Понедельник. Цикоро – Штирлиц - Вика
Помощник заместителя начальника отдела ОБНОН Свешина, лейтенант Цикоро заканчивал рутинное заполнение документов; работал он всю бессонную ночь, поэтому часто зевал, нажимал не на те клавиши, глухо матерился и рвал вылезающие из принтера листки. Пространство у урны усеивали смятые белые комочки… Заполнял документы, в том числе и по той девке, задержанной при облаве на цыганский табор. Ну, конечно, не густо – мало того, что русопятая насквозь, так ещё и по ориентировкам проходит. Ну, есть там по ПДН какие-то ела, но это всё ерунда… А вот доза героина в пакетике – это серьёзно. Но как её пришить к цыганам, ко всей этой их наркосети, Цикоро не имел никакого понятия. Да пусть Свешин сам разбирается. Его дело – рапорт. Обнаружено у той-то, тогда-то. И тут лейтенант Цикоро не врал ни единым словом документа. Сам он наркоту – как это бывает, не подбрасывал, девку словили за сараями, одну; тут же скрутили, в джинсы залезли – опа, вот оно! На хрена ему чего-то ей там засовывать…
Конечно, она признается. Поломают её. Бить-то не будут, но ОБНОН убеждать умеет, он знает. Задержали в воскресенье, ночь в СИЗО провела; сегодня с ней «поработают», а после можно и ПДН известить, пусть кудахчут – все равно, признательные показания будут.
Да и сам Цикоро испытывал к этой девчонке некоторое подобие жалости. Особенно эти босые ступни, которыми она беспомощно возила по грязной земле, когда её крутили… У него сестра такая младшая, в Красном, в десяти километрах, от Прихребетска осталась; ну, когда он уехал в школу милиции, спилась-скурвилась и в итоге погибла по под колёсами грузовика на трассе. Приехал он только, чтобы её похоронить.
Да, босые ноги… Сестра тоже любила так шляться. Напевать ей было на всё. Но вот какое-то упорство этой задержанной… Да нет, не упорство. Доставщики герыча как только не изгаляются, какие только спектакли не играют. Глаза её. Чистые глаза у неё были, чёт подери!
Вбив последнюю букву текст, лейтенант Цикоро отправил всё на принтер; потом вынул распечатку. Проверил. Положил на стол. Сейчас съездит на обед, потом отнесёт Свешину. И дело в шляпе.
Весьма довольный собой, Цикоро вышел из здания ГОВД, увидел на крыльце сослуживца. Бросил: «Поеду, покемарю пару часиков… С ночи вожусь тут!». Тот понимающе кивнул.
Лейтенант сел в свою коричневенькую «Тойоту-Прадо», завёл двигатель. И только потом осознал, что в салоне, коме него, ещё кто-то есть. А посмотреть, кто, невозможно – зеркальце заднего обозрю свёрнуто в другую сторону.
- Ты не оборачивайся… - посоветовал сзади мягкий, но уверенный голос. – Так лучше будет. Ты гражданку Бондаренко Викторию задерживал?
- Э-э… ну, да, я.
- Очень славненько. Вот смотри, лейтенант, сейчас мы поедем. Поедем, правда?
Цикоро предполагал, что у сидящего сзади есть оружие – и в ожидании неминуемого ствола у виска ответил «Да».
- Вот и здорово. На перекрёстке со Станционной ты повернёшь направо, так?
- Так... Там левого поворота…
- …нет. И там сейчас стоит патруль ГИБДД. Остановят тебя и обыщут машину. Ибо есть план "Перехват" в связи с террористической опасностью. Слышал про пожав в школе?
- А-а… да…
- Вот. А теперь под своё сиденье руку засунь и посмотри, что там есть.
Цикоро, дурак, таки сделал. Пальцы обнаружили рукоять пистолета – наверняка «макаров», но его табельный, тот в кобуре!
- Не доставай! – ласково напутствовали сзади. – Теперь твои пальчики на нём. А он в двух «глухарях», как минимум, засветился. Ну, что, ехать будем или разговаривать?
Цикоро что-то промычал, человек позади успокоил:
- Не, ну не хочешь ехать, я сейчас патруль вызову. Дескать сел к человеку поговорить, а он мне в морду ствол… А?
- Ч-чего надо? – выхрипел лейтенант, вспотевший до трусов.
- Надо? Надо всего лишь позвонить в изолятор ваш и распорядиться доставить гражданку Бондаренко Викторию… на следственный эксперимент. В район этого самого цыганского табора. А там мы её встретим.
- Слушай… Чё за нах… Она же задержана!
- Но с нарушениями. Инспектор по делам несовершеннолетних об этом знает? Доправшивал? Не знает, не допрашивал, я проверял. Так будем ехать или лясы точить?
- Да ты… ты знаешь, кто…
Вот теперь в его затылок упёрлось. Дуло.
- Ты, мальчик, не понимаешь. Я ведь тебя завалю легко и не в затылок, манёвр есть. А потом из твоего орудия пару выстрелов. Вот и получается, хотел ты избавиться от свидетеля многих-многих преступлений – а я такие найду или выдумаю, а не получилось.
Цикоро одеревеневшими пальцами нащупал в кармане телефон, достал. Набрал номер дежурного по ГОВД – девка сидела в особой камере изолятора, зарезервированной за ОБНОНом: туда сажали чаще всего несовершеннолетних, и отличалась она определённым комфортом, хотя и просматривалась почти полностью. Вообще, по-хорошему, эту Бондаренко уже следовало передать в центр содержания, ЦВСНП, в Новосибирске, но Свешин определённо тянул и с передачей туда, и с извещением о задержании сотрудников ПДН – что было, мягко говоря, нарушением. Поэтому девчонка находилась в некоем «подвешенном» состоянии, при явном нарушении УПК, и хорошо понимающий дежурный по ГОВД с удовольствием сплавил её Цикоро для «следственного эксперимента».
За это время, пока он говорил по телефону, пока ждали выхода Вики, ствол оружия\ находился у курчавых волос вспотевшего лейтенанта. Вот сержант вывел на ступени худую растрёпанную девчонку. Кофта на ней разорвана, но цыганские юбки гордо подметают пыльный пол…
- Пусть посадит в синюю машину! – ласково сказал невидимка. – Скажи, что сейчас подойдёшь.
Цикоро пришлось так и сделать; стекло опустил, высунул кучерявую круглую голову – крикнул сержанту; тот подвёл девчонку к припаркованному на служебном месте «ягуару» благородного, тёмно-см синего, карденовского цвета. Открыл дверцу, растерянно крутя головой – девчонка села, а потом из машины вылетели и шлёпнулись на асфальт казённые кожаные тапочки с номером, выданные ей, очевидно, в СИЗО.
Дуло исчезло. Неизвестный осведомился:
- Кто анализ порошочка-то делал у вас?
- Амбарцумян. Роман Айрапович.
- Ой, хороший человек! Специалист. Ладно, господин Цикоро, не обессудьте. Работа у нас такая… людей защищать.
Лейтенант хотел что-то сказать, ну, хотя бы для порядка наехать на этого наглеца, застращать его возможными карами – ну, как так, средь бела дня сотрудника ОБНОна блокировали в его же машине, заставили задержанную освободить! – но тут что=то острое, какое-то жало впилось в шею чуть ниже плеч; так прививку ставят, медицинским шприцом-пистолетом и он отключился.
А когда пришёл в себя после глубокого получасового сна, в открытое окошко заглядывал тот коллега, тоже лейтенант Мефодьев и смеялся:
- Ну, ты, брат, заработался… Домой не уехал? Спишь на ходу, да?
Конечно, никакого «ягуара» на стоянке уже не было.
Вика сидела на заднем сидении роскошной машины, сжавшись в комочек. Она ничего не понимала. И, что и говорить, была немного напугана. Одно дело – кража. Это уже проходили, она прекрасно знает, что на срок это потянет; даже если бы её прихватили за то самое дело за гостиницей «Садко», и то отмазаться можно было бы… А тут – наркота. Это серьёзно. Это уже реально колонией пахнет. ОБНОНовцы, грубовато-весёлые, мрачно шутящие. Ночь в камере, лязганье замков, хрипы полицейских раций, неистребимый запах псины от матраса и это неожиданное освобождение…
Мужик, который уверенно открыл дверь и сел на водительское сиденье, тоже испугал. То, что не мент – стопудово. Прекрасная стрижка тёмно-русых волос, запах хорошего одеколона; тонкий кожаный, элегантный плащ наброшен на костюм со снежно-белой сорочкой и галстуком. Холёные, но сильные руки легли на обшитый кожей руль, показали манжеты рубашки, а в них золотой искрой блеснули запонки.
Кто это такой? Почему он забрал её?
- Мы куда едем? – хрипло, через силу спросила девушка.
- Это сложно объяснить, Виктория... - проговорил человек.
У него был хорошо поставленный баритон, такой у актёров в голливудских кинофильмах – Вика их хоть и немного смотрела, но сразу поняла: какой0-то такой типа шпион или какие они там бывают… Но всё равно неуютно.
- Выпустите меня!
И даже ручку подёргала. Конечно, бесполезно: двери заблокировал
- Не надо ломать технику, Виктория. Сначала мы заедем к одному хорошему человеку, и он всё вам объяснит, хорошо?
Девушка что-то буркнула и забилась в угол сиденья. Наброситься на него, что ли? Царапаться, кусаться, за шею попытаться схватить – а там, глядишь, и из машины удастся выскочить… Нет, пока рано. Надо подождать, что будет. Просто немного подождать.
"Ягуар" катил по Ленина. Направляясь к пристани. Потом свернули на Первомайскую. По пути мужик достал мобильный, сообщил кому-то кратко: «привет! Везу!», что спокойствия не прибавило…
Но, вот когда автомобиль въехал во двор знакомого дома, с витринами коммерческих фирм, оккупировавших первый этаж магазина «Тысяча мелочей», немного отлегло. Тем более, что к машине бежал хорошо знакомый человек.
…Марфа Ипонцева выскочила из дома в чёрном коротком халатике, в котором обычно занималась уборкой – и, конечно, босиком, и неслась по двору, расплёскивая лужи мокрыми голыми ногами, не замечая их; подбежала, перевела дыхание, мужик двери разблокировал и Вика выскочила, и, всхлипнув первый раз за это время, уткнулась носом в тёплую, вкусно пахнущую домом ткань халатика. Не её домом, правда, но всё равно хорошо.
Так они и стояли в одной из луж, обнявшись и даже касаясь ступнями друг дружки: так получилось, а Вика не отрывалась от Марфы, и как-то даже не плакала, а поскуливала, как щенок, пригретый жалостливым прохожим. Марфа гладила её по голове, по разлохмаченным волосам, говорила немного сдавленно:
- Ничего… ничего! Всё прошло. Ты в безопасности. И забудь всё, ничего не будет. Да и не было… ничего.
Редкая по своей бессмысленности фраза, тем не менее, успокаивала. Какой-то потрёпанный дед рылся в мусорном баке неподалёку, двое пацанов гоняли по асфальту пустую пластиковую бутылку, нерусский дворник сумрачно скрёб у подъезда. Человек в костюме сидел спокойно, руки всё так же на руле.
Марфа вздрогнула, выходя из состояния оцепенения; чуть оттолкнула от себя девушку. Взяла её за плечи, заглянула в лицо – разноцветными своими, горящими глазами. Проговорила строго:
- Вика! Ты сейчас поедешь с этим… человеком. Его зовут Евсей Александрович. Ничего плохого он тебе не сделает, слышишь?!
- Не хочу я никуда ехать! Я домой просто хочу!
- Вика, успокойся. Это нужно.
- Зачем?!
- Вика!
- Ладно…
Девушка нехотя села в машину, а этот Евсей, наоборот, вышел, снова заблокировав замки. Чёрт, из одной тюрьмы в другую, благоухающую дорогой кожей и парфюмом.
Марфа пошла прочь от машины, зная, что мужчина идёт следов; рассеянно смотрела на свои худые ступни, , разгребающие мутную воду. Потом обернулась:
- Штирлиц! Я надеюсь, что ты… Только чтобы ничего с ней, ни-че-го, слышишь? Обещаешь!
Она почти выкрикнула это, хоть и стараясь сдерживать голос. Мужчина усмехнулся, повёл широкими плечами.
- Лилит, ты же знаешь, что молодые и глупые девчонки меня не интересуют. У меня более изысканные вкусы.
- Евсей, чёрт драный! Я тебе сказала!
- Не волнуйся. Я позвоню.
Улыбнувшись Марфе, мужчина вернулся в машину. Завёл мотор. Вика снова сжавшаяся пружиной, угрюмо проворчала:
- А щас куда едем?
- Можно сказать, в школу, Виктория.
- В школу?! Вы чё, в натуре, типа шутите?
- Отнюдь.
- Чё? Бля, чё за херня-то творится?
Он посмотрел на неё в зеркальце. Умные, спокойные глаза. Но твёрдые, даже с каким-то волчьим выражением – так смотрит сытый волк на добычу, которая его уже не очень-то и интересует.
- Вам, Виктория, следует относиться ко всему происходящему, как к форме школьного занятия. Вы же там сейчас, теоретически должны быть, верно? Урок. Только без учебников и тетрадей.
- Да заколебали вы со своими этими… блин! На фига мне это? Уроки ваши…
- Вы знаете, одно из качеств настоящей леди – умение держать себя в руках. Вы читали «Унесённых ветром»?
- Чё?! Каких «унесённых»?! Ни хрена я не читала.
- Ну, когда-нибудь прочитаете. Хорошая книга. Многому научит.
Девушка замолчала. Всё это ей не нравилось. И, хотя ничего страшного не происходило, тревога колотилась внутри неё, закручивала нервы клубком. Внезапно молнией сверкнула догадка: за то, что её вытащили из ментовки, этот дядька затащит её в постель. Натурально, просто трахнет. А как иначе? Иначе не бывает. За всё нужно платить. В данном случае – своим телом.
…Потерять невинность она не боялась. Сколько раз была на грани этого. Да и тогда, в «Садко», с Кабзаровой и ещё одной, которую Вика побаивалась до сих пор – после их зажигательных танцев, они ведь в чужом номере оказались. И Вику не изнасиловали только по причине того, что она упилась и блевала в туалете. Потом, полуголая, в одних трусиках, измазанных этой блевотиной, даже до постели не смогла дотащиться, на ковре рухнула. А Кабзарова сношалась с каким-то мужиком; сквозь пьяную дремоту Вика слышала их стоны, шлепки тел, а открыв глаза, увидала только две пары ног – волосатые мужские и гладко-бритые Кабзаровой, с обмозоленными ступнями и загнутыми, корявыми пальцами.
И снова закрыла. Ей тогда было очень плохо.
Господи, неужели и сейчас её тоже вот так? Но где? Отвезёт куда-нибудь в лес около города и будет пользовать прямо в машине? Предложит сначала сделать минет или сразу… Или повезёт в какую-нибудь гостинчику? Или в сауну, где та же Кабзарова тоже не раз бывала?!
За всеми этими мрачными мыслями Вика даже дорогу не проследила. Но они проехали по Станционной – и сауну миновали, и потом, на Ленина, до «Садко» не доехали, свернули на Молодёжную. Коттеджи. Ну, да. Конечно, этот мужик богатенький, судя по машине, пялить её будут в роскошной кровати с хрустящими простынями…
Вика не хотела верить никому и ничему. Конечно, Марфа вряд ли способна на такую подлянку… но с другой стороны, Марфа – взрослая. А у взрослых свои расчёты. Уж даже если её собственная мать, как-то в сильном подпитии, пихала её, ещё девятиклассницу, на колени к одному из своих хахалей, с пьяной улыбочкой, то что тут говорить?!
«Ягуар» остановился у ворот какого-то особняка – это уже там, за Ленточным, который зеленел кронами справа; точнее, остановился только на несколько секунд, а потом металлические ворота плавно разошлись и машина вкатилась во двор, обсаженный серебристые-голубыми елями. И остановилась. Мужчина вышел, Вика сидела – в комочек сжавшись, но он распахнул дверцу, произнёс почтительно:
- Выходите, Виктория. Вас встречают.
Может, не выходить? Заорать, отбиваться до последнего? Пусть попробует вытащить…
Но неожиданно для самой себя, повинуясь совершенно интуитивному порыву, девушка вышла. И замерла у автомобиля.
Широкая дорога, вымощенная розовой узорчатой плиткой, вела к дому с пышным крыльцом, лестницей с колоннами: новодел, конечно, но выстроенный со вкусом, под старину. Но главное заключалось не в этом. По этой дороге к ним приближались двое.
Пожилой человек в костюме, с галстуком-бабочкой, в каком-то необычно длинном пиджаке, расшитым по краям золотистой тесьмой – а костюм цвета этой машины. Переливчато-синий; с ним – высокая, очень красивая молодая женщина в строгом, такого же оттенка, жакете, юбке. На стройных, обтянутым тончайшим нейлоном, ногах, чёрные модельные туфли – скромные, о дорогие. И в руках этот пожилой держал золочёный поднос, вспыхивавший бликом в лучах солнца, на котором стояли два хрустальных фужера с шампанским! При этом шампанское, пока он его тёс, переступая ногами в бархатных туфлях с массивными пряжками, даже не расплескалось ни разу – только колыхалось в фужерах, исходя пузырьками!
Процессия приблизилась, седой и женщина почтительно склонили головы, а Евсей ответил лёгким кивком. Потом взял с подноса один фужер и подал его ошалевшей Вике.
- Выпьем за встречу, Виктория.
- Мне… мне н-нельзя! – выдавила девушка зло и растерянно. – Я несовершеннолетняя!
Евсей качнул головой.
- Запомните, Виктория, привыкать надо к хорошему. Хорошие напитки – это не пьянство.
Не веря тому, что она это делает, Вика взяла фужера; Евсей тоже – легонько стукнул о край её посуды, родив музыкальный звон. Вика зажмурилась и залпом, цедя сквозь зубы, выпила. И кисловато чуть, и сладковата, и язык щиплет, но вкусно!
- Прошу в дом! – мужчина сделал приглашающий жест рукой.
Вика нетвёрдыми шагами пошла по этой дорожке. Грязная кофта засаленная, пахнущая костром и дымом, воняющая саманом; такие же грязные юбки… Босыми ногами она с необыкновенной чувствительность ощущала каждую рельефную плитку, из-под юбок мелькали грязные пальцы её ступней с отросшими ногтями. И рядом – этот красавец в чёрном плаще… А сзади следуют эти двое, и идут – бесшумно.
У входа, у лестницы стояли ещё две девки – такие же невыразимо-кукольные, как с картинки, с аккуратными причёсками, наглаженные. Тоже на каблуках, тоже в накрахмаленных кофточках и тоже склонили головки, приветствуя.
Убежать бы… Тревожное чувство било в мозг молоточками: нет, бежать, прямо сейчас, пока ещё не затянуло. Но сказочность всего происходящего завораживала, заглушала эту тревогу, как наркоз. Как во сне всё было… И хотелось проснуться – а не могла.
Огромный холл. Ковёр, лизнувшие босые ступни мягким языком. Свисающая с потолка золочёная люстра с подвесками. Запах лаванды. Вика стояла посреди этого царского великолепия, оглушённая им, растерянная донельзя. А Евсей тронул её за руку и поддерживая, мягко повёл в какой-то боковой коридор. Она не успела сообразить, ничего предпринять не смогла, а перед ней распахнулась дверь, и пахнуло влажной свежестью.
Тут поблёскивала гладкое зеркало бассейна. Вода его доходила до самого мраморного пола, переливалась в свете солнца из окон под потолком – больших, но скрывающих основное помещение. Пронзила мысль: он что, тут её будет.
- Направо – душевая, Виктория. Там же и купальник, думаю, вам подойдёт. Освежитесь, я зайду через полчаса.
Вика всё ещё заворожённо стояла. Потом оглянулась – точно, ушёл! Дверь прикрыл. Подобрала юбки, чтобы не запнуться, не грохнуться на мрамор; и первый раз уколол странный стыд за грязные ступни – впорхнула в блистающую кафелем душевую. Эх, тут двери-о нет… Она сейчас разденется, и он зайдёт. И всё случится.
Ну, потому, что что не может быть по-другому, ни за что!
Наверное, это был последний миг, когда она ещё могла бы убежать. Будь тут окно низкое, или другой выход – выскочила бы. Но после того, как она очень медленно разделась, с ужасом смотря на проём двери, в котором призывно, маняще голубела вода бассейна – медленно, осознавая по частям свою наготу, непривычно: чёрт, ведь заголилась тогда перед толпой, без всякого стыда, и видела, как кривляется рядом голая Кабзарова с торчащими сосками плоской груди, выпячивает выбритый пах… нет, тогда было всё по-другому. Или сейчас – по другому.
Но едва струи воды из душа, горячей, коснулись её тела, как это чувство стало затухать.
И за то время, пока она мылась – точнее, плескалась, фыркала, вскрикивала, вертелась, брызгалась, терла себя шелковистой мочалкой, сдирая с себя не только грязь с потом, но саму кожу, да что там кожу – всю свою прошлую жизнь, все недавние беды и горести, тревога ушла совсем. До того, что распаренная, как в турецкой бане побывавшая, девушка даже не вспомнила про купальник – с визгом бросилась из душевой в зал, нагая, не думая, что там-то и может в шезлонге уже сидеть Он… с размаху, как в море, бултыхнулась с самого края в бассейн, в пьянящую прохладу воды, в её ласковое, обнимающее тело покрывало.
Она плавала неумело, она кувыркалась в этой воде, она бултыхалась и ныряла; она орала от восторга, захлёбывалась и снова орала. Только минут через пятнадцать сознание робко напомнило ей о том, что она – голая; снова обжёг ледяной страх – вот-вот, сейчас он зайдёт, наверняка караулит за дверью…
Выскочила из воды; прикрывая ладошкой естество, метнулась снова в душевую – точно, на тумбочке, вместе с вафельными полотенцами несколько купальников в упаковке, новеньких. Модных, но не бикини, а классика, без пошлости.
Она напялила на себя этот купальник. И снова, теперь уже спокойно, отдалась наслаждению водой.
Она не помнила, сколько времени провела в бассейне. Уши заложило, конечно, воды она набрала и туда, и в нос; отфыркиваясь, подплыла к краю, где в воду уходила никелированная лесенка, ухватилась одной рукой за неё и… увидела на уровне глаз блестящие, надраенные штиблеты Евсея.
- Если вы накупались, Виктория, то можете выходить и переодеться. Одежду вам приготовили на выбор.
Девушка ладошкой вытерла мокрое лицо. В углу различила стойку на колёсиках – вешалку с рядом «плечиков», обтянутых разноцветной тканью. А Евсей улыбнулся своей голливудской улыбкой и словно в воздухе растворился. Или ей так показалось.
Вытеревшись насухо, вылив из ушей воду, она уже без страха сняла мокрый купальник. Уже не оглядываясь на двери, выбрала одно из платьев – серо-голубое, изящное, с серебряными декоративными пуговичками и голыми плечами; рядом на тележке – бельё. Тоже не какое-нибудь блядско-кружевное, а нормальное, хорошее бельё какого-то известного бренда – смутно ей знакомого по фильмам. Оделась. Очень хотелось посмотреть на себя в зеркало – но его тут не было. И оглядываясь, поняла, чего ещё не было в принципе, чего не приготовили ей. Ни чулок, ни обуви…
Мужчина ждал её в том самом холле с лестницей, ведущей наверх; он уже снял пиджак, рукава сорочки закатал – в меру волосатые, с хорошим мужским, темноватым пушком, руки, мускулистые. Только галстук чёрный у шеи, висит абсолютно ровно, прихваченный золочёным зажимом, не колыхнётся.
В голове не успокаивались молоточки: эта сказка в любой момент может кончится. В любой!
Кусая губы, Вика выкрикнула, с надрывом:
- Ну, и чо теперь?! Чо?!
- Во-первых… - усмехнулся Евсей. – Не говорите «чо». Это мило, по-сибирски, но вам не идёт. А во-вторых, будем завтракать. Лучше поздно, чем никогда.
Он подал ей руку. Локоть, вернее, подставил. И Вика, не чуя под собой ног, оперлась о неё и стала подниматься по лестнице. Где-то в глубине особняка колокольно, глуховато пробили часы – сколько ударов, Вика не сосчитала.
Столовая тоже была залита солнечным светом: тут окна почти от пола до потолка, шторы тюлевые и коричнево-золотые, собранные подвязочками к бокам. Длинные стол, два стула, и почему-то по дальним краям. И опять тот же седовласый и женщина в костюме – безмолвные.
Вике хотелось закричать, что-нибудь об пол грохнуть, чтобы с брызгами, с осколками; внутренне напряжение, которое на какое-то время смыл бассейн, снова стало нарастать с каждой секундой.
Женщина подвинула ей стул с высокой резной спинкой и замшей обивки. Седой налил из кувшина в бокал что-то светлое, янтарного оттенка. А потом оба/, повинуясь кивну Евсея, севшего за стол метрах в трёх от Вики, если не дальше, неслышно покинули столовую.
Вот тут у Вики и вырвалось всё, что накопилось. Она вцепилась руками в кресло, даже на сиденье приподнялась и закричала; закричала отчаянно, дурея от собственной ярости:
- Зачем? Зачем всё это! Чего вам надо?! Я не буду с вами спать! Не буду! На фига вся херня эта, а?!
- Не кричите, Виктория, - заметил мужчина. – Эта столовая спланирована так, что разговаривать можно, стоя в разных углах… Вы начинайте есть.
- Нет! Я не буду есть! Я не хочу ничего! Не буду, пока вы не скажете, за каким фигом всё это!
Его совершенно не трогала её истерика. Он намазывал золотистый тост чем-то серым из вазочки, плоским ножиком, похожим на детскую лопаточку.
- Это то самое фуа-гра, настоящая гусиная печёнка. Особый рецепт с орехами и грибами.
- Да идите вы на хрен с вашими фураграми! Не хочу! Отпустите меня. Я ничего вам делать не буду!
- А делать ничего и не надо, - заметил Евсей. – Но если быть точным, надо успокоиться. Хотя бы для того, чтобы выслушать. Выпейте. У вас в бокале венгерский токай. И не говорите мне, что вы несовершеннолетняя. Это молодое вино, алкоголь не превышает пять градусов. В тониках и прочей дряни, которую вы привыкли пить, его гораздо больше…
Девушка покачнулась на стуле. Всё. Она сломалась. Она больше не имела никаких сил. И если он её сейчас подзовёт, и скажет – давай минетик, малышка! – то вряд ли она сможет сопротивляться. Схватила бокал, и отпила с жадностью.
…Вино немного отрезвило; его чуть пряная на вкус влага прокатилась по горлу; вкус медовый, что-то похожее на курагу из компота, но, конечно, в разы деликатнее.
- Ну… ну зачем вы это устроили? – с тоской спросила девушка, глядя на вазочку с такой же маслянистой массой фуа-гра, обжаренными тостами, нарезанным лимоном с зеленью и ломтиками сыра – с очень большими дырками. – Вам это вот… нужно?
Она машинально взяла из-под стеклянного колпака тост, макнула его по простому в фуа-гра. Начала жевать.
- Строго говоря, это надо не мне, - проговорил мужчина; действительно, в тишине столовой было чётко слышно каждое его слово. – Это нужно вам.
- Мне? Зафига?
- Не перебивайте, если можно. В той жизни, которой вы живёте – а Марфа мне рассказывала! – нет ничего ни хорошего, ни интересного. Но парадокс в том, что вы никогда не сможете зажить другой жизнью, если не увидите её образец.
- Такой? – Вика рукой с недоеденным тостом обвела столовую. – Да у меня никогда таких бабок не будет! Никогда! Это надо хренову тучу лимонов украсть, чтобы…
- Зачем же украсть? Можно и заработать.
Вика горестно ухмыльнулась. Но есть продолжала; всё-таки голод брал своё, а ароматы пищи дурманили. Правда, ела варварски6 сразу всё – тост с паштетом закусывала сыром, одновременно лимоном, а, увидев на тарелочке аккуратные медальоны чего-то мясного, тоже потащила их в рот.
- Вы не правы, Виктория. Конечно, большая часть нынешних богатых людей начинали с не очень честных, а порой совсем с нечестных заработков. Но исключения есть. Кроме того, именно такой уровень придёт не сразу.
- Сказки рассказываете… - буркнула Вика.
Всё-таки ему удалось. Она отошла. Сытость разливалась по организму – Вика сама налила себе второй бокал токая.
- Отнюдь, - снова сказал он это странное слово. – Допустим, вы выучитесь. Получите профессию. И заработаете.
- Выучусь? Ага. Я в школке-то из двоек не вылезаю. И какая, на фиг профессия? Как мать, только поломоить буду…
- Девушка вашего типа может не изучать программирование или биологию. Но может стать высокооплачиваемой моделью. Если без грязи, и не на уровне Прихребетска – то будущее вам обеспечено.
Вика разинула рот и выронила недопрожёванный кусок копчёного мяса на скатерть.
- Мне? Моделью? Ой, б-а-алин… не. Бред это.
Он опять глянул на неё волчьими глазами – стальными, безжалостными, но спокойно-доброжелательными.
- Вы можете говорить, что угодно. Вы не верите в себя, и это одна из главных проблем. Но я почему-то в вас верю. И Марфа верит. Вас уже ждёт стажировка у телеоператора, помощником. А телевидение - как раз начало пути в модели, ведущие, актрисы даже. Если вы освоите манеры, измените язык и внешность, то всё получится.
Вике сало и смешно, и интересно. С набитым ртом она хмыкнула:
- Хто ж мне всё это сделает? Вы, что ли?!
- Нет. Даже если бы я это сделал, ничего бы хорошего не вышло, поверьте. Халява, как в вашей среде говорят, развращает. Вы должны захотеть этого сами и начать меняться. По капельке.
- Слушайте, а если, блин, не получится?! Вы тут мне всё показали, как круто, а я возьму и… и, короче, на фиг это всё пошлю! И всё буду делать, как было!
- Не пошлёте, - бесстрастно заметил Евсей. – Вы уже начали меняться. Только это пока незаметно. Моя задача – подтолкнуть вас, а дальше вы покатитесь сами. Точнее, полетите.
Говоря всё это, он успевал есть; ел вкусно, с аппетитом, но так аккуратно, Вика даже не видела этого процесса!
- Путь из низов, как правило, самый успешный.
- Почему?
- Потому, что это, как ракета. Сгорает топливо в ступени, она отваливается. А аппарат летит дальше. Он просто не может упасть. Чем выше вы будете подниматься, тем больше вам будет ненавистна мысль о возвращении к прежнему.
- Откуда вы всё про меня знаете?
- Работа такая – много знать. У вас хорошие задатки.
- Почему?!
- При той жизни, которую вы ведёте, вы уже десять раз могли бы спиться. Стать проституткой. Сесть на наркотики. Но вы же этого не сделали. Значит, скрепы в вас есть.
- Чо есть?
- Скрепы. Психологическая основа, крепкая. Здоровая.
- Да-а… Красиво вы мне это говорите. А это всё – ваше?
Мужчина негромко рассмеялся.
- Нет. Я люблю комфорт и дорогие вещи, но у меня более скромные запросы.
- А кем вы работаете? В банке? Или каким-нибудь там… директором?
- Ни тем, ни другим. Но кем – не важно.
Вика, уже почти насытившись, сделала передышку и стала смотреть в окно. Отсюда открывался чудесный вид на гребень бора, на сутолоку елей у подступов к Синюре, и сами её пластинчатые, охристо-жёлтые и красновато-коричневые уступы. Да уж… Ещё только неделю назад, наверное, она выпроваживала кавалера пьяной матери. Ещё недавно пыталась красть на рынке. Ещё вчера голыми ногами месила пахучую саманную глину! И вот теперь… Вспомнив о цыганских приключениях, она опустила взгляд под стол, мельком глянула на свои голые ступни и снова покраснела. От стыда.
- Я ворую… между прочим! – пробурчала угрюмо, нехотя.
- Вы не воруете. Вы просто берёте то, что недодало вам наше милое общество. Это разные вещи…
- Ладно. А дальше-то чё? Ну, что… Типа какая-нибудь езда на лошадях, как у богатеев это, да?
- Нет, лошадей я вам не обещаю.
Он встал из-за стола. Рукава рубашки расправлял, ловко вдевал в манжеты запонки.
- Я сейчас отъеду по делам. А над вашим обликом поработает Агнесса.
- Это та ба… женщина, которая со старым мужиком? Он, кстати, кто? Как этот, швейцар?
- Мажордом. А женщина – да, та.
У Вики язык чесался спросить – а что будет, когда Евсей вернётся, но так и не спросила.
Мужчина вышел, оставив её одну за столом. Еда и вино её разморили; сказалась и бессонная ночь в изоляторе. И она задремала прямо в кресле. Снился ей бассейн, только она не плескалась там, а шла по водной глади, как по ровному льду, недоумевая, чего это она не тонет, почему кажущаяся тёплой и щекочущей вода держит её…
Её трогали за плечо. Стояла рядом та самая Агнесса; на кармашке коричневого её пиджака – золотистая табличка с надписью по-английски.
- Вы позавтракали?
Первый раз она услышала голос; и в глаза заглянула – бархатно-серые, но в то же время, казалось, и в голосе, и глазах какой-то стерженёк металлический ощущался…
- Да… Позавтракала.
Она, на самом деле, съела бы всё оставшееся, а потом бы съела на второй раз, но желудок уже не пускал ни единого кусочка. Женщина улыбнулась.
- Тогда продолжим. Сейчас…
А дальше она сказала то, от чего у Вики голова просто закружилась: сначала ей сделают профилактический массаж, потом с ней поработает ногтевой мастер, затем педикюр, причёска и, наконец, макияж.
Ещё несколько дней девушка бы просто выдохнула: «Пи*дец!», выразим этим, кратко и ёмко, всю гамму своих чувств. Но сейчас она только охнула и поднялась с кресла, хватаясь за спинку, как за борт спасательной шлюпки.
Массажистом оказалась женщина в возрасте – около шестидесяти, но коротко стриженая, чистенькая; с округлым добрым лицом. При ней Вика без стеснения разделась догола, легла на кушетку. Сначала её смазали ароматным массажным маслом, потом сильные руки этой женщины стали тискать её тело, так и сяк. Проминая её худую спину, массажистка говорила:
- Кожа у тебя хорошая, чистенькая да гладенькая. Прыщиков нет… А вот питаешься ты плохо, девочка.
- Ещё курю я… - сообщила девушка, лёжа щекой на валике полотенца.
- Ну, захочешь – бросишь. Надо бы.
-Тут Вика вспомнила.
- А ещё у нас в школе… Мы… ну, то есть и я, босиком ходим. И по улице тоже!
Массажистка ничуть не удивилась. Как их учителя, похоже – Регина или Айялга.
- Вот это правильно. Вот и ходи. Пока можно.
Вика хотела спросить, а вы, мол? Но женщина сама ответила:
- Я вот тоже сюда на работу хожу – из села Горелое. Девять километров. До холодов босая хожу. Сниму обувку и иду. Земля – она лечит.
- Девять километров! Не фига… каждый день.
- Почти что, девонька.
- Ну, а в городе же асфальт…
- А что асфальт? Тот же камень, почитай. Они разговаривали, потом массажистка озабоченно сказала: «Спину-то тебе нужно поправить! Немного больно будет!»; Вика гордо ответила: боли, мол, не боится!
- Вставай тогда на коврик, на коленки…
Девушка встала сзади мягко зашуршали белые матерчатые туфли, в которых ходила эта массажистка. Своими, казавшимися горячими, ступнями она зажала икры Вики, взяла за плечи, а потом чем-то, таким же горячим, упёрлась в спину… коленом? И надавила так, что девушка от неожиданности и боли взвыла. Пришлось так терпеть второй раз.
- Вот… вправила! – переводя дыхание, сообщила массажистка. – А то у тебя позвоночник на правую сторону съезжал! Вика с интересом рассматривала её ступни. Она уже поняла, когда они сжимали её тело, что кожа гладкая, упругая… Да, эти крестьянские, широкие как лопаты, ступни совсем были не подходили под шестьдесят лет: ровные пальцы сильные, хоть и короткие, на пятках – ни шершавинки.
Тем более, что, прежде, чем обуться, женщина добавила:
- А ты, девонька, чтобы больше искривления не было, гимнастику делай.
- Какую? Ой, это все эти упражнения запоминать… - поморщилась Вика.
- Нет. Коли ты босая часто ходишь, иногда иди на цыпочках. Минуту, три. Вот так!
И она показала – при этом на ступнях сразу обозначились мышцы, под гладкой кожей проступили их бугры, полные икры подтянулись. Надо Айялге такую гимнастику показать…
С ногтевым мастером – девушкой старше Вики лет на пять-шесть, полненькой хохотушкой с светлых кудряшках они много смеялись, причём смех на Вику напал совершенно безудержный. Определяли, какую форму ногтей делать какой лак подобрать… Остановились на форме с короткими прямоугольными краями, на типе «омбре»; оттенки розового сама Вика с негодованием отвергла, холодные цвета отсоветовала мастер; в итоге покрасили в пепельно-серый с белыми кончиками.
Ещё больше сюрпризов принёс педикюр. Тут мастером оказался… молодой парень! Похожий чем-то на их Кирилла Мозгалина, но не такой томный и изнеженный; тоже с хорошей мускулатурой, угадывающейся под туникой серого цвета, но с короткими чёрными волосами, забавно стекающими на виски и глазами – пронзительно-серыми, совершенно бесстрастными. Его правую руку перевивала змея с оскаленной пастью, отличной работы двухцветная татуировка.
И, хотя Вике не нужно было раздеваться перед ним, она испытала такое смущение, что в первый миг готова была пулей вылететь из комнаты. Её безобразные лапы, за которыми она не следила никогда – ноги и ноги, подумаешь! – сейчас окажутся в руках у такого… С диким ужасом она вспомнила, что совсем недавно обнаружила, что на фаланге большого пальца у неё растут волосы – несколько волосин, чёрт бы их драл, чёрных!
Вика покрылась пунцовым румянцем. Ну, что же делать, чтобы не давать ему свои ступни! Она даже сказать ничего не могла, он улыбнулся – и она почувствовала прикосновение тёплых и очень мягких рук. Мастер сразу извинился:
- Могу надеть перчатки, если хотите. Но, если честно, в них чувствительность хуже… Кожа должна касаться кожи.
- Н-ничего, не надо…Но у м-меня трещины н-на пятке! – заикаясь, выпалила она.
Опять улыбка.
- Виктория, да, вас зовут?
- Д-да. Можно просто Вика.
- Хорошо. Вика – трещины – это не беда. И не зараза Это от неправильного обмена веществ. Полечим сегодня ваши трещины.
- Полечим? Я думала, что эта… ну, только ногти.
- О, нет.
Её ступни плавали в его ладонях, как в масле; он наверняка догадался, о чём она сейчас думает, и объяснил:
- Ваши стопы надо сначала размять, разогреть. Я этим и занимаюсь. Давайте промнём ваши пальчики.
Пальцы ступней он сначала слегка придавливать по подушечкам, потом тянул, вовремя отпуска, потом забирался в нежные места между – шевелил их, раскачивал, будто ивовую корзину плёл. Вика ощутила то, что почти никогда не ощущала: самое настоящее возбуждение. Последний раз с ней такое было года два назад, когда она до безумия влюбилась в парня из параллельного класса. Волна наслаждения катилась от ступней к животу, а оттуда проваливалась в самый низ, где, собственно и буквально шевелилась; и девушка с ужасом поняла, что это её заводит до экстаза, и вот-вот она просто сорвётся, «крыша» поедет-полетит… Парень вовремя остановился, заметив:
- Вам не делали массаж ступней, вика?
- Мне? Да кто бы… Да, блин, я вообще не думала об этом.
- Ну, понятно тогда, что вам… щекотно! – деликатно обошёл он «фигуру умолчания» - Но мы уже закончили. Сейчас, пожалуйста, в ванночку. Не горячо?
- Нет…
- Она с морской солью.
- Круто.
- Я обработаю ваши стопы двумя видами масел. Одно заживляющее, другое тонизирующею…
- Спасибо.
- А для пяток у меня есть отличная роликовая тёрка, немецкая. Только будет немного шкотною
- Потерплю…
- Только сразу предупреждаю – я не буду делать вам «пяточки младенца», иначе ходить вам будет трудно… - парень усмехнулся. – Ведь, как понимаю, вы часто и много ходите босиком? И никогда на каблуках?
Девушка вздрогнула. И этот вопрос её отчего-то смущал теперь.
- Да… вы как эта, догадались?
- У вас хорошая кожа стоп. Достаточно эластичная. Нет натоптавшей от обуви. А пятка – правильной формы, а не приплюснутая. Она сплющивается от ношения каблуков – мышечная реакция такая.
Вика немного расслабилась. Правда, не могло быть так всё шоколадно. Где-то есть подвох.
- А говорят… об асфальт пятки как раз натираются! – не зная, что сказать, пробормотала она.
- Нет Асфальт, как раз, как косметический скраб. Тем же эффектом обладает глина. Так что ходите и ничего не бойтесь.
- Слушайте… но это, наверно глупо – по улице босиком?
- Напротив. Девушка, которая идёт так, достойна уважения. Она не такая, как все, у неё здоровые ноги, которые не стыдно показать.
Вопрос сам назрел на языке, вертелся там чёртиком, и Вика, снова чуть покраснев, не вытерпела.
- А мои? Ну, то есть, когда вы… закончите?
Мастер уже достал её ступни из ванночки и протирал их салфеткой. Опять – каждый уголочек. Вике показалось… нет, это ей только показалось.
- Ваши – тем более не стыдно. Вы смотрите, какая у вас красивая стопа. Это так называемая «кельтская стопа». Второй палец длиннее остальных, а первый и третий фактически одной джины. Не исключено, что ваши далекие предки обитали в Шотландии или Уэльсе.
- Офигеть… - прошептала потрясённая девушка.
- Форма пальцев – амфора. Очень красивая форма, с расширяющейся фалангой. Вот, поэтому на больших пальцах по бокам тоже шероховатость – вы кроссовки много носили. Мы их подшлифуем, но лёгкую шероховатость, как на пятке, мы отставим.
- Это круто, типа, да?
Он усмехнулся.
- Да. Это естественно, в первую очередь. Природа ведь не ошибается. Дальше, у вас прекрасный изгиб, выпуклая плюсневые бугры, «яблочки» и развитая предплюсна. Как у охотницы или амазонки. Пятка – прекрасная, хорошая овальна форма… Медиальная кость сильная, развитая. И сильные сухожилия, особенно длинного сгибателя пальца… Он выступает гребнем, это очень красиво
Вика никогда бы не поверила, что так можно, буквально по косточкам, по частям разбирать её банальные, такие, как у всех, ступни; а ведь он не только говорил, он ещё и трогал, поглаживал – и странно, он едва касался своими пальцами, будто струны перебирал, а какая-то мелодия рождалась внутри. Возбуждения больше не было, это было блаженство; голос его звучал тенором, как у певца Баскова – Вика и заслушалась, и забылась…
Пришла в себя, когда он начал подравнивать её ногти, пилочкой; стоял он на коленях, и в какой-то момент, согнувшись над ней, переставил её ступню на своё колено, на серую фланель, спросив: «Так вам удобно? Я так больше контролирую свою работу…».
Девушку уже качало, как яхту на волнах. То вправо, то влево. Она внезапно представила на месте мастера кого-нибудь из их класса. Нет, Мозгалин не подойдет. Торлов, Вепренко – тоже. Лопоухие. А вот Ярик Закацкий…
О волосках на фаланге она давно забыла! Тем временем парень уже работал над её пятками, жужжала машинка, действительно, ощущала слабую щекотки у по-прежнему его тёплые руки.
- Хорошая у вас работа! – вырвалось у неё.
Парень рассмеялся.
- Ну, ведь не всегда с девушками и женщинами. Приходится работать и с пенсионерами. И с мужчинами.
- Неприятно, наверное?
- Почему? Для меня нога – прежде всего аппарат. Ну, и вид, который можно улучшить. А то, что я так художественно вам всё описал… ну, по первому образованию я художник-скульптор. Но это не кормит.
Вика молчала. Нет, такое с ней в первый раз в жизни… Мать бы сюда к нему привести. Ужаснулся бы, конечно, но дело бы сделал.
- Значит… - пробормотала Вика. – То, что я гулю-босячу, я не бомжиха, не нищенка, не пьяница? И не дура набитая?!
- Ну, я же вам сказал.
- Ого! А вы сами?! – и она сверкнула глазами.
- Увы. Удаётся редко. Мастер педикюра должен быть безупречно одет и обут. Иначе я растеряю клиентов.
- А знаете…
Из Вики посыпалось – о школе, о том, как они там все такие вот, босоногие, что им запрещают, а они всё равно…
Парень впервые изумился.
- Чудеса. Неужели все ваши девушки так легко расстались с каблуками? Или с кроссовками?! И не жалеют, так сказать, пяточки?!
- Ой! Да мы кайфуем! И когда из школы идём, мы, блин… Короче, это круто.
- У вас там, наверное, какая-то аномалия… - пошутил парень и поднялся, беря со столика с колёсиками бутылки с маслом. – Обычная девушка скорее умрёт, чем пройдёт босиком по нашему городу.
- Стрёмно?!
- Более, чем. Грязно, колко, ужасно. Как вы сказали – нищенка, пьяная, дура…
- А пацану? – с любопытством спросила девушка.
- Пацану вообще западло, как некоторые выражаются. Роняет свое пацанское достоинство. Ну, завершающая процедура.
Вика с удовольствием бы наделала себе ещё трещин на другой пятке, чтобы он подольше втирал масло, ласкающими движениями. Чтобы дольше чувствовать его руки. Чтобы и дальше блаженствовать…
Всё. Через пять минут ступни были протёрты салфеткой, и он быстро, виртуозно обработал её ногти. Уже на скамеечке, с резинками между пальцев – в виде мишек-гамми. Лак взяли примерно того же оттенка.
- Нравится?
- Да, блин… да я даж сказать не могу, как!
А на прощание он всё-таки признался.
- С вашими ногами работать было приятно…
Чем вновь вогнал Вику в краску.
Потом была мастер по макияжу, подтянутая резковатая женщина, но дело знающая; а причёску ей делал ещё один мужчина – парикмахер, пожилой, с обширной лысиной и грустными еврейскими глазами.
Девушка осталась в этой комнате одна. Агнесса почему-то не приходила, чтобы сообщить ей дальнейшую «программу». И, посидев в неподвижности минуты три, Вика сорвалась с мест. Она летела, она мчалась – она выскочила в коридор, стала хвататься за позолоченные ручки, дёргая их, увидела на лестнице Агнессу, закричала: «Где у вас туалет?!» - та с улыбкой показала рукой и Вика бросилась туда. В поисках, конечно, зеркала; она нашла такое – во всю стену – от пола.
И едва не рухнула в обморок.
Не было Вики!
Не осталось и следа, н капельки, ни черточки. Разве что глаза такие же – с затаённой болью и страхом; шелковистые локоны вились на висках, спускались, как новогодний серпантин, волос, казалось прибавилось в два раза – откуда!
Стройная красавица с оголёнными плечами, кажется, тоже изменившими форму, с дивным изгибом бровей и длинными ресницами стояла на пёстреньком кафеле; босые ступни вразлёт, пальцы подрагивают от напряжения.
- Что-то я вас не узнаю… - послышалось сзади. Она обернулась. В дверях туалетной комнаты, её предбанника, с сияющими умывальниками и кранами, стоял Евсей в костюме. Рядом – улыбающаяся Агнесса. И ещё одна девица, в крахмальной блузке, из-за плеча выглядывает.
Вика сморщилась. Слёзы подкатили к горлу, слёзы растерянные, слёзы виноватые, слёзы, выжатые чудовищным напряжением последних часов – и она бы разревелась, точно, если бы не хотела испортить легко, негусто наложенную, но всё же косметику. Поэтому она пошатнулась, схватилась за стену; голову задрала, и, глотая эти чёртовы слёзы, провыла в потолок:
- Не може-е-е-э-этого быть!
Евсей-Штирлиц стоял у «Ягуара», рассеянно наблюдая, как она спускается по ступеням крыльца. Весь персонал – человек пятнадцать, наверное, во главе с Агнессой и седым мажордомом, все эти девочки-с-картинки, похожие на стюардесс бизнес-класса, стояли по обеим сторонам лестницы, как почётный караул. Мажордом поклонился, как при встрече. Агнесса подала девушке большую коробку, перевязанную голубым бантом.
- Это…
- Это всё что вы использовали сегодня, Виктория! – обронил мужчина, лениво-небрежно. – Купальник, еще одно платье, его вам Агнесса подобрала. И то, что на вас, разумеется.
- Но…
- Я вам потом объясню.
В машине Вика упала на сиденье, как если бы её разом лишили всего скелета. Просто растеклась. И дикими глазами смотрела, как удаляется особняк, как закрываются створки ворот…
- Это дом одного моего хорошего знакомого. Банкира… - пояснил мужчина. – Он сам пока в Швейцарии. Но должен приехать, когда начнётся большая стройка спорткомплекса и горнолыжного спуска.
- А как вам… ну, как это вы без его разрешения? Или…
- Он сам попросил меня потренировать персонал. Обслуга должна быть вышколена. Вот на вас они и тренировались.
- А одежда?!
- В подобных домах всегда имеется комплект гостевой одежды. От белья до платьев и костюмов. И уважающий себя хозяин не будет надевать то, что хоть надели гости.
Вика ничего не ответила. Она смотрела в окно машины, как с борта отплывающего корабля – отплывающего в безнадёжна эмиграцию. Свою «родину», можно сказать – хоть и везли её именно туда! – она навсегда оставила.
И ничуть об этом не сожалела.
