки важнее прочих. – физик на всякий случай осмотрелся по сторонам – не ополчился ли на него кто за такое. – Но молодёжь – это… как бы вам сказать? Вот Людмила Абрамовна хорошо сказала – всего должно быть в меру. В меру наук, и в меру художеств.
— Для художеств есть студии, которыми нужно заниматься вне занятий. – Эльза махом выпила свой чай. – Auf Wiedersehen!

Преподаватели стали постепенно расходиться. Последним ушёл Николай Николаевич, который зашёл свой класс, опробовал электрофорную машину, довольно поцокал языком; потом ещё раз проверил все электроприборы и на выходе аккуратно расписался в журнале пожарной безопасности.

Чиновники: главное, чтобы Фриде захотелось!

В то время, когда Лиза и Таня уже вернулись домой и добросовестно делали презентацию по истории – тоже ещё одна головная боль! – а Марфа Ипонцева плюхнулась в ванну в своей двухкомнатной на третьем этаже, в актовом зале городской администрации, занимавшей верхний этаж горсовета, заканчивалось очередное собрание, посвящённое грядущим выборам главы. Называлось оно «отчётно-выборным», хотя если кого и выбрали, то только членов Избиркома, и то формально, уже давно утверждённых. Практически одних и тех же; а отчитывались только по степени своей вовлечённости в это милое дело. С трибуны, отделанной коричневатым шпоном, звучало:
- …за последний год, товарищи, наш Прихребетск, не побоюсь сказать, получил новый импульс развития. Вы уже все знаете, что в этом году были серьёзно увеличены, благодаря нашим депутатам, бюджетные ассигнование на здравоохранение и народное образование. Это миллионы рублей. И они да! – и в моё медучреждение придут, мы уже заказываем новую аппаратуру для диагностики. А все наши три школы ждёт очень, очень современный ремонт! Я не исключаю, что в них появятся. Наконец, душевые для детей… А вот в школе номер два. Возможно, даже бассейн. Правда, там возникли проблемы с окончанием ремонта… подрядчик не справился…
Докладчица бросила взгляд в сторону президиума, получила одобрительный кивок – и с энтузиазмом продолжила:
- Но, как нас заверила Фрида Яковлевна, эту проблему решим, обязательно решим уже в этом квартале! И всё-таки, товарищи, о чём я хотела сказать в заключение своего выступления. Это о здоровье. Как депутат городского совета и заслуженный врач РФ, я вам заявляю: всё-таки для здоровья, в том числе здоровья детей и юношества. В нашем городе делается мало! Очень мало!
Антонина Петровна Гвоздева, потряхивая чёрными локонами, облегавшими её широкое, мясистое лицо, метала в зал слова, как пролетариат – свои булыжники. Прицельно. И чётко. Она-то знала, о чём говорит. И куда бить!

- В первую очередь – крайне недостаточно, в том числе и школах, ведётся пропаганда здорового образа жизни. А ведь это базис, товарищи! Школьников захлестнула волна этой отравы… электронные сигареты, я не помню, как это называется. «Парят» буквально все! А это, между прочим, одна из форм подростковой наркомании!  По данным нашего ГУВД, в магазине «Флакон» до сих пор алкоголесодержащие тоники продают несовершеннолетним… но это вообще, исключая более катастрофические случаи. А наши стадионы? Они простаивают, товарищи! А почему бы нам не взять на вооружение парады физкультурников! Да! Как в тридцатые годы?! Что в этом плохого? Девушки и юноши, красивые, молодые, в белых футболках! Чтобы тело и душа были молоды! Но нет – наши стадионы – особенно «Юность», товарищи, отдан на откуп разнообразным секциям, которые просто зарабатывают деньги! И вернусь напоследок к школам. Здоровье начинается с детского сада и школы. А в последних наши позиции ослаблены. Недостаточно соблюдаем гигиену, санитарию. В спортивных залах – грязь! Я извиняюсь, товарищи, но наша городская СЭС вообще ворон, простите, не ловит!

Кто-то из зала, сочно засмеявшись, поправил: «…мышей», но Антонина Петровна не обратила внимания на этого умника. Рубанула воздух крепкой рукой в кремовой платье:
- Надо браться за ум! За здоровье! Надо поднимать его в Прихребетске! Здоровая молодёжь – это наше с вами будущее. А мы рискуем без него остаться.
Собравшиеся в этом старомодном, дышащим советскими временами, зале – в задней части его торчала бетонная тумба для снятого лет пятнадцать назад гипсового Ильича! – обшитом по стенам деревом «под морёный дуб», зааплодировали. Не столько в качестве согласия со сказанным ораторшей, сколько в предчувствии неминуемого конца утомительного и достаточно нудного сборища, шедшего уже третий час. Главврач горбольницы Дарья Гвоздева была в списке выступающих последней… Люди в зале били в потные ладоши, улыбались, а темноволосая женщина в президиуме – та самая, на кого посмотрела Гвоздева во время выступления и кого она назвала «Фридой Яковлевной», внимательно разглядывала буквально каждого хлопавшего. И тоже не потому, что проверяла их искренность. По одной ей только заметным деталям мимики, по трудночитаемым гримасам, наконец, даже по выражению глаз она сейчас составляла себе точную картину грядущей шахматной партии на выборах. Партии, которую ей предстоит сыграть.
Она была очень опытна. Безупречно-элегантная, в тёмном брючном костюме и тёмно-серой кофточке с газовым шарфом, с серёжками, поблёскивающими неброскими, но очень, очень дорогими бриллиантами; с золотой перевязочкой настоящих «Картье» на левом запястье, она казалась тут статс-дамой в Императорской опере – среди общего чиновничьего плебса с небрежно завязанными галстуками.
У неё было чуть широковатое породистое лицо; породистое – именно породистое, безупречно-правильное, вышколенное и вымуштрованное каждой своей чёрточкой – от длинных пушистых ресниц над холодными светло-серыми глазами до аккуратной складки тонких губ; чуть широковатое, чем нужно, в скулах, но с высоким лбом, слегка прикрытом чёлкой чёрных волос. С такими лицами редко рождаются, скорее, их делают упорным трудом и тренировкой. Фрида Яковлевна Тарасова была – из этих. Никто бы не мог представить себя сорок лет назад, что пятилетняя дочка Фаины Абрамовны Альпенштерн, которую не выпустили в Израиль под каким-то надуманным предлогом, сойдёт с ума и умрёт в кемеровской «психушке»; что её дочь, пройдя все круги ада – буквально, от поломойки в гостинице до вокзальной проститутки, превратится в такого чёрного лебедя. Многие бы дорого бы дали за то, чтобы узнать, как это удалось – но мало кто мог это узнать; свои тайны заместитель мэра Прихребетска по молодёжной политике, Фрида Тарасова хранила очень, очень хорошо. В сундуке – утка, в той утке – яйцо, в том яйце – игла, а в ней… смерть Кощеева!

Лысоватый и суетливый управделами Осипенко поднялся со своего места, гнусавя:
- Товарищи дорогие, прошу не расходиться! Сейчас Фрида Яковлевна нам кратенько обскажет по регламенту наших дальнейших встреч… Прошу!
Но служивый люд уже потянулся из зала. Главное сделано. Своё отсидели-отслушали. Спускаясь вниз по центральной лестнице, облицованной с натужной парадностью серо-дымчатым мрамором, два мелких клерка из какого-то «орготдела» беседовали:
- И чё? Как ты думаешь, Тарасова Акимыча свалит?
- Без вопросов, свалит. Видел Гвоздеву?
- Ну. Баба резкая.
- Ты чё… Это её «торпеда». Депутат Горсовета, ЗОЖевка отмороженная, чемпион республиканский по лыжам. В прорубь окунается. Картинка!
- Думаешь, за ней пойдут?!
- А то! Вся горбольница, все эти бабки полоумные, пенсионерки из поликлиник… Затопчут! – собеседник щёлкнул пальцами. – Фриде только теперь громкое дело нужно. Для пиара.
- Ну. Где ж взять…
- Хе. Главное, чтобы Фриде хотелось… а дело найдётся. Слушай, пошли в «Садко» по пивасику накатим, а то совсем уже запарились сегодня.
Серые квадратные колонны покорно слушали эти аппаратные откровения. За своё долгое существование они слышали и не такое…

ГЛАВА ПЕРВАЯ. РУКИ ПРОЧЬ ОТ НАШЕГО ТВОРЧЕСТВА!
Девчонки устраивают "пиар", а директриса испытывает очень сильное потрясение...

Ученики: манифест созрел!

Лиза Галиева думала о том, что им теперь делать, всю ночь. Сначала хотела к отцу обратиться: всё-таки юрист, подскажет. Но того задержали на работе, потом он пошёл на какие-то важные переговоры и полусонная девушка уже не чувствовала достаточных сил для столь важной беседы. Да и она придумала уже… Перед сном, переодевшись в пижамку, покрутилась перед зеркалом. А что? Стройная фигурка, тёмно-каштановые длинные волосы, обалденные ресницы. Модельный навык за плечами. Прокатит!
Наутро первой должна была быть литература, но поставили информатику, неведомую, сне виданной никем учительницей. А она то ли опоздала конкретно, то ли вообще не пришла. Класс посидел минут пятнадцать. Потом разберёмся. Естественно: после первого урока в столовке завтрак – запеканка. Первым ещё горячая достаётся, с корочкой, а другим – со дна котла или вообще из второго, хавай, что дают, полухолодное. Вот и разбредаются по первому этажу, караулят: кто у туалетов «началки» караулит, кто на лестнице трётся, кто у поста охраны болтается…

Но у Лизы были в этот день заботы поважнее, чем горячая запеканка. Она утащила Татьяну к тем самым граффити на первом, и. тыча в них пальцем, коротко объяснила свой замысел. Таня испугалась:
- И что? Мы вот так, с плакатами… И потом в Интернет!
- Да! Чтобы все видели! Отреагируют!
- Погоди… А обязательно, чтобы мы…
Лиза резко кивнула. Аж зубы клацнули. Стиснула подругу за локоть:
- А ты помнишь, как мы по школе… Как это было?! Как все об этом говорили? Как фоточки максовы клянчили?! Вот! Это будет круто.
- Круто?
- Да! Это будет пиар! – твёрдо заявила девушка.
- А чё это такое?
- Фиг его знает. Но папа говорит, это дико действует. Так! Давай подумаем, кого взять. Ты-то в теме?!
Таня колебалась. Лиза хмыкнула:
- Ну, па-а-анятно. Опять стыд заел.
- Нет! – Таня гневно вскинулась. – Нет! Я буду.
- Супер! Ленка Мартель наверняка тоже будет. Она за любой кипеш, кроме голодовки… - прыснула Лиза. – Хотя сама голодает. Да ладно, фигня. Кто ещё?
- Я Зинку Плакидину приглашу… - робко сказала Таня. – Она вроде тоже… фотографироваться любит! Она что-то говорила.
- Отлично. Уже четверо.
- А надо?
- Ну-у… человек шесть. И чтоб, кто снимает. Может, твоего Макса?!
- А почему «моего»? – оскорбилась Таня.
- Ладно, мать, это я так… к слову. Во! Я Снежанку Бойко приглашу. Она тоже… идейная. А ты, знаешь, с Викой Бондаренко поговори.
- Да ну. Ты чё…
- Почему?
- Да она… - Таня печально усмехнулась. – Она даже селфи не делает! Она вообще считает, что она уродина!
- Ну, и дура… Нормальная девка. Не. Поговори.
- Хорошо.
В этот момент мимо прошествовала Изольда. Как обычно, в чём-то струящемся-белом, облегавшем её тонкую гибкую фигуру. В золотистых босоножках. Чёрные глаза заметили девушек:
- О! Галиева, Касаткина! Почему не на уроке?!
- Изольда Марковна! Информатичка не пришла! Гуляем…
- Не «информатичка»… - нравоучительно поправила женщина. – А учитель информатики. Это чрезвычайно. Вообще… Хорошо.
Она собралась продолжить путь, со своей картонной папочкой с эскизами, но тут вдруг Лиза Галиева решилась. Она почти путь учительнице загородила:
- Изольда Марковна! А вам эти граффити нравятся? Самой?

Учительница ИЗО нахмурилась. Её тонкому лицу с изгибистыми бровями это выражение шло, как быку – макияж. Проговорила рассеянно:
- Странно… Вы о чём, девушки?
- А их стереть хотят!
- Кто?!
- Не знаю! Но говорят, сотрут.
- Глупости всё это… Ничего такого не слышала. Да, сегодня сдача зачёта по рисунку кисти руки, пожалуйста, приготовьтесь… Я требую академичности.
И она ушла, покачивая лёгким станом. Лиза посмотрела вслед, фыркнула:
- Ну, да. Кисть руки. А знаешь, что она позировать ездит в Педучилище?
- Зачем?!
- Ну, ты даёшь! Там худграф. Художники рисуют.
- Её рисуют?
- А кого? И вот она позирует…
По коридору накатывался громогласный ор. Откуда-то сверху. Слышалось: «Ково на лестнице шляетися? Кому стоим? А ну, марш отсюдова! Расселися, как голуби на цыпочках! Я кому говорю, встала, пошла пешком!».
- О-о… Тарабука! – охнула Лиза. – Рвём отсюда… Щас она нас накроет.
От хриплого, изрядно прокуренного голоса даже вековые пальмы, и без того уныло сохшие в кадках, казалось, скукоживались. Ученики, что помельче, сыпались с лестницы горохом. Завхоз Зоя Власьевна Тарабуко был притчей во языцех и голиафом школы.

Бочка на коротких ножках, с облепленным чёрным ворсом волос маленькой головой – как ёршик для чистки унитаза туда наклеили! – она, говорят, уже два раза была замужем и двух своих прошлых мужей благополучно посадила в места не столь отдалённые. Третий работал сантехником, мастер на все руки и покуда Зоя Власьевна его берегла. Жила она, говорят, на самой окраине, у самой провонявшей мазутом железнодорожной насыпи; тут, в микрорайоне "Колёса", дымили трубы ТЭЦ, заливая небо серо-чёрным дымом. Гремела стройка нового цеха Химзавода, протянулись нити ЛЭП… И сверкало стеклом здание нового роддома. Ещё говорили, что в ограде дома Зои – два волкодава. Которые разгрызают до косточек непрошеных гостей, а она кормит их этим мясом. Но это, уже, наверное, относилось к области досужих легенд.
Но от завхозихи надо было спасаться. И девчонки бросились к спасительной столовой.

На переговоры с заинтересованными сторонами ушёл весь день. Масла подлила в огонь Екатерина Громило, задав на литературе первый и невинный вопрос: а что вы, дамы и господа, прочитали за это лето? Класс тугодумно молчал, а Лиза осмелилась:
- Я… «Унесённые ветром» прочитала. Маргарет Митчелл.
- Хорошее чтение для девушки твоих лет… - одобрила Екатерина. – История семьи американского Юга.
Половина класса до сих пор глядела на учительницу с ужасом: как так?! Остричь волосы почти что под причёску новобранца и ещё их обелить?! Ненормальная…
- Понравилось? – поинтересовалась учительница.
- Да… Там такая любовь и чувства!
- Чувства? – Екатерина слегка усмехнулась; вышла из-за стола, к окну отошла, застыла там изваянием – чёрное носила, тоже какое-то всё безразмерное и тоже струящееся, как у Изольды. – У неё в молодости было сорок предложений руки и сердца. Все отвергла. Вышла за бунтаря Баррена Апшоу. Её  бабушка бросила её фото в камин и заявила: у меня больше нет внучки.
- Не фигассе…
- Да. А они долго вместе жили?
- Нет… - женщина обернулась и посмотрела на класс с доброй улыбкой; вокруг её больших глаз паутинками бегали морщинки. – Баррен начал пить и бить жену. Однажды избил при всех… Она добилась развода и занялась журналистикой. Кстати, она в то время даже спала с пистолетом. Средний Запад, девушки. Надо уметь постоять за себя.

Эта история, возможно, запала в головы многих, но в очень немногих вызвала какое-то действие. Первой к Лизе подошла Снежана. Тонкая, худая, чернявенькая. Большеглазая, она прямо заявила:
- Девки, вы просто супер придумали! Я в теме! Плакаты помогу нарисовать!
Потом в женском туалете Таню поймала Вика Бондаренко. У неё было правильной формы лицо, хорошие волосы, чёрные и длинные. Светло-серые жёсткие глаза упёрлись в Таню:
- Чо задумали, колись?
Татьяна, запинаясь, кратко рассказала замысел. И была уверена: Вика откажется. Отца нет. Мать – уборщица. Моет общаги и ГОВД; и живут в развалюхе у Барахолки, в протараканенных этих домах. Но девушка только уточнила:
- А эта… короче! Ходить надо модельно надо учиться? Как Лизка?
- Да нет! Как пройдёшь, так и будет!
- Замётано! – резко бросила Вика. – Я в теме.
Но вот затем начались сюрпризы. Подошла тонкая, черноволосая, звонкая, как струна, Айгуль Бакбаева. Эта высокая изящная казашка пришла в их «А» класс совсем недавно, из той, закрытой на ремонт школы; ещё не освоилась, стеснялась и помалкивала. Смуглое миндалевидное лицо, горячие тёмно-карие глаза. Из всех сошлась только с Ленкой Мартель – может. Потому, что ходили на одну секцию лёгкой атлетики и бега… Смотря вбок, эта восточная красавица  спросила:
- Я тут знаю… А мне с вами можно?
- Конечно! – Таня аж покраснела от напряжения, и соврала. – Мы тебя и планировали!
- Спасибо. Но я только по-модельному не умею ходить…
- Да Ладно! Просто так! Короче, после шестого… Нет! После полдника!
- Хорошо.

Казалось бы, дело в шляпе: пять человек – это более, чем достаточно. Но Лиза не знала изречения древних: если тайну знают двое – её знают всё. За короткий день известие о предприятии облетело почти всю школу, и хотя не выплеснулось за пределы «заинтересованных» кругов, и, главное, не достигло учительских ушей – но породило некие движения. В том числе и соседнем «Б» классе, в котором оставались многие, плоть от плоти свои, с которыми – почти с пары первого…
Среди "ашек" были две королевы – шатенка Оля Ритина с роскошными, до плеч спадающими каштановой волной, волосами. И яркая натуральная блондинка Вика Болотникова: свои волосы она мелировала, придав им кое-где тёмную рыжину, и они были гораздо более короткие. И, хотя держалась она с тем же вальяжным достоинством, что и Ритина, в этих ярко-карих глазах не было ольгиной высокомерности, они всегда светились лукавым смехом, приветливостью… Вот эта сногсшибательная девушка и нашла Лизу в самом конце шестого урока, нашла у гардероба, цепко взяла холёной ручкой с безупречным маникюром длинных ногтей и мягко отвела в «началку».
- Слушай… - бархатным голосом проговорила она, поправляя волосы. – А почему вы меня не пригласили?
Уточнять, куда должны были пригласить и зачем, даже не требовалось. Лиза слегка опешила. Об этой звезде гламура она, действительно, поначалу не думала.
- А? А, это… Ой! Прости! А ты, правда, что ли, хочешь?!
- Да, - спокойно подтвердила девушка. – Хочу.
- Но тебе придётся… - и Лиза, понизив голос до шёпота, изложила некие условия мероприятия, которые обязательно были бы должны смутить хорошенькую, безупречно одетую, блондинку из «Б». Та засмеялась – негромко, звонко и чисто; мимо них как раз шествовала стайка малышей в сопровождении учительницы начальных классов, поэтому Вика тоже голос понизила, да и вообще что-то такое Лизе на ухо прошептала. Галиева ахнула:
- Что-о? Правда сможешь?! Прям голыми ногами?! Не фига себе!
- Да…
- Ладно! После полдника собираемся у спортзала.

Завершающим аккордом было явление Марины Вольф. Эта ученица тоже появилась в их классе первого сентября; всех их, вырванных в выпускном классе из стен родной школы, разбросанных по новым классам, за глаза называли «жертвами ремонта». Марина, высокая, хорошо сложенная, с тёмно-русыми волосами, тоже держалась  в сторонке от всего, прочно вписалась в состав «середнячков» - и по учёбе, и по поведению. Была тихой, слегка близорукой, но очки принципиально не носила – не хотела, поэтому постоянно прищуривала внимательные карие глаза. Говорили, что мать у неё -  очень крутая и строгая судья, гроза всех хулиганов и алкоголиков, отца нет. А жила Марина вроде как в самом конце Чёртового угла, у линии железной дороги, в частном доме: принципиальная мать в своё время отказалась от пятикомнатной в центре, предложенной мэром. Кроме того, вроде как дзю-до в секции занималась…
Вот и сейчас, оказавшись с Лизой в женском туалете, у умывальника рядом, моя руки после столовой с её липкой от сахара выпечкой, скосила глаза и негромко сказала, вроде бы и не спрашивая ни о чём Лизу:
- Хм. А плакаты вы на чём рисовать будете?!
Девушка поняла: всё знает. Ну, конечно, через Ленку! Подруги… отмахнулась:
- Да я заскочу в учительскую… Там принтер. Быстро настучу на компе и распечатаю.
Марина фыркнула, сдувая со лба упрямую чёлку. Заметила сурово:
- Палево! Точно кто-нибудь из учителей увидит… Начнётся – а что за листовки, кому, для чего?!
Лиза снова, как в случае с Болотниковой, растерялась. Не замечая, что льёт на свои новые джинсы воду с рук, замерла:
- А как тогда?!
- У Изольды в кабинете надо на кусках ватмана тушью написать. Кисточкой! Чёрной… От руки!
- Но, блин… - Лиза соображала. – А ключ?!
Девушка снова фыркнула: не издевательски, но снисходительно.
- Ты забыла, что я сегодня дежурная? Ключ у меня! Изольде надо цветы полить, а она неуклюжая, вечно мимо горшков льёт, грязь разводит.
Лиза только благодарно кивнула.
Их уже восемь человек, с Мариной. Вот это сила!
Оставался один вопрос: кто будет всё это снимать?

Лиза думала недолго. В конце концов, ну кто их там, в начале лета, тайком фотографировал?! И кто с этим человеком общался потом?
Девушка набрала номер подруги:
- Танюх! Тут с Максом надо по одному делу перетрещать...

Отредактировано Admiral (2023-11-12 14:14:01)

События в школе: фитиль подожжён...

И был уже следующий день после разговора Тани и Макса, и всё шло своим чередом. Школа утихомиривалась. Прошлась мамаевой ордой по столовой "началка", поглотившая полдник, раскидала пластиковые стаканчики мимо мусорной урны, как попало, засыпала всю столовую обёртками от выдаваемых «печенек», крошками. Быстро почаёвничали в учительском кафетерии Екатерина Громило и её коллега – задумчивая, романтичная Людмила Айвазова, поговорили о своём, о женском да учительском. Прошли в учительскую очкастый Арнольд Майбах, руководитель археологического кружка и рыжая «немка» Криницкая с святящимися синими глазами; первый разложил свои фолианты, стал что-то копировать, а «немка» устроилась в уголке с тетрадками, кутаясь в шаль: постоянно мёрзла.
А между тем в директорском кабинете рядом, на втором этаже, шёл не очень приятный разговор.

Эльвира Ильдаровна, в коричневой юбке ниже колен на стройных модельных ногах и жакете с внушительными золотыми пуговицами, разбирая бумаги на столе: докладные за день, объяснительные записки, просмотренные письма и циркуляры, слушала заместителя по воспитательной работе. Та тоже блондинка, ростиком тоже вымахала два метра с парой сантиметров, Земфира Маратовна Аушева. Была она из  Ингушетии, отец давно осел в Прихребетске, крупно торговал на рынке, держал несколько павильонов, воротила; снабжал столовую фруктами и мясом. Лицо крупное, длинное, глаза – безжалостные, серо-стальные. Жёсткий рот постоянно в движении, в одной из гримас. Сейчас, аккуратно подавая и. о. директора листочек с серыми печатями – явно копия, металлическим голосом – обычным! – произнесла:
- Бондаренко опять в «Тысяче мелочей» задержали. Воровала.
- Что воровала? Алкоголь?! – немного рассеянно откликнулась Галиуллина, смотря в бумаги.
Земфира цокнула языком.
- Нет. Стиральный порошок. И носки. Там сумма на пятьсот рублей с копейками, поэтому полицейские только объяснение на месте взяли и отпустили.
- О, Боже мой… Порошок-то ей стиральный зачем? Нюхать? Или наркотик делать?!
- Не знаю, Эльвира Ильдаровна.
Галиуллина подняла глаза на заместителя. Потом обвела ими кабинет. Ох, как не нравилось ей в обиталище Евгения Вадимовича! Всё уютное, мягкое – диваны, кресла, но потёртое. Старое. Обломовщина какая-то. Сон навевает. Сейф советского ещё образца, тёмно-коричневый. И картина зимнего леса – по слухам, сам живописью баловался.
Ничего. Недолго этой обстановке ещё жить. Всё поменяет! На работе должна быть холодная рабочая обстановка. А не приют старого холостяка…
- Знаете, Земфира Маратовна… Я так думаю: с Бондаренко пора кончать. Бесповоротно. Нам такое постоянное пятно на лице школы не нужно!
- Как «кончать», если позволите?
- Обыкновенно! Навалиться всем школьным коллективом. Создать режим полного… неблагоприятствования. Требовать вдесятеро! Там раз двойка, два… Плюс на административную комиссию. К новому году  сможем с полным основанием вывести за пределы школы.
- А как отнесётся классный руководитель? Она же, в первую очередь…
- Это не ваш функционал! – холодно и резко отбила Галиуллина. – В данном случае – не ваш! С Изольдой Марковной я сама поговорю. Она человек, понимающий нашу школьную политику. Ещё какие-то ситуации есть?
Аушева снова цокнула. Но на этот раз никакой бумаги не подала. Поправила вырез платья – такого же строгого, как и у директрисы, только не такого дорогого.
- Мне тут передали… Из службы безопасности гостиницы «Садко»…
- Интересно! Ну, что передали, рассказывайте?
- Неделю назад… Кабзарова, вы же знаете, она там куражится постоянно, напилась до бесчувствия с какими-то приезжими. И прямо в баре показала настоящий стриптиз. Вышли нагишом и танцевали.
- Ого! Стоп! «Вышли»… Так не одна?
- Да. Я точно, к сожалению. Не могу сказать. Но, судя по описанию… сотрудника, с ней была Бондаренко, тоже совершенно голая и ещё какая-то девушка из их второй школы.
- Кошмар! – директриса откинулась в неудобном кресле, про себя чертыхнулась – нет, надо менять мебель срочно! – уточнила быстро, деловито:
- Фотографировали их?
- Тоже не знаю… Безопасность – нет, да и видеокамеры в тот вечер ремонтировали. Приезжие – да, на телефоны. Но пока нигде в Интернете не всплыло.
- Следите! – жёстко приказала Эльвира. – Особенно по соцсетям. Вы же там под псевдонимом… И если всплывёт, немедленно мне фото. Не-мед-лен-но! Это будет прекрасный повод.
- Хорошо.
- Так… Ну, тогда на сегодня всё. На завтра подготовьте материалы для педсовета. Грядущий ремонт, изменения в плане воспитательной работы. И, конечно, усиление работы по внешнему виду. Пора приводить их в чувство…
- Согласна. Голованов опять в спортивном костюме ходит.
- Вот. Рада, что понимаете. Свободны.
Она бросила это и уткнулась в бумаги. На каменное лицо Аушевой даже не глядела – сотрудник должен знать своё место. Свободна – значит, кивни и выйди.

…Девчонки проскальзывали в кабинет ИЗО на втором, как подпольщики – на конспиративную явку. Тихо. Бесшумно. Оглядываясь на проём холла – ведь и директорский кабинет, и учительская – там; жались к стеночке. Вика Бондаренко даже туфли на каблуках при этом скинула, белые носочки свои с рисунком не пожалела, прокралась. А в кабинете над листами ватмана, с кисточками в руках, уже трудились Лиза, Таня – от волнения испачкавшая тушью даже нос, и Снежана.
Убедившись, что все в сборе, Лиза заперла дверь накрепко, и почти шёпотом изложила все детали предполагаемой акции. Однокашницы, ещё не все понявшие её замысел, слегка загомонили: Лизе пришлось шикать.
- Босико-о-ом?!  - удивлённо протянула тонкая Айгуль. – А почему именно… так?
Вика Бондаренко промолчала, но по её сосредоточенному, даже хмурому лицу было видно, что и ей это как-то необычно; как она бы сказала – «стрёмно». Таня рванулась в бой, не дожидаясь аргументов своей подруги:
- Девки! Это же необычно! Понимаете?! Босиком в школе… Ну, это как… Я не знаю!
- Как зайти к Эльвире и громко пукнуть! – хихикнула Ленка Мартель.
А Снежана, слушавшая Таню внимательно, остановила начавшиеся перешёптывания жестом, тряхнула короткими чёрными волосами и серьёзно, с нажимом, сказала:
- Танюха права, девчонки! Это такое отступление от правил… Ну, в общем, это протест как бы. Яркий такой протест. В Сети это точно бомбанёт, вот увидите. Я такие штуки видела… И о нас больше людей узнает.
Марина Вольф тоже отделилась от двери: как самая осторожная, она «прослушивала» коридор.
- Я тоже так думаю! – поддержала она. – Это же типа «не по форме!». Вот мы и показываем своим протестом, что мы против формы и вообще… против новых правил!
Вика Болотникова, слушавшая всё это с загадочной улыбкой, снова именно так – милостиво, снисходительно и… стянула с ног носочки. Да! Запросто так.
Эти белые, совершенно незагоревшие за лето ступни отчётливо высветились на коричневом ламинате класса – небольшие, аккуратненькие, пальчик к пальчику; на ноготках – перламутровый лак, пяточка – булочка сдобная.
- Вика! – ужаснулась Айгуль. – Тут же грязно!
Лиза с Таней помалкивали: они-то уже многое знали… с прошлого мая!
Светло-карие глаза блондинки Болотниковой озорно сверкнули.
- Да ладно вам… Не по свалке же ходить! Помою потом… В туалете.
Марина от двери проговорила напряжённо:
- Ну, что? Пойдём?! Там тихо везде!
- Ага! По запасной лестнице – на третий, там переходим в другое крыло и вниз! – скомандовала Лиза.
- А охранник? – поинтересовался кто-то.
На этот вопрос ответила другая Вика – чёрная, Бондаренко.
- Всё путём. Пересменка щас. Эта баба, которая с утра сидела, уже ушла, а дед… ну, старый, он в столовке обедает всегда. И долго!
- Да... - Таня с напряжением смотрела в телефон и вдруг вскрикнула. - Айсберг! Пришло! Идёмте!
Лиза наблюдала за Снежаной – эта хрупкая девчонка пошла было со всеми к дверям, но потом поспешно вернулась и быстро, неловко стянула с ног кроссовки с носочками. Ступни у неё – хрупкие, тонкие, с прорисовывающимися жилочками. И большими расстояниями между белых, вытянутых пальцев…
Тоже – решилась! Так что все покидали кабинет Изольды Марковны босые, как и полагалось партизанкам. Даже Айгуль, устыдившись, разулась уже по выходу из кабинета, сбросив свои "балетки"...
По школе снова крались; на этой запасной лестнице – пожарной – темновато, тут окна под потолком и сто лет уже никем не мытые. Пылища, пахнет запустением. Хоть окурков нет: даже Голованов тут курить не осмеливается, прижали. Только Айгуль, держа в руках "балетки", прошептала со страхом:
- А мышей тут нет?
- Только пауки. Размером с собаку! – хмыкнула суровая Марина.
Да, внизу – покой и тишина. Дедок-охранник ест в столовой – оставленное ему, уже холодное; есть методично, тщательно пережёвывая немногими оставшимися зубами. Макс отследил его перемещение, сообщил вовремя. Гардероб закрыт – конечно, по такой теплыни! Туалет учительский на первом закрыт давно: тут какой-то склад делать будут. "Началка" у себя, сидят в тишине классов, прописи свои пишут.
А главное - несмотря на свою звучную фамилию Максим Лопухов - "лопухом" не оказался.

...После разговора с Таней парень не выдержал и излил в дневник почти дословное его содержание. Такой случай! Такое предложение! Всё, что доселе считалось нелегальным или, по крайней мере, невежливым, вмиг легализовалось. Это же надо, догадаться на протест, причём босиком! И слава небесам, они не позвали кого-нибудь ещё на должность оператора. Теперь-то он посмотрит всех и разом! А заодно и ответит на дурацкий вопрос подруги, её стопы красивее или Лизины. Интересно, Филимонова согласилась в этом деле участвовать? А то и третье место можно было бы разыграть.
Для себя он положил так: двум низшим призёрам по обычной шоколадке, а победительнице – ореховую. Только бы карманных хватило!

Его так и подмывало рассказать кому-нибудь. Вон же, в соцсети Руслан в онлайне, хотя сегодня не пришёл. Джебраилу наверняка можно позвонить, это когда надо, его не найдёшь. Тот же Сергей… интересно, что он думает о новом увлечении парня-портье? Как Харуми, так и её первый прихребетский зритель уже выразили по этому поводу глубокую озабоченность. Если найдётся ещё один – можно будет смело подавать петицию в Хиросиму.
Пришлось дополнить ещё пару разворотов дневника, после чего утомившийся от собственных мыслей юноша лёг спать. И это было вчера, вчера - а сегодня, да вот сейчас... Его, стоявшего внизу с отсутствующим видом - не он же будет ЭТО делать, потряхивало.
Все уроки отсидел на автоматизме и даже не помнил, что там на них было. Даже у доски побывал, кажется. Иначе почему он так отчётливо помнил, что Николай Николаевич поправил его формулу силы тока?

Старый охранник давно в столовой. Этого пенсионера, ветерана явно не одной войны, навязали Евгению Вадимовичу из областного центра; мол, у нас тут правительственная программа «Зауральское долголетие», согласно ей, пенсионеры тоже люди. Так что будьте добры принять и зачислить в штат на постоянную ставку.
Илларион Виссарионович, так его звали, носил вкупе с усами громадные очки с толстыми стёклами, имел именное оружие и каждое своё дежурство начинал с беглого осмотра территории первого этажа – мало ли, вдруг кто уже хулиганит. А если всё спокойно –отправлялся, как он говорил сам, «на минутку, ну, поесть». Поесть растягивалось на полчаса, а иногда и ещё дольше – годы же уже не те...
Как только тот удалится, Макс должен был подать знак, а сам занять самую выгодную с точки зрения оператора позицию. А дальше дело техники – отснять, довести до идеала и распространить.

Выждав то расчётное время, которое понадобится для достижения пенсионером столовой, Максим вытащил телефон (неужели в такой важный момент он его где-нибудь не посеял!) и отправил Тане кодовое сообщение: «Айсберг вышел в океан». Вот тогда-то они и спустились.

Отредактировано Admiral (2023-11-13 16:39:55)

Стоило Максу объявить "Снято!", как девчонки подскочили к камере: каждая непременно желала просмотреть получившийся видеоматериал от и до – на других посмотреть, и на себя. Но на лестнице раздался звук шагов. Вбиваемые в бетон пола каблуки. И не нужно было даже гадать, чьи…
Девки заполошно бросились кто куда. Марина, Бакбаева и Вика Болотникова там столкнулись; создали кучу малу, а шаги неминуемо приближались, спускались… И тогда Марина, уже успевшая первой подхватить свои грубоватые «пацанские» кроссовки из общей кучи, бросила:
- Бегите, я задержу!
И независимо, с этими кроссовками в руках, направилась к спуску с лестницы. Она занесла ногу на первую ступеньку. – Эльвире Галиуллиной до пола первого этажа оставалось ещё три. И женщина остановилась, как вкопанная.
- Вольф?! – поразилась она; безошибочно назвала фамилию, своих учеников, и старых, и пришлых, она знала поимённо-пофамильно, как и каждую техничку. – Ты… Ты почему в таком виде?!
- В каком? – совершенно искренне удивилась девушка. – Да я просто учебник в классе забыла…
Она даже ещё не придумала, какой учебник, а новоиспечённая директриса стальным голосом скомандовала:
- Так! Разворачивайся и марш вперёд! Завтра придёшь за тем, что забыла. Просто! И с объяснительной, кстати.
- В смысле? По поводу чего?! – Марина выставила откровенно босую ногу на ступеньку; Галиуллина не будет же её давить, как взбесившийся бульдозер! – и задержится.
- По поводу чего?! Ты с ума сошла?! Почему в школе без обуви?! – уже с трудом сдерживаясь, прикрикнула директриса. – Ты бы ещё в купальнике пришла! Что это за бардак?! Во-первых, обуйся, во-вторых, марш домой!
- Да чё я такого делаю?!
Только бы девки и Макс успели убежать! Директриса сделала шаг вниз: сейчас её каблук-шпилька с металлической набойкой пропорет бледноватую ступню Марины.
- Такого! Антисанитарию разводишь! Это же додуматься только…
Опасность миновала. Марина убрала ногу, отступила.
- Ой-ой-ой, от ваших уборщиц ещё хуже антисанитария… Тряпкой половой везде воняет! И хлоркой!
- Ты поговори мне ещё, Вольф! – голос Галиуллиной зазвенел набатным колоколом. – Поговори ещё! И похами! Я тебя быстро на место поставлю. Обувайся.
- Да оно мне надо?!
И Марина пошла к выходу. Она нарочно шаркала голыми подошвами в тишине холла этот шуршащий звук был особенно отчётлив, почти осязаем; выворачивала наверняка уже грязноватые пятки. Чтобы показать директрисе. Подмывало обернуться и показать ещё – язык…
Тут на беду свою, вывернулся из столовой тот самый военный пенсионер; стряхивая с фельдфебельских рыже-седых усов крошки. И попал под сокрушительный огонь:
- Что тут происходит? Где вы болтаетесь?! В каком виде у вас ученики по школе гуляют?! Вы что себе позволяете?!
- Да я… Я того, на минутку… Ну, поесть. А эта… Я не видел даже… - забормотал тот.
- Не видели, потому, что покинули пост! А ваш функционал – быть там ежеминутно! – Галиуллина уже практически кричала, нет – орала.
– Распустились! Ну?! Немедленно на пост!
Тот затрусил к фанерной загородке-кафедре, Марина Вольф, усмехнувшись, так с кроссовками в руках и вышла за двери.

Максим, на самом деле, побежал не наверх, в кабинет ИЗО - ему там нечего было забирать. Он первым вылетел из школы - как ядро из пушки, едва головой двери не вышибив. И сразу же укатился в кусты, такие знакомые с мая...
Когда-то он там Лизку с Таней караулил. А сейчас прятался. Следил за входом. Вот появилась Марина с кроссовками в руках. Тряхнула волной каштановых волос. Посмотрела на свою обувь в руках. И, чуть, помедлив, с ней так и зашагала прочь, к своему "Чёртовому Углу", не обуваясь...
Максу очень хотелось хотелось побежать за ней, догнать; взять за руку, спросить - как это они так? Поговорить... но внутри пойманной птицей бились и стыд неизвестно чего, и страх - тем более; и смущение...
И он, не дожидаясь, пока школу покинут остальные виновницы скандала, поплёлся домой.

А Эльвира Ильдаровна Галиуллина не могла придти в себя. Нет, ей и не такие удары приходилось в жизни выдерживать, но этот был как-то слишком неожидан, непредсказуем и… иррационален. Никакого серьёзного неприличия в голых ступнях этой девчонки, с не очень, кстати, хорошо остриженными ногтями! – не было, конечно, но для директрисы это было символом, в первую очередь, нарушением Порядка, элементом Хаоса. Неким непонимаемым фактом. А ничего непонимаемого и хаотического она в своей жизни не терпела. Это было оскорблением всей её упорядоченной идеологии…
Даже не совсем придя в себя от этой ситуации, она вспомнила, что хотела зайти в «началку» и предупредить там, кого найдёт, чтобы обзвонили детей и коллег: завтра из СЭС придут проверять «на вшивость». Натурально. Вон, во второй школе перед её закрытием у семи процентов детей такое обнаружили… Процедура малоприятная. И хотя вряд ли, пусть усиленно моются. Хоть с дегтярным мылом!
Она направилась налево, в коридор классов начальной школы – третьих и четвёртых. И прямо столкнулась с одной из учительниц. Она вела всхлипывающего, урёванного младшеклассника, приговаривая:
- Миша, ну и где мы будем сейчас его искать? Ой, горе ты моё луковое… Ты точно в столовой его оставил?!
Галиуллина онемела. Вытянула вперёд руку с указующим перстом – в золоте, спросила страшным голосом:
- Это – что?
Под строгой чёрной юбкой полненькой Ларисы Белых виделись её голые ноги с тугими кегельными икрами и… босые ступни. На правой большой палец был перемотан пластырем.
Та смутилась. Испугался и четвероклассник: он от испуга перестал реветь и вытаращил глаза.
- Это? А-а… простите… Да я тут ногу зашибла. На огороде. Туфли не налезают… А он телефон сотовый в столовой посеял, вот мы и побежали…
- Вы что, рехнулись?! – опять гаркнула директриса. – Вы в каком виде… перед учениками?! Назад! Какой телефон, к чёрту?! Назад и обуться мне!
Лариса попятилась. Тащила за собой малыша. Потом, обернувшись спиной, юркнула в 3-й «А». На её полных пятках-ступках темнела по краям грязноватая каёмка, доказывающая, что она своей «началке» ходила так явно – с самого утра!
Эльвире Галиуллиной было не прибавить, ни убавить. Потряхивая светлыми волосами – и до сих пор не понимая, что же такое произошло, какой морок нашёл на эту хамку Вольф – а ведь казалось приличной! – и на Ларису Белых, она покинула школу.

Отредактировано Admiral (2023-11-13 16:38:20)

События в школе: "А меня почему не позвали?!".
Да и наутро было не лучше. Кое-кто из «А» и «Б» успел видео посмотреть. Но особо к девчонкам никто не лез; так, шептались по углам, провожали – многозначительными взглядами. Сами же восемь «героинь сюжета», как и было уговорено, держали язык за зубами – кремень! – сами догадывайтесь. На этом настояла Лиза. И даже не могла себе толком объяснить, почему. Ей казалось – так правильнее.
Знали многие – а высказались единицы. Бедная Аязян носилась от одной к другой, щебетала, говорила глупости. Заглядывала в глаза – узнать надеялась, но она вчера в ванной, купаясь, утопила свой дорогущий телефон и оказалась отрезана от цветного мира ярких событий до покупки нового. Из их класса к Лизе подошла только Вера Комиссарова. Невысокая жгучая брюнетка с невообразимой длины жёсткими смоляными волосами. Слыла она девушкой нелюдимой, довольно мрачной резкой; говорили, живя на перекрёстке Ленина и Станционной, где расположен ГОВД, столкнулась с оравой каких-то перепившихся нерусских, которые шли брать приступом расположенные неподалёку общаги Политехникума. Так вот, одному крепким смуглым кулаком сломала нос, второму – вывихнула челюсть, а третьего травмировала ударом по самому дорогому так, что тот заявил в больницу. Но заявлений на неё никто не подал, дело окончилось мелким скандалом… Так вот, Вера, пристально глядя на худенькую Лизу карими глазами из-под чёрной чёлки, заметила:
- Не хило зажгли вы… с картинками. Крутяк!
Лиза не успела даже отреагировать, как Вера Комиссарова бросила: «Я бы тож так хотела! Достало всё!» и пошла прочь, топая чёрно-белыми кедами с полуразвязанными шнурками – всегда так носила. Настя Аша в столовой спросила с явной обидой – но без скандала, шёпотом:
- А меня почему не позвали? Я бы тоже могла…
- Да эта… как-то в горячке забыли.
- Вот и зря… - девушка накрутила каштановый с рыжим, локон, на палец. – Это большая психология, между прочим.
Ну, ещё из «Б» Илона Штрейзе – старше их на год почти, бывшая второгодница, жёсткая немка про происхождению, дымя вэйпом за школой – бросила, увидев проходившую Лизу:
- Молодцы! Мало знаю, но точно надо было ещё текстовку нехилую написать. Про все эти дела…
А в остальном в школе царила тишина. Граффити никто не соскребал, всё шло своим чередом. Только Марину Вольф к директрисе вызвали.

Та вошла в знакомый кабинет Евгения Вадимовича. Задумчиво посмотрела на знакомую картину. Та висела как-то криво, боком. Снять пытались?
- Присаживайся, Вольф! – холодно, но без злости, произнесла Галиуллина. – Вот бумага, вот ручка. Пиши объяснительную про вчерашнюю выходку. И желательно коротко, быстро. У меня нет желания тратить на тебя лишнее время.
- А что писать?
- Как ты додумалась до такого…

- И что? Что такого-то в этом? Это что, плохо?!
- Вольф! Не прикидывайся. Плохо или хорошо – это не тебе решать. Правила поведения в школе устанавливаешь не ты. Пиши!
Марина скривилась. Начала писать. Почерк у неё с первого класса был почти каллиграфический. Директриса следила за ней безучастно. Забрала листок. Прочитала. Скривилась:
- То есть ты полагаешь, что «просто ноги устали и я разулась» - это объяснение?!
Марина потупилась. На самом деле, вчерашний запал у неё со вчерашнего чуть-чуть прошёл. Матери-судье она, конечно, ничего не сказала… Это Галиуллина уловила.
- Ну, вот, маме ты объяснишь, почему у тебя ноги до такой степени устают! А она тебе разъяснит… что в этом «такого»! – почти ласково усмехнулась директриса. – Всё, иди, свободна. Хотя нет… Стой.
Уже поднявшаяся девушка хлопнулась на стул. Директриса выудила из папки и швырнула перед ней ещё одну бумагу.
Под несколькими нумерованными строками слова: «С приказом ознакомлена. Вольф М. Р.».
- Это зачем?
- Что бы ты знала, КАК можно ходить в школе. Мало ли, может быть. В перовом классе не научили!
Понимая, что делает что-то неправильное, что так нельзя, неразумно; что можно послать этот приказ далеко, Марина подписала. Повинуясь брезгливой гримасе Галиуллиной, из кабинета выкатилась.
У дверей её встретили взволнованные Лиза и Таня.
- Ну?! И чо?!
- Блин! Бумажку какую-то заставила подписать… - сквозь зубы пробормотала девушка.
- О чём?!
- О том, что мне теперь «без обуви» находиться в школе нельзя! И вообще, никому! Бред какой-то… Ладно побежала, контроша сейчас.

А потом, как ни странно, но было как-то не до того. Действительно, по физике – «контроша»; точнее, тестирование полученных за прошлый год знаний, но физик Тимофеев составлял такого рода документы настолько затейливо-изуверски, что потеть приходилось в семь потов. Потом на истории Адишактова устроила фронтальный опрос, и опять тряслись, парились, пыхтели; та карточки выдавала, как автомат. Пять правильных ответов – пятёрка, четыре – четвёрка, три – nройка и так далее…
Опомнились только к концу учебного дня. Пошли к теплице. Где уговорились все собраться. Но там только дымила вэйпом Верка Комиссарова. Болтала ногами сидящая Ленка Мартель в пожарного цвета ветровке и копалась в телефоне Снежана Бойко. Увидев Лизу с Таней, жизнерадостная Мартель крикнула:
- Девки! Чо такие кислые, а?
- Да так…
Но Ленка не успокаивалась. Она всегда такая была: кровь с молоком, хохочет, глазищи сверкают, большие, волосы вразлёт, вся как на ниточках… Всё нипочём. Объявила:
- А там какой-то дядька пишет, что вы начали революцию! Прикиньте, да?!
- Угу… - согласилась Лиза без энтузиазма. – Просмотров около тысячи, а лайков… Никому на фиг не интересно!
- Девчонки… - хрупкая Снежана подняла свои глубокие цыганские глаза; состроила забавную гримаску. – А вы думали, к нам вся полиция городская сразу приедет?! Все чиновники прибегут?! Ай-ай, обидели девочек?!
- Нет… ну, как-то…
- «Сиди спокойно у порога своего дома и жди, пока мимо тебя проплывёт труп твоего врага!» - блеснула эрудицией изучавшая Японию девушка. – Это, правда, Конфуций сказал… не важно! Надо ждать.
Лиза с Таней покорно кивнули и рассказали о вызове Маринки к директрисе и о каком-то странном приказе. Снежана даже телефон оставила.
- Серьёзно?! Прямо такой приказ?!
- Ну, да. Маринка подписала. А фиг ли ей делать было?!
- Зря подписала… - буркнула Вера. – Могла бы дурочку включить. Я бы включила!
Спортсменка Мартель, слушая их, вдруг спросила:
- А эта… это вот место – тоже «территория школы»?
- А то! Сейчас меня с вэйпом запалят, буду тоже объяснения писать.
- Блин! Так я же тут…
И она показала на полысевшее, чернеющее гладкой вытоптанной землей место между двух старых тополей.
- Я тут босиком скачу!
- Где? А… А зачем?!
- На скакалке тренируюсь! – девушка сорвалась с края теплицы, кинулась туда. – Во! Вон мои пятки, видите?!
- Почему босиком?!
- Так если в кроссах, скакалка за них цепляется! А голыми ногами – пальцы поджимаешь вовремя и скачешь! Удобно! Так мне тоже теперь нельзя…
Она, кажется, расстроилась. Утешили, как могли. Стали прощаться. И Снежана закинула на худое плечо джинсовую курточку, загадочно сказав:
- А вы подумайте… Нам это дело оставлять теперь нельзя.
- Какое дело?
- Босоногое. Это теперь наша такая фишка, понятно? Ладно, до завтра всем…

Отредактировано Admiral (2023-11-13 17:08:47)

Журналисты: "Ко мне, с камерой, срочно!".
Никто не замечал тихих сейсмических толчков вулкана, уютно расположившегося под школой № 3 города Прихребетска. Не было ни выбросов дыма, ни грома – там, под землей, пузырилась магма, заполняли каверны раскалённые газы… Как жители Помпей, граждане города ни о чём не догадывались.
Первой – со стороны, узнала о видео, размещённом в Ю-Тубе, Марфа Ипонцева. Пришла с работы, приняла ванну; голая, вышла в гостиную свою, сделала глоток виски – на два пальца. Села за ноутбук. Просматривала записи… Одна привлекла. Сначала хмыкнула. Потом задумалась. Пролистала назад. Вгляделась.
Восемь босых девчонок на фоне не очень разборчивых молодёжных рисунков выставляли вперёд трогательно-самодельные плакаты:
РУКИ ПРОЧЬ ОТ НАШИХ РИСУНКОВ!
НЕ ДАДИМ УНИЧТОЖИТЬ ТВОРЧЕСИВО!
ЧИНУШИ, ОДУМАЙЕСЬ!
ДЕТИ ИМЕЮТ ПРАВА!
МЫ ХОТИМ, ЧТОБЫ ЭТО БЫЛО!
МЫ ЭТО ЛЮБИМ, НЕ УБИВАЙТЕ!
МЫ ХОТИМ РИСОВАТЬ!
ДАЙТЕ НАМ СВОБОДУ!
Ещё раз просмотрев запись, Марфа ахнула. И даже слегка побледнела. Вот он, СЮЖЕТ! Вот такой, самобытный, яркий, нестандартный и – социальный. Противостояние в школе. Да это ж подарок… Глотнув ещё виски, с трудом отговорила сама себя от искушения тут же позвонить оператору Михайлову по прозвищу Глаз и водителю Косте и припрячь их на завтрашнее утро. На съёмки «горячего сюжета». Не-ет. Сначала она сама скатается в эту школу. На разведку. И посмотрит, что там да как.

В третьей школе у ней никого не было. Можно, конечно, просто позвонить директору – кажется, там известный либерал-демократ, добряк Евгений Вадимович, когда-то известный самодеятельный художник города. Хобби было – рисовать картины маслом… Да и историю с этими граффити Марфа помнила: да, решились там на такой эксперимент. Во всех школах – стандартные стены: до уровня глаз – зелёно-серая краска, тюремного такого оттенка, якобы «не отвлекающая внимание», выше идёт побелка. Дёшево и сердито. А он расписал свой холл, надо же. Поначалу был шок: как так, в школу заходишь, а там, как как под путепроводом на Станционной! Только граффити изящные, тонкие, без матершинных вкраплений… Буча тогда тоже поднялась, но тихая. Отстояла граффити и директора хрупкая женщина из Питера, по образованию. Кстати, искусствовед, бывшая тогда директором Фонда молодёжных инициатив, благополучно придавленного новой администрацией всего через год после этого. Телесюжет дали, премию вручили. А теперь – вот как, да?!

С кем же там она тогда контактировала, когда звонила и посылала оператора с молодой телекорреспонденткой, уже не помнит – какой, в школу? Вспомнить бы. На счастье, Марфа, несмотря на свои познания в обращении с модными айфонами и прочим, на продвинутость в знании Сети, большую часть записей делала по-старинке – в записной книжечке с потёртым кожаным переплётом. Отточенным карандашиком. Сейчас схватилась за эту книжечку, всегда дежурившую в её портфельчике. Так… нет, с директором не общалась – он был на учительской конференции в Москве; с заместителями? Ну, да, до зама по воспитательной дозвонилась, та баба, говорят, совершенно официальная, как говорится, «на все пуговицы застёгнутая», она без шефа вообще  разговаривать отказалась. Зам по учебной – вроде и «да», и «нет»; такое ощущение, что что-то выжидала… Ага, вот она и дала телефончик. Какая-то Аялга. Кужугет… Тувинка? Похоже на то. Она тогда классным руководителем была того класса, который эти рисунки делал. Да, точно – спортсменка, неоднократная чемпионка по лёгкой атлетике и биатлону. Машина у неё была совершенно звероподобная, внедорожник «Ниссан», нарочито-квадратный…
Только бы телефон не поменяла. Марфа выкурила сигарету, посмотрела на часы. Нет, звонить ещё можно. Сухими своими, тонкими пальцами набрала номер.
- Здравствуйте. Это Марфа, с городского телевидения. Простите, не помню вашего отчества… Вы – Аялга?!
На том конце – ответили!

…Утром, около одиннадцати, Марфа была уже у школы. Айялга – оказывается, её имя звучало именно так! – занималась с семиклассниками на небольшомстадиончике напротив школы, выходящем на 1-й Зари Октября, по сути дела, детской площадке. Едва увидев женщину, Марфа вспомнила. Точно! Высокая, мускулистая, и широкоплечая – по-мужски, но при этом длинноногая и гармоничная, с чёрными волосами, собранными сзади в «конский хвост». В красном же, как и её машина, спортивном костюме; и ступни невероятно большого размера – в кедах.
Да. И она её, оказывается, хорошо помнила.
Обернувшись к своим подопечным. Она звонко крикнула: «Штаны подтянули! Ещё шесть кругов и отдыхать!». А потом обернулась к журналистке:
- Марфа… как вас по отчеству?
- Сергеевна. Но это не важно. Давайте уж по имени.
- Нет. Уж простите… Марфа Сергеевна, видите ли, у нас власть поменялась!
И она сообщила об инсульте прежнего директора. Марфа кивала. Айялга продолжала, иногда слегка нервно почёсывая краешком кед то одну голень, то другую.
- Ну, и вот такие непонятки… С ремонтом школы. В общем, вроде как хотят оформлять холл стеновыми панелями, знаете, как в офисе… И эти граффити закроют. Но перед этим их хотят замазать. И видимо, дети недовольны.
- Видимо? Секундочку… Сейчас покажу!
Журналистка моментально нашла запись, скачанную ею на телефон – и показала её учительнице. Тёмно-карие, с азиатским разрезом, глаза, расширились:
- Вот девчонки устроили! Ничего себе… Лиза. Таня-скромница!  И Снежана тут же! Никогда бы не подумала… О! И Айгуль. Она же та же ещё брезгуша! И босиком по школе…
- А что, - с любопытством спросила журналистка. – У вас так грязно в школе?
Айялга смутилась.
- Да нет… Ну, вы же знаете, современные дети – они же без кроссовок себя не мыслят! Без обуви вообще. Да нет, ничего такого, но…
- Но протест-то прогремел! – хмыкнула Марфа. – Это, знаете, сильно, на самом деле. В духе «цветной революции», как тут в комментариях пишут. Кто это всё придумал? Они сами?!
- Не знаю… Но точно – не мы!
- Потрясающе. Ну, тогда мне тем более хочется с этими отчаянными девушками пообщаться!
Учительница помялась; соображала.
- А давайте… Я просто вас сейчас, после урока в школу проведу. Через десять минут. И вы сами их найдёте. Ну, позову кого-нибудь. А то начнётся – к кому и вы и зачем!
- Начнётся… - Марфа усмехнулась, пряча телефон. – Судя по всему, у вас начнут сейчас, как говорится, «гайки закручивать».
- Да мы ещё сами не знаем, что «начнётся»… - учительница хмыкнула, усмехнулась – грустновато. – Ну... В общем, десять минут!
Марфа кивнула. Поднялась. С извинительной гримасой попросила:
- Я курну тогда в кустиках, Айялга? Понимаю, что дурная привычка…
- Ай, да ладно!
И она убежала к своей малышне, крича на ходу: «Штаны подтянуть! На траву не ложиться! Стоя разминаемся!».
Журналистка забралась в самую гущу сухих, ломких и пыльных ветвей, ограждавших школу и детплощадку от соседнего переулка. Выбрала пятачок, где можно ходить, достала из пачки крепкого «Житана» сигарету, прикурила… И стала ходить по маленькому кругу. Её остроносые, с чёрными клювами, туфли давили сучки, каблуки буравили землю, а голову распирали напряжённые, сверкавшие электрической дугой, мысли.
Хорошо: зайдёт в школу «контрабандой». Увидит эти самые настенные росписи. Что дальше? Вынимать журналистское удостоверение и пробиваться к директору? Охранник с вахты точно позвонит начальнице. Если эта новая «железная леди», как Марфа успела навести справки об Эльвире Галиуллиной, совсем дура, она её примет, от записи отмахнётся: ой, это монтаж! И ничего не скажет. Если не совсем дура, то примет, поахает-поохает, пообещает «принять меры» и «разобраться во всём!», но участницы шоу будут для Марфы после этого потеряны, как свидетели преступлений Аль-Капоне, закатанные в чикагский бетон. Родители, разрешения, инспекторы по делам несовершеннолетних… Психологи!  А вот если умная, то она вообще откажет в аудиенции – с таким же результатом по фигурантам произошедшего…

Так. Хорошо. Зайдёт, разведает, вынюхает. Ну, много разведать не удастся. Вряд ли выше первого этажа поднимется и директорского кабинета и то в сопровождении охранника. Вряд ли с кем-то по душам поговорит. Допустим, приедет завтра. Послезавтра, на следующей неделе… Ролик в Сети станет уже известен половине города, скандальчик, в лучших традициях этого Прихребетска, замнут. Опять – концы в воду.

Оставалось одно: брать лихим кавалерийским налётом. Как во времена журналисткой молодости Марфы, когда она одна, по «сути», накрыла подпольный каменнообский бордель, без зазрения совести явившись устраиваться туда… ну, понятно, кем. Её, конечно, осмотрели, раздев догола – таковы правила. И предложили «попробовать». Марфа отвлекла двух слегка нетрезвых «быков», прихватила со стола сотовый одного из них и заперлась в туалете, вызывая уже готовую, в принципе, опергруппу. Пока те, матерясь, выбивали дверь, всех и повязали…
Конечно, ей будет это стоить. Немало. И не денег, а крови и нервов. Но, в концов, такова её профессия.

В двери школы № 3 Марфа Ипонцева входила с гордо поднятой головой и лёгким сердцем. Никто тут не знал, что она успела на телефоне набрать номер редакции.
- Лада! Оператора Михайлова на выезд в школу на Ленина, срочно! Вариант «четырёхсотый»!
Что это означает, понимают только военные и члены её редакции. Лада, диспетчер, охнула, заволновалась:
- Марфа Сергеевна, он сейчас с Ерлановой на Химкомбинат поедет, сюжет!
- К чёрту Комбинат! К чёрту сюжет! – зарычала в телефон Марфа. – Ко мне, с камерой, срочно!
Она знала: её приказ, как на войне, будет беспрекословно выполнен.

Но пока было всё тихо. Запуская её и шумных учеников в школу, Айялга нарочито громко, на весь холл, сказала:
- Марфа Сергеевна, подождите здесь! А я сейчас вам все призы и грамоты вынесу…
Охранница, молодая девка со светлыми волосами, скользнула по ней приметливыми бледно-голубыми глазами; прицельно. Опасности не увидела. Грохоча каблуками, журналистка скучающе прошлась по холлу. Посмотрела на стенд «Отличники учёбы» с фотографиями и словно наклеенными на них улыбками. На какие-то картины и растения в кадках. И вот они, эти чёртовы граффити! Да, ярко. И… красиво. Ничего, конечно, необычного, но это в школе. И даёт кому-то, возможно, кусочек ощущения того, что он тут в родной среде, в знакомой атмосфере. Там, где его понимают.

Блондинка-охранница снова кольнула её внимательным взглядом. Марфа с нарочито-равнодушным видом отвернулась от стены: дескать, очень  нужна мне ваша мазня! – одёрнула на худых плечах кремовую ветровку, надетую на тёмно-коричневое, длинное, ниже худых колен, платье и начала прохаживаться по просторному холлу школы.
Глядя на стайки ребятишек, проскакивающих взад-вперёд по холлу, она затосковала. Она вспомнила камень. Себя, гадкого утёнка: неестественно худую, большеногую, криворукую и неуклюжую. И рыжую! Да, именно, рыжую, нахально. Изгоя. Вспомнила и то, как её затащили в туалет и измазали лицо тем, что должно находиться совсем в другом месте… Какие-то великовозрастные кобылы-хулиганки, после школы благополучно севшие. Все эти унижения вспомнила, до мелочей. Презрительную улыбку своейклассной: «Ну, простите Марфа Сергеевна! Если вы сами не умеете сами за себя постоять, кто же вам поможет?!».
А эти – сумели…

Тем временем, топая огромными ногами к кедах, и распугивая мелкоту, Айялга носилась по этажам. Лизу Галиеву, Лену Мартель. Снежану Бойко она выдернула с физики – Тимофеев удивился, но он добрый, перечить не стал. Вику Бондаренко - из женского туалета, где та планировала пересидеть проверку "домашки". Больше ни с кем не получилось. Девчонок отвела в спортзал, вручила ключ и кратко, запинаясь, объяснила ситуацию. И инструкции – Марфы.
Приглашённые обомлели.
- И что… нам делать, Айялга Борисовна?! Что говорить?!
- Если вы хотите правды… - отрубила учительница физкультуры. – То и говорите – правду! Всё, как есть. Это ваш единственный шанс.
- А если…
- А «если» - затопчут. Всё, меня нет!
Те некоторое время сидели молча, дожидаясь звонка. Его громкая мелодия пронзила школу, как электрошок. Лиза первой двинулась к дверям спортзала:
- Пойдёмте, девки! Пора…
- Погодите!
Черноволосая взволнованная Снежана – ещё более бледная, чем обычно, на худом лице горели только пронзительно-зелёные большие глаза! – лихорадочно расшнуровывала кроссовки. Девчонки всё поняли.
- Помните! – выкрикнула девушка. – Я вам говорила! Это наша фишка… Надо именно так!
Первой мрачно кивнула Вика Бондаренко.
- Она реально – права!
И потащила с ног грязноватые китайские «спортивные тапочки», матерчатые.
Бегом, просто ветром свалились по «запасной» лестнице с третьего на первый. Слава Богу, дверь в «началку» кем-то открыта… Выкатились в холл перед ожидавшей их журналисткой. Худая, рыжая выдерга в чёрном костюме – юбка да жакет, а глаза, помилуйте! – разноцветные.

А тут как раз на пульте у светловолосой охранницы сработала пожарная сигнализация. Кто-то разбил стёклышко у щита в кабинете наверху, и нажал кнопку. Конечно, это криминал – надо немедленно, по этому вспыхнувшему писку, объявлять тревогу, и эвакуировать школу, но сколько раз это вот самое делал хулиган Голованов, решивший таким образом отменить все занятия и заодно свою неминуемую смерть на очередной контрольной. Охранница писк прекратила одним нажатием кнопки и помчалась на третий этаж. Втренерской спортзала она застала учительницу по физкультуре, и помятый бронзовый кубок – на полу.
- Простите, пожалуйста! Вот, решила порядок навести… Из рук выскочил! И прямо по сигнализации.

А внизу происходили диковинные для школы номер три события. Все сидели по классам, учителя вели занятия, в кабинете логотерапевта очередной малыш разевал рот, справляясь то ли с картавостью, то ли с заиканием; а журналистка, бросив прибежавшим девчонкам: «Меня зовут Марфа! Времени у нас мало! Давайте быстро и по самой сути!» - передала в телефон единственное СМС – два ноля.
Станислав Михайлов, по прозвищу «Глаз», бывший десантник спецназа, уже карауливший у дверей, вломился в холл с камерой. Она уже была наготове. Бросил Марфе радиомикрофон; она поймала. Скинула ветровку прямо на пол, отшвырнула ногой – ничего страшного. Встав на фоне граффити и девчонок, улыбнулась – любой сюжет должен начинаться с это приветственной улыбки телезрителям! – начала:
- Добрый день, дорогие горожане и гости нашего города. В эфире – еженедельная программа «Итоги недели». Мы сейчас с вами стоим в одной из школ города, в которой произошло из вон выходящее событие. За моей спиной – героини того самого ролика, который уже два дня смотрит весь Прихребетск и не только он. Они требуют: «Руки прочь от наших граффити» - которые тоже за мной. Давайте спросим у них самих, почему они так влюблены в невинные рисунки на стенах…
Девчонки, глотая слова, краснея и бледнея, начали говорить. Кто о чём. Лучше всех удавалось Снежане – правильная речь, грамотные интонации. Только острый подбородок дрожал. А хмурая Вика просто отрезала в камеру:
- Это тупо всё как-то! Это мы их рисовали! Значит, если стереть, то нас спросить надо, ваще… А нас не спросили. Беспредел просто.

Охранница вернулась в холл, когда съёмка телесюжета длилась уже третью минуту. Оторопела. Бросилась в телефону. С трудом дозвонилась – Галиуллина всё это время корпела над бумажным «наследством» прежнего директора.
- Что? – она не поверила своим ушам. – Какое телевидение? Я не разрешала… Вызывайте полицию, я сейчас спущусь!
Но на её модных лабутенах быстрый спуск оказался невозможен – она охала и цеплялась за перила холёными пальцами в украшениях. Прошло ещё полторы минуты. С Лизой там, внизу, от осознания важности события, случилась истерика. Но, выдавливая  слова сквозь рыдания, она говорила в подстеленный микрофон:
- Как так… как они могли так с нами… Мы же старались! И нас просили! А теперь вот всё… ну, хоть бы… хоть посоветовались…
Лицо Вики рядом было каменным, тёмным. Она нервно переступала на тёмном бетоне босыми ногами – грубоватыми, неухоженными, с чёрными каёмками плохо остриженных ногтей; таскала эти дешёвые матерчатые тапки без носков, на босу ногу, впитывая прихребетскую пылищу.

Ученики: ну, что, влетело по первое число?
Из-за угла школьного забора, там, где въезд перегораживал полосатый шлагбаум, появились эти четверо девчонок. Журналистка махнула рукой Стасу: пока! – и поспешила к ним навстречу.
Они о чём-то говорили. Не очень весело. Та, девочка, которая самая у них тонкая и изящная, с длинными тёмно-каштановыми волосами, выглядит совсем уныло. Глаза от слёз припухли. Косметика слегка потекла, уголки тонких губ горестно опустились. Да, видно, она, инициатор всего это, не ждала на свою хорошенькую головку таких громов и молний. Та, что со спортивной фигурой, вся такая смеющаяся, разбитная, мнёт в руках кроссовки и что-то бормочет… Черноволосая, бледная, с «японским узлом» на затылке и спицами в них, тоже немного хмурится, губы кусает. А самая неформальная из них, как поняла Марфа, имеющая самые большие проблемы с поведением, уже влезает в свои старые тапки и бурчит:
- Вы как-чо, а я обуюсь. У нас на "Барахле" всё битым стеклом засыпано… По самые не хочу!
- И снова привет, девушки! – поздоровалась подходящая журналистка.
Они обернулись. С интересом и даже с некоторым разочарованием; Марфа это уловила. Конечно! Они надеялись, что примчатся журналисты и «всех победят». Одним махом-побивахом. Эх, девчонки…
- Ну, что влетело по первое число? – стараясь держать задорный тон, спросила женщина.
- Выгонят теперь. Наверное! – мрачно пробурчала эта, неформальная. – Блин. Порвалась, что ли?
- Спокойно! – Марфа чуть повысила голос. – Оставить панику. Вы домой сейчас все?
- Домой.
- И я с вами прогуляюсь… А знаете, что…
Она посмотрела на их голые ступни, уже припорошенные пылью – видимо, где-то во дворе сидели! – и заявила:
- А я тоже босой с вами пройдусь. За компанию! Чего нам терять, верно? Если уж мы так заявились…
И буквально сорвала с ног узконосые туфли. Так быстро она никогда ещё в жизни не разувалась. Тёплый асфальт обжёг голые подошвы непривычной шершавостью… Как ни странно он был тёплым. Вика Бондаренко, рассмотрев свою обувку, треснувшую по шву, ругнулась и стала запихивать её в рюкзак. А спортсменка засмеялась и тоже спрятала кроссовки.
- Ну? Всем в одну сторону?!
- Нет. Мы с Лизой вон туда, к Тупику и Автостанции… - проговорила черноволосая, бледная; на худых щеках её играл взволнованный румянец, и шагнула к Марфе. – Спасибо вам!
- Да пока не за что… Работа у меня такая!
Женщина пожала тонкую, горячую ладонь – и ступни у девчонки тоже были такие же жилистые, белые. Хмурая Вика кивнула:
- Я тож с ними… Я там недалеко живу.
- Ладно. Хорошего пути! Вы ничего… так вот?
Понятно, что она имела в виду. Никогда ещё она, взрослая женщина, не видела босых людей на улицах Прихребетска. Даже во время июльских тёплых ливней, когда город нещадно топило, когда автотранспорт буквально тонул в низинах улиц с забитой «ливнёвкой»; когда по проезжей части и тротуарам неслись бешеные потоки мутной воды… Всё равно – прыгали по ним в обуви, только раз или два в сюжете мелькнули какие-то девчонки с туфельками в руках.
А им сейчас вот, по сентябрю – когда все уже морально приготовились к осени и нарядись в плащи и куртки – так идти?

Лиза стряхнула с себя грусть. Первая! И, тряхнула волосами, и улыбнулась широко:
- Ничего! Надо же когда-то… попробовать!
- Ну, хорошо. Удачи!
- И вам…
Девушки пошли. 1-ю Зарю Октября начала зажимать пробка. Стояли фуры, грузовики, частные машины, микроавтобусы; стояли, пофыркивая, целых два автобуса второго маршрута. Стояли и люди их окон смотрели, как трое, в общем-то прилично одетые школьницы идут домой. Обыкновенные старшеклассницы – в толстовках, в джинсах, только Вика – мешковатыми, явно с кого-то взрослого, перешитыми штанами и слегка засаленной «олимпийкой».  Лиза и Снежана - обыкновенные. И необычным были только их босые ноги, оголённые ступни – в сентябре-то! Уже шубу из шкафа доставать пора бы, а эти четверо катят по тротуару, загребая шагами начавшую опадать листву, мусор – бестрепетно катят и горячо что-то своё обсуждают.
- А мне – до «Свечки»! – жизнерадостно заявила эта шатенистая Мартель, с красивыми, тренированными ступнями, тем не менее, идеально ухоженными. – Вы со мной?
Свою «восьмёрку» Марфа там и оставила – на парковке у прокуратуры. Посмотрела в беззвучно-синее, безоблачное небо. Улыбнулась.
- С тобой! Пойдём… Заодно и поболтаем.

Отредактировано Admiral (2023-11-16 20:39:40)

Педагоги: тайная вечеря.
Мария Адишактова закончила свой последний, пятый урок. Прибиралась в классе: ребята, конечно, оставили на столах раздаточный материал – ксерокопии из работ Маркса, Энгельса и Ленина. О скором пришествии социализма и коммунизма. Делали сравнительный анализ левых идеологий… Ну, как не просила сдать – почти никто не сдал! Как всегда.
Увлеклась этим и только ощутила: за локоть взяли, крепко.
Обернулась. Стояла рядом Айялга – в спортивном своём, в ветровке и с сумкой.
- Маша! – страшным голосом проговорила физрук. – Бросай всё, собирайся… Спускайся во двор и там ко мне в машину!
- Как? Зачем?! – опешила женщина. – А методобъединение…
- Отменили. Быстро! И на глаза никому лучше не попадайся!
Айялга не станет зря говорить! Ошеломлённая Мария решила оставить беспорядок в классе: завтра к первому, всё равно приедет заранее, уберёт. Быстро собралась, набросила на плечи лёгкий плащик, подхватила портфельчик, спустилась.
Красный «Ниссан» коротко просигналил. Мария ворвалась в салон:
- Ой… и вы – тоже?
Екатерина Громило с лицом небесного судии, и веснушчатая Регина Ацухно, смешливая, обществовед. Она и сейчас загадочно улыбалась.
- И мы – тоже! – расхохоталась она. – Маша, у нас внеплановая Тайная Вечеря.
Мария слабо усмехнулась.
- Вот как? А кто тогда Иисус?
- Он уже был… - пробормотала Айялга, поворачивая ключ в замке зажигания. – Пострадал… и ушёл.

Сидели в кафе «Лазурь» - единственном приличном и недорогом в городе. Располагалось оно, гордо неся своё прежнее, ещё советское название, на Куркулях. С обеих сторон поджимали его частные дома, скрытые за очень хорошими оградами из сайдинга, с коваными воротами, с тарелками спутниковых антенн. Зло лаяли за этими заборами свирепые собаки, никогда не знавшие спуска с цепи – жутко и хозяевам бы тогда пришлось… За кафе – здание «Первой Почты», говорят, бывшая богадельня, построенная купцом Вытновым. Со штукатуренными колоннами в три обхвата – купеческий шик! И длинная коробка «Тысячи мелочей».
Потягивая хороший светлый вермут – она пила его на пару с Екатериной Громило, Регина рассказывала, сверкая яркими карими огоньками глаз:
- …это было просто боем быков. Я прихожу к своему пятому уроку… Захожу в школу. А там – трам-тарарам! Телевидение. Наша ведущая из «Итогов». Такая худенькая, рыжая…
- Ой! – восхитилась Мария. – Я помню, как она репортаж про бомжей снимала, когда на месте нового роддома ещё свалка была! Сама не побрезговала их землянки заходить и даже их кофе пила! Который вроде как просроченный.
- Да. Она. Звонкая, как струна! И оператор с камерой, фактурный мужик такой, мощный. А наша Власьиха на него дурной вороной наскакивает. Ручками до физиономии пытается достать, камеру выцарапать…
- Он бы одной рукой ей шею свернул. Если бы захотел! – хладнокровно заметила Екатерина.
- Катя, какая ты злая… Не захотел. Не свернул. Так вот, а за спиной – наши девочки. Повторю – Лиза, Лена, Снежана и Вика. Все «ашки». Стоят у стены с граффити. Лиза уже ревёт… - женщина помедлила. – И все босиком, на минуточку.
Все за столиком замолчали. Хотя говорили они свободно. Вечер четверга – даже кафе «Лазурь» в это время пустовато. Кто ж будет есть пирожные и пить вермут вечером буднего дня? Максимум – пельмешки дома под двести граммов «беленькой». Чай, не аристократы, и не вшивая интеллигенция пролетарский город. Это вот ввечером в пятницу здесь поднимется дым коромыслом…
- С приказом все ознакомились? – насмешливо спросила Екатерина, наливая вермут себе и Регине. – Вот так-то вот. А я вас предупреждала, дамы. Разруха начинается не в клозетах, а в головах. И диктатора, как это ни печально, тоже. Сначала – запрет «находиться без обуви в школе», потом – обязательная форма, затем полный контроль сознания. По Оруэллу, «1984». Министерство Лжи и Министерство Правды.
- Да погодите… А как же она тогда, Эльвира, душевые хочет устанавливать? – возмутилась Айялга. – А, ну да… Резиновые тапочки. Понятно.
- И шапочки, Ая. Шапочки тоже – обязательно!
- Так! Коллеги! – вмешалась Мария, оставляя чашку зелёного чая. – Это всё лирика. Мне вся эта риторика педсовета сразу не понравилась… Дело в другом. Что мы можем противопоставить?
- Чему?
- Уничтожению граффити. Завтра рабочих пригонят со скребками – они мигом штукатурку обдерут. За один урок! Кстати, а почему вот это всё… что Регина рассказывала, никто в школе не заметил?! И мы с вами, в том числе?
- Машенька… - пропела Екатерина. – Вам ли, как историку, не знать о том, что величайшие злодеяния совершались у нас – в стране! – под бравурные марши, всеобщее одобрении и полное неведение масс?! За Синюрой, говорят, до сих пор кладбище расстрелянных НКВД.
- Да не будем об этом сейчас, Катя! Граффити как уберечь?!
Регина залпом допила вермут, глянула на лепнину «Лазури» - тоже с советских времён и, брякнув бокалом об стол, пояснила.
- А никак.
- То есть?!
- Согласно законодательству, исполняющий обязанности директора школы имеет полные права на организацию её хозяйственной жизни. На ремонт и прочее. С точки зрение закона. Граффити – не более, чем вид отделки стен. Художественного значения не имеющий. И содрать его можно в любой момент.
- Чёрт! – вырвалось у Марии. – Да что же делать-то, в конце концов?!
Её коллега по методобъединению хитро усмехнулась:
- Маш, а вы твёрдо уверены, что надо вообще что-то делать?
- А может быть, всё рассосётся само по себе? – странным тоном поддержала Екатерина. – Ночь, улица, фонарь, аптека… Живи ещё хоть четверть века – всё будет так. Исхода нет.
- Да идите вы… ой. Простите! – вспыхнула женщина и осеклась. – Нет. Я, правда. Взбешена.
- Чем, милая вы моя?
- Понимаете… Моих деда с бабкой сослали в Казахстан! – горячо заговорила женщина. – И уморили там, в степи, голодом и холодом. Мою маму казахская семья подобрала, мужа дали. Я появилась. Да я не прощу этого… этого насилия! А у нас сейчас такое вот насилие совершается! Мало ли кто что сделал, сотворил! Не приемлем – убрать – уничтожить! Кошмар какой-то… Всё повторяется…
- Маш… - веснушчатая Регина ласково коснулась её руки. – Ты только истерику не разводи. Выход есть всегда!
- Какой?
Обществовед помолчала. Налила себе остатки вермута – показала бутылку Екатерине. Та мотнула белой точёной головой.
Отпила, заговорила.
- Меня вот эта деталь изумила… их босые ноги.
- Да! – оживилась задумавшаяся Айялга. – Это вот тоже странно… У них табу на это, что ли, какое-то. Они, когда спортивную обувь забудут, я предлагаю…
- Ая, тс!
- Так вот. Босые ноги… Публично. Это босоногий монах Джон Болл, проповедник социального равенства. Это революционерка Теруань ди Мерикур… Это суфражистки начала века, да, что я говорю? Наши, пролетарки и пролетарии! Протест против мещанского быта! Дамы, это сильная штука. Я только поражаюсь, кто им это – подсказал?!
- А может, сами додумались?
- Ой, вряд ли. Они хорошие. Но такие… по-щенячьи глуповатые. Ну. Да Бог с этим! Стоит за ними кто или нет, у нас такой выход. Один.
- И какой? – хмыкнула напряжённо раздумывавшая Мария.
- Если безобразие нельзя остановить, то его нужно возглавить… - лениво проговорила Регина. – Это, вроде как, сказал Макиавелли… Маша, согласна? Хотя мне кажется, эту мудрость еще гораздо древнее поняли.
- Да, наверное… а ты что имеешь в виду?
Регина коварно усмехнулась. Отставила бокал. Отодвинулась от стола. И вытянула ноги. Видимо, под столом заблаговременно избавленные от туфель. Со всеми своими мозольками красноватыми и длинными пальцами на широкостопых ногах – босых, торчащих врастопырку.
- Вот… - негромко сказала она. – Это наши с вами лапы, дамы. И если их, похожие, наши ученицы, не побоялись общественности предъявить, не должны бояться и мы!
А у Марии Адишактовой, которая доедала пирожное «Картошка», даже бурый кусок еды выпал с вилки. Укатился под стол, к туфлям Регины.
- И что?! Что ты предлагаешь? Что мы все должны разуться в школе… и босиком?!
- Приказ, деваньки, приказ! – пропела Екатерина. – Кто ослушается… того сразу на кол.
Тут до Айялги дошло. Женщина потянулась всем телом. Сонно посмотрела на окружение – стены и тусклые светильники кафе. Расправила широкие плечи. Поиграла ими.
- Знаете… А я легко! Я и так наше лаковое покрытие в спортзале берегу! А они прутся туда в кроссовках с улицы… Да я запросто.
- Вот, - Регина, осветив улыбкой пёстрое лицо, отломила кусочек её «картошки». – И у тебя есть резерв. Ну, а наша Мария Пламенная?!
Мария Адишактова поперхнулась. Инстинктивно бросила взгляд под стол: там её ноги, обутые в демисезонные закрытые ботильоны.
- Знаете… Я даже не знаю. Но я так скажу: если это… нужно – я готова!
И она выжидательнопосмотрела на Екатерину Громило. В конце концов, на тут у них самая старшая. И та медлила, перекатывая по белой скатерти зубочистку. Белая остроконечная палочка – туда-сюда.
- Знаете, девочки… - медленно проговорила литераторша. – Я не буду ничего обещать, хорошо? Я не люблю публичности… Но вот в некоторых моментах… Хм. А вы знаете, это как голой на балу у Воланда. Свежо. Посмотрим.
- Вот и отлично… - заключила Регина. – Что по поводу граффити, так… так это надо подумать. Вопрос тактики. Пока у нас есть мощный фактор – время. Прямо завтра они ничего не начнут… Будут выжидать. А мы сумеем подготовиться. Я этот вопрос проработаю.
Когда они все, загружались в «Ниссан» Айялги, Регина предупредила:
- Вы тоже ещё держите в уме то, что приказ нашей Эльвиры по школе не базируется ни на одном из законодательных актов России. Его можно оспорить даже в районном суде! Или есть ещё организации…
- Да оспорим! – засмеялась физрук. – Ты наш адвокат. Вкупаешься?
- Вкупаюсь. Однозначно.

Эта машина всех несла. По их адресам. Вечерний Прихребетск встречал их лениво зажигающимися фонарями. Даже в светлоте сентября. Мэрия сказала – надо!
На Ленина, за Оперным театром. Выходя из машины, Мария Адишактова сказала:
- А Вику я отстою! Во что бы то ни стало! Она… она хорошая!
- Удачи, Маша.
Оперный подсвечивался – благодаря заму мэра по соцвопросам. Жёлтый свет обнимал лепные квадратные колонны.
Мягко и ласково.

Все эти мелочи по дороге из школы совершенно подняли дух девушки. То, что случилось, она уже не считала катастрофой. Нет, это был подвиг. Дверь ключом открывала, даже напевая что-то. Так, первым делом в ванную, лапы мыть. Залезла в ванную, воду включила. И тут Марина Вольф позвонила. Она тоже сегодня отсутствовала – ездила куда-то с матерью. Конечно. Лиза громко, то и дело заливаясь смехом, пересказала ей всю историю. При этом мылила свои ступни, тёрла мочалкой…
Вышла из ванной. И сразу ощутила два запаха – один с балкона. Курительной трубки отца и второй – из кухни – его особо заваренного чая.
Отец, в домашнем махровом халате и тапочках на серые носки. Стоял в кухне, глядя на неё; немного взъерошенный, как со сна. Глядел на её мокрые голые ступни, от которых, небрежно вытертых, растекалась вода на линолеум.
Лиза всё поняла. Конечно – ноги-то она раньше только на ночь мыла!
- Привет… - выпалила она. – А ты… чего? Ты же поздно приходишь?!
- Да командировка ночная. В Кемерово… там арбитраж, - отец потёр короткую седоватую бороду. – А ты… ты так и шла, что ли?
Он догадался. Отпираться – бесполезно. Припрёт к стенке неопровержимыми доказательствами. Всё-таки главный юрист Химкомбината.
- Да, пап. Так вот шла. Босиком.
- Чудесно… - отец усмехнулся. – Прости, мамин суп я доел. Без остатка. Горячие бутерброды будешь?
- Буду! – радостно взвизгнула девушка. – Давай!

…Бутерброды папа готовил божественно. Так же, как и чай. Покупаемый им в особых магазинах. Или вообще – с рук, на рынке, у своих проверенных продавцов. Пока он резал ветчину, перекладывал ломтиками пармезана, добавлял аккуратно расчленённый помидор – пластиночку алого цвета! – Лиза рассказывала и даже не стеснялась всяких подробностей.
Отец ни разу не перебил. Слушал.
А Лиза уже начала поглощать бутерброды с хрустящим хлебом, немного поджарившейся ветчиной, расплавившимся сыром, витавшем в себя помидор – да никакой бургер с этим не сравнится! – и умолкла.
- А ты далеко пойдёшь, дочка… - отец прожевал, вытер губы салфеткой. – У тебя хорошие задатки.
- Кого? И куда пойду?
- В лидеры. Какого-нибудь движения, организации… Вы понимаете. Что вы сделали?
- Не-а. Ну, эта… типа преступление. Против правил!
- Нет. Преступление – это нарушение закона. Правонарушение – это нарушение права. А просто нарушение… ну, это нарушение некоего локального акта. Но вот эти акты… они бывают такие, что и нарушить их можно легко.
- Правда? Блин… ой! Ну, я не думала.
- Вы защитили свои права… - серьёзно проговорил отец. – И это… это феноменально.
- Почему? Так у нас же всех права есть.
- Права, Лиза, есть у всех. По Конституции. Но эта конституция, она… - отец показал глазами на потолок. – Она далеко и высоко. Очень! А у вас есть ваше школьное начальство и у нас – прихребетская власть.
- То есть?! Мы неправильно поступили?
- Правильно. Это, во-первых. Во-вторых, у тебя есть задатки лидера. И обострённое чувство справедливости. Поверь мне, оно сейчас есть у немногих…
- Почему?
- Сложно сказать. Давай к другому. С точки зрения формальной юрисдикции, вы нарушили пункт «Правил обучения в  школе». Которые я, кстати, подписывал, отдавая тебя в первый класс… совсем малявочку! – отец улыбнулся, морщины, ранние, убежали от глаз. – А с другой, не нарушили.
- Это как?
У неё даже часть бутерброда отломилась, упала – хорошо, не на пол. На стол.
Отец замечания не сделал – как мать бы! Отпил хорошо заваренного чая.
- В этих «Правилах» написано: «соблюдать деловую форму одежды». А какая она, деловая, не расшифровано.
- Но и и так понятно!
- Нет, Лиза, не понятно. Для юриста – непонятно. Какая-такая «деловая»? Какая обувь? Какой цвет костюма? Какой цвет сорочки и галстука?! Ну-ка, уточните, конкретизируйте, юридически точно! Ты же знаешь, что у меня около пятидесяти галстуков?
- Да-а… Ну, вроде как…
- Так вот, все они различных оттенков чёрного или с «геометрическим рисунком чёрного и серого». Ибо так записано в моём контракте, в обязанностях. Вот. А у вас – не записано! В этом всё и дело.
- Блин! – тут уж девушка не слежалась. – То есть вообще… мы можем ходить, в чём хотим?!
- Ну, не совсем… Но, пока вы не пропишете в этих «Правилах» полный дресс-код, либо его отсутствие, вы можете это делать. Законодательное поле – пусто.
- Не фига себе…
Тут отец поморщился от её сленга. Встал, отошёл к окну и открыл форточку. Курить будет. А ничего: Лизе нравился запах его трубочного табака. Благородный. Нос не щиплет.
- Лиза, ты же знаешь, мне сорок три года.
- Да! У тебя день рождения зимой!
- Дело не в дне. Я семидесятого года рождения. В школу пошёл в семьдесят шестом, закончил в восемьдесят шестом. Побыл пионером, даже комсомольцем…
- А это… А, мы на истории проходили! Такие организации в школе.
- Во всей стране. Так вот, если на меня, допустим, наорала классная, я мог пойти к секретарю школьного комитета комсомола и сказать – Ваня, что за дела? А он, как правило, старшеклассник, весь из себя отличник, мог к директору пойти и предъявить. Малыши – они к школьной пионервожатой. Она тоже пойдёт, заступится. У нас были… права. Реальные. И главное – механизм их отстаивания.
- А у нас?! Права есть…
- …а механизма нет. У вас нет «общества», организации. Вы – каждый сам за себя. Вот поэтому вами и манипулируют, как хотят. Несмотря на все ваши права. Улавливаешь суть?
- Ну... не совсем.
- У вас нет со-общества. Нет организации. Нет коллектива. Вы - единицы. Вас и давят... по одному. У взрослых примерно также... - отец сова выдохнул клуб дыма, рассеявшийся в квадрате форточки.
И Лиза вдруг поняла. Вот о чём говорила Снежана... На перекрёстке. Вот зачем этот странный ритуал. Клятва! Тайное общество! Союз... босоногих! Один за всех, и все за одного! Блин... Точно!
Она торопливо хлебала весьма остывший, хоть и до сих пор вкусный чай.
- Пап, я пойду... полежу! А потом за уроки!
- Давай. Ты наелась?
- Да! Супер! Спасибо!
- Да на здоровье.
Девушка убежала к себе, бухнулась на тахту. Но спать ей хотеть - меньше всего.

Эльвира Галиуллина: огонь по штабам!
Как и предвидела Марфа Ипонцева, директриса дозвонилась до заведующей городским отделом образования только в самом конце вечера. Валентина Гавриловна  Терещенко, конечно, тоже поахала сочувственно, возмущалась: какое безобразие, как это возмутительно, да это вообще из ряда вон!
Но за годы своей работы Эльвира научилась удавливать мельчайшие обертоны и интонации чиновных голосов. Вот по этим поняла: Валентина волну гнать не будет. Завтра днём лениво, между делом, сообщит об инциденте заместителю мэра. Может быть, Тарасовой Может быть и не ей. А может, и вообще не сообщит. Между сочувственными охами угадывалось: разбирайтесь сами в своём дерьме! Сами виноваты, распустили!
Поняв это, Эльвира Галиуллина сжала зубы. Да, Валечка, понятно. Была ты хохотушка, училище культуры кемеровское закончила, на баяне наигрывала. То-то тебя, пьяную баянистку, милиция из общаг вытаскивала. По рукам ходила. Сначала Эльвира ей помогла в круги власти, по комсомольской линии, пробиться, потом та её тащить начала... А нынче - никакой благодарности.
Да и ведь не положат Вале за это дело конвертик на стол. Ей какой прибыток? Лады...
Директриса отчётливо поняла, что у неё остаётся один мощный рычаг - родители. Родительский комитет. Она даже скривилась, сидя одна в кабинете совершенно пустой школы. Родители? Пфуф... Овцы и бараны. Стадо! А в родительском комитете всегда есть те, кто с потрохами куплен, на кого можно опереться. Отец Оли Ритиной, например - предприниматель. Мать Даши Бариновой - целый директор магазина "Флакон"! Отец Саши Чома - почти что половину рынка имеет! Вот они и выскажут своё. Если что. Забьют, задавят...
Отлично. Как говорил Мао: "Огонь по штабам!".
И поняв это, Галиуллина решительно придвинула к себе кремовый телефонный аппарат. И папку с данными по родителям одиннадцатых классов.

Елена Мартель: война без конца и без края.
Лена пришла домой примерно в одно время со Снежаной, хотя им с Марфой идти было куда как ближе. Но шли медленно, разговаривали; дойдя до перекрёстка, не попрощались - журналистка предложила зайти в кофейню, открытую не так давно в здании "КООПторга". Девушка колебалась лишь пару секунд, и понятно, почему. С одной стороны, конечно, ничего такого - вон, они уже сколько прошагали, мамаши с колясками недалеко от детсада неодобрительно на них смотрели, стайка пацанов мелких минут десять шла следом, горячо обсуждая что-то, полушёпотом; конечно, это дикое явление - босых на улице, пока Марфа внезапно не остановилась и не посмотрела на них разноцветными своими глазами - от этого те вообще обалдели и бросились врассыпную.
А теперь зайти босиком в кофейню, в которой тусит полгорода из её, ленкиной, среды общения!
Но не отказалась от этого предложения. Тряхнула волосами: "Ага, зайдём!".
Ей было приятно. А отчего - вот это она понимала с трудом. То, что она сама босиком гуляет по Прихребетску? Ну, немного. Хотя это даже какой-то неловкостью не кололо: привыкла быть на виду, на соревнованиях, привыкла к взглядам, даже к очень нескромным - выступают-то все в коротких шортиках, хоть и обутые. На их загорелые ноги пялятся, тренированные икры, на грудь, которую рельефно обтягивают спортивные маечки. Тело - в дело; девушка давно уже считала своё тело лишь инструментом, биомашиной. А что грело? А то, что вот эта взрослая и солидная женщина шагает с ней по пыльным городским тротуарам босая, да ещё с туфлями в руках - вызывающе: мол, захотели и разулась. Это её платье, приоткрывающее крепкие коленки, ровные, и такие же, как у Ленки, мускулистые икры ног. Даже не удержалась, спросила:
- Марфа Сергеевна, а вы спортом занимались?
- Плаванием! - засмеялась женщина. - У нас в Камне-на-Оби, где я родилась, это самый популярный спорт...
- Бассейне?
- И в бассейне, и... Вообще, чаще всего в Оби и плавали. До самого конца ноября!
- Да вы что?! Холодно же!
- А я так закалялась. Ну, да, льдинки плавают уже, ты их руками раздвигаешь. Потом выскочить и приседаешь-отжимаешься.

В кафе немноголюдно, но народ есть. Не сразу отреагировали. Какая-то компания обернулась, когда каблуки туфель Марфы, которые та поставила рядом со столиком, стукнули о кафель пола. В компании - две томные девки и двое парней; один, кажется, из компании их одноклассника Джебраила - такой же носатый, чёрный, с пушком рано пробивающейся бороды и усов. Он очень заинтересованно на Ленку смотрел!
- Ну, что возьмём? Я - "американо".
- Я латте. Люблю с молоком.
- Хорошо. Только я плачу, хорошо?
Марфа встала, подошла к баристе за стойкой. Стояла там, скрестив голые ноги, независимо уперев худую руку в бедро. Ступню босую поставила  на пальцы - какие они у ней длинные, цепкие, как красиво изгибаются!
Женщина вернулась с двумя чашками. Странно: она мало расспрашивала об их школьной жизни, хотя Ленка догадывалась, что именно это журналистку и интересует. По крайней мере, должно! Девушка сама всё рассказывала. Марфа слушала.
А если спрашивала, то про учителей.
- А вот эта ваша, классная руководитель, нерусская... Адишактова, она какая?
По характеру?
- Почему нерусская? - даже слегка обиделась девушка. - Да совсем она русская! Говорит без акцента... Она такая, знаете... стильная! И очень честная. Жалко даже, что она классная у "бэшек".
- Честная - почему?
- Ну, допустим, если за четверть у кого-то выходит 4,6 балла, среднего, она всегда пятёрку поставит! Что бы ни было! А другие... а другие нам постоянно оценки занижают! Или там поссорится кто-нибудь, она обязательно вмешается, разберётся и виноватого заставит извиниться!
- Повезло вашим "бэшкам"... - Марфа усмехнулась. - А у вас классная кто?
- У нас - Изольда Марковна. По ИЗО учительница. Нет, она тоже стильная, она вообще... - Лена даже не смогла подобрать слов. - Она такая просто... модель! У неё такие наряды офигенные! Ну, она такая... рассеянная. Иногда на уроке замолчит и начнёт пританцовывать. Мы балдеем. А она нам: о, типа, я тут одно танцевальное движение вспомнила! Понимаете?!
- Понимаю. Вообще, у ас одни женщины - учителя?
- Ой, нет. Ну, раньше вот директор был, Евгений Вадимыч. Добрый. К нему запросто на перемене зайти можно было. Всегда тут же чай предложит! Это нам-то, ученикам! Есть ещё Тимофеев, Николай Николаевич. Добрый тоже! правда, тоже... рассеянный. У него а уроке постоянно что-то врывается и всё такое... Есть ещё учитель по ОБЖ, военный, но он так, с нами особо не общается. И физкультурник есть, который с малышами. Молодой. Тоже... я его не особо знаю. А, погодите! Ещё Арнольд Витольдович, Майбах.
- Немец?
Ленка хихикнула.
- Он сам говорит, что наполовину еврей! вот... Он, правда, только кружки ведёт. Школьной журналистки и археологии. Прикольный дядька. Очень интересный... очень культурный! Но он нас стесняется, кажется. Не знает, как с нам себя вести. Кстати, только он на "вы" называет!
- Угу. А что, и школьная... журналистика есть?
- Да делают какую-то газету каждый месяц. Но там пятые-шестые классы. Мы к нему не ходим.
- Почему?
- Ну, это после уроков, а мы все расходимся уже. И потом... не знаю. Ну, не ходит к нему никто.
- Странно... Дело-то интересное. А тебе лично кто нравится?
- Мне? Наша физручка, которая со старшими. Айялга Борисовна.
- Почему?
Девушка задумалась. Назвать Айялгу "красивой"? Да нет, скорее, она тут по красоте и элегантности рядом с Изольдой и не стояла. Назвать "доброй"? Тоже не очень. Резкая она, её многие, скорее, побаиваются. Четная - это да...
- Знаете, она вот на вас похожа...
- Чем?!
- Прямая. Никогда не соврёт! И без этого... без комплексов! - и тут Ленка спохватилась. - А почему вы про учителей, кстати, спрашиваете?!
Марфа помедлила. Сухим пальцами по столику побарабанила.
- Понимаешь, Елена... у вас скоро в школе дым коромыслом будет. Такое начнётся - мама не горюй.
- Почему?! А, после вашего сюжета?
- И не только. Что такое "гражданская война"? Это когда люди в одной и той же стране любят её каждый по-своему. И считают, что на должна быть такой или эдакой. Гражданские войны - самые кровопролитные... и самые болезненные.
- В смысле?
- Граница мнений, расхождение их - по живой ткани. По семьям. Отец за одних, сын за других. И так далее. А вы расколетесь не только посередь класса, но и... и с родителями разойдётесь. Пропасть просто будет. Ты это в уме держи!
- Хорошо...
- Поэтому и прикидываю, кто из учителей встанет "за вас", а кто - нет... вам об этом тоже подумать заранее надо.
Они ещё поговорили; фраза эта, про пропасть, засела в голове Ленки и она не подозревала, как очень скоро ей придётся её припомнить!
вышли, попрощались. Марфа пошла через улицу, на стоянку - к своей беленькой машине. По пути с каким-то мужиком встретилась, заговорила. Так и разговаривала, смеясь, помахивая туфлям в руках, голоногая...
Лена пришла домой. Ключом отперла дверь и сразу же,  прихожей увидела мать, стоявшую в коридоре - руки упёрты в бока.

Ольга Степановна Шерстобитова - по девичьей фамилии! - тоже, когда-то, как и Ленка, увлекалась спортом. Из спартакиад и кубковых соревнований не вылезала. Толкала ядро, как их прежняя классная; по пятиборью республиканской чемпионкой была. Ещё шестнадцатилетней, участвовала в олимпийских парадах восьмидесятого - позолоченный мишка до сих пор на серванте стоит! Потом пришли лихие девяностые. Мать челночила, моталась с отцом в Китай; там он, не выдержав перенапряжения, климата, и прочего, умер прямо в очереди "челноков" на границе. Мать вернулась домой, в Прихребетск. познакомилась с Генрихом Мартелем, спортивным врачом. Через него попала в городской Спорткомитет... Ещё по инерции тренировала лет семь, а потом - всё. Бумажная работа. Её фигура упругость потеряла, она располнела; вылезли всякие болячки. И, хотя властного, неумолимого характера не потеряла, и определённой стати - но уже давно была не такой жизнерадостной и активной, как дочка.
- Ты с кем гуляла? - вместо "привет!" , грозно спросила мать.
И, не дожидаясь ленкиного ответа, отрезала:
- Только не ври! Я тебя с какой-то бабой в окно видела! Я к Петровне с десятого ходила, видела!
- Ну, мам... с одной журналисткой.
- С журналисткой?! - нехорошим тоном уточнила мать. - А я подумала, что с бомжихой пьяной. Вы обе... Ты на ноги посмотри свои! Ты рехнулась? Босячить в городе?! И это журналистка твоя - пьяная вдрызг, что ли?!
- Мама! Да никакая не пьяна...
- Замолчи! Трезвой бы такое в голову не пришло! Марш в ванную и мойся! Ещё поговорим!
Развернулась. Зло поддернула молнию на снежно-белом спортивном костюме, в котором ходила дома. Ушла на кухню. Задники её тапок звонко били по пяткам.

Скребя мочалкой пятки - впрочем, так, для очистки не их, а совести, Ленка начала ожесточаться внутри. Ну, чего на такого сделала?! Мать как-то, рассказывала, и по снегу босиком бегала. На каких-то соревнованиях, для закалки. И что тут такого, что она прошла вот так по Прихребетску?!  Или матери уже директриса позвонила? И она с ней заодно.
Вышла из ванной, принципиально не стала надевать мягкие тапочки, явилась на кухню.
- Мам, ну, что ты кричишь?! Ты что, знаешь, что в школе было?
- Ах, что-то ещё в школе было? - побледнела мать. - Так!
Не знает. Пришлось рассказывать.
От услышанного мать разъярилась ещё больше. Сковородки, кастрюли, тарелки летал в её руках, как метеоры, грохотали, бились краями в мойке% как обычно, затеяла уборку на кухне.
- Ах, вот у вас что! Идиотки малолетние! Чего вы добиваетесь этим?!
- Ну, чтобы наши граффити...
- Да насрать на ваши граффити убогие! - закричала женщина. - То же мне, художницы недоделанные! Возомнили о себе! Намазюкали что-то и теперь буром прёте!
- Мы не буром, мы...
- Я тебе говорю: замолчи! Босопятить решили,  в знак протеста?! Так на вас управу быстро найдут!  Ишь, умные какие стали.. Вы бы ещё в мэрию пошли права свои качать!
от этого урагана обидных слов, от этой агрессии девушка даже содрогнулась. И выкрикнула, с отчаянием:
- И пойдём! В мэрию! Босиком!
- Тьфу... Революционерки засратые! Обуй тапки и садись есть! Котлеты сделала...
- Не обую! Не буду я твоих котлет! - закричала девушка так, что даже горка кастрюль осела со звоном. - Я спать пройду! голова болит!
И умчалась в свою комнату. И дверью хлопнула.

...Лежала на кровати, безучастно смотря в потолок. За дверью поцокали по линолеуму коготки,; кто-то, поскуливая, потёрся об дверь. Навалился. Замка не было; животное преодолело сопротивление, дверь приоткрыло и забежало в комнату.
- Тигрик! Тигрик, красава ты моя...
Девушка встала, прикрыла дверь и потом вернулась на диван; золотистый терьерчикТигрик туда же спрыгнул, пристроился к хозяйке, калачиком рядом с головой свернулся. Тёплый, гладкий бочок, подрагивающие тоненькие лапки.
- Тигрик... - шептала девушка, сдерживая поступавшие слёзы. - Ты меня понимаешь! Тоже босолапый всегда... и тебе никто не запрещает!

Ближе к сумеркам, когда в окне зажглась оранжевая неоновая реклама гостиницы "Садко" напротив, а здание горсовета и Оперного залило подсветкой, в комнату робко постучался отчим. впрочем, какой отчим: его девушка давно называла "папой" и считала отцом - смачно описываемых в сериалах конфликтов между детьми и новым мужем матери у них в семье не было. Кстати, только он и стучался. Мать распахивала дверь её комнаты чуть ли не пинком ноги.
- Да! Заходи, пап.
Генрих Мартель протиснулся в её комнату. В полумраке - белеет его светлая рубашка, полотняные штаны, тоже светлые. Присел на краешек дивана, посопел.
Был  низенький, лысоватый, с плюшевым носиком. С большими залысинами и брюшком. Странно, но именно таким Лена отца и любила: и в этот маленький носик иногда целовала...
Эх, жаль, что подкаблучник, но, с другой стороны - добрый.
Он посидел, посопел. сообщил виноватым голосом:
- Лен... там маме из школы звонили. Что, у вас так всё и было? С дракой?
Ленку как подкинули на диване. Тигрик, задремавший было, с визгом скатился с него, забился в угол комнаты, заскулил обиженно.
- Какой дракой, пап?! Щас я тебе расскажу, как всё было...
И она ему рассказала. Более подробно, конечно, чем матери. Закончила:
- Ну, и что ты думаешь об этом, пап?
Генрих Мартель вздохнул. Тяжело. Потёр нос.
- Знаешь, Лен... у меня вот было такое... по молодости.
- Что? тоже в школе буча?!
- Нет. Я уже молодым специалистом работал, в клинике. Ну, ты не знаешь, в Новосибирске. Дорожная больница там есть, от железной дороги. А это был, кажется, восемьдесят пятый...
Он примолк; Тигрик, успокоившись, снова забрался на диван - теперь уже к нему на колени. Он ласку любит.
- Ну, ну, пап! - оживилась девушка. - Мне интересно!
Она села на диване. Ноги согнула в коленях, ступни голые на чёрном велюре. Белеют.
- Тогда, в советское время, традиция была - "субботники". Бесплатный труд... Ну, либо ремонт мелкий, либо уборка территории.
- А что, дворников не было?! - девушка искренне удивилась.
- Да было всё, Лен... Просто не хватало рук. Партийное начальство прикажет больничному, они - нам. Бросаем всё - и за грабли, за мётлы. Ужас, конечно... Мои сёстры хирургические, с их-то руками, к скальпелям приученными, лопатами да граблями орудуют. Мусор собирают.
- Ну, и что?
- Ну, вот, мы восстали... Мол, как это так? Неужели у больницы нет своих штатов на уборку? А если нет, то почему?! Главврач говорит, так, по одному, ко мне в кабинет.
- Уговаривал?
- Если бы. Две бумажки - одна объяснительная, уже на машинке печатной бланк заготовлен, почему уклоняешься от выполнения "общественно-полезных работ", вторая - заявление по собственному. На увольнение.
- Не фига себе! Вот вас прессовали.
отец снова вздохнул. В темноте комнаты неясно было выражение его лица, но, похоже, гримаса боли его исказила.
- А ты думала? в общем, почти все сдались. Кроме одной медсестры. Из гинекологии. Она объяснительную написала... а вот заявление отказалась писать.
- Молодец! Я бы тоже так!
- Эх... Ты бы тоже...
Отец помолчал. Затем почему-то расправил воротник рубашки, и так - свободный, незастёгнутый. Опять нос потёр.
- На неё потом какие хулиганы напали во дворе. повалили на землю и... и палками били по ногам. Разбили коленную чашечку на одной и вторую сломали. Милиция так никого и не нашла... вот она и уволилась.
- Пап! Это что?! Ваш главврач отомстил?
- Не знаю. Всякое говорили. Но... могла "общественность". Лен, ты думаешь, что только вы - активисты?! У вас такие враги могут появиться, что просто... страшно сказать. В наше-то время.
- Папа! - голос девушки зазвенел. - Знаешь... А я вот не боюсь! Это наше дело! Мы его начали! И девки наши... тоже не подведут! Ты бы, блин, видел! Лизка - она вообще тростиночка такая, а как стояла! Как скала!!! Не дрогнула!
- Это всё хорошо... - пробормотал отец.
- Пап, а то, что мы босиком - это нормально? - с затаённой тревогой спросила Лена.
Отец подумал. Попросил:
- Ноги вытяни...
- Что? А, щас...
Она вытянула ноги, ступни прямо поставила; он коснулся их тёплой ласковой рукой. Ощупал пальцы, помял.
- Тебе, Лен, надо... надо босиком ходить. Из-за физиологии.
- Почему?
- У тебя очень развитая стопа. Ты же знаешь, я хирург по второму образованию, по первому-то ортопед. Вот если эти пальчики твои ты будешь стискивать обувной колодкой, они искривятся...
- Совсем?
- Ну, вот, твой большей палец. Сильный. Вот тут - хрящ. Если его сжимать постоянно в обуви... даже в кроссовках твоих! то организм будет сопротивляться. а как он может это делать? а наращивать хрящевую ткань. Для защиты. И у тебя вырастет тут такая щишечка... не очень красивая.
До Ленки дошло. господи, так это же у матери уже? И у тётки, Нины там вообще ужас! Они ей: это артрит, это у всех, в старости... она вспомнила ступни журналистки. Тоже ведь не молодая совсем. А стопы - идеальные. И у Айялги вроде, тоже...
- О, пап! значит...
- Ничего не значит, лен. я тебе просто сказал. Ну, ты маму не огорчай, но...
- Но - что?
Отец тихо рассмеялся. Отпихнул её ноги от себя.
- Ты должна уметь... тихо так. И своё делать, и как бы... как бы никого не раздражать. Я ведь тоже тогда сломался, Лен.  Себя за это ненавижу... надо было как-то хитрее, то ли. Ладно... Пойду.
Он встал. Потоптался неловко:
- Тигрика выведешь?
- Выведу! - пообещала девушка. - А мама где?
- Ой... она разнервничалась, выпила валерьянку и но-шпу. И спать пошла. Ты есть-то хочешь?!
- Хочу, блин!
- Ну, иди на кухню. Там котлеты в холодильнике... В контейнере. И салат.
- Хорошо. Спасибо.
Через полчаса, поглотив целую, огромную котлету из сочной свинины и тарелку салата, Лена Мартель вывела Тигрика на прогулку. дом спал; спала и её квартира. Вышла она, конечно - босиком. И так было приятно чувствовать под голыми ногами холодный тротуар и землю за Молодёжной, наступать на сыроватые ветки и листья, хлюпать ногами в какой-то грязьке.
А главное - она вынесла с собой из дома какой-то большой мешок и выкинула его в контейнер у подъезда.
Она твёрдо знала - сейчас дворники работают хорошо, и утром этого мешка уже там не будет.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. НЕСКОЛЬКО МГНОВЕНИЙ ИЗ ЖИЗНИ.
Школьницы, виновные в "протесте", рассказывают о нём своим родителям. У каждого мгновенья свой резон, своя величина, своя отметина...

Елена Мартель: к психиатру? Да легко!
Великолепное, яркое, румяное, как только что вынутый из духовки пирог, утро освещало Прихребетск. Даже угрюмая Синюра с её бородёнкой редкого леса на вершине казалась более-менее эстетичной. И трубы Химкомбината не выкидывали привычный чёрный дым, а так - слегка парили, выпуская белые фестончики, и трубы ТЭЦ почти что благоухали. Каждый в это утро пятницы занимался привычным делом. В частности, пожинал плоды вчерашних своих действий.

Лена Мартель откровенно расслабилась. От занятий отстранили? Ну, и ладно. Хотя бы поспит. Тигрика папа выведет, он это часто делает, по воскресеньям, давая дочери отоспаться; а у неё "выходной". Вот она и дремала, когда дверь её комнаты открылась. Резко и грохочуще: открывали с яростью.
- Лена, вставай!
Девушка завозилась; приподнялась в постели. Мать, всё в том же, бело-спортивном, нависла над ней айсбергом.
- Вставай, говорю! Собаку выведи, скулит!
- А папа?
- Вызвали в Спорткомитет! Комиссия какая-то приехала, по допингу... Вставай уже быстрее.
- Да сейчас я, мам... Блин. Мне в школу же не надо.
Мать, отошедшая к дверям, резко обернулась. Лицо её, располневшее и округлившееся, такое обычно доброе - сейчас стало жёстким и злым.
- Это-то я знаю! Мне вчера про твои художества всё директор рассказала! Да от стыда сквозь землю готова была провалиться... Это же надо такое придумать! Заявили о себе, идиотки!
Девушка даже не ответила ничего. Понятно - пощады не будет и конструктивного диалога - тоже. Спустила ноги с кровати. С отвращением посмотрела на тапочки с мехом. Потом враждебно - на мать.
- Ну? Переодеться дашь?!
Обычно она из этого проблемы не делала. Но сейчас вот - хотелось уколоть. Мать смерила её гневным взглядом, ничего не сказала. Махнула рукой, приказала:
- Выведешь - позавтракай! Я запеканку сделала. И тапки надень!
Ушла, также нарочито громко, с хрустом, дверь захлопнув. Ну, она ещё не знает, какие новости её ждут.
Выход дочери на прогулку с Тигриком она не контролировала: обычная процедура. Просто приготовилась пойти в ванную - голову мыть, с полотенцем вышла в коридор. Лена пристёгивала поводок на шею вертящемуся терьерчику. Замок, как назло, опять заедал.
- Тигра! Тихо! Спокойно, говорю!
Мать смотрела на девушку и ничего не понимала. Ну, "велосипедки" красные, до колен, она в них бегает, ну, футболка... Ну, ветровка лёгкая, из жамканой ткани. И босые ноги. Машинально глянула на обувную полку. И выщипанные брови вверх взлетели.
- А... а где обувь твоя?
Лена распрямилась. Гордо. Светло-карие глаза её так сверкнули, что отблеск заиграл в потолочной люстре, в её хрустальных подвесках.
- А нету.
- Как - "нету"?
- Я её выбросила вчера... - просто объявила девушка. - Всю.
- Как... всю?!
Мать ещё ничего не понимала. Комкала в руках хрустящее полотенце.
- Вот, всю. Ну, валенки оставила, сапоги зимние... вот.
Женщина ещё не верила услышанному. Полотенце уронила, рванулась к полке - вот её туфли, летние сабо, вот отцовское... а ничего ленкиного нет. Ни одной пары. Даже модельных туфель, втридорога купленных, в которых она на торжественные мероприятия в школу ходила!
Мать побледнела - просто залилась пунцовой краской ярости.
- Ты... ты дура совсем?! Ты что, правда, выбросила?!
- Да. В мусорку. Их уже очистили, мам... поздно.- Обувай, что хочешь! - завизжала мать. - Что угодно! Моё обувай!
- Не буду твоё! - твёрдо заявила Лена. - Чужую обувь носить... негигиенично! Ну, могу валенки.  Где-то были ведь, да? Хочешь? В валенках пойду, пусть думают, что я сумасшедшая.
- Ты... ты! Ты просто... ты идиотка конченая, мерзавка! Сволочь ты, что ты делаешь-то со мной?!
Так Лену ещё никогда не полоскали. Удар этой ярости породил ответную реакцию. Щёки её тоже покраснели; Лена тряхнула волосами.
- Спасибо, мам. За добрые слова.
И в этот момент мечущийся, поскуливающий Тигрик не выдержал. Что-то тёплое ливануло на ленкины голые ступни. Всё ясно.
- Ну вот, мам, дождались... Нассал. Так мне его выводить или дальше ругаться будем?
Мать, понимая, что теперь уже всё - поздно обувать Ленку, только охнула,  пошатнулась и, странно мотая головой, ушла в кухню. Даже валявшееся полотенце не подняв. Девушка взяла поводок, крикнула:
- Я приду, уберу за ним!
И вылетела в подъезд.

Виктория Бондаренко: раз в школу не пошла, пойдём на свадьбу!
Примерно в это же время в общежитии, в районе Барахолки, не очень выспавшаяся Вика Бондаренко первым делом проверила мать. Сама девушка ночевала на раскладушке - вторую кровать они только планировали купить; мать храпела, но лежала на боку - это хорошо. Лицо её от выпитого и от сна оплыло блином, под глазами набрякли фиолетовые мешки. Вика подумала, принесла из кухни тазик, поставила. Мало ли, проснётся, её рвота придавит...
Позёвывая, вышла на кухню. Поставила чайник. Смыла тараканов, обосновавшихся в мойке - кипятком. Холодильник открыла, глянула. Ну, банка сайры, морковка и половина чёрствой буханки хлеба. Открывать сайру нужно консервным ножом - она его так и не нашла. Помыла, поскребла морковку, сгрызла с хлебом. И то ладно. На грязном неприбранном столе - вчерашние фрукты, тарелки и пачка сигарет. Путая. А, ну да. Вчера всё скурила. Блин, где взять-то? Денег вообще нет.
Похлебав жидкого чаю, из вчерашнего, разведённого, она пошла по общаге. А вот квартира тёти Люды. Постучалась. Полная, дородная женщина в халате открыла; сонно протирая глаза, буркнула:
- Чо такое? С мамкой плохо?!
- Да не. Нормально. Спит.
- А! - догадалась тётя Люда. - Буханула. То-то вчера её искали...
Люда работала в том самом городском отделе полиции, который мать Вики мыла. В изоляторе временного содержания, надзирательницей. Мужские большие руки, хриплый голос, грубоватое лицо.
- Тёть Люд... Курить есть?
- Проходи, дам.
С ней было просто. Так же горе мыкает, как и мать. Мужа, опера, лет десять назад урки какие-то убили. Прямо во дворе зарезали. Взрослая дочь - в Чехии, в Праге. Типа как "танцует" в ресторане. Голожопит просто или там на самом деле что делает, неизвестно. Но переводы матери регулярно отправляет... И посылки.
Вот и вынесла тётя Люда Вике целую пачку "Мальборо".
- Ой... дорогие же!
- Да бери. Дочура прислала вчера! - женщина глянула на Вику, внимательно; зевнула. - А чо босая-то?
- Да тапки порвалися...
- Чё, дать? У меня старые какие-то валяются.
И Вика внезапно, с какой-то твёрдой внутренней уверенностью, ответила:
- Нет! Не надо... так буду пока.
Женщина хмыкнула.
- Ну, ходи... Снег придёт, всё равно обуешься.
- До снега ещё дожить надо.
- А, ну тож верно... Дочка у меня тоже, такая была. Безбашенная. Всё лето босячила, до самого ноября. С хиппарями своими, музыкантами. А что? Зато не болела... жрать хочешь?!
- Да не. Спасибо - соврала девушка. - Я пойду.
- Ну, иди, давай... Босолапая!

На улице Вика с наслаждением сорвала с пачки обёртку, прикурила первую сигарету. Посидела во дворе, посмотрела на развешанное на верёвках бельишко: здесь ещё сушили во дворе, по старинке. Да и кому надо? Всё старое, ношеное. Простыни - штопаные. Пугнула какого-то пса, просто так; пошла по тропинке к насыпи, к погребам. Морщась от дыма, лезущего в глаза от зажатой в зубах сигареты, размотала проволоку на петлях жестяной крышки погреба, откинула.

Оттуда долго никто не показывался. Девушка вторую сигарету закурила. Потом показалась коротко стриженая голова и помятое лицо и хорошим фингалом под глазом. Хорошо она ему засадила. Палец, как отреагировал - начало саднить. Посмотрела на грязноватый пластырь на нём, пошевелила...
Витёк с трудом выкарабкивался из погреба. Промёрз он та хорошо - трясло. Зато протрезвел.
- Кур-р-рить дай... пажал... ста! - выдавил он, заикаясь.
Вика ухмыльнулась:
- А пое*аться те не отломить, чучело?
- Ну, чё ты такая...
- Нормальная! Блин... на!
Отдала ему свою, недокуренную. Всё-таки человек, хоть и урод конченый. Жалко.
Витёк, сидя на земле, жадно курил, тряс худыми плечами. Модные кожаные штиблеты - под когда-то белые носки - в грязи. Ну, естественно, погреб-то старый, протекающий.
- Ещё раз к матери сунешься - я тебя просто угандошу, - коротко и серьёзно сказала Вика. - Понял-нет?
- Чо ты орёшь-то... чё ты...
-Я тебе говорю! Вон, на линию выведу и под поезд кину. Будешь тушкой для мясокомбината. Бывай здоров!
Она поднялась на ноги.  Морщась, разминая ноги, пошла обратно. Палец ещё побаливал. Но босиком было хорошо, свободно. Чавкала грязь пол пятками, лужицы. Но всё равно - как-то даже успокаивало.

В школу, конечно, не надо. Типа, "отстранили". Да и хрен с ними! Больно надо... Но куда пойти? Домой неохота. О! К Заре пойдёт. Позвонить надо только.
Достав свой телефон - старый, с неоднократно битым, перекрещенным трещинами экраном, она набрала номер Зары Гроба, цыганки, которая в школе появлялась ещё реже, чем Вика. И та оказалась дома. Она тут же живёт, "деревяшка" в ста метрах.
Зара откликнулась, радостно:
- Приходи! У меня брат женился, праздновать будем!
Что ж, вопрос, где и как провести день - решился.

Отредактировано Admiral (2023-11-18 10:46:08)