Елизавета Галиева и Татьяна Касаткина: клин клином вышибают!
У Лизы и мать, и отец с утра уехали: мать в свою поликлинику, отец – в командировку. То, что её «отлучили» от школы, знал только отец; они с ним договорились – матери не рассказывать. Тоже верно. Само собой, как-то будет. Но дело не в этом. Дело в том, что, таким образом, на Лизе – уборка. Логично.
С этим нехитрым делом она справилась легко. Сначала тряпкой – протереть пыль, потом пылесосом, потом – швабра с тряпкой. Странно, она всегда выполняла эту процедуру именно так: без тапочек, которые давно дома не признавала. Но сейчас ощущение мокрого пола под босыми ногами как-то особенно грело.
А потом решила сходить к Тане. Ну, в самом деле, сидит дома одна. Та и ещё раз пересказать вчерашний сюжет, в живых красках, стоит…

Танюха сидела дома тоже одна, мать в аптеке, девушка грустила. Открыла в тёплом халате, на ногах махровые тапки. Лиза ужаснулась:
- Вот! Ты себе свою ангину вглубь загоняешь!
- Чем?!
- Этими тапками! Теплом! Организм успокаивается и думает, а, нафиг с инфекцией бороться! Его же согревают!
- И что ты предлагаешь?!
- А вот… - девушка думала. – Пойдём в Станционную рощу! За линией. Там трава, лес. Погуляем.
- По холодной земле?! Я же…
- Вот это тебе и надо! Клин клином вышибают!
Они, обе, жили рядом – у Автостанции, у двухэтажного магазина «Флакон». Когда-то тут магазин, торговавший косметикой – отсюда и название! – и бытовой химией, на первом кулинария была, в которой продавались вкуснейшие пирожки с ливером, памятные обеим ещё по начальной школе. Потом кулинарию изгнали, и на первом открыли вино-водочный, более прибыльный. В принципе, название опять соответствовало.
- Может, чаю сначала? – несмело предложила подруга.
- Нафиг! Сначала погуляем, потом попьём!
Таня долго колебалась с нарядом. Хотела ветровку напялить, тёплую, с подстёжкой. Лиза подняла её на смех:
- Танюха, мать, тепло же вообще!
- Правда?
- Ещё как правда…
Таня решила в платье. Вышли. Для неё это не то, что бы в первый раз – тогда, «после Макса», они так же шли по Станционной, но майские ощущения забылись, поблёкли; неизвестность опять пугала. У магазина два алкаша, сидящие на ступеньках, проводили их задумчивыми взглядами, один даже попытку сделал показать на это чудо небывалое, двух босых девчонок, не слушающейся рукой. Тётки с баулами на платформе автостанции, одетые, как в полярную экспедицию, проводили их злыми взглядами. Таня ёжилась.
- Блин! И вроде так, ничего… И вроде как мы у всех на виду!
- Привыкай! А вообще, знаешь, положи на них всех…
- Как – положи?
- Положи! С прибором. Так у меня Ольга говорит… - эх! – произнесла девушка с сожалением. – Вот была бы она сейчас здесь… Она бы такой класс нам всем показала! Ей вообще всё поровну. Абсолютно.
- А она где?
- В Чебоксарах своих. Матери написала, нашла какого-то мужика… вроде богатого. Живут.
Железнодорожные пути пересекал угловатый виадук с сетками заграждения. Лиза задумчиво посмотрела на него.
- Слушай… а давай прямо через пути. Заграждения вон, нет.
- Ты что! Запрещено же! А если поезд?!
- Ага, мы с тобой глухие и слепые, и укуренные, да? Поезда не увидим и не услышим!
- Ох, Лизка… - Таня вздохнула. – Какая ты…
- Какая?
- Отмороженная! – выпалила подруга.
Таня усмехнулась.
- Ну, так это и хорошо! Вот ты простужаешься, а я нет! Мне уже нечего… отмораживать! Пойдём!
Она потянула за собой подругу: в это месте, действительно, бело-синий забор РЖД размыкался; на запасном пути тянулись в линейку серо-зелёные товарные вагоны, какие-то чумазые цистерны. При первом же прикосновении босых ног к железнодорожному гравию, в этом месте колоритно рыже-чёрно-белому, с благородным карминным оттенком, Таня заверещала: «Ой, больно! Блин! Больно-то как!!! Аааа!!!».
- Терпи, мать! Мне тоже больно! Не умрёшь! Давай-давай… Просто осторожно ступай!
Лиза не врала: её голые пятки острые края железнодорожного гравия драли, как стая бешеных собак. Впивались в самые нежные места, например, под подушечки пальчиков. Но девушка терпела, зубы стискивала…

Над станцией хриплыми голосами перекликались диспетчера – один или несколько, разобрать сложно. В синей, акварельной яркости, небе струнами натянулись провода. Слышался какой-то металлический звон, звяканье – невдалеке группа путейцев в ярких жилетах возилась с рельсами.
Через вагоны пришлось перебираться; у Лизы сначала была мысль – проскользнуть под их брюхом, но потом она эту мысль отвергла решительно. Вот это – действительно страшно! Не дай Бог, тронется… Нет. На счастье, стандартные товарные вагоны, несколько, имели специальные площадки; правда, это ещё метров двадцать по дерущему босые ноги гравию.
Таня уже тоже – почти смирилась. Ахала, конечно. Её голые ступни скользили, подворачивались; ставить ноги туда, где щебёночный покров казался на вид, поровнее, она пока не научилась. И измазаны они были, белокожие, уже основательно. А когда эти ступни цеплялись за вагонные подножки, чтобы взобраться на тормозную площадку и перелезть, и вовсе покрылись пятнами мазута.
Девушка не верила сама себе. Как тога, в школе, в мае. Не верила, что она – это она, что она именно тут, и именно такая, как есть. Все эти выступающие вагонные части, все эти жуткие огромные гайки и шайбы, суставчатые шланги, крюки и к тому же густо облепленные шишковатой мазутной коркой; она бы в жизни и рукой никогда к этому не прикоснулась! Такие же чёрные и страшные колёса, только на рабочей их поверхности, трущейся о рельсу, сталь хищно сверкает, столовым серебром. С цистерн глядят уродливые пятна, напоминающие оскаленные пасти, зловещие восклицательные знаки опасности в  жёлтых треугольниках. Гравий пламенеет на солнце, будто залитый кровью…
И на всём этом – её босые лапки, испачканные, такие беззащитные, слабые…
Впрочем, слабые ли?!

…С грехом пополам, перебрались. Лиза задрала пятку и показала: почти совсем чёрная.
- Во как! Можно отпечатки снимать!
- Да ну тебя…
- Мать, не кисни! Сейчас травка будет.
- Где?!
- Ну, в роще. В Станционной.
На самом деле то, что называли «Станционной рощей», когда-то было довольно хилым березнячком с редкими вкраплениями сосен; железная дорога проломилась сквозь него, обозначив свой путь шрамами истерзанной земли: незарытыми канавами, валявшимся то там, то тут бетонными кольцами для несделанных колодцев, арматурой и полусгнившими деревянными катушками от электрокабеля. Берёзы по эту сторону полотна, вбирая в свои листочки мазут и сажу проносящихся товарняков, болели, хирели, гнила на корню – рушились. Их изломанные тела, в лохмотьях дольше всего сдающейся бересты, усеивали этот лес. И не «травка» была тут – а жёсткий, обозлившийся на всех и вся кустарник, а между ним – земляная дорога, чёрная, утоптанная сапогами дачников да станционной обслуги.
Здесь и начали строить себе дачи первые железнодорожные начальники; возник дачный кооператив «Путеец», потом строились сошка помельче, поскромнее, ставила вдоль дорог-проездов  в буреломе металлические коробки гаражей… Да, кое-где ещё оставалось место для пикничков, особенно ближе к другому дачному кооперативу, Лесной – ближе к косихинскому берегу.

И это играло свою роль, точнее – оставляло следы в виде груд «пикникового» мусора практически в каждой ямке, у каждого десятого-двадцатого дерева. Грязные салфетки, ржавые мангалы, одноразовая посуда и пластиковые бутылки. Здесь этот мусор бросали, возвращаясь в «цивилизацию»; иные, для очистки совести, запаковывали его в чёрные мешки, но не тащить же этот «труп отдыха» на станцию – бросали тоже тут, в наивной надежде, что «кто-нибудь» уберёт. И среди бело-серых груд чернели эти мешки, прорванные мелкими лесными животными, да бродячими собаками, распотрошённые.

Таня никогда тут не бывала. Поэтому ужаснулась:
- Лиз, ты смотри… Кошма-а-ар! Да что же за люди такие?! Как они могут… прямо тут…
- Это не-люди. – поправила подруга. – Это те, которые срут себе под ноги. И нам.
С этими словами как раз остановилась, подняла катавшуюся у её босых ног бутылку с аспидно-чёрной земли и зло швырнула в ближайшую кучу.
- Блин! Нет, как-то же надо с этим бороться!
- Как? «Зелёный патруль» организовать… Да пойдём уже. Вон там свернём, и на Косиху выйдем.
Конечно, топать по этой «земле-матушке», как сказал бы какой писатель-почвенник, тоже было не совсем приятно: сырая, липкая. Девушка хорошо чувствовала, как та чёрными катышками набивается меж пальцев босых ступней, в каждую щелочку их. Но после гравия… что ж, в какой-то мере именно после болезненных ощущений эти были приятными. И не такими пугающими.
- Ну, что не промёрзла ещё? – засмеялась Лиза.
- Нет… Слушай, даже внутри как-то тепло стало. А с утра прям чуть ли не знобило.
- А я тебе что говорю? Пойдём…
Дорога спускалась вниз, в низину – видимо, один из многочисленных высохших ручьёв, когда-то сбегавший в Косиху. Сейчас там большая лужа, измызганная колёсами; с парой оконцев водички, затянутая поблёскивающей глинистой плёнкой, отороченная по краям косками такой же глины – чёрной. Лиза начала обходить её, а потом залихватски тряхнула длинными волосами.
- А знаешь, что? Для полного счастья…
- Что?
- Иди за мной.
И девушка шагнула в самую лужу. Голые ступи смешно чавкнули и погрузились в эту маслянистую грязь по щиколотку; чёрные точки брызг запятнали белую кожу ног Лизы. А на лице улыбка; переступает ногами, растопыривает пальцы ступней – в чёрно-коричневом, похожем, страшно сказать на что!
- Ну, иди, иди, не бойся… Это же глина просто!
- Да ну! Лиза, кончай уже. Ты чё, совсем уд…
Тут подруга ойкнула и, как показалось Тане, потеряла равновесие. Сейчас она в своих бриджиках и кофточке, да курточке со стразами, туда шлёпнется. На живот или на спину. Не раздумывая, Таня пришла на помощь и пришлось тоже прыгнуть в эту грязь.
- Держись!
- Держусь…
Вот и стояли, обе – посреди лужи; кажется, Таня на ногу подруге наступила – ощутила тонкие пальцы ступней Лизы. Отодвинулась. Отпустила её руку. И неожиданно для самой себя, расхохоталась; сначала нервно, от испуга и стыда, а потом уже весело и задорно.
- Ну, две свинушки…
Вылезли. Глина чёрными носками покрывала их ступни. Вновь пришло сравнение с этим «чем-то», нехорошим, но тут же пропало: чёрный блестящий лак покрывал ступни Лизы, сглаживая все возможные неровности, делал их рельефными, точёными, как чугунная статуя, особенно выделялась изящная хрупкая «косточка» на щиколотке.

…Они продолжили путь. Дорога, ведущая мимо «Лесного» к  частным домам на берегу Косихи, остаткам некогда расположенной тут деревни, тоже засыпана гравием – но хоть мелким, не чета тому, что на железнодорожных путях. И вот что странно: идти ногами, облепленными глиной, было по нему почти что безболезненно: мелкие камешки вклеивались в эту гну, в её облегающий покров и практически не чувствовались.
По дороге Лиза вспомнила:
- Мне вот интересно, как вообще к этому Макс отнесётся…
- Он же снимал! Нормально отнёсся! Или ты что имеешь в виду?
- Ну, к этому нашему… всему. Нет, я не так сказала. Как его друзья отнесутся, Русик и Джебраил, вот это интересно.
Таня, сосредоточенно глядя под ноги, мерявшие дорогу по кромке обочины, где гравия было всё-таки меньше, подумала.
- Да нормально, наверное… Он же спортсмен! Всё лето на соревнованиях был!
- Ну, и что, что спортсмен? Или ты думаешь, он как Ленка, такой же… лихой?
- Да нет… Но всё это закаливание и прочее.
- Угу. А Джебраил?
Таня решительно замотала головой.
- О-о, нет! Этому гламур подавай. Полный! Каблуки двадцать сантиметров, колготки, маникюр… Он же по Ритиной угорает. Прима!
Подруга хмыкнула – невнятно. Видимо, в голове у неё какие-то мысли крутились, но она с Таней не поделилась. Вместо этого остановилась у телеграфного столба, опёрлась об него и стала чесать одну ступню – другой.
- Сохнет! И чешется! А у тебя?
- Да тоже немного.
Таня также остановилась, и стала, только на весу, выковыривать засохшую глину из промежутков между пальцев. Почему-то ей было немного стыдно, будто она делала на людях что-то интимное.

Жара вступила в полную дневную силу, небо избавилось от последних облаков, солнце, катавшееся в нём, топило теплом. На телеграфный проводах в истоме сидели птицы, белые тарелки спутниковых антенн смотрели вверх устало. По улице, переваливаясь на ухабах, проехали два джипа с тонировкой стёкол; может, кто-то и смотрел из-за них на двух босых девочек без всяких признаков обуви, но тем это было неведомо…
Ближе к берегу Косихи Таня вдруг сникла. Почему-то разочарованно, тусклым голосом, проговорила:
- А ты знаешь, мне кажется, ничего у нас из этого не выйдет…
- Чего «не выйдет»? В смысле?
- Ну, сюжет этой Марфы не покажут. Они же, блин, такие, взрослые. Всё время врут…
- Ну, знаешь! – взвилась девушка. – Так теперь и не делать ничего, что ли?!
- Не знаю…
- А я знаю! Короче, выбрось из головы. И давай эта, без пессимизма. О, я тебе вот что расскажу. Кто-то в чате писал, что новая серия «Харуми» вышла! Даже посмотрели!
- О! И чего там?
Разговор их перешёл на совсем другую тему, бесконечно удалившись как и от их недавней выходки, так и от обсуждения парней. Впереди был выход на Косиху, толкание и топтание в холодноватой воде бережка, визгни, крики, возвращение домой – и снова эти терзающие пятки куски щебня, правда, уже не такие пугающие; но, находясь уже в полном спокойствии, не обращая внимания на взгляды и даже спокойно пройдясь босыми ногами по заплеванному подсолнечной кожурой перрону, Таня всё равно в глубине души думала: нет. Всё равно, ничего не выйдет.

Журналисты: "Марфа, это будет драка!".
Звонок Тарасовой поступил директору Гортелерадио, Михаилу Афанасьеву,  уже около четырёх часов дня. Высокий, чуть сутуловатый мужчина, в дорогом костюме – но сидевшем на нём, как хорошо сшитый мундир, хмурился, слушая ленивый голос Фриды Тарасовой.
- …Михаил Петрович, это какое-то недоразумение. Я полагаю, что сюжет надо с эфира снять, и досконально во всём разобраться, а потом поднимать информационный шум. Честное слово, какие-то дети, какой-то подростковый бунт... Вы же понимаете, это несерьёзно.
Афанасьев молчал. Кабинет его был обставлен с шиком – но шик советский, старорежимный. Такой дубовой мебелью, кстати, трофейной, был когда-то заполнен его кабинет в Саратове. Стол, например, приехал из Литвы, из Восточной Пруссии – из резиденции самого гаулейтера Эриха Коха. Сейчас, конечно, не он тут стоял, а добротное двухтумбовое изделие одного из красноярских партийных начальников, из красного дерева с резьбой.
- Фрида Яковлевна! – густо произнёс в телефон Афанасьев. – Сюжет новостей свёрстан, но я разберусь. Правда, ничего не обещаю.
Несколько торопевшая от такой наглости Тарасова даже поперхнулась:
- Михаил Петрович, как так "ничего не обещаю"?! Вы понмаете, что это запрос от мэрии?! Между прочим, вы – госслужащий и должны…
- Как госслужащий… - отрезал Афанасьев. - …я должен иметь на своё столе письменный приказ от директора ФГУП ВГТРК. Извольте, если таковой будет, немедленно исполню. Хоть за пять минут до эфира.
- Михаил… Петрович! Вы забываетесь!
- Нет, Фрида Яковлевна. Всего лишь действую согласно должностной инструкции. Извините, у меня много дел. До свидания.
В темноватом – у Афанасьева болели глаза, лишний свет не переносил! – кабинете звонко тикали напольные, «башенные» часы. Тоже антиквариат. Тяжёлые портьеры на пропускали гудки транспорта, бунтующего против светофоров на перекрёстке Веневитинова и Зари Октября. Даже вой сирены «Скорой» пробежал тут шелестом. Афанасьев насупился, снял трубку телефонного аппарата…
Через пять минут к нему зашла Марфа. Вся заострённая, как игла – чёрный шприц с белой водой кофточки. С большими серебряными серёжками-каплями в ушах. Как наэлектризованная.

Бывший полковник окинул её глазами; потом взгляд отвёл, упёрся им в золочёные стрелки, будто желая их остановить, буркнул:
- Уверена?!
- Пятьсот процентов, Михаил Петрович! – отрубила женщина. – Факс из школы пришёл. Комментировать отказываются, отослали в департамент образования. Запрос послала. Там молчат.
Афанасьев посмотрел на другой предмет его кабинета – тоже предмет гордости. Модель СУ-34, на котором он совершил последний в своей жизни полёт, перед выходом в отставку. Хищный профиль самолёта как нельзя кстати, напоминал сейчас профиль рыжей Ипонцевой – тоже такой же стремительной, собранной.
Бывший командир эскадрильи Афанасьев был внутренне готов ко многим компромиссам – иначе бы не сиживал в этом кресле. Но он очень не любил, когда на него давили.
- Вот что, Марфа… - проворчал он, тяжело глядя на рыжую охапку волос подчинённой. – Решай сама. Это будет драка. Я тебя прикрою… Но если ты ошибёшься – расхлёбывать сама будешь.
Женщина прищурила один свой глаз – из двух разноцветных.
- То есть «трёхсотых» вытаскивать не будем, Михаил Петрович? Нет-нет, не надо. Я всё поняла. Риск осознаю. Готова.
- Иди тогда… работай! – пробурчал Афанасьев.

За десять минут до выхода телесюжета на Синюриной горе, где в корпусах бывшего монастыря ютился интернат для глухонемых, обвалился купол бывшей часовни, давно превращённой в склад: без жертв, но с грохотом. Говорят, на старом кладбище страшно выла собака, перепугав детские секции в ДК Химкомбината. А у Мелькомбината, в районе пристани, опять увидели призрак старой баржи с зэками, затопленной тут, по слухам, энкаведешниками в пятьдесят третьем, через несколько дней после смерти Сталина…
Выпуск вышел в эфир и сразу же в жизни Прихребетска образовалась гигантская воронка, втягивавшая в себя всё, что жило в нём, родилось и чувствовало себя неспокойно.

Снежана Бойко: мятеж не может кончиться удачей...
У Снежаны телевизор тоже смотрели все – и Снежана Бойко, и её мать. Попивая чай. И при словах Марфы про мятеж Ариадна засмеялась:
- Мятеж не может кончиться удачей, в противном случае зовётся он иначе…
Снежана даже оторопела:
- Мам?! Ты это про что?!
- Это Самуил Маршак написал… детский писатель.
- Он сам это придумал?!
- Да, нет, это его переводы… Кажется, сороковых годов. С английского.
- Ой! И что… то есть что ты хотела сказать?
- Я? Да, в общем, ничего… Я хотела сказать, что вы начали революцию, девчонки. И вам до конца идти придётся.
Снежана вскочила со стула – как и Лиза в другом доме. Но принялась убирать со стола. Заглушая шум льющейся воды, крикнула:
- А мы пойдём! Мы, правда, пойдём! Я – точно!
Мать стояла перед зеркалом, в прихожей. Она так и не вернулась к тапочкам – её узкие пятки очень отчётливо выделались на тёмном линолеуме. Расчёсывая волосы, поправляя их, она проговорила задумчиво:
- Не удивлюсь, если вы решите. В продолжение своего демарша, ходить в школе босиком…
Снежана не расслышала. А расслышав, неловко повернула тарелку – вода облила ей и халатик. И ноги. Поскальзываясь голыми пятками, выскочила в коридор:
- что? Мам, что ты сказала?!
Мать обернулась, усмехаясь.
- Не удивлюсь, говорю, ели вы решите босоножить в школе.
В знак протеста.
- А если так вообще в школу?!
- Ну, это по погоде посмотреть. По снегу я тебя босой не выпущу. Не хватало воспаление заработать, у тебя слабая грудная клетка. А вот в школе…
Девушка, как была, мокрая, с мокрыми же руками, бросилась к матери, начала её обнимать и тискать:
- Мам! Как я тебя обожаю! Мамулька! Ма-а-а!
Вечер завершался на очень оптимистичной ноте.

Марина Вольф: если говорить о законе... то вы вы сделали всё неправильно!
В хорошем, строенном из оцилиндрованного бруса, деревянном доме в Чёртовом углу, новостной выпуск смотрели уже в «подготовленном состоянии». Мать приехала из командировки на служебной машине, смертельно усталая; с радостью завалилась в натопленную баню с Мариной; нахлестались вениками. Потом, уже в доме, когда мать сидела у столика, уставленного травяными чаями и несколькими сортами мёда, её и застал звонок Ивашкиной.
Марина слушала этот разговор – точнее, ей ничего слышно не было; девушка просто, скрестив руки, стояла в проходе в комнату. И ощущала, как жжёт её голые пятки вроде бы тёплый дощатый пол – лаковые доски.
Только мать закончила разговор, начались новости. Просмотрен он был с каменными лицами – ни Евгения Вольф, ни Марина ничего не говорили. Затем судья налила себе чаю, подула него, сделала глоток и ледяным голосом приказала:
- Сядь.
Девушка повиновалась. Подошла, присела на краешек кресла напротив. Дома она ходила в старых джинсах и иногда – носках, но сейчас их на ней не было и она инстинктивно старалась спрятать куда-нибудь голые ступни, исцарапанные во время колки дров; а спрятать некуда было.
Мать сделала ещё глоток.
- Если говорить о законе… - наконец, произнесла она тем же безжалостно-металлическим голосом. – То вы сделали всё неправильно. Необходимо было подать жалобу сначала директору… хотя нет. В городской департамент образования. Потом, при отсутствии ответа – в областной.
- Мам… - тихо обронила девушка. – Не смеши меня. Мы не знаем, как эти бумажки писать.
- Спросить надо было!
- У кого? – Марина задрожала и голые пятки её начали стучать об доски: хлоп-хлоп. – У тебя?! Ты то занята, то к процессу готовишься, то на выезде… А больше не у кого, мам!
И прибавила, чисто машинально – вырвалось:
- Папа был бы – спросила бы!
Мать дёрнулась. Поперхнулась мёдом. Забрызгала стол. Долго молча вытирала всё, а потом внезапно хриплым и неестественно подрагивающим голосом произнесла:
- Вот. Пришло время… Я должна тебе сказать, как погиб твой отец. Рудольф Владимирович Вольф, майор милиции.
Кресло поплыло под Мариной. Нет, она знала… Автокатастрофа… Где-то на трассе под Прихребетском. Ей было шесть лет, готовилась в первый класс…
В этой их светлой комнатке стоял полумрак – шторы задёрнуты, мать всегда жила в таком режиме скрытности; раздвигались они в редкие дни по лету. Светятся рёбра деревянных стен, материны картины на них – в юности графикой увлекалась; иконы в углу. Это от отца. Он их любил.
Девушка сжалась. Пожалуй, ничего она сейчас, никакого звука или слова услышать не хотела.
- Он расследовал дело «глухих», - с привычной жёсткостью говорила мать, но сейчас эта жесткость и сухость драла уши. – Молоденьких девчонок, глухонемых, вывозили на «горкомовские дачи». Там изнасиловали… издевались. Жгли грудь, уши сигарами. Потом банда убивала и топила жертв в Сыростане. Шестнадцать трупов. Все «глухари», глухонемые… Поэтому так назвали.
- Он нашёл… этих? – тоненько, слабо спросила девушка.
- Нашёл. Нашёл главного. Который заказывал девчонок и платил банде. Это оказался… из бывших, из чиновников. Показаний против него не было. Свидетелей тоже, всё проплачено. Отец организовал… - она запнулась.
Сиреневые тени – от экрана телевизора с отключенным звуком, плавали по комнате. Размывали контуры.
- …он его похитил с этой… охраняемой дачи. Увёз в охотничий домик в Ленточном бору. И там «колол» три дня.
- «Колол»?! Это как?! Пытал?!
- Заставлял признаться… - глухо ответила мать. – Не знаю, как. Не пытал, точно... Твой отец садистом не был. Тот остался жив и… и в общем, пыток не было. Он психологически на него давил. А его уже искали. В общем, на третий день он его сам привёз в ГОВД с признательными показаниями. А тот скончался в ИВС в ту же ночь. Якобы он «нанесённых побоев»… Хотя отец его не трогал. В общем, против него открыли дело. По 126-й, похищение человека и удержание заложников, и ещё – нанесение тяжких телесных, повлёкшее смерть.
- Боже… мам! Почему не говорила никогда?!
Марина вскочила с кресла, а мать сидела, сцепив руки на коленях; ссутулясь и опустив голову. Чёрные волосы светятся – незакрашенной сединой.
- Он выстрелил себе в голову из табельного пистолета… - негромко проговорила мать. – Его уже брать пришли, с постановлением.  Кавалера двух орденов, героя. Он просто не мог допустить, чтобы… Ну, ты всё понимаешь. Вот так, Мариша.
Девушка опала в кресло, оплыла буквально. В кухне полутёмной квартиры громко тикал будильник – её ровесник. То, что осталось от той жизни.
Эта тишина, текущая медленно, как река мёртвых, могла длиться ещё долго. Если бы мать не подняла голову. На её бледном и худом лице угольками горели глаза.
- Вот я тебе и говорю: ты всё сделала неправильно. Вы сделали… как и он. Но, наверное, по-другому было нельзя. Я… тебя понимаю. Только учти: что бы мы не сделали… за всё придётся отвечать. Нам – отвечать. Самим. Ты меня слышишь?
- Д-да…
И Марина неожиданно всхлипнула. Она не плакала давно, с младшей школы, наверное; чувство это было столь ново и столь неожиданно, что на разрыдалась – совершенно бесконтрольно. А когда пришла в себя, то поняла, что сидит на тахте, прижавшись к матери и обняв её, и высыхают слёзы на щеках, и мать сухой ладонью гладит её по голове…
И что самое удивительное – напевает какую-то ласковую песню.
Кажется, колыбельную.

Виктория Бондаренко: цыганское приглашение.
Но самым необычным образом этот вечер закончился у Вики Бондаренко. После того, как она позвонила Заре Гроба и получила приглашение, она попала в совершенно иной мир. Мир, который был отгорожен от остального почти трёхметровым глухим забором: железный сайдинг меж кирпичных столбов. А за ним стояла самая обычная двухподьездная двухэтажка-барак, «деревяшка» - как все, в меру гнилая, в меру протекающая крышей, с аварийными балконами, опасно провисшими в середине – на которые никто давно уже не выходил. Своеобразие этого места было только в том, что эту «деревяшку» населяли цыгане; когда-то её готовили к сносу, её должна была поглотить расширяющаяся, перешагнувшая улицу прогресса, промзона Химкомбината – но не дошла, так и замерла у границы навалами бетонных плит и ржавым бульдозером. Дом расселили, но до сноса не дошло. А цыгане поселились там то ли самозахватом, то ли сунув на лапу кому-то из мэрии, но уже жили так лет семь, хоть в доме, но одним табором. Торговали на барахолке, занимались извозом, ну и, естественно – по мелочи кое-чем другим, впрочем, без особого размаха: по слухам, их «барон» криминал не любил, даже «дурью» своим торговать запретил. Воровство по мелочи, да облапошивание доверчивых зевак на Автостанции – это по-нашему, это в порядке вещей, да и Вика ничего против этого сама не имела…

За забором шли приготовления к свадьбе. Гомон тут ничуть не отличался от гомона на барахолке в разгар дня. Стояли несколько длинных столов, накрытых; еда простая – овощи, отварная картошка, жареное мясо; порции его готовили на мангале, а в огромном котле мужчины варили плов. Уже кто-то играл на баяне, кто-то бренчал на гитаре, и кто-то приплясывал на вытоптанном кругу у рябин.
Табор этот жил в Прихребетске – точнее, сначала рядом с городом, кочуя то с Синюровой горы  на берег Косихи, то оттуда – за Гнилое озеро, уже лет пятнадцать. И, конечно, это уже не был сплошной цыганский монолит; в него вливались новые люди, цыганки выходили замуж не только за «своих». Помимо пёстрых цыганских юбок и ярких платков на поляне двора, между обрезанных, обросших безобразными пучками, тополей и кривых рябин, мелькали джинсы, «рабочие» камуфляжные штаны, вполне обычные платья. Правда, всё длинное, никаких шорт или мини-юбок. Вика в своих старых джинсах, в мятой футболке и накинутой на худые плечи «олимпийке» особо тут не выделялась. Разве что – босая. Впрочем, внимания никто не обращал.
Зара, смуглая, как статуэтка из морёного дуба, черноглазая, с копной беспорядочно лежащих, курчавящихся завитками волос, встретила девушку у калитки; сама – в цыганской юбке с оборочками, в белой кофточке с подсолнухами – яркая!
Поздоровались, обнялись по девичьи. Чмокнулись; с Зарой Вика себе это могла позволить, чувствовала в ней «свою». Зара сразу же потащила подругу к столу, тараторя:
- Сейчас брат приедет! С невестой. Веселиться будем, плясать! А ты есть хочешь? А пить? Дядя Санко вина молодого привёз! Давай, поешь! Хочешь?
- Хочу… - через силу призналась Вика.
- Нет, погоди! Почему такая вся грустная! Сейчас тебе красиво сделаем!
- Да не надо… Я переодеваться не буду.
- Не надо переодеваться. По-другому красиво. Эй! Янка, Ружа, идём ко мне, быстрее!

Зара отдала Вику на растерзание двум молодым смешливым цыганкам их же возраста: может быть, они тоже где-то учились, Вика не спрашивала, слегка ошеломлённая этим шумом, этими красками, запахами жареного мяса и печёного хлеба.
За четверть часа эти две кудесницы на первом этаже «деревяшки» сотворили с Викой чудо. Нет, её ни во что не переодевали, да, только волосы моментально помыли в тазу, моментально высушили феном, потом завили плойкой – всё это тут было, хоть и старенькое, захватанное, но работавшее. На голове Вики появились локоны и кудри, в них вплели какие-то ленты, монисто; несмотря на сопротивление, лицо подкрасили, когда девушка глянула на себя в тёмное старинное зеркальце в окладе почерневшего серебра, себя не узнала.

Затем Зара усадила её за стол, налила этого самого молодого вина – алого, как кровь, лёгкого, но непривычно кружащего голову; Вика стала жадно есть. Открыли ворота, туда вкатился огромный белый свадебный длинномер с букетами и лентами. Вышел один из многочисленных братьев Зары – красавец-цыган в белом костюме, в белых же высоких сапогах и в рубиновой розой в петлице. А вот жена его, хоть и была отчасти похожа смуглотой лица, да сверкающими глазами на цыганку, оказалась «чужой».
- Она с Таджикистана! – шепнула Зара на ухо. – Но хорошая. Брат её любит очень! Но разрешение на свадьбу у самого баро пришлось брать!
- У «барона»?
- Нет. Мы говорим – «баро». Нет у нас никаких баронов.
После приезда молодых вихрь свадебного празднества закрутил Вику, как щепку в водовороте. Она то ела, то пила, не пьянея, это вино; то плясала вместе со всеми, повинуясь захватывающей мелодии, от которой ноги сами собой двигались. Приятно согрело то, что и Зара тоже вскоре разулась; Вика поняла это, когда взлетели юбки подруги, и босые смуглые ноги начали азартно выбивать пыль из земляного круга.

Весёлые выкрики, тосты, пляски, смех, музыка – и всё под синим-синим небом, сверкавшим вогнутой вверх линзой. Всё это было здорово, весело; всё это начисто стирало память и о вчерашнем эпизоде с хахалем матери, и о школе. Но оказалось немного утомительно. Ближе к вечеру, когда молодые уехали куда-то в свой дом на окраине, а веселье всё ещё продолжалось – нескончаемое, вечное, будто океанский прибой, Вика утомилась совсем. Пошла к «деревяшке». Зашла в подъезд, слегка пахнущий гнилым деревом; двери квартир распахнуты, замков тут нет. Толкнула какую-то, нашла пустую комнатку и устроилась на топчане, застеленном вышитыми одеялами, овечьей шкурой. Подтянула острые колени к подбородку, к голове – подушку, пахнувшую собачьей шерстью и сладко заснула.

Разбудила её Зара. Дёргала за голую ногу; потом пощекотала пятку – Вика мгновенно проснулась. Вскочила:
- Что? Куда? Менты, что ли?!
- Да нет! Зачем менты? Тебя наш баро зовёт!
Голос Зары звучал с лёгким страхом. Видимо, в этой новости было что-то экстраординарное.
- Почему? Я что-то не так…
- Так, всё так! Поговорить хочет!
Приподнимая юбки, бесшумно ступая по деревянной лестнице гибкими босыми ступнями, Зара вела её наверх, на второй этаж. По пути успела прошептать: по телевизору новости показывали, их школу, их баро узнал Вику, хочет познакомиться… У той дух захватило: всё-таки получилось! Их показали! Ну, теперь начнётся. Вика даже вздрогнула от этой мысли; моментально пришло желание покурить и одновременно – осознание того, что за время, проведённое на цыганском празднике, она ни разу не покурила! Как так?!

…Видимо, для апартаментов баро сломали стенки нескольких квартир – явно не спрашивая никаких разрешений у соответствующих инстанций. Деревянные стены завешаны коврами, полы – тоже. Бра и подсвечники, люстра и современный электрокамин; огромный старинный стол и кресла с резными спинками. Перед дверью этого жилища дежурил молодой цыган в длинной красной рубахе; почтительно улыбнулся Вике, подмигнул Заре.
Сам властитель цыганского мирка оказался высоким худым человеком с голым черепом - но увенчанной широкополой шляпой, и рыже-седой бородой. В такой же рубахе, что и привратник у его дверей, только чёрной с блёстками, и в таких же сапогах, как и жених, только тоже чёрных и скрипящих натуральной кожей. Кивнул девушкам, жестом показал на стол – оплетённый кувшин с вином, фрукты в вазе. Хрустальные фужеры на подносе. Молча налил три, подвинул: пейте. Вика не без робости взяла этот бокал, подрагивающий в её руке – от волнения; цыган  сделал жест – как тост без слов, как чокнулся без касания, отпил. Вика выпила свой бокал жадно, весь – во рту чувствовалась невероятная сухость.
- Как тебя зовут? – спросил баро глуховатым голосом.
У него были морщинистые веки и слегка заходящие под них зрачки. Тяжёлые глаза.
- Вика… - пробормотала девушка. – Виктория.
- Ты подруга нашей Зары? – тем же размеренным голосом поинтересовался старый цыган.
- Да… Мы учимся вместе…
Баро бросил косой взгляд на подругу; та коротко кивнула. Да-а, тут всё строго. Это тебе не в школе перед Земфирой стоять. Та тоже та ещё злыдня, и лицо у неё – как точильный камень, как замок на тюремной двери! – но всё-таки…
- Это хорошо… - вдруг произнёс цыган.
Он допил своё вино и прошёлся по комнате; здесь полумрак, на окнах тюль и тяжеленные портьеры с перевязочками, как в театрах. Цыган остановил у огромной «плазмы» - на ней, вероятно, он и смотрел те самые новости! – посмотрел на неё, потом обернулся к девушкам и снова его тяжёлые глаза навалились на Вику.
- Скажи… а зачем вам эти картинки? – спросил он, и было предельно ясно, про какие «картинки» он спрашивает.
Вику прорвало. Как не крути, а напряжение в ней копилось, копилось… незаметно копилось, и вот – не выдержала.
Чуть повысив голос, разве что от охватившей её растерянности, от защитной реакции – бей и беги! – девушка воскликнула:
- Как вы не понимаете! Это же мы… то есть наши девчонки рисовали! Старались! А эта дура… то эта вот, которая теперь директриса, хочет всё стереть! Уничтожить! Потому, что придумала так сама! Почему так?! Это же несправедливо!
Улыбка тронула складчатые губы старого цыгана. Лёгкая, кривоватая, но как показалось Вике – сочувствующая. Он обошёл стол, положил смуглые руки на спинку одного из кресел.
- Несправедливо, да? А ты не любишь несправедливость?
- Не люблю! – Вика стиснула зубы и нервно переступила босыми ногами на щекочущем их ковре. – Не по правилам это… Мы что, у ней рабы, что ли?! Фараониха…
И снова баро улыбнулся.
- Свободу любишь… как мы. Но ты не наша. Откуда ты?

Вика, запинаясь, рассказала. Короткими, недоделанными словами. Отвечать ему было труднее, чем на уроке литературы, Екатерине – когда сдавали «устное изложение». Звуки и их сочетания крошились во рту, как будто пролезая через невидимую мясорубку. От тёмных портьер несло холодом, большая люстра под белёным потолком загадочно мерцала своими висюльками.
Выслушав, баро почему-то щёлкнул пальцами. И проговорил что-то, по-цыгански, обращаясь к Заре. Та слушала и кивала. Интересно, что ей он такое говорит?! Наверное: зачем ты привела сюда эту пришлую нищенку? Уведи немедленно и чтобы я её больше не видел.
А потом баро посмотрел на Вику.
- Ты можешь приходить сюда в любое время. Днём, ночью… Наш дом – твой дом. Можешь есть с нами, праздновать с нами… - он помедлил. – Скажи, а почему ты босая? Это плохо. Нельзя так ходить. У тебя нет обуви?
Вика открыла рот, но её опередила Зара. Она с вызовом приподняла свои юбки, схватившись за них обеими руками. И показала баро босые ступни, изрядно припорошенные чёрно-сизой пылью от своих плясок – серые пятна покрыли узкие красивые щиколотки, обрисовали изящные пальцы-маслины.
- Баро! Я тоже так ходила! Это здорово! Это приятно! И вообще… Пока не замужем – можно! – выпалила она страстно.
Цыган слегка нахмурился. Что-то резко бросил девушке, опять на своём наречии; потом махнул рукой – почему-то скривил рот. Погладил бороду. Отошёл к окну, где уголок его открывали шторы. И, не оборачиваясь к гостьям, проговорил:
- Молодые… Пока живёте, страха не знаете. Это хорошо. Страх будет потом… Идите. Я сказал – можешь приходить. Гостем будешь.
Это означало явный конец аудиенции. Зара первая почтительно кивнула и потащила Вику за собой – по лестнице обратно. Там Вика осмелилась спросить – шёпотом:
- А что он тебе такое сказал? По-вашему?!
- А! – Зара взмахнула рукой в шуршащем рукаве. – Сказал, что я так вот, босиком, мужа себе хорошего не найду. А потом говорит: ты всё равно птенец без гнезда, вылупилась уже… Лети!
- Тапа как это?
- Ну, у меня же мама цыганка, а отец русский! – засмеялась девушка. – Я же «половинная». И хочу после экзаменов в Пед поступать. Учителем хочу быть.
- Чего?
- Музыки и танцев!

Хохоча, выскочили во двор. Там догорало веселье: звуки его, не проникавшие почему-то в тёмный омут квартиры баро, снова оглушили, заполнили уши… Какая-то тревога металась в глубине сознания; Вика не сразу, но робко попросила: «Зар, а курнуть тут можно у кого-нибудь попросить?». Зара задумалась, а потом потащила её к костру, с которого сняли уже котёл. Там сидело несколько старых цыганок, в платках, суровых. Как изваяния. У одной из них Зара выпросила длинную цыганскую трубку; сама набила её и протянула Вике, сказав извиняющееся:
- Сама не курю. Но ты пробуй, если хочешь! Это лучше, чем сигареты…
Не сразу, но у Вики получилось. И она сидела. Вытянув босые грязноватые ступни к теплому дыханию догорающих углей, шевеля пальцами блаженно, втягивая табачный дым и выпуская в чистый осенний воздух…Небо закрашивалось чернильным, плавал в нём гитарный перебор и звуки чужой песни на непонятном языке.
Вике очень хотелось остаться здесь на ночь, да вообще – надолго… на сколько она не знала.
Но мысль о матери сосала под ложечкой. Всё-таки она там дома одна. Может, опять пьёт с кем-то. И всё равно… Надо проведать. Девушка чувствовала за неё ответственность на самом донышке своей души.

Отредактировано Admiral (2023-11-22 19:03:12)

Айгуль Бакбаева: неожиданная встреча.
В семье Айгуль Бакбаевой телевизор вообще не смотрели. Отцу, начальнику мехколонны ДРСУ, казалось, что телевидение – абсолютное зло, а все нужные известия он получал из телефона за несколько десятков тысяч – куче был только у брата. Тот давно ушёл в бизнес, имел на барахолке два лотка, в которых торговали две племянницы Айгуль, приехавшие из Астаны – при этом чуть старше её, но одна закончила пять классов, другая – семь и больше не учились. Мать, хрупкая черноволосая женщина, работала инженером на Химкомбнате, отцу и брату никогда не перечила и вообще – ей тем более просиживать перед экраном было некогда.

Конечно, девушка подозревала, что их выступление добром не кончится, и что будет продолжение. И в пятницу ощутила, что что-то произошло. Тех, с кем она вместе снималась в ролике, в школе не было; говорили – отстранили от занятий – ну, можно догадаться, почему! А вокруг них, участвовавших, но не отстранённых, словно бы образовался «санитарный коридор», полоса отчуждения. Девчонки посматривали на них круглыми глазами, перешёптывались за спиной, пацаны смотрели загадочно и ухмыльчиво. Обо всём, что произошло в четверг, Айгуль узнала только от Камиллы Аязян, которая всё в красках и расписала.
А потом странно повела себя Айялга Борисовна. Физкультуры у них в этот день не было. Но "физручка" почему-то остановила Айгуль в коридоре, и, глядя сверху вниз со своего исполинского роста, улыбаясь монгольским лицом, осведомилась:
- А ты тоже там была, Айгуль?
- Где? – испугалась девушка. – Нет, я нигде там не была! То есть и там тоже не была!!!
Женщина рассмеялась ласково потрепала Айгуль по плечу широченной ладонью с мозолистыми валиками – от мяча.
- Ладно, понимаю. Но ты молодец! Уважаю!
Девушка чуть было не шарахнулась на пару метров.
- Да ничего я не делала! – завопила она. – Не знаю! Я вообще не при чём!
Айялга понимающе кивнула и пошла по коридору, мелькая красными кедами. Домой Айгуль вернулась с твёрдым предчувствием, что что-то будет. Мать застала на кухне: та отпросилась с работы пораньше, сегодня к отцу придут сослуживцы, брат Алмас приедет с племянником и женой, надо приготовить традиционный шулюм из баранины. А это картошку начистить, с луком, нарезать; это и баклажаны, и морковь, и болгарский перец, и стебель сельдерея… Со всем этим – одна морока.
Айгуль быстро переоделась в футболку и «велосипедные» трико, в которых ходила дома, и встала у кухонного стола.

А через час позвонил брат. Уже с первых его слов в трубку в глазах девушки потемнело, полыхнула молния грозы.
- Эй, зачем такая дура родилась! – закричал брат, даже по имени её не назвав. – Зачем меня позоришь? Ты бальное совсем?! Со меня весь рынок смеётся! Говорят, сестра твоя шлюха, голоногой в тиливизре скачет! Э-э, шайтанка, убить тебя мало, пазор семья несёшь! – и начал ругаться по-казахски.
Обычно он говорил по-русски довольно чисто, но тут по акценту и ошибкам Айгуль поняла: брат в диком бешенстве. Очевидно, телесюжет, в котором демонстрировали куски их злополучного ролика для Интернета, попал и к нему, каким-то образом. Девушка отняла телефон от уха, обмерев, не в силах даже нажать кнопку окончания вызова.
- Что там такое, Ая? – забеспокоилась мать, откладывая кухонный нож. – Это Алмас звонит? Что там случилось?
Девушка лихорадочно пыталась прервать звонок, шоркая пальцем по экрану. А вместо этого умудрилась включить громкую связь. В кухню ворвались проклятия Алмаса:
- э, ты когда будешь совсем праститутка, к нам не приходи! Бегая с твоими ногами голыми! В бальница сдадим! Лучше аслица плешивый, чем такая сестра!

Мать побледнела. Недочищенная морковка шмякнулась на пол оранжевой ракетой, сошедшей с траектории. Неимоверным усилием девушка выключила и звук, и потом сам телефон, как раскалённый кирпич, жёгший руку; швырнула его на стол, прямо в овощные очистки. Мать испугалась:
- Ая! Что ты делаешь?! Да ты мне объяснишь, что случилось, наконец?! Почему Алмас так страшно говорит, что ты натворила?!
И это всё можно было бы ещё пережить, в их уютной кухоньке с дорогими золотистыми обоями, с импортным кухонным гарнитуром, если бы из гостиной не раздался рёв отца: «Айгуль!!!». Всё понятно: как полагается почтительному сыну, Алмас не стал ругаться в разговоре с ним, а просто, видимо, послал тот самый клип с самым кратким, но убийственным комментарием.

Девушка метнулась в сторону большой комнаты. И на пороге замерла. Отец стоял посреди комнаты, в кремовой спортивном костюме, в котором ходил дома – как медведь, вставший на задние лапы. Усатый, со взлохмаченной бородой и жёсткими чёрными волосами. Дикий. А мохнатая до запястья рука сжимала первое попавшееся, что в эту руку прихватилось – палка, которой они обычно раздвигали тяжёлые зимние шторы. И которая всегда стояла в комнате у окна.
Айгуль испугалась. До омертвения. Она попятилась, потом бросилась в прихожую, сорвала с вешалки плащ… и пулей вылетела на улицу.

Дома у них всё застилали ковры. И мать, и отец, и Алмас с молоденькой женой его ходили по этим коврам босыми, гости – в носках или колготках, оставляя обувь ещё в просторных сенях их частного дома. Поэтому и девушка выскочила, как была, даже не подумав о ней. А плащ оказался материн, хоть и примерно её размера, но более широкий; и поясок от него так и остался на полочке.
Вынесшись из калитки двора, Айгуль побежала, куда глаза глядят – вдоль по 2-й улице Зари Октября, до перекрёстка с Ичиговской; к Куркулям. Потом внезапно опомнилась: там ручей протекает, куркулёвцы держат там свои сараи, полно собак – и многие так и шастают между заборами.
Свернула под ЛЭП, к кожвендиспансеру…

Её босым ногами, смуглым, тонким и гибким, как лист, пришлось несладко. Что там «грязная» школьная лестница! Бежала и по давно разбитому, выщербленному тротуару дорожки, и по колкой трухе их веток и листьев, и по расплющивающимся под голыми пятками, противно-мягким собачьим какашкам – может, это глина, но запах-то ощущается! А потом, у Лунной выскочила на полосу сплошной грязи: тут недавно зарыли котлован, кое-как набросали земли. И побрела по ней, поскальзываясь, кутаясь в плащ – трясло; с ужасом глядя на свои босые ноги, уже перепачканные до невозможности – а ведь такие ухоженные, бархатные, привыкшие к неге ковров и ванночкам!
Какой кошмар…
В самом конце Лунной, у длинной стены Автокомбината, первый испуг мало-помалу прошёл. Отец не гонится за ней с палкой, Алмас далеко… Чего она вообще побежала?! Она сама себе теперь не ответит. Девушка выбралась на кромку начавшегося уже тротуара, ещё раз посмотрела на ноги. Согнула гибкие пальчики, разогнула. Прохладно. Сумерки начинают стекаться вокруг. Вон, уже и фонари зажглись, светятся пока матово, неярко.

С Айгуль могла бы случиться истерика. Если бы она с некоторых пор дала себе зарок: не реветь! Случилось это года два назад, когда Ритина, на майской сдаче зачёта по "физре", неудачно упала и разбила коленку. Точнее – кожу содрала. Но сколько было воплей и слёз! Она сидела на траве, рыдала в голос, кричала, что у неё непременно будет заражение крови, ей нужно немедленно в больницу, вызывайте «скорую»! Лицо этой первой красавицы, обычно холодно-надменное, поломалось, перекосилось; все косметика потекла, ресницы склеились промокшей тушью, и всё это пачкало белоснежные «американские» носочки Ритиной, её  ультрамодные кроссовки, суперскую белую футболку из бутика… Хорошо, Айялга вовремя позвонила её родителям. Подкатил чёрный, как оливка, «Мерседес», дюжий его водитель с охранником вышли, чуть ли не на руках унесли завывающую девицу в машину.
А в классе хихикали – Ритину недолюбливали.
Вот после этого случая Айгуль и поклялась – не реветь, ни за что, никогда! Хоть и столько косметики, сколько эта «золотая девочка», на себя не намазывает.

Она так и стояла, в раздумьях – что делать? - пока не обнаружила на себе пристальное внимание. Обернулась. Два молодых таксиста покуривали, стоя у жёлтой «японки» с шашечками и слоганами фирмы, третий копался в моторе. Двое – угловатые, с неприветливыми, корявыми лицами. Один выбросил окурок, сказал:
- Смори. Девка. Пьяная, да?
- Ну, ты ж видишь… босая. Совсем в умат.
Они двинулись к ней. Айгуль пискнула и прыгнула с тротуара обратно – в грязь. И… завязла! Натурально завязла, обеими ногами, к тому же ощущала, как они медленно погружаются вглубь. Видимо, тут была не до конца засыпанная котлованная ямка.
- Алё, падруга! – весело сказал первый, останавливаясь. – Куда тонешь, давай вытащим!
И протянул руку.
Айгуль дёрнулась.
- Не надо!
Вырвала одну ногу из грязи. На тонкой ступне – целый ком её. Пыталась избавиться, замазала вторую. Напарник таксиста загоготал:
- Ну, просто шалава грязная… Ты куда так пойдёшь?!
- Домой!
- Ха! Давай, довезём! – Да ну её нах, машину засрём!
- Да погоди…
Второй нашёл относительно сухой участок и с ухмылкой наблюдал, как девушка выкарабкивается; но дорогу назад ей он загородил. Айгуль в ловушке. А эти наблюдают: плащик без пояска разошёлся, там её трикушки до колен и маечка, обтягивающая выпуклую грудь.  Прямо лучше – или хуже, не придумаешь.
Сознание Айгуль уже рисовало самые страшные картины. И тут из на глазах густеюших сумерек вынырнула фигура. Откуда - Айгуль так и не поняла.  Тонкая, почти тростиночка, во всём джинсовом. Рыжая голова, слегка веснушчатое лицо, смеющиеся глаза. На руках - куча разных фенечек, от вязаных до плетёных, до бисерных. На ногах, обутых в ременные сандалии без носков, тоже. Сумка холщовая с принтом Че Гевары. Студентка, скорее всего, из Педа.
- Вы что тут делаете, мальчики? - осведомилась незнакомка тонким голоском.
Водители на неё глянули искоса - муха какая-то прилетела, жужжит... Одни проворчал:
- Слышь, козявка, ты иди себе, беду на кликай.
- Да я вижу, какая беда...

С этими словами незнакомая девушка, вся такая чистенькая, свежая, бестрепетно шагнула своими сандалиями в грязь - утонув в ней; вспузырилась глина на ремешках. Она подала Айгуль узкую холодноватую руку, твёрдую и в один миг вытащила её на проезжую часть. Мужики, обозлённые, немедленно перекочевали туда же. Они, может быть, уже не имели каких-то конкретных намерений насчёт грязной "шалавы", с икр которой стекала ручейками жидкая глина, но грубое нарушение их "самости" требовало сатисфакции. Один оскалился:
- Подруга! Чё-то ты до хера на себя берёшь!
- Сколько надо - столько беру! Мальчики... - голос девушки снова смягчился. - Ну, давайте уже закончим. Сегодня не ваш день, точно!
- Чё ты там бормочешь, а? - подступился сзади второй.
Незнакомка,  которой Айгуль и словом перекинуться не успела, вздохнула: "Ну, я вам говорила, ребята...", потом бросила в руки суку: "Держи!". А потом, развернувшись моментом, веретеном, молнией, впечатала свою ногу в сандалете в пах заднему - и другим разворотом, от которого едва успела увернуться Айгуль - в живот переднему.
Задний повалился на асфальт ничком, завывая; передний, хрипло мурлыкая, согнулся в три погибели и остался сидеть на корточках. К ним уже приближался третий, от машины, с монтировкой в руках. Остановился.
- Ты, мужик, даже не думай! - строго предупредила девушка.
третий фыркнул и демонстративно швырнул на тротуар монтировку - железка колокольно звякнула. А рыжая потянула Айгуль за руку:
- Пойдём отсюда!
Они сразу юркнули во дворы пятиэтажек по Лунной - ободранные, с обеденными машинами газонами, унылые. Со ржавыми детскими горками и завалившимися на один бок каруселями. Тут незнакомка остановилась, критически посмотрела ноги - и содрала с них сандалии.
- Угваздалась. Проще босиком.
Ступни у ней были тоже тонкие, как и у Айгуль, но длинные и какие-то тренированные Спортивные.

...Совершив эту процедуру, девушка забавно шмыгнула острым носиком, протянула руку:
- Тебя как зовут? Меня - Кристина.
- Айгуль. Спасибо тебе.
- Да фигня. Забей. Блин... Пойдём ко мне, ноги помоем.
- Я так и пришла...
- Ну, какая разница? Чай попьём зато! - рассмеялась Кристина.
По лестнице старой "панельки" Айгуль поднималась со смешанным чувством восторга и тревоги. Кто эта новая её знакомая? конечно, спросила, как это она так... научилась! Та не стала секретничать:
- Курсы самообороны года три назад прошла. В Новосибе, у хорошего тренера. Достали уроды всякие, пьяные.
- Пристают?
- Ну, да. Особенно на рок-концертах.
Смысл этой фразы Айгуль поняла, только оказавшись в квартире своей новой знакомой. В большой комнате - все стены залеплены плакатами рок-музыкантов, афишами. Кроме тахты, стола и и книжного шкафа, полностью забитого, только ударная установка у окна, дорогой велотренажёр и пюпитр с нотами. Айгуль огляделась:
- Ты... музыкой занимаешься?
- Ну да. Забей! Это хобби...  Играла в рок-группе, на басах.
- А ударные?!
- Это от бывшего моего. Я сама немного учусь...
Только сейчас до несчастной Айгуль дошло, что эта молодая женщина явно намного её старше. Девушка смутилась...
- Простите... я думала, вы...
- Аха. Мне даже джин не продают в магазинах. Паспорт требуют. Ты кофе или чай?
- Я... чай зелёный.
- Принято. Давай, мухой в ванную. Там душевая кабина, пользуйся.
Когда Айгуль вышла, Кристина на крохотной кухне, также оформленной под рок, заваривала чай. Спросила, следя за чайником:
- А ты в школе учишься, да?
- Да. В третьей. Которая в центре.
Кристина замерла со вскипевшим чайником в руке.
- Вот это номер... так я ж там у вас работать буду!
Теперь замера девушка. Полотенце, с которым вышла из ванной, уронила.
- Кем?
- Учительницей. По экологии. У меня документы с Новосиба все придти не могут, жду.
Вот это да! Она ещё и учительница. "Забей", "Мухой". Ничего себе! Айгуль, как робот, подобрала полотенце, отнесла в ванную комнату, и, совершенно убитая неожиданной информаций, вернулась в "музыкальную гостиную", села на тахту.

Кристина же, принеся чай, устроилась прямо на коврике. Она успела уже сбегать в ту же душевую кабину, помыть ноги - длинные ступни с плоскими, продолговатыми ногтями, жилистые. Пятки красные, яркие. Раскинула их в разные стороны. Прихлёбывая чай, хмыкнула:
- Вот так. Мир тесен. Училка и ученица встретились в сложной ситуации. А ты чё, из дома убежала?
- Вы... откуда знаете!
- Короче! - Кристина рассердилась. - Давай без "вы". Я год как новосибовский пед окончила. Такая же зелёная ещё, как вы.
- Хорошо. Ты... откуда?
- От верблюда. Босиком ваше поколение, да ещё в плаще на чужое плечо не шастает. По ночам... - и, заметив смущение Айгуль, расхохоталась. - Да забей ты уже! Я сама два раза из дому бегала, от родаков.
- А почему? Там.. плохо относились?
- Да достали... - молодая женщина скривилась. - Я ж у них приёмная была. Я сама детдомовка. Ну, а они потом мозги начали засирать. Вот, как-то так. Короче! Давай, колись, чё у тебя за непонятки с жизнью.
И она босой своей ступнёй - удивительно горячей и мягкой, как кошачья лапа! - пихнула голую ногу Айгуль. что-то такое родное близкое было в этом жесте; очень дружеское - поэтому девушка рассказала всё.
Узнав все подробности, Кристина затосковала:
- Бли-и-ин! Ну, и школка мне попалась... А говорили, продвинутая. А чё, у вас реально такой концлагерь?!
- Нет. Директор прежний когда был, Евгений Вадимович, было хорошо. Я сейчас эта... Галиуллина пришла. Стерва.
- Да не говори. Эсэсовка просто. Так... И чё, вы это всё в Сеть слили?
- Ну... слили.
- Правильно. В наше время только так и можно. Зачешутся, сволочи. А учителя ваши, они чё?
- Да я не знаю... Пока все молчат.
- Это ежу понятно. Не расчухали. А кто у вас самый классный?
Айгуль, держа в руках чашку горячего зелёного чая - да с какими-то травами, стала вспоминать.
- Ну-у... Екатерина Ивановна. По литературе. Она строгая, но очень справедливая... По истории есть такая, моя землячка почти. Мария Анатольевна, Адишактова. Жаль, она классная у "бэшек", не у нас...
- А у вас кто?
- Изольда Ледяная... -  отвращением сказала девушка. - Вообще... Вся такая "мадель", вся не здесь и не тут. Ей на нас наплевать!
- Печалька. А ещё кто хороший? Ну, в смысле, "наш"?
Айгуль поняла. Улыбнулась.
- Айялга Борисовна. Она тувинка такая.. крутая! Сильная такая тётка и... красивая. Я её побаиваюсь, но люблю.
- Физручки обычно самые тупые...
- Нет, нет! Она очень умная! Она же нам с интервью помогала! А ещё, говорят, она босиком кросс бегает. Она на Промышленной живёт, у нового роддома, там им бегает.
Кристина с интересом посмотрела на девушку. Поставила чашку на столик.
- Хм. Интересно. У вас, похоже, кто босячит - тот свой?
- Нет, я не знаю... но вот если по последним событиям. Не знаю! Как-то это всё так проявилось.
- И правильно. Значить, без тараканов в голове. Я вот тоже босячила... - Кристина вытянула вперёд голые ступни: узкие пятки, пальцы врастопырку, "солнышком". - Ага! Прям в институте. С третьего курса. С апреля по октябрь примерно.
Айгуль едва чашку не уронила.
- А... зачем?
- Да по приколу. У меня пацан был, хиппи Ударенный. Вот они  сказал, что реальные хиппи... ну, не эта шелупонь нынешняя, они обувь презирают. Я и вкупилась.
- Не ругались?
- Ещё бы! Ругались. Ректор к себе вызвал. То-сё. Вы чё нам тут демонстрируете? А я ему... - глаза Кристины заблестели. - ЗОЖ и отваливайте боком! Есть даже такая международная Ассоциация Босоногого Образа жизни. Эс-Би-Эл называется по-английски.
- А-а... а потом?
- Да так. Расстались!- кротко обронила Кристина. - Забей... Не,  и щас хожу. Когда по кайфу. Ну, и всё что ли?
Назвав ещё Регину Ацухно по обществоведению и "русичку" Людмилу Айвазову, девушка иссякла. Больше ей никто особо не нравился. Есть ещё Майбах, но он не совсем учитель - кружок ведёт, да и очень умный, почти зануда. Тоже его побаиваются.

...Чай допили до донышка заварного чайника. Кристина не суетилась, "к чаю" ничего не предлагала, и, хотя Айгуль есть хотелось, она была этой простоте приёма благодарна. И совсем согрелась. Кристина встала, отнесла на к мойке всё, потом застыла на пороге:
- Ну, короче, так. Сама понимаешь, чё бы там ни было, а тебе домой надо. Всё, порешали-успокоились, мир-дружба-жвачка. Усекла?
- Ага.
- Телефон родичей давай какой-нибудь. Позвоню.
- А ты не...
- Спокуха, малыши! Всё будет корректно.
Айгуль дала телефон мамы - она первая сейчас с ума сходит, наверняка. И поразилась, каким непохожим на её прежний, корректным и грамотным языком её нова знакомая - и новая учительница! - разговаривает про телефону. Как теледиктор. Без запинки и без единой ошибки.

Дальше было всё интереснее. Они стояли с Кристиной у ударной установки и женщина объясняла ей различие в звучании "тарелок"; позвонили во входную дверь. Кристина жестом остановила её, пошла открывать. Спрятавшись за углом коридора, Айгуль всё слышала:
- Здравствуйте, вы кто?
- Э! Атайди! Я Алмас, брат ио!
- Господин брат, паспорт покажите, пожалуйста.
- Э, савсем дурная! Я брат! Какой дакумент?!
- Паспорт!
- Э, шайтан, милиция заву!
- Зовите, зовите.
Алмас, похоже, просто впал в полный ступор. Потом, наверное, его отодвинул от двери. Айгуль услышала голос отца:
- Здравствуйте. Меня зовут Куаныш Рустэмович Бакбаев. Вот мой паспорт... я хочу забрать свою дочь, Айгуль Бакбаеву.
- Конечно, забирайте. Но вы гарантируете, что вы не сделаете ей ничего плохого? Я сообщу о вашем визите в органы.
Для отца этот каменный отпор тоже был новостью. Он крякнул, буркнул:
- Сообщайте... Девочка дома должна ночевать.
- Согласна. Проходите.
Провожая их, Кристина вышла с ними до подъезда. Босиком. Алмас, ненавидящим взглядом ожёгши её голые ступни на асфальте, не удержался, крикнул:
- И тебя даберомся! Все ваших басых придавим!
Его запихнули в машину. А Кристина успела кивнуть садящейся в "тойоту" отца Айгуль: всё путём будет.

Нарочно или нет, но мужчины по дороге с ней не разговаривали. Прошли в дом. Бурчащий Алмас ушёл к себе. Мать бросилась к ней, беззвучно обняла, спела в ухо прошептать: "Держись!". Отец стоял в коридоре, широко расставив ноги в парадных штиблетах - надел, что первое попалось. У этих штиблет - ряд её обуви. Летней, зимней и демисезонной. И тапочки, новые.
- Чтобы я тебя больше необутой не видел! - жёстко заявил Куаныш Рустэмович. - Нигде! Только в спальне и в ванной! И смотри... Нарушишь - буду по-другому разговаривать.
- Как? - одними губами пролепетала почти сломленная Айгуль.
Куаныш не ответил, потом подвигал желваками на бронзовом литом лице.
- В Астану поедешь, к брату! Там тоже школы есть! всё, спать пошла!
И Айгуль проплелась мимо него, покорно захватив крайние тапочки из ряда.

Эльвира Галиуллина: разговор с мастером шахматных партий.
И ещё в двух, а то и в трёх домах выпуск "ВЕСТЕЙ ПРИХРЕБЕТСКА" смотрели очень внимательно, ждали с нетерпением и буквально отсчитывали часы до его начала. Посмотрели. Впечатлились. Сделали свои выводы. А после этого абонент мобильного, живущий в шестнадцатиэтажке на Ленина, снял трубку и позвонил другому абоненту, обитающему на той же улице, только в более скромном девятиэтажном доме, на первом этаже которого располагался Горсобес.
- Приветствую, Валя! - Галиуллина старалась придать своему голосу как моно более дружеское и даже беззаботное выражение. - Ну что же, смотрела?!
- Ой, не говори, Эля! - запричитала Валентина Терещенко. - Это же кошмар какой-то! Вломились, как звери! Я сразу, сразу Тарасовой сигнализировала! Просто вандализм! Это ни в какие ворота!
"Тебе бы пошло в твои "ворота", ещё как..." - про себя зло подумала Галиуллина - "Если б тебе в эти ворота чего-нибудь зелёненького внесли!". Но, конечно, не сказала. А сказала другое. Озабоченно.
- Валя, надо что-то делать! И я на тебя рассчитываю. Я планирую дать этому инциденту самую широкую...
Валентина её слушала, но в какой-то момент Галиуллиной почудилась опасность. Тяжёлое такое, звериной дыхание. На самом еле всё объяснялось просто: звонок застал пышнотелую Валечку на велотренажёре и она сейчас яростно крутила педали, чувствуя, как пот катится по жирноватой спине.
- ...самую широкую огласку. Надо подать жалобу. Валя! Ты меня слышишь?!
На самом деле Валентина отвлеклась сама, глянула на количество сожжённых калорий на табло - 240 за полчаса! - и весьма довольная результатом, смогла вернуться к беседе. Конечно, этот аппарат цифру немного завышает - для мотивации, но всё равно неплохо. А дальше Эльвира Галиуллина услышала её ясный и чёткий голос:
- Слушай, ты, сволочь старая! Ты эту кашу сама заварила, со мной не посоветовавшись - вот теперь сама и хлебай, ясно?!
Этот залп, обрушившийся на директрису неожиданно, как артобстрел крупным калибром противника, как залповый огонь, лишил её дара речи. Валя-Валюша, ручная такая... и ТАК говорит?! А голос бил и бил, прямой наводкой, выжигая клеточку за клеточкой головного мозга его слушавшей.
- ...и запомни: я тебя знать не знаю и знать не хочу! Думать надо было. Мой тебе добрый совет: верни всех девок на занятия, сделай морду кирпичом и вид, что ничего не было. И мне больше не звони! С тобой Тарасова будет сама разговаривать!
Эльвира, стоявшая в кухне в халате и тапочках - покачнулась и медленно осела на мягкий диванчик. А Валентина прибавила в трубку, мстительно:
- А ещё подумай, как ты из этого говна выберешься. Контракт нам с тобой на следующий год ещё подписывать. А я подумаю об этом!
Абонент в здании над Горсобесом отключил телефон. Галиуллина сидела в прострации, смотря, как в кастрюльке на плите, исходя паром, выкипает её молочко для чашки кофе на ночь. Так досиделась, пока с плиты не начало нести подгорелым; сорвалась, схватила кастрюльку... Молоко уже горчило. Пришлось вылить в унитаз.
А потом телефон зазвонил снова. Очень знакомый голос вежливо, но без всяких эмоций, проговорил:
- Эльвира Эльдаровна, жду вас через полчаса в баре гостиницы Садко на третьем. До встречи.

...Гостиницу "Садко"выстроили в городе на московские деньги, к двадцать пятому съезду КПСС, в самый разгар застоя, в семьдесят шестом. Впрочем, тогда в моде было заигрывание с давно забытым конструктивизмом а ля модерн, поэтому здание получилось фантастически уродливым и даже пугающим; три его объема поднимались на разную высоту, отчего оно выглядело недоделанной малышом игрушкой из "Лего". На площадь Горького смотрел гигантский лик Вождя, который демократы страстно желали в девяностые срубить, но после подсчёта необходимы средств от этой затем отказались; со временем в гранитные морщины въелось столько уличной пыли, сажи из труб Комбината и птичьих экскрементов, что Ульянов-Ленин с своей издевательской ухмылкой вполне напоминал Фредди Крюгера, только без неизменной шляпы.
В вестибюле же гостей встречала исполинская мраморная лестница, изрядно потрескавшаяся и мозаичное панно "Садко на подводном пиру", тоже уже пыльное и грязное настолько, что там невозможно было отличить, где Садко, где ублажающие го русаки, а где рыбы. Краснодеревные перила ободрали давно, они ушли в Горсвет, а на их место встал убогий пластик "под красное дерево". К тому же, по странной прихоти архитектора, лифтовые шахты начинались в гостинице не с первого, а почему-то со второго этажа, а это заставляло многих гостей матюкаться, таская тяжёлые чемоданы по мрамору лестницы. Зато первый этаж с началом девяностых раздали под бутики, закусочные и СПА-салоны. А на третьем действовал бар "Садко", отделанный карельской берёзы, некогда главное убежище городских проституток и место бандитских гулянок...
Но те времена канули в лето, бар превратился в респектабельное заведение, место швейцара заняли могучие ЧОПовцы в чёрных костюмах, жриц любви и мелкий криминал выдавили... Одним словом, бар "Садко" являлся самым удобным местом встречи чиновников городской администрации со своими "общественными помощниками". Чужие здесь не ходили.

Эльвира Галиуллина заказала чайничек чая с бергамотом с мятой. Посматривала на золотые часики. Ровно через пять минут появилась Тарасова. Высокая, томная, в чёрном платье с меховой горжеткой из чернобурки. Небрежно бросила на диван сумочку, присела. Одним двинем сбросила туфли, поставив голые ступни - крупные, ширококстые, с красивыми лепными пальцами и ногтями, покрытыми лаком с блёстками, на чёрный ковролин. С улыбкой призналась:
- Тоже ненавижу обувь на каблуках. Ноги болят к концу дня... Здесь можно расслабиться.
Едва узрев Тарасову, официант заметался, точно заяц под ружьём охотника, и довольно быстро принёс посетительнице маленькую чашечку кофе-гляссе и рюмку прозрачного, янтарного шерри-бренди. Её вкусы тут знали наизусть. Фрида Яковлевна, ослепительно улыбнулась большим ртом, полным крупных ослепительных зубов - ни одного вставного! - и произнесла:
- Что ж, начнём. Зачем вы с такой, простите, убийственной яростью обрушились на этих несчастных глупых девчонок? Неужели нельзя было как-то... помягче, что ли?
- Простите... - потерянно пробормотала Галиуллина. - Но я действовала по инструкции... согласно е инструкции о моём функционале... грубейшее нарушение школьной дисциплины.
Она была уже частично деморализована разговором с Терещенко. А это её добило. Эльвира пришла в строгом брючном костюме, "школьном", застёгнутая на все пуговицы, в неудобных туфлях на "шпильке", которые и ей доставляли некоторые неприятные ощущения; а Тарасова сидела перед ней вальяжная, расслабленная, спокойная...
- Милая вы моя Эльвира Эльдаровна! - нежно произнесла заммэра. - Согласно инструкции могут позволить себе действовать либо конченые дураки, либо предельно честные люди. К первым, вы к счастью, не относитесь - но, наверное, тоже к счастью, не относитесь и ко вторым.
- Я не понимаю...
- Вы пейте чай, остынет.
Тарасова пригубила свой бренди.
Обвела взглядом зал - скучающе. Всё это на видела уже тысячу раз. И эту аляповатую бронзовую чеканку - гигантских рыб и страхолюдных мурен; и искусственные кораллы из крашеной бетонной крошки; и нелепые  пластиковые копии трёхрогих якорей, подвешенные под потолком. И оформление окон под "пенящиеся волны", с облупившейся мозаикой. От всего этого бар походил на нечто среднее между заброшенным океанарием и замком безумного феодала.
- Понимаете, Эльвира Ильдаровна, сражения выигрывали лихим кавалерийским наскоком только в позапрошлом веке. Вам надо было разыграть тонкую шахматную партию. Понимаете? Вы, кстати, играете в шахматы?
- Н-нет... простите...
- Да не беспокойтесь.

И Тарасова блаженно вытянула голые ступни вбок от столика. Идеально ухоженные, словно лоснящиеся, невообразимо холёные, шевелящие пальцами, они казались сейчас Галиуллиной двумя белыми змеями с короной таких маленьких змей.
- Вам надо отступить... - лениво заметила Тарасова,, притрагиваясь красиво вылепленными губами к чашке с кофе. - Чуточку отступить... Стратегически. Отзовите свои приказы. Повремените с граффити. Мы поставим этот вопрос на ближайшую дискуссию молодёжного форума - все успокоятся.
- А если на форуме...
- А на форуме будет, как надо! - отрезала Тарасова внезапно остальневшим голосом. - Это как раз чисто технический вопрос, вопрос тактики. Вы выиграете главное - время. А выиграв, начнёте выбивать их фигуры по одной.
- Как?!
Тарасова искренне уливалась. Даже откинулась на спинку дивана. Свет люстр под потолком переливался по чёрному меху её горжетки, тёк волной.
- Позвольте... у вас, как у администратора, нет ни на кого компромата?! Удивлена.
- Да есть, конечно, есть, Фрида Яковлева! - заторопилась Галиуллина, скидывая надменное лицо. - В коллективе многое что бывает...
- А если покопать, то бывает ещё больше! - подсказала Тарасова.
- Да! Например, вот про Изольду Марковну ходят слухи, что она...
- Персоналии меня не интересуют! - коротко перебила Тарасова. - И начинайте не с педагогов. Они на дальних подступах. Сунутся - дадим по зубам. Надо по детям бить. В первую очередь. По зачинщикам, и по их родителям. Сын за отца только при Сталине... не отвечал. А у нас - ответят!
- О-о! Ну, тут полный букет... - развела руками Галиуллина. - Разве что... вот, например, Ольга Мартель. Вы же знаете её?
Тарасова снова откинулась на спинку; молоденький официант, как загипнотизированный пожирал глазами её босые ступни; Фрида улыбнулась ему и тот пугливо убежал за барную стойку.
- Знаю, знаю. Замглавы нашего Спорткомитета. Ничего, вполне приемлемая мишень. Я вам тут помогу.
Галиуллина поколебалась.
- Ну, и... вы тоже знаете. Евгения Вольф. Честно говоря, я ей не дозвонилась, как бы... ну вы понимаете, судья и так далее.
- Законодательство РФ распространяется и на судей. И на их детей! - жёстко напомнила Тарасова. - Тут я тоже, думаю, вопросов не будет. У нас же всё-таки есть такой рычаг, как пресса... Ну, не сработало с телевидением, есть газета, есть блогеры. История с её мужем, она знаете, хороша для большого скандала. Я о другом. У вас есть такая фигура... Я плохо запомнила фамилию. Карабасова? Буратинова? Что-то такое комическое.
- А! Тарабуко! Зоя Власьевна. Заместитель директора по...
- Отвратительная женщина... - поморщилась Тарасова - Её в бордель хозяйкой - и то неприлично будет. Вот вам и брандер.
- Кто?
- Эльвира Ильдаровна, вы что преподавали? По диплому?!
Галиуллина опять растерялась.
- Алгебру... а что?
- Ну, всё понятно. Брандер - зажигательное судно. Его направляют в гущу вражеских кораблей, оно взрывается и сжигает всех. Какой-то наш русский адмирал сжёг в одной бухте так турецкую эскадру... Вот она ваш брандер.
- А! Ну, я немного понимаю.
- Прекрасно. Я вас обожаю! - чарующе улыбнулась Тарасова. - Используйте брандер с самого начала. Против кого угодно. Вы её потеряете... Но стоит рискнуть этой проходной фигурой, поверьте. А после приступайте к планомерному уничтожению оставшихся. Не мне вас учить.
Галиуллина кивнула и на какое-то время оказалась в прострации. Цинизм этой высокопоставленной леди завораживал; он был как ядовитый сладкий абсент - тягуч и приторен. И густ. Очнулась она, когда Тарасова, уже обутая и стоявшая рядом в своей горжетке, расплакивалась карточкой с официантом, согнувшимся перед ней, с терминалом в руках, в три погибели. Карточка была золотая - золотая до остервенения, сверкала в холёных руках чиновницы, как слиток настоящего золота.
- Ой, простите... - опомнилась директриса. - Сколько я вам должна? Сколько?
- Вы мне должны... - Тарасова последила, чтобы официант удалился на безопасное расстояние. - Вы мне должны... маленькую услугу!
И её пальцы стиснули плечо Галиуллиной так сильно, что та от неожиданности и резкой боли, тихонько вскрикнула. А ледяные пальцы продолжали терзать её тело и холодный голос Тарасовой произнёс:
- ...должны поддержку. Тогда, когда я пойду в кресло нашего Самого. А это скоро. Понятно?
- Д-да...
- Прощайте.
Чиновница уходила через зал бара, наполненные в основном, приезжими, или местными бизнес-холуйчиками, радостными по случаю пятницы, гомонящими, пьющими и жирно закусывающими. Галиуллина, при всём своём роскошном прикиде, внезапно ощутила себя нищебродкой.
Власть - это деньги. А деньги - это власть. Но у неё, к сожалению, нет ни того, ни другого.
Но, может быть, она этого ещё добьётся.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ИСПЫТАНИЯ НА ПРОЧНОСТЬ.
Айялга устраивает необычный кросс, Марина Вольф и Вика Болотникова путешествуют в Косиху, а Вера Комиссарова и Анастасия Аша оказываются в страшном месте... Но самое страшное - разговор  Вики и Земфиры Аушевой.

Айялга Кужугет - Марина Вольф, Анастасия Аша и Елена Мартель: необычный кросс.
Неизвестно, кто ещё слышал разговор директрисы и "тётки из СЭС", но о том, что школа работает в сокращённом режиме, узнали почти все. И особенно - старшеклассники. Как  следствие, ряды учеников значительно поредели: ну, какой дурак пойдёт в школу на два первых урока? Ну, катитесь вы все к бесу...
Естественно, что в "А" классе не досчитались "звёздной троицы" Ритина - Ядрик - Аязян, не было Голованова с закадычным другом Закацким; Алисов, не очень любивший Екатерину Громило за требовательность - чё, мол, ко всему цепляется, старая карга! - тоже манкировал школой. За партами в чисто освещённом классе их прежней классной Тамары, где заново покрасили в нежно-фисташковый цвет стены, соорудили навесной потолок с хрустально поблёскивающими плафонами и прибавили бюстов поэтов на светлой икеевской мебели - в этом классе сейчас сидели "сборная солянка" - Мария Адишактова отдала Екатерине свой "Б".
Разумеется, не было Вики Бондаренко - после гостевания у цыган она оказалась совершенно эмоционально опустошена; пусть и по-хорошему, но какая тут школа? Сидели на уроке и "отстранённые" Лиза с Таней и Снежана - ага, пусть попробуют их с любимой литературы выгнать! И Лена Мартель - была! Как ни в чём ни бывало, сидела за партой, время от времени  морщась и передвигая по полу ноги в кроссовках. Причин этому было две...
Во-первых, вторым в расписании стояла "физра", а пропускать физкультуру спортсменка Лена считала просто ниже своего достоинства. Во-вторых, после вчерашнего скандала в доме установилось что-то вроде траура; мать нагнетала обстановку, "болела", но "скорую" пришлось вызывать почему-то отцу - и девушка, не желая его ещё больше травмировать, решила на время понизить градус своего бунта. Поискала в шкафчике, нашла старую пару материных кроссовок, с позапрошлого лета, когда ездили на Байкал. Обула. И сильно прогадала: кроссовки были жёсткими, "деревянными" - как та в них ходила? - на один размер больше, и к тому же в них было жарко, как в печке.

...Сегодня Екатерина Ивановна вела урок, как обычно, без отступлений от темы. Ну, разве что совсем небольших. Женщина предупредила:
- Девочки и мальчики, мои дорогие, мне же тоже часы свои отрабатывать надо, верно? Я б вас отпустила прямо сейчас... Но тогда я это и в табель себе не запишу. Нет, уж потерпите до конца урока!
Шли они по программе быстро, экспрессом; Громило многое переиначивала - и, похоже, с умыслом. Например, на этой неделе они читали дома "Отцов и детей" Тургенева и сейчас должны были разбирать. Екатерина Ивановна, в старомодной длинной юбке ниже колена и в какой-то рубашке, как форменной старой гимнастёрке - с пуговичками на вороте, опершись худыми руками о стол, говорила:
- Тургенев показал прекрасный образчик конфликта "отцов" и "детей", конфликта поколений, которые никогда не понимали и никогда не поймут друг друга...  Это один из законов жизни. Потому, что новое поколение поднимается на другой уровень осознания жизни, и, даже если делает ошибки в процессе этого осознания - в то же время делает прорывные открытия в науке, в общественной жизни... Одним словом, это и есть прогресс. Кстати, своей семьи у писателя практически не было.
- Он же жил с француженкой Виардо... - вырвалось у Тани, хотя Екатерина Ивановна реплики с мест не одобряла.
Но сейчас она просто кивнула.
- Верно. Тридцать восемь лет, по сути, сожительства с Полиной Виардо и её семьей. От белошвейки Ивановой у него была дочка, Пелагея - во Франции она стала Полинет, но Тургенев её увидел, только когда той исполнилось четырнадцать и она практически забыла и его, и русский язык! Так что, по сути, этого "конфликта" сам Иван Сергеевич не испытывал, так сказать, на своей шкуре. Лиза, ты хочешь спросить?
- Да. А как же тогда он писал про это?
- А он насмотрелся на ситуацию в русском обществе. Поднимало голову такое течение... даже два. Первое - это "нигилизм", от латинского "нихиль", ничего. Сплошное отрицание прежних норм, обычаев, приличий... Помните, ещё у Пушкина: "Он - фармазон, он пьёт одно, стаканом красное вино; все "да" да "нет", не скажет "нет-с" или "да-с", таков был общий глас!". Это про принятые "вежливые" формы ответов. Нигилисты пренебрегали ими, вместе с остальными общепринятыми условностями. Ну, примерно, как вы сейчас пренебрегаете... некоторыми правилами речи, когда пишете эс-эм-эс в своих телефонах.
Все засмеялись, а женщина улыбнулась снисходительно.
- Кроме того, началось движение суфражисток. Это женщины, боровшиеся за предоставление им избирательных прав и за изгнание сексизма из общества... Понимаете, о чём я говорю?
Лиза с Таней захихикали, Миша Вепренко покраснел, но Снежана чётко ответила:
- Я - знаю! Сексизм - это уничижительное отношение к женщине, как к человеку "второго сорта" по сравнению с мужчиной!
- Правильно! Правда, термин "суфражистки" появятся только в 1906-м, в статье одного американского журналиста... Но не суть. Так вот, и те, и другие ломали каноны поведения, выступали против "приличного образа". Ну, из романа Тургенева вы знаете, Рахметов спал на гвоздях. Американские и британские суфражистки другим удивляли. Они щеголяли в мужских панталонах, и пиджаках, что тогда было верхом неприличия - буквально, как голой по улице ходить! - Екатерина усмехнулась. - ...и многие босиком на публике. Да, были и такие случаи.
Девчонки заперегядывались. Лиза с Таней - со Снежаной, Ленка с ними. Она уже знала о прогулке Снежаны с матерью босиком по Прихребетску и походе Лизы и Тани в Станционную рощу; показала им поднятый вверх большой палец.

Екатерина села за стол, посмотрела на класс насмешливо.
- Само по себе, это, конечно, мало о чём говорит. Можно быть "нигилистом напоказ", а внутри быть конформистом, соглашаться со всеми требованиями "общественной морали" и так, по ним поступать. Но это важная демонстрация! Я - не такой, не такая! Я создаю новые правила, старые - ваши! - не признаю! И вообще-то, вам Регина Петровна лучше скажет... Большие общественные сдвиги порой рождаются вот из таких демонстраций, которые считают глупым хулиганством. В начале века, например, во Франции "благовоспитанных" женщин, появившихся в мужских брюках на улице, тащили в полицию, избивали... И босых - тоже, в Америке, особенно в провинциальной.
- Скажите Екатерина Ивановна, а Голованов наш - это тоже нигилист?
- Ой, нет... Это просто люмпен. Юноша с дурным воспитанием. В голове у него ничего нет... хотя, это, может быть, и к лучшему! Всё-таки нигилизм предполагает хоть какую-то, но идею. Вспомните про Рахметова...

В дверь постучались. Засунула голову Айялга - лицо улыбающееся, волосы собраны в "хвост", неизменный спортивный костюм и кеды.
- Екатерина Ивановна, можно объявление? Спасибо... Так, "А" класс. Меня тут попросили приехать, помочь с одними соревнованиями. Поэтому второго урока не будет у вас... но я могу взять сейчас желающих на кросс. Быстренько побежим, и вам зачёт по беговой подготовке поставлю! Кто хочет?
Руки сразу подняла Ленка, Марина и неуверенно - Анастасия Аша. Михаил сначала дёрнул рукой, потом опустил. Екатерина усмехнулась:
- Айялга Борисовна, так и берите их прямо сейчас. С остальными я доскриплю ещё немного и отпущу.
- Отлично! Вниз, на улицу и в мою машину! - распорядилась "физручка".
Остальные с облегчением вздохнули. Ну, и того лучше. Ира Павленко только задумчиво смотрела вслед уходящим. Физкультуру она не любила, но... но просто в лице Айялги, в том, что сложилась сейчас именно эта компания, она почувствовала какой-то подвох. Да и также внимательно наблюдал за уходящими Максим Лопухов.

Земфира Аушева и Вика Болотникова: всё в твоих руках, девочка моя!
Это "А" класс был благополучно отпущен Громило с первого урока и обошёлся без физкультуры. А в "Б" пришла непреклонная Эльза Теодоровна Миллер и объявила:
- Сейчас алгебра! все ко мне в кабинет!
Ну, они завыли, конечно, как голодные волки на Луну: "У нас же экология по расписанию!", на что Миллер жёстко отрубила:
- У кого экология - пусть идёт ею и занимается... на улице! А я поставлю двойку за отсутствие на уроке. Это нам решать, что у вас, как у вас и когда!
Потащились. Миллер стукала мелом по доске, сыпала цифрами. Потом дала какие-то задачи. Парились, решали, с тоской посматривая в окна: из школы потоком выливалось "среднее звено" - им первый урок классным часом заменили, да отпустили.
За пятнадцать минут до конца урока в дверях возникла Земфира Аушева и попросила Миллер:
- Эльза Теодоровна, я у вас Болотникову заберу? Нам надо поговорить.
- Да, конечно, Земфира Маратовна.
Блондинка Болотникова шла за Аушевой, шагающей по коридору в туфлях на каблуке с металлическими подковками, гремящими, молча.  Вызов к Аушевой - это всегда пожар, потом и землетрясение до кучи. С хорошими разговорами не вызывают. Значит, про её участие в протесте. Ролик наверняка посмотрела. Проще всего - прикинуться наивной дурочкой, дескать: я не подумала, я не знала, что так оно выйдет, да так просто, по приколу... Тем более, что в телесюжете её не было. Матери позвонит? Ну, так там всё уже обговорено.
Высокая худая спина замдиректора "по воспитанию", с выступающими лопатками, покачивалась перед её глазами. Странная она женщина. Всегда "на все пуговицы" застёгнутая, сухая, жёсткая - почти та же Злыдня. Но если там медально-спокойная, то эта нервная, на длинной шее порой жилочка бьется, щёки буграми ходят. При этом почему-то довольно хорошо относится к Голованову; точнее... не то, что бы хорошо. Ругает, песочит, а тот ей отчего-то не хамит. Впрочем, не хамит он ещё и Эльзе, и Екатерине; а Аушевой... Такое чувство, что она его понемногу защищает, отмазывает. Интересно, а у ней самой есть дети? Похоже, нет. Говорят, живёт в частном доме на Станционной, у "пожарки" - и несмотря на свои сорок с лишним, живёт без мужа, с отцом, который полрынка держит. Старый чеченец. Говорят ещё, что у неё было два жениха, и обоим отец отказал: так у них принято. А она себе вены резала. Ну, и ещё поговаривают о каком-то её странном увлечении, коллекционирует что-то...
Девушка не додумала, Аушева распахнула перед ней дверь кабинета.
- Проходи, Болотникова, присаживайся.
Тем  же металлическим тоном. Вика присела на краешек жёсткого стула, замдиректора устроилась за столом, заваленном различными бумагами и вдруг... улыбнулась.
да! Её сухое лицо пошло опять - пятнами, морщинами, исказилось гримасой, в которой в принципе можно было бы распознать улыбку. Худые руки с длинными пальцами, без каких-либо украшений! - легли на стол.

И Земфира Аушева, максимально умаслив свой голос, проговорила:
- Вот, Вика, ты у нас девочка крайне положительная... А я удивлена!
- Чем, Земфира Маратовна.
- Ну, я же ваше видео смотрела. Я же тоже и ваши соцсети контролирую. И вот как ты в это всё... попала, а?
Вика открыла рот уже, чтобы произнести заготовленный, созревший в ней текст, но женщина перебила, повышая тон:
- Вот только не надо лгать! Я прекрасно знаю твои возможности. И интеллектуальные способности. Ты, знаешь, не Рая Кабзарова. И не Аязян! У тебя голова на месте.
- Ну... и тогда что вы хотите, Земфира Маратовна?
Вика первый раз посмотрела в глаза замдиректора. Серо-стальные. На нервно подкушенную губу.
- Хочу, чтобы ты честно сказала!
- Честно? Ну, решила девчонкам помочь. Мне тоже... граффити жалко.
- Послушай, Вика... - Аушева откинулась на спинку своего креслица; была она в коричневом брючном костюме и невзрачной блузке цвета хаки. В больших ушах - совсем крохотные серёжки. Карандашик взяла со стола, поиграла им, цокнула языком: - Виктория, ты вот выпустишься и начнётся у тебя взрослая жизнь. Поступать будешь. какие граффити, ты о чём?! Тебе это всё нужно?! И подруги у тебя новые будут, и круг интересов...
- Возможно. Но всё равно так нельзя.
- А как можно? Взрослые, умные люди решили. Дизайнеры проект готовили, инженеры смотрели. Да эти граффити через год уже обсыпаться будут!
- Почему же о сих пор не обсыпались?!
- Да, Господи. Ну, случайность... Подожди, Вика. Я вот смотрела журнал, ты в прошлом году круглая отличница была. Так?
- Так.
- Это в десятом-то! В котором половина учеников вообще на учёбу наплевали. А в этом? как планируешь?
- Планирую... учиться!
- Ну, вот... - стальные глаза заблестели, наполняясь непривычной для них лаской. - Вот и учись. А мы тебе поможем. Девочка моя, всё в твоих руках!
- Кто "мы"?
- Педагогический коллектив. я с каждым поговорю. Троек за четверть у тебя явно не ожидается, а четвёрку...
Аушева тряхнула своими крашеными в жёлто-рыжеватый, волосами, поправила их.
- А четвёрку всегда можно на "пять" исправить. Небольшая разница!
- И что тогда? - угрюмо спросила девушка.
Она уже начинала понимать, куда клонится этот разговор. Чего-то от неё сейчас потребуют!
- И тогда ты будешь у нас... снова отличницей. А это - золотая медаль. Открыта дорога, без экзаменов в любой ВУЗ. Хоть Кемерово, хоть Омск, хоть Новосибирск. Понимаешь?
Девушка молчала, рассматривая лак на своих ногтях. Подумав, что надо помочь ей принять правильное решение, Аушева чуть подвинулась к столу, перегнулась:
- Вика! Подумай! Все ведь тебе добра желают... и если ты не веришь: вот моё слово. Ты будешь медалисткой! Гарантирую.
- Это и всё?!
Слова Вики провалились в пустоту, но зазвенели, как рассыпанная мелочь по кафельному полу. Аушева довольно кивнула. Согласна, сразу видно.
начала доставать из стола листок бумаги.
- Написать надо... - объяснительную! - деловито-озабоченно пробормотала она. - о том, как это всё было... Ну, как тебя силой завлекли в этот дурацкий ролик. Как заставили.
- А кто меня мог заставить?
- Удивлена-а, Вика! Ну, там же Бондаренко. Хулиганка. Пьёт-курит. Асоциальный элемент. Ну, ты вот скажи - у тебя что с ней общего?
- Ничего.
- Или дружите? не заметила.
- Не дружим!
- Ну, вот... Ой, Вика, прекрати. Я же всё понимаю. Вика эта всех подбила на хулиганство.  Лиза Галиева, и Таня Касаткина, и ты... ну, что вы ей противопоставить можете? Грубая, агрессивная, жестокая. Подкараулит после школы и изобьёт. Вон, ногти тебе все пообломает. А где ты, кстати, маникюр делаешь, в каком салоне?
Вика всё ещё рассматривала их, эти ногти. Буркнула:
- Сама...
- Сама? Да. Опять удивлена... Вот, да тебе с такими умениями  можно в ногтевой салон, что при "Садко". Прямо уже стажёркой! Я могу поговорить. Хочешь?
- Нет.
- Ладно! - терпение Аушевой заканчивалось. - Давай, вот ручка, пиши.
- Что писать?
- Что Виктория Бондаренко, угрожая применением физической силы... нет, так: нанесением побоев и телесных повреждений, принудила меня, Викторию Болотникову, участвовать... Ну?
Девушка побледнела. Она прекрасно понимала - черта, вот она. У самого края её туфель, у самых кончиков пальцев. И дрожащим голосом выдавила:
- Земфира Маратовна... а можно, я это в понедельник сделаю?
- В понедельник? А почему не сейчас?! Да я тебе всё продиктую, как надо написать!
- Понимаете... Нет, я должна написать, как было. Ну, то есть, по правде написать, как она заставила. Я ещё вспомню, как она угрожала... чем А то... Нет, такому не поверят... В общем, я с мыслями соберусь и эта. И напишу.

Обескураженная Аушева бумагу убрала. С гримасой явного, очень понятного неудовольствия на лице. Цокнула. Ну, конечно... подумает она! Трусит. Ну, ничего. Точно, подумает - такие перспективы. Пока на медаль решено выставлять её и Ритину. Ну, пусть, пусть... Ничего, потом ещё надавим.
Аушева вздохнула. Глаза вернули себе прежний цвет - борта эскадренного миноносца. Хмыкнула, пряча лист.
- Хорошо. Смотри... в понедельник вернёмся к этому вопросу. Но ты определись, с кем ты будешь - с этими дурочками или с нормальными ребятами. Тех-то мы укоротим, не сомневайся. Хочется, чтобы по тебе рикошетом не ударило.
- Спасибо. я... можно идти?
- Да, иди, свобода. Дверь прикрой плотно.

Аушева в кабинете шуршала бумагами, а Вика спускалась по лестнице. урок кончился. Школа пуста, как покинутый оборонный бункер и тиха, как кладбище. На первом этаже стоят два громадных мужика в каких-то брезентовых костюмах, очках пластиковых. С баллонами на спине и шлангами в руках; вертится рядом Тарабуко, коротконогая, громкая.
Девушка прошмыгнула мимо них. И только на улице достала телефон.
Надо позвонить Марине Вольф. Но так вот просто, в лоб, рассказать ей о беседе она готова не была. Значит, что-то надо придумать.

Вика стояла на улице, и тут по Первой Зари проехал фургончик с яркой рекламой на борту: "КОСИХИНСКОЕ МЯСО: ВСЕГДА ВЫСШИЙ СОРТ!".
Точно! Ведь в Косихе - дом её покойной бабули-крановщицы. Ну, дом с соседом... но это уже дело десятое.
Она стала названивать Марине.

Анастасия Аша и Вера Комиссарова: поход на Гнилое.
Собственно те, кто что-то хотел знать о произошедшем в школе, давно уже знал. Вопрос был в том, как к этому относиться. Конечно, были обиженные - а почему на не сказали? - но среди этих обиженных оказались и те, кого "не взяли", хотя многие вряд ли понимали, что при дефиците времени и узости манёвра организаторы протеста просто могли их и не нейти в шумящей, как муравейник, школе...
Среди них были Анастасия Аша и Вера Комиссарова. Кроме того, они ещё и дружили.

Аша, чья фамилия давно превратилась в прозвище, фактически второе имя,  круглолицая девушка невысокого роста, с очень пышными, прочти кудрявыми тёмно-каштановыми волосами, жила на Дзержинского, в девятиэтажке, нижний этаж которой занимала библиотека имени Светлова - читательницей которой, кстати, Настя-Аша и состояла с пятого класса.  Вера Комиссарова - через квартал, на углу Ленина и Станционной. И была полной её противоположностью - жгучая брюнетка, с вечно хмурым выражением лица, огненными карими глазами, одевавшаяся нарочито грубо, по-пацански. Тем не менее, они дружили.
Вот потому, в субботу, после их досрочно закончившегося школьного дня - и после кросса Аша примчалась к Вере домой - уже отмывшая ноги, вся такая цветущая, в синих джинсиках в облипочку, и в "морской" полосатой футболке. Мать Веры - капитан полиции, была на службе с самого утра, отец  работал таксистом, у него самый сенокос, и Вера сейчас валялась в неубранной с утра постели, на разложенном диване, ела чипсы, а босые ноги забросила на валик кровати. Она встретила Ашу, буркнув: "Прива!" и завалилась в прежнюю позу. Девушка, разувшаяся в прихожей, как требуют приличия, тоже была боса - крепенькие изящные, загорелые ступни, присела на край дивана:
- Верка! Слышала, что наши учудили?
- Ну... - без эмоций ответила та, поглощая чипсы.
На экране шло сплошное "мочилово" - то ли менты кого-то косили из автоматов, то ли бандюки. Чипсов Вера подруге не предложила, по понятной причине - та "мусорную еду", как она говорила, ненавидела.
- Прикинь, они там босиком интервью дали... Что граффити в школе не снесли! Блин! Ты меня вообще, слушаешь, или как?
- Слушаю.
- Короче, они нас не взяли! А тебе предлагали?
- Не. Я сама узнала. Но они ничо... не объявились. Не, ну я бы пошла.
- Вот тот самый раз! Я тоже узнала! Да я проверочную переписывала по физике, меня не нашли... А они взяли и зажгли.
Вера потянулась за пультом - добавить звук. Болтовня Аши её явно раздражала.
- Да и фиг с ними. Зажгли и зажгли. Я чо?
- А тебе не хотелось?
Девушка задумалась над ответом. Аша, улучила момент и пощекотала пальцами голую пятку, торчащую у неё под носом - пятку коричнево-жёлтую, с толстой кожей, натоптанной вечными кроссовками Веры; залезла ногтями под самые основания длинных пальцев ступни - в нежное место. Вера взвизгнула, отпрыгнула назад, пульт упал на пол; Аша его тут же подхватила и с торжеством выключила телевизор.
- Вот и всё!
- Чего "всё"? Блин, там предпоследняя серия!
- Да повторят ещё... Вер! Ну, послушай ты меня, в самом деле!
- Да слушаю уже полчаса!
- Не полчаса, а восемнадцать минут! - Аша глянула на маленькие золочёные часики, носимые почему-то на правой руке. - Я хочу тебе предложить...
- Чего предложить? Блин, вот всё из-за тебя...
Вера, смахивая падающие на лицо чёрные пряди, собирала с  постели рассыпанные чипсы, их раздавленные чешуйки. Поняв, что этот процесс полностью завершить не удастся, она выругалась, из кровати вылезла и приготовилась, наконец, ё убирать.
- Ну, говори ты, говори! - недовольно буркнула она. - Чё хотела-то? Типа Лизке шею намылить, что она так сделала?
- Нет. Вера, а мы можем тоже так!
- Как? Плакатики нарисовать, как в этом ролике? И в школе сняться?!
- Да я про другое! Тебе не хотелось... босиком по улице погулять?
Вера застыла.  С одеялом в руках. С одеяла ссыпались чипсовые останки - на старый ковёр, на её голые ступни; один такой хрустящий осколок застрял между её крупных пальцев с твёрдыми ногтями - между большим, слегка расплющенным, и длинным "указательным". Девушка дёрнула ногой, стряхивая этот мусор.
- Я чё, дура, по-твоему? - возмущённо изрекла она.
- Но ты же хотела с  ними! - не унималась подруга.
- Блин! Чё ты пристала?! Одно дело - в школе, это по приколу. А другое - по улице. Грязь всякая. И вообще, стрёмно.
Аша неожиданно улыбнулась. Коварно.
- А чего "стрёмно"? У тебя ноги красивые. Вон, загар есть...
- Ашка! Прекрати! Фигню всякую говоришь!
- Нет, я серьёзно. Между прочим, по психологии это называется "выйти из зоны комфорта". А вот погоди! Я тебе расскажу сейчас... Знаешь, что мы сегодня с Айялгой Борисовной делали?!
- Не.
- Мы кросс бегали. Босые! По "Турнику"!
- Вот вам делать не фиг... Чё, заболели, что ли? И Айялга тоже босиком?
- И она! У неё ноги вообще, как... в общем, она по всему. Нет, вот слушай...

Аша, захлёбываясь, рассказывала, а Вера управлялась с постелью, складывая её; пол оказался засыпан чипсами - под её босыми ногами они хрустели, щекотали между пяткой и пальцами. Она неожиданно вспомнила, как года три назад они с матерью ездили на новое кладбище за Косиху, в Бураковский лес. Мать взяла отцовский "Вольво", а дорога, едва съехали с трассы, оказалась ужасной; пару раз машина скребанула днищем землю - и мать выругалась, загнала автомобиль на обочину: всё, рисковать не нечего, глушитель оторвём ещё, отец нас поедом съест...
А дорога - ухабистая, земляная. До самих могил идти с километр по ней, а то и полтора. Мать поехала в своих кожаных "балетках" и в полицейской форме - только с дежурства снялась. Жара, комары зудят над каждым ухом, про репелленты они с ней не подумали; через сто метров мать плюнула, разулась. И пошла по этой пыли, по темневшей мокрой глиной обочине, босой. Вера тогда с ужасом смотрела на её голые ноги - вроде и такие знакомые, и незнакомые одновременно;  голые икры мелькают под форменной юбкой, её широкие, как и самой Веры, почти "мужские" ступни с широко расставленными пальцами, каёмка грязи на круглой твёрдой пятки, эта же грязь между пальцами... Поймав взгляд, мать усмехнулась:
- Ну, чего ты так смотришь? Ну, в форме и босиком... Меня ж не видит никто!
И вот тогда, повинуясь какой-то внутренней солидарности, Вера остановилась и начала снимать кроссовки, носки. Мать следила за ней с тихой улыбкой. Может быть, ей было приятно? И потом Вера топала с ней босиком по этой дороге, с удовольствием наступая в грязь - чтобы ступни были такие же испачканные, как и у мамы! - и потом пошла колючая сухая трава кладбища, а они всё равно шагали по ней, между оградок; и Вера азартно убирала могилы почти незнакомых ей бабушки и дедушки, геологов, счищала с железных надгробий голубиный помёт, смахивала листья...
Удивительно, и домой они вернулись босые, и машину так мать вела обратно, лихо; и Вера помнила, что она, сидя впереди, украдкой смотрела не её голу ступню на педали газа - такую сильную, играющую напряжёнными сухожилиями, на эти разлапистые пальцы на чёрной резине...
Девушка смела мусор в совок. Распрямилась. Поглядела на подругу.
- Короче... Фигня это полная. Но... может, и прикольно.
- Вот, точно! И по психологии тоже она понимает. Это же закалка... психики. Я читала одного психолога, московского, Корчагина, кажется... у него целая книга есть: "ИДИ БОСИКОМ".
- Угу. И чо, это, типа, круто!
- Это хорошо. То есть, когда ты так на улицу выходишь... ну, ты становишься другой. Там разные биоэнергии в ступни входят. Да нет, в общем, у тебя психология меняется. Во, во, адреналин впрыскивается! - закричала Аша, вскакивая.
- Куда он там "впрыскивается"?!
- В кровь! В голову!
- Ну-ну... - Вера отнесла веник и совок к мусорке в туалете, вернулась. - Только всё равно... Мать узнает - выдерет.
Аша побледнела:
- Как - выдерет?!
- Натурально. Она меня лупит иногда...
- За что?!
Вера фыркнула. Посмотрела куда-то в угол квартиры.
- Ну... за вэйп, например. Вот, смотри.
Она повернулась к Аше спиной и задрала маечку - спала ведь в лёгких пижамных штанишках, почти шортах и майке. Между острых лопаток темнело пятно.
- Полотенцем вжарила! - похвасталась Вера. - С узлом. Да я сама дура. Рюкзак снимаю, а вэйп выпал... Ну, она давай меня гонять.
- А ты?
- Я в туалете заперлась. Ну, она потом остыла.
Аша передёрнула печами. Дико это всё! Они с матерью всегда вместе - она портниха, они и шьют в две руки раскраивают. И чтобы такое... Она тряхнула головой; обвела глазами большую комнату этой квартиры, "гостиную". Она и раньше бывала у Верки, хотя и нечасто; но первый раз поразилась абсолютно советской, какой-то кинематографической её обстановкой. Этот старый сервант светлого дерева, с пыльными стеклянными дверцами; этот диван раскладной, тяжёлые кресла - на обивке заметны пятна. Обеденный стол на тонких ножках.  Стулья с решётчатыми спинками. Люстра, тоже пыльная, большая, с одним криво висящим плафоном...
- Куда пойдём? - услышала она голос Веры.
Девушка очнулась.
- А! Слушай, давай на Гнилое озеро.
- Зафига? - Вера фыркнула. - Смотреть, насколько оно гнилое?!
- Да нет. Там заброшка есть, говорят.
- Говорят. Кто?
- Туда Макс-Лопух с Русиком и Джебраилом вроде ходили. Что-то там делали.
Это Веру заинтересовало. Она грохотала дверцами платяного шкафа в прихожей, переодевалась. Аша вышла туда: Вера уже натянула чёрные штаны с нарочито неаккуратно обрезанными краями, тёмную толстовку и куртку. Вынимала из школьного рюкзачка учебники.
- А сумку, что ли то же берёшь?
- Ну да... Для кроссовок.
- Нет, давай прямо так пойдём! - заявила Аша. - Вот Корчагин пишет, что если решили, выходить надо из дома в привычном, но - босиком. Так это... ну, сильнее эффект.
- Тьфу! - Вера развернулась с рюкзаком в руках. - Ашка! Я тебе говорила, что ты просто... бешеная?!
- Не-а.
- Вот говорю! Нифига себе придумки у тебя... Короче, я кроссы всё-таки возьму с собой. И ты бери. Мало ли что!
Чуток подумав, Аша спорить не стала. Да, действительно. Безумная её идея спотыкалась об то обстоятельство, что там может быть настоящая свалка. Экологи городские постоянно говорили, что на Гнилое отходы вывозят. Можно было на Синюру, конечно, но это далеко всё-таки. Да и прогуляться босиком по самому центру Вера вряд ли отважится. Ладно, возьмём.
Перед самым входом подруга что-то вспомнила и метнулась к серванту. На нём сидел запылённый олимпийский мишка в поясе с пятью кольцами, и расписная хохломская матрёшка.  Вера вспрыгнула стул, встала на цыпочки, опять показав коричневые пятки, и дотянувшись до матрёшки, разъяла её - а когда спрыгнула на ковёр, то в руках держала чёрную коробочку вэйпа.
- Вот... прячу! Мать пока не прочухала.
- А отец что?
- Он сам куряка. Он добрый, вообще...
Внутренне напряжение, видимо, всё-таки сковывало Веру. В порядком ободранном лифте, исписанном глупостями и непристойностями, она нервно засмеялась:
- Вообще, капец всему. Как две дуры, мы сейчас с тобой пойдём...
- Нет. Мы пойдём, как умные.
- Угу...

Этот субботний день, вставший над Прихребетском, ясно давал понять, что, несмотря на все иллюзии и обманчивое тепло, лето всё-таки кончилось. Небо затянулось серой плёнкой высоких, неразрывны облаков. Безветренно, из трубы ТЭЦ за Химкомбинатом прямо вверх, в серость, вворачивается белый столб дыма. Улицы пустынны: граждане наслаждаются выходным, отсыпаются, или сидят дома, дуют пиво; редкие автомобили ползут по Станционной, повинуясь ограничительным знакам. Во дворе только один скучающий малыш лет пяти качается на качели; поорать бы, побеситься - а не с кем.
По асфальту двора Вера шла ещё легко, а вот, когда вышли на перекрёсток, напряглась. И это было заметно: пальцы её ступней подогнулись, вцепились в тротуар кончиками.
- Верка! - не выдержала Аша. - Ты ведь такая крутая!
- Какая я крутая? - огрызнулась та. - Я простая. как все.
- Нет-нет! Ты ведь стрельбой занимаешься?
- Ну. Спортивной. Мать научила! - угрюмо отозвалась девушка. - Пошли, зелёный.
С Ленина выворачивал троллейбус, уродливый, как и все рогатые автоизделия города; за мутноватыми его стёклами сидели пассажиры, скучающе глазели в окна. Похоже, это нервировало Веру, они обе, босые, шли по полосатому переходу, как по подиуму, на виду у тих пассажиров. Вера один раз бросила туда взгляд, увидела одно белое лицо, вжавшееся в стекло, ахнула:
- Вепренко! Блин! Смотрит на нас!
- Какой? А, это который из второй школы к нам перешёл?
- Ну, да... Козёл.
- Почему "козёл"!
- Потому, что пялится! - закричала Вера, прыгая на поребрик на другом конце перехода и убыстряя шаги.
Теперь они шли по огрызку улицы Ленина, после перекрёстка начиналась уже унылая Комбинатская.  По её левой стороне громоздились так называемые "литые дома" из цельного бетона; достоинством их были полногабаритные квартиры, а недостатком - необычайная твёрдость стен, ломающих даже закалённые свёрла и вид - на химкомбинатовские потроха, через забор. Говорили, что несколько лет над в них поймали какого иностранного шпиона, который там снял квартиру и с балкона тайком снимал нутро предприятия... И прятал потом отснятый материал в камне-муляже на Синюре.
Дома и сами казались такими серыми камнями. А вспомнила про эту историю Аша от того, что увидела, где подруга прячет вэйп. Та как раз его достала и принялась дымить.
Несмотря на хмарь, было тепло; только асфальт холодноват. И сыроват... Аша посмотрела на свои голые ступни, потом на босые ноги Веры, очень ярко выделяющиеся, мелькающие под растрепанными краями её чёрных штанов, рассмеялась:
- А мы точно, с тобой... Как типа две бомжихи!
- Чему радуешься-то?
- Да так... Вер! Ну, правда! Ты вот стреляешь. Бегом занимаешься...
- Да давно уже не бегала.
- А босиком идти стесняешься! - заключила Аша.
- И чо?
- Это неправильно! Если ты крутая, тебе должно быть наплевать.
- Щас плюну.
Вдруг Аша остановилась. Они шли по стороне домов, и сейчас стояли у серой бетонной стены одного из них, торца, где располагался "Салон красоты" с табличкой на стеклянных дверях - "ЗАКРЫТО". Аша схватила Веру за рукав её кожанки.
-  А вот плюнь!
- Зачем? - поразилась та.
- Просто: плюнь!
- Куда?!
- На тротуар!
Вера недоумевающе хмыкнула. Сделала пару затяжек своим "паром", потом набрала полный рот слюны и плюнула. Плевок белесой каплей растёкся по асфальту, морщинистому, словно старый пергамент.
- Ну, плюнула и... да ты чо делаешь?!
Своей босой ногой, аккуратненькой ступнёй с белым лаком на ноготках, Аша старательно растирала этот плевок. чувствуя его неприятную липкость, влажность... Впрочем, эти ощущения быстро ушли. А сама Аша, выставив ногу вперёд - показывая уже грязную подошву, победно заявила:
- Вот! Надо преодолеть в себе главное - брезгливость! Тогда ты будешь неубиваема!
Веру это действие очевидно потрясло. Она нахохлилась; моргала. Потом даже вэйп спрятала. Буркнула:
- Нет. Ты точно головой ударенная... Ну, зачем тебе это нужно было?
- Чтобы доказать!
- Чего доказать? кому?
- Себе! Что я сильная.
- Вот же ты даёшь...
Они прошли дальше. Вроде бы ничего не случилось, но что-то в Вере Комисаровой сломалось.  Она уже и шагала широко, свободно ставя босые ноги - как будто в обуви, не думая, куда. Аша могла бы поздравить себя с очередной победой в роли практического психолога - если бы задумалась над этим.
- Всё хотела тебя спросить... - сказала Вера задумчиво. - А чо у тебя такая фамилия странная? А-ша. Короткая очень.
- А! Это просто. Я Аша-ева. На самом деле.
- Тогда почему...
Девушка на ходу накручивал локон на палец - привычное занятие. С удовольствием шлёпая по асфальту, объяснила.
- Меня, когда из роддма забрали, отец болел сильно. Ну, дед маму со мной забрал, а потом поехал свидетельство о рождении оформлять. Его там спрашивают: как фамилия?
- Ну, и чо он правильную не назвал?
- А у него вставная челюсть... - девушка усмехнулась. - Выпадала всё время. Он там и бормочет, "а-ша", "аш-ша", а  сам челюсть поправляет... Ну, паспортистка и записала так.
- И потом?
- А чего? Да ну... Потом хотели поменять, а отец говорит: это хорошо, у неё моих болячек не будет, пусть с новой фамилией живёт.
- Он умер, да?
- Ага. Мне два годика было. Рак. Говорил, это наследственное.
- Извини.
- Да ладно... Я привыкла. Слушай, о сих пор не могу поверить... что вы так с мамой-то?
- Да она хорошая! - отмахнулась Вера. - Только психует много. Работа такая. Блин, а ведь и правда, прикольно.
- Что?
- Ну, босиком по улице. Прям интересно.
Никто не обогнал их, только навстречу прошли две усталых тётки от проходной комбината. Обернулись, посмотрели вслед. Вера даже не отреагировала, это хорошо. Последний дом они проходили; за ним - заросли, окружающие Гнилое. Аша вспомнила:
- Вот, тут где-то... где-то железная дорога с Комбината идёт. Заброшенная. По ней можно к озеру пройти.
- Да ну. Чо это она, в озеро что ли, уходит?
- Ага! Почти. Ну, там хотели через него эстакаду делать, а потом бросили. Рельсы прямо в воду уходят!
- Ничего себе... Ты откуда заешь? Да Макс, кажется, и рассказывал.
Комбинатовская уже заканчивалась; они миновали уже перекрёсток с улицей Прогресса - такие же бетонные заборы и узорчатые витки колючей ленты над ними. Впереди - перекрёсток с Индустриальной. Стоил заляпанный грязью длинномер-грузовик. И вдруг Аша перебежала дорогу - к забору и стала там, в грязной земле и редкой траве, просто топтаться, елозить босыми ногами, словно что-то разрывая. Вера побежала за ней:
- Это ты зачем?!
- Ищу!
- Что?
- Да вот, кажется...

Вера не могла остаться в стороне. Чёрт, она босыми ногами ещё так не возилась в земле! А ступни подруги уже превратились в два куска разноцветной, буро-чёрной глины, залепившей  лак на её маленьких ноготках, и сами ногти. Вера вдохнула и тоже начала скрести ногами эту глину...
Но Аша нашла искомое первой. Её голая ступня первой отчистила от грязи рыжую поверхность рельса. Отодвинулась на шаг, потопталась там - и второй рельс объявился! Неведомый путь выползал из-под забора; на проезжей части он оказывался закатан бетоном - а дальше...
- Ну, ты землеройка зачётная! - с уважением сказала Вера. - Чо дальше?
- Мы путь нашли. Пойдём!
Точно. На той стороне, где они прежде шагали, обнаружились те же самые два рельса, только заросшие кустами; Аша храбро раздвинула ветки, влезла туда; за ней - Вера. Вся эта растительность нещадно колола голые ноги девчонок, хлестала по ним, но ни одна из путешественниц на Гнилое даже не ойкнула. Аша - потому, что она сама первая втянула подругу в эту авантюру, морального права не имела; а Вера - потому, что стыдно было перед Ашей!
Пролезли. Заброшенная железнодорожная ветка открывалась перед ними, шла вниз, изгибаясь. рельсы - оранжевые от наросшей ржавчины, деревянные шпалы совсем сгнили, до мягкой трухи. Вокруг насыпи буйствуют рябины, прорастает трава; кое-где чахлые берёзки пробились меж остатков шпал. И - тишина. При этом ни единого комара, мошки или иного насекомого...
Мёртвая дорога.
- Класс! - восхитилась Вера - Прямо хоррор такой...
- Ага! Апокалипсис. Как в фильмах.
Аша заметила, что Вера нагнулась и приподняла ногу. да, по боку её ступни тянулась свежая, длинная и даже кровоточащая царапина.  Какой-то из хлестнувших веток рассекла себе кожу!
- Чёрт! А у меня даже салфеток нет влажных...
- Да ерунда... - Вера криво улыбнулась. - Ты ж сама говорила, что я сильная. Вот, кстати... Вот тут точно плюнуть надо.
Она присев, поплевала на ранку; размазала слюну. Вскочила на ноги.
- Пойдём!
Путешествие становилось завораживающим. По этой заброшенной ветке. Ступали осторожно; не сказать, что было приятно. Вот на тёплое дерево - да, но между ними попадались камни. Аша снова остановилась на ходу, обернулась. Разгорячённое лицо, глаза блестят:
- Верка! А знаешь, мне по кайфу... Так вот себя мучить! То есть испытывать. Типа, что я смогу выдержать.
Вера сдула со вспотевшего лба прядь волос. Улыбнулась.
- Мне - тоже! Прикольно. Я тебе потом расскажу... Ладно, пойдем, мне хочется посмотреть, как это вот всё уходит в воду.
До конца они дошли минут через пятнадцать: дорога заворачивала, давала какое-то ответвление вправо, рыжела ржавыми стрелками с заклиненным рычагом перевода - пошли дальше и вот тут, да, перед ними открылась фантастическая картина. Она очень хорошо живописала, почему этот водоём на краю Прихребетска называли "Гнилым озером" - оно показалось девушкам во всей своей страшноватой красе.
Берега его на противоположной стороне густо заросли камышом, причём камышом исполинским: если не в три, то в два человеческих роста точно; а ближние - тоже полого спускавшиеся, представляли собой голую, чёрную, словно бы обугленную землю, на которой не росло ничего живого; растительность боязливо отступала от воды метра на три-четыре. И вот по чёрной земле в воду, отливавшую такой же чернотой, неподвижную, казавшуюся разлитой нефтью, уходили две рыжие нитки рельсов.
Здесь отчётливо пахло болотиной, пряным запахом гниения; ещё немного - аммиачных, химическим.
А посреди Гнилого, как в страшной сказке. из воды поднималось дерево. Точнее, его голый, разветвляющий ствол - мёртвый, без единой живой ветки, выступающий из воды, мрачно и зловеще грозивший небу окаменевшими тёмными сучьями...
Вера даже охнула от восторга. Вытащила из кармана штанов телефон и начала снимать, бормоча: "Бли-и-ин! На Инсту кину, просто бомбанёт всех! Реально мёртвый мир!". Она придвигалась всё ближе и ближе к кромке и вот под её босыми, исцарапанными ступнями захлюпала мокрая землю, пальцы их начали проваливаться - Аша подскочила, выдернула подругу назад:
- Куда ты лезешь! Ещё ноги себе... растворишь!
- Да ладно... - пробормотала девушка, тем не менее, чуть побледнев от испуга.
На обратном пути исследовали стрелку. Та тоже заросла; более того, тут окрестные берёзы гнили и падали на рельсы, устилая их своими стволами; стоило ступить на них, и они рассыпались в труху. Впрочем, это и понравилось Вере: она нарочно вставала на такие и потом топталась в древесной каше, шевеля пальцами ступней, размалывая её. Аша не выдержала:
- Ну, ты вообще, меня переплюнула! А ведь боялась - как я это, да по улице босиком!
- Ну, не ворчи! - девушка смутилась. - Я ж не знала, что это так интересно...
- Вот наших бы сюда притащить. Босиком! Они бы умерли от ужаса. Ещё по пути.
- Верняк!

Эта ответвление вело через край Гнилого, по когда-то крепкой стальной эстакаде. Сейчас и она проржавела, листы металла грохотали под их ногами. Вели же рельсы на другой берег и там виднелось кирпичное здание: этажа два, провалы окон, недострой. Азарт девчонок охватил, останавливаться они не хотели; а стоявшая вокруг тишина - ни пения птиц, ни городского шума, завораживала. Только звук их собственного дыхания и шагов босых ног...
Метров за двадцать до здания рельсы пропали! Остатки шпал гнили в земле, а стальные бруски кто-то снял. Осторожно ступая по этим остаткам, присыпанным тёмным щебнем, девчонки приблизились к тёмному провалу; Вера включила фонарик и снова охнула.
- Ты смотри!
В ангаре на уцелевшем участке пути стояло нечто на восьми железнодорожных колёсах, исполинское. Квадратная кабина, когда-то жёлтая, с выбитыми стёклами, и торчавшая вперёд стрела с уродливым ковшом. Железнодорожный экскаватор! Он оброс ржавчиной, как мхом. Вера двинулась было внутрь, но Аша остановила её:
- Вер! Погоди. Давай обуемся. Там стёкла могут быть... Серьёзно!
Теперь подруга Аши, развернувшись, резко загородила дорогу. Посмотрела на неё пылающими карими глазами.
- Помнишь, я тебе обещала что-то рассказать?!
- Ну...
- Когда ты сказала, что тебе нравится себя мучить?!
- Да я же не в этом смысле... Я ж не садо-мазо! Я про тренировку выносливости. Силы воли там и прочее...
- Я - тоже! - перебила Вера, выставила ногу, показывая грязную пятку. - Я, между прочим тоже себя пытала!
Аша вздрогнула:
- Как - пытала?
- Да это классе в седьмом... Решила узнать, какую я боль могу выдержать. Вот, в пятку иголкой колола. Толстой такой.
- "Цыганской"?! - ахнула Аша.
- Может, и цыганской... В общем, втыкала, пока могла терпеть.
- И кровь шла?!
- Ну... немного. капельками. Ну, вот... - Вера снова фыркнула, сдувая непокорные волосы. - А ты мне про какие-то стёкла. И вообще... Ну это всё на фиг, бояться!
После этого с фонариком - нырнула внутрь прохода; луч света осветили  широкий, на размер въезжающего грузовика, перрон у пути. Аша вынуждена была следовать за подругой; нет, особых стёкол тут не попадалось - очевидно, к тому времени, когда кирпичную коробку забросили, её ещё не застеклили. Аша вынуждена была следовать за подругой; нет, особых стёкол тут не попадалось - очевидно, к тому времени, когда кирпичную коробку забросили, её ещё не застеклили. Но ближе к кабине железнодорожного монстра стёклышки всё-таки попадались - мелкие, сверкавшие в луче света, как бриллианты. Вера наступила на один такой босой  ногой и даже нажала, придавила его, покатала ступню по нему - потом показала Аше сначала голую подошву, потом поднятый кристаллик:
- Автомобильное. "Триплекс" называется. Оно на такие кусочки рассыпается... Отцу как-то тачку расхлестали во дворе, я видела такое.
- А откуда тут автомобильное?
- Не знаю...
- Может, от этой... дрезины?
Часть стёкол в кабине, действительно, было выбито кем-то; осколки поблёскивали внизу, на путях - другие, угловатые, плоские. Прошли до самого конца этого перрона и тут обнаружился источник того самого "триплекса": подпёртый горкой кирпичей, тут стояло лобовое стекло какой-то машины. Всё покрытое сеткой трещин и дырок.
И, прежде, чем Аша удивилась этой неожиданной находке, сделавшая шаг Вера ойкнула и подскочила. Схватилась за ногу.
- Блин, порезалась всё-таки?
- Да нет... что-то другое. На что-то наступила... погоди, сейчас.
Через несколько секунд она поняла с бетона некий предмет. Это была латунная гильза. Причём - без ржавчины, почти совсем новенькая. На рыльце её - какие-то буквы и цифры; девчонки посветили, разобрали только 7,62 и 53R. Вера подкинула гильзу в руке, пробормотала:
- Не хило. Кто-то тут из СВД-шки пулял!
- А что такое СВД?
- Снайперская винтовка Драгунова. На полтора километра фигачит. Но самое странное... - Вера ещё раз вгляделась в патрон. – Этот какой-то странный… Нестандарт. Видишь, на гильзе остатки фиолетового лака? Ну, тут, где сама пуля… О! И на капсюле тоже! Я такого не видела. Точно не наш стандартный 7,62х54.

Аша восхитилась:
- И откуда ты это знаешь?!
- А кто стрельбой занимался, а?
Девушка спрятала патрон в карман, туда же - несколько крупинок стекла из разбитого лобового стекла, потом посветила в сторону железнодорожного чудища:
- Полазаем?
- Давай! кстати, босиком наверняка удобнее...
- Конечно! Как альпинистский тренажёр.
Вера скинула куртку, рюкзачок и они с Ашей - полезли. Цеплялись руками и босыми ногами за выступающие части, какие-то скобы и петли; визжали, наслаждаясь эхом. Забрались в кабину - где только остов кресла машиниста и заржавленные рычаги; панель приборов снята; заливаясь хохотом, дёргали лязгающие рычаги. Вера не боялась совершенно ничего: Аша видела, как наливались краснотой упругие мышцы на её ногах, как выпирали на сильных ступнях сухожилия, когда эти ступни прилипали к ржавому железо; она заработала себе ещё пару царапин, пальцы ступней были уже, как угольки, от сажи и мазута... Но они цеплялись за металл, белели от напряжения, Верка висела на стреле крана, потом устроилась в самом ковше; пролезла по вытянутой стреле крана, села там, прокричав: "Снимай!" и вытягивая вперед голые подошвы, совершенно чёрные, как и её штаны...

Всё это было настолько фантастично, что Аша в некоторые моменты вообще думала: не снится ли это? Взять, разуть такую девчонку, как Верка Комиссарова, потащить чёрт знает куда босую, да и самой этот путь преодолеть. признаться, она давно думала об этом. Акция Лизы - как щёлкнуло, как спусковой крючок кто спустил. Ей часто снился сон: то она идёт по заснеженному зимнему двору в каком-то платье с голыми плечами и удивительно - не чувствует холода; оборачивается и видит на снегу цепочку своих босых следов... Или оказывается в школе, на каком-то мероприятии, тоже в платье, и вдруг понимает, чо она-то босиком! И это было и стыдно, противоестественно, и сладко одновременно - она делает что-то запретное! Примерно то, что сейчас делали они с Веркой...
Отрезвил их, вывел их из этой эйфории звук мотора. Они не сразу сообразили, что это звук мотоцикла; но то, что это мотор, было понятно сразу. Вера первая сорвалась с крана, спрыгнула на рельсы, захрустев гравием, закричала: "Валим! Это менты!" - и побежала к выходу. Когда Аша выскочила за ней, в траве, окружающей здание, стоял кроваво-красный мотоцикл "Ява-350" с коляской, а за рулём его сидел незнакомый парень в шлеме. Шлем он снял и Верка воскликнула:
- О-па! Мишаня! Следил за нами, что ли?
Юноша - круглолицы, кротко стриженый, белоресничный и светловолосый, улыбнулся. это их одноклассник; Аше он напоминал редьку своей острой головой. В лидеры не лез, но и в отстое тоже не был... Середнячок. Сейчас смутился:
- Ну, вас в троллейбусе увидел. Вы же по Комбинатовской потопали!
- И чо дальше? - требовательно спросила Вера, обходя мотоцикл.
Под её босым ногами шумно хрусте высохший кустарник. Наверное, колючий, но Вера на это внимания не обращала.
- Дальше до гаража прогнал, мотик взял... - парень улыбнулся. - А чо вы тут делаете-то?
- А чо ты, вообще, заволновался? Увидел и увидел!
- Да вы эта... бОсые! - парень покраснел. - Это значит, не зря так... типа, спецом. Ну, я короче, и думаю...
- Чего думаешь?
Вера прохаживалась вокруг красного снаряда, как голодная львица. Кажется, она Мишку готова была разорвать. Аше стало смешно.
- Вер, да он просто подорвался за нами... Брось ты его!
- Подорвался? На Гнилое? Да не поверю!
- Девчонки! - взмолился парень, слезая с машины. - Ну, просто интересно стало... Куда вы бОсые топаете!
- А вот сейчас и узнаешь... - Вера приблизилась и положила руку ему на плечо; Аша знала - рука-то сильная! - Разувайся. Щас мы тя в грязи искупаем.
типа боевое крещение.
Девушка подскочила:
- Вер! Погоди! Как он потом ноги отмоет, где? Не в озере же... Пусть он лучше нас с тобой домой подвезёт. Я есть хочу уже!
- Я тоже... - призналась Вера. - Ладно, Мишаня, сегодня ты оттырился. Давай, вези нас.
Парень с явным облегчением выдохнул; покосившись на ноги Веры, вдруг сказал:
- Ну, а если не на мотоцикле, можно как-нибудь... босиком с вами?
Девушки переглянулись. Недоумённо. Среагировала Вера:
- А тебе за каким фигом это надо?!
- Да я тоже... люблю! - сокрушённо признался Вепренко.
Последовала драматичная пауза. Аша спросила, с надеждой:
- А ты уже так... гулял?!
Ответ поразил их обеих:
- Так я у Таксопарка живу... Вот, гуляю там босиком. По ночам.
- Что? - сказали одновременно.
Аша добавила:
- По ночам-то почему?
Парень пожал плечами.
- Да стесняюсь я... Как-то это стрёмно.
Они молчали. Затем Вера не выдержала:
- Короче! Валим реально, отсюда!  Жрать уже хочется!
Аша не протестовала. Вера устроилась за Михаилом, босыми ступням обхватив упоры для седока, а руками его обняв - ну, ясно. Аше досталось "королевское место" - в коляске. Загрузились, парень завёл мотоцикл... и понеслись. По ухабам просёлочной дороги.
Только когда они вырулили к АЗС, Аша сообразила: а рюкзачок-то с обувью они там оставили! В этом строении! Как Вера повесила его на арматурину, перед тем, как лезть на кран, так и остался он там висеть... Хорошо, хоть Верка инстинктивно свою кожанку схватила.

Она попыталась сказать об этом; но попытка оказалась тщетной. Вепренко, повиляв по тропинкам, вывел мотоцикл на какую-то дорогу из бетонных плит, уложенных одна к другой, со швами, залитыми гудроном - как на аэродроме; да погнал по ней - с ветерком! Ревел мотоциклетный мотор, волосы Веры развевались чёрным кометным хвостом, и у Аши тоже их трепало ветром; слов Аши подруга, крепко обнимавшая парня за талию, не услышала, а тот - не разобрал, но прокричал в её сторону: "Старая дорога! Сюда возили для стройки!" - и всё. Временами их машину всё-таки подбрасывало на неровностях кое-где просевших плит, и когда Аша попыталась всё-таки объяснить, что они там забыли - как раз тряхнуло, и аж зубы клацнули; ещё бы немного и язык бы себе точно откусила!

Пришлось эту мысль оставить. Уже виднелся город. Эта "старая дорога" огибала  западную окраину Прихребетска, выходя к трассе - далеко за Станционной. Видно было красно-белое  сооружение АЗС; Михаил крикнул: "Держитесь!", свернул с бетонки на земляную дорогу, в рытвинах и ямах, в лужах и начались "американские горки" - Аше приходилось стискивать переднюю ручку на верху своей коляски, чтобы не вывалиться при чудовищном, как ей казалось, крене мотоцикла...

На трассу позади автозаправки Михаил выскочил на бешеной скорости, погнав мотоцикл в горку - тот с рёвом и в туче пыли взял это препятствие, а потом внезапно парень газ сбросил и приткнул мотоцикл на обочине метрах в тридцати от павильона АЗС.
- Ты чо? - спросила Верка, вертя головой и Михаила не отпуская.
Тот снял шлем - для лучшей дикции; растерянно и опечаленно произнёс, указывая рукой куда-то вперёд, в направлении хорошо заметной "свечки" универмага и громоздкого здания гостиницы "Садко".
- Чёрт, вот принесло их...
- Кого?
- Да ДПС-ников. Вон, стоят!
Точно - за АЗС по краям трассы виднелись две бело-синие машины с мигалками. Сотрудники ДПС работают аж в четыре жезла - тормозят практически всех, особенно легковушки и фуры; перед ними скапливается транспорт, пробка начала растягиваться уже до них, а что там на Станционной творится, одному Богу известно.
- Рейд у них, что ли... - пробормотал парень. - А вы без шлемов! Девчонки, нас не пропустят. И штраф навалят.
- Да ладно, поняли... - Верка соскочила с мотоцикла. - Дойдём, не маленькие.
- Погодите... А может, вы пройдёте вон, немного, а там, за ними, я вас подберу?
Девушка фыркнула:
- Там идти - один смех останется! Езжай уже, мотогонщик!
- А я действительно, мотогонщик! - с лёгкой обидой заметил Михаил. - С разрядом,  юношеским! У меня ещё один моцик есть. Кроссовый.
Вера моментально загорелась:
- Покататься дашь?
- А ты умеешь?
- Ну, немного. Научишь!
- Ладно, как-нибудь...
За этими их разговорами не было, куда и слово вставить. Только, когда красная "Ява" укатила навстречу посту, Аша печально объявила о потере. Вера, конечно, выругалась, но заключила:
- Не, щас туда не попрёмся. Ломы. Я устала... Слушай, у тебя бабки есть?
- Ну, на карточке.
- Пойдём, кофе на заправке возьмём и жеванём чего-нибудь. Я вообще, помираю от голода!
- Пойдём...

На заправке как раз стояли два больших чёрных внедорожника, с хромированными "кенгуринами", навороченные. Сухощавый человек с острым носом, в дорогом костюме, но без галстука, держал заправочный "пистолет". Бросил быстрый, очень внимательный взгляд на них; ощутив внимание к себе, Вера нарочно громко шлёпая босыми ногами, прошла рядом по луже свежепролитого бензина, посыпанного песком и нагло зыркнула на худого: вот так тебе, мол!
Да и в прохладном помещении магазина она вели себя так же. Нарочито громко, почти развязно. Продавщица, молоденькая, полная, с ямочками на щеках, уставилась на них - а потом на голые, немилосердно грязные, окрашенные во все цвета грязевой радуги, ступни Веры и изумилась:
- Вы откуда такие, девчонки?
Следя, как бежит в картонный стакан струйка кофе, Вера лениво ответила:
- Да на Гнилом были...
Это повергло продавщицу в ещё больший шок.
- На Гнилом! И что вы там делали?!
- Купались... - проворчала девушка. - Вот, ждём, когда в зомби начнём превращаться...
Чрезвычайно довольная эффектом: своим ответом она несчастную продавщицу почти убила! - Вера добавила лениво:
- Да ничо, бошки пока не отвалились... Аш, ты рассчиталась?
- Да.
- Пошли...
Вышли на воздух. Вера прихлёбывала кофе и рвала крепкими зубами пирожок, купленный Ашей; та ограничилась бутылкой минералки и пончиком. Хвост машин уже вытянулся далеко за автозаправку, джипов не было. Аша покрутила головой и увидела, что два чёрных жука далеко от них, медленно ползут по полям. Кажется, в сторону той дороги, по которой они ехали с Михаилом и в сторону "заброшки", где они только что бесились.
- Ну что, почапали домой...

Девушки пошли в сторону города по обочине. Тут - мелкий гравий, перемешанный с землей. Но для их грязных ног, уже прошедших все круги ада, он был уже неопасен: Вера шагала уверенно, не обращая внимания на уколы его в подошву её сильных, почти мужских ступней, да и Аша особо ничего не чувствовала. Доев пирожок, Вера достала вэйп, затянулась, окуталась кубами, выпущенного пара, заявила:
- Офигенно круто было!
- Понравилось?
- Конечно! Я реально оторвалась.
- Вера... а ты всегда такая наглая?
Подруга расхохоталась. Взмахнула вэйпом.
- Да по приколу! А вообще, да... Ну, когда можно. Я эта... с Викой, которая Бондаренко, в магазинах воровала.
- Опа! Зачем?!
- Да круто! Такой же адреналин! Насуешь себе в трусы конфет там, пирожков разных... Охранник смотрит, козёл, всё же пропалил... Ну чо, он меня раздевать будет? Так и проходили. а один раз эти, как их... крабовые палочки засунула, а они капец, какие холодные. Едва выдержала.
- Так Вика тоже из-за адреналина?
Вера выпустила очередной клуб. Он улетел, утянулся в сторону ДПС-ников, мимо которых как раз проходили.
- Да нет. у неё дома жрать нечего, ты в курсах?
- Нет...
- Вот. у неё мать алкашка, как бабки получит - и в загул. Купить там макарон и тушёнки, остальное пропивает. Вика голодная постоянно... Что мы наворовали, я её всё отдавала.
А потом, когда прошли ещё метров двадцать в молчании - Аша переваривала услышанное! - вера высказалась:
- Не, реально, босячить - это круто! Мне зашло... Я себя почувствовала... такой...
- Какой?
- Ну, какой-то другой, короче! Не знаю, как сказать! Драйв! Как эта... суперчеловек из комикса.
- А, понятно. Героиня.
- Ага. Типа того.
И вот в этот самый момент белый "Вольво", с кузовом "универсал", слегка проржавевшим сзади, с шорохом вылетел на обочину рядом и остановился. Рыжее, усатое и бородатое лицо высунулось:
- Вера! Ё-маё, а ты чего тут? Здрасте...
Аша расширила глаза: "Здравствуйте!", Вера окаменела с вэйпом в руке.
- Здорово, пап...
Отец Веры усмехнулся. Кивнул назад:
- Садитесь... Доедем. Я домой еду.
Девушки уселись. Аша не знала, как себя вести и переживала за подругу. Ну, всё, Верку спалили. С вэйпом её, и босыми ногами.
Однако отец почему-то про курительный прибор ничего не сказал. Посмотрев один раз назад, хохотнул:
- Вы чего такие, голопятые? День здоровья, что ли?
- Да, пап... - Вера говорила легко, бесшабашно, но Аша заметила, как подгибаются на её ступнях красивые сильные пальцы - волнуется. - Так, решили босиком зажечь. Типа по приколу.
Отца её молодёжный сленг не удивлял и не шокировал. Проложив руки на руль, встраивая машину в транспортный проток, он понимающе кивнул. Удивительно.
- Ну, по приколу - тоже нормально. Особенно для тебя.
- Почему?!
Это спросила не Вера, а Аша. Почувствовала, что тут какая-то тайна. И ту же извинилась.
- Ой, простите, меня Настя зовут. Я с верой учусь вместе...
- Да я понял... У Верки эта штука была, не знаю, как называется. Вегено... вегета... в общем, какая-то дистония сосудная. Помнишь, я тебя в поликлинику тебя возил?
- Помню... - буркнула Вера, вэйп уже спрятавшая и пояснила для подпруги. - Ноги мёрзли, капец. Дома в вязаных носках ходила.
- Ну, вот... врачиха тогда матери говорит: девочку закалять надо, а вы её кутаете! Ну, мать ей высказала всё, что думает о докторах... - отец засмеялся.
Аша поняла: Вера с этим рыжебородым, разбитным увальнем-таксистом на одной волне. Они друг друга понимают. И заныло под ложечкой: был бы у неё такой папа!

...Доехали без приключений, хотя и медленно: на перекрёстке Ленина и Станционной "поцеловались" две легковушки, что только уплотнило пробку. Отец Веры схитрил, свернул куда-то дворы, юркнул; остановился на задах домах, обернулся с Аше:
- А тебя куда, Настя?
- Да я тут дойду! - торопливо бросила девушка. - Спасибо!
- Не за что. Я тут клиента в Яшкино возил... всё, смена закончена.
И он, ещё раз с любопытством смотря на фигурку в джинсиках, в "матросской" кофточке и на босые ноги, спросил:
- Это ты её уговорила?
- Ну... почти да! - Аша смутилась. - Правильно. А ты кем хочешь после школы быть, ну, на кого учиться?
Аша не раздумывала.
- Я хочу психологом МЧС быть. В "горячих точках"!
отец крякнул. Показал глазами на Веру, переминавшуюся с ноги на ногу недалеко от машины.
- Ты ей мозги вправь, ага?
- А что?
- Да она полицейской хочет быть, как мать. Это всё, хана. Личной жизни не будет... Ладно. Вер, ключи есть?
- Да!
- Ну, иди домой, сделай чего-нибудь пожрать. Я в гараж машину поставлю. До свидания, Настя!
- До свидания.

Аша пошла домой. Потеря кроссовок её не особо печалила, да и действительно, заберут ещё. Путь её лежал мимо забора родной школы, безлюдной в воскресенье; и она вдруг подумала, как мало знает о своих одноклассниках. Вепренко, вот, оказывается мотогонщик и обладатель двух мотоциклов. А нелюдимая, вечно угрюмая Вера, которая, говорят, нос кому-то сломала в шестом классе - и которая даже с Голованом наравне, дружит, она хочет полицейской быть! Ну, просто чудеса.
Домой Аша пришла, погруженная в свои мысли. И среди этих мыслей была одна, очень яркая: надо девчонкам, участвовавшим в акции потом засветившимся в новостях, позвонить.
Она хотела быть - с ними.

Отредактировано Admiral (2023-11-30 14:14:07)

Администрация: "Огонь по штабам!".
Эльвира Ильдаровна удар держать, в общем-то умела. Конечно, когда Тарасова окатила её таким ушатом холодной воды в баре гостиницы «Садко», она немного отрезвела. И осознала весь массив предстоящей ей работы.
Да, чиновница права: за этим инцидентом что-то большее, нежели чем простое школьное хулиганство.  Она и сама это нутром чувствовала, обострённым ожиданием постоянной угрозы. Надо выбивать эти фигуры с дочки по одной. Но получится это не сразу и не со всеми. Ну, вот, с матерью Вольф не сыграло, так? Эльвира стиснула зубы, когда вспомнила надменный тон судьи – при вечернем разговоре. «Да? Ну, и что вы этим хотите сказать? В каком «таком» виде? У вас в школе существуют документальные требования к внешнему виду? Будьте добры, пришлите документ мне по электронной почте. Да, на сайте городского суда есть моя почта для обращений граждан!».

Вот мерзавка. Прислать ей… С матерью Снежаны Бойко тоже лучше пока не связываться. Всё-таки юрист. Навела справки: в таксопарке слывёт дерзкой и независимой. У начальства на хорошем счету. Конечно, сколько раз она им задницу прикрывала… Нет. Этих оставим на закуску. С Бондаренко тоже бесполезно, с ней надо по-другому… Ну, что ж. Надо включать «тяжёлую артиллерию». И самое удобное – это родители Елены Мартель. Уж Ольга Степановна её хорошо поймёт. Да и её муж-тюфяк…
На счастье, тут и случилась воскресная встреча с матерью Мартель в универмаге, куда Эльвира спустилась за покупками. Ольга стояла в обувном отделе, щупая кожу новых китайских кроссовок, разглядывая цифры их размера на подошве.
- Добрый вечер, Ольга Степановна! – обворожительно улыбнулась директриса. – Себе обновку выбираете? В молодёжном стиле?
- Куда там! – горестно воскликнула женщина. – Ленка чудит… Это просто кошмар какой-то, не передать! Всё свою обувь выкинула.
- Прямо… выкинула?!
- Да! В мусорный бак! И всё. Уже очистили, когда мы узнали…
Эльвира ядовито усмехнулась:
- Вот видите… тот самый инцидент разрастается. Как раковая опухоль. Метастазы пошли… Это всё звенья одной цепи.
- Ой, не говорите! Нет, у неё как крыша поехала! Заболела этим… поганым босоножеством.
- И, то есть вы ей… выбираете? Без неё?!
- Ну, а что делать? Она наотрез отказалась идти. В комнате закрылась! Ну, не силком же взрослую девку в магазин тащить!
- И то верно… Ольга Степановна! - директриса мягко отобрала у женщины кроссовки и швырнула их в ближайшую корзину с обувью. – Вы ей не по размеру выбирайте. Вы возьмите что-нибудь такое… безразмерное! Ведь она потом шантажировать вас будет, что вы малое купили. Тут жмёт, тут давит. И вы же сами виноваты окажетесь. Вот, тапочки, боты…
Женщина направилась к другим корзинам с подобной обувью. Эльвира, помахивая модной сумочкой, последовала за ней.
- А вообще, Ольга Степановна… Я считаю, что этому всему мы должны дать решительный отпор. Этим нездоровым… босяцким тенденциям. И я думаю, знаете, надо это решать через родительское собрание. Надо, в конце концов, вернуть, родителей в школу!
- Я согласна… Конечно, надо собраться, обсудить. Кажется, вот такое подойдёт.
- На размер больше берите. Для страховки. Зато не отвертится. Только я попрошу вас, Ольга Степановна… Вы, как зампредседателя родительского комитета. Инициируйте это мероприятие. Понимаете, я всё-таки не хочу быть цербером в глазах детей. Всё-таки у меня есть определённые педагогические, нравственные принципы…
- Я вам хорошо понимаю, Эльвира Ильдаровна! Целиком и полностью на вашей стороне!
- Отлично. Вы сами тогда с родителями… С председателем. А я организую время и помещение. Сегодня вечером созвонимся.

…Первый удар был нанесён. Из универмага Эльвира возвращалась, сияя. А потом ей в голову пришла ещё одна идея. Она набрала номер матери Оли Ритиной – та, конечно, в прошедших событиях никак не фигурировала, но её мать держала в городе три супердорогих парфюмерных бутика, в том числе и тут, в универмаге; а отец работал замначальника хозуправления мэрии. И был как раз тем самым председателем родительского комитета школы № 3.
Мать Ритиной оказалась дома и благосклонно приняла нижайшую просьбу «забежать на чашку чая». Эльвира, положив трубку, стремглав унеслась в ванную – душ и макияж, макияж и ещё раз макияж!

Через сорок минут, в безупречном шёлковом платье, строгом, но элегантном, в туфлях от Гуччи на высоком каблуке и, конечно, в колготках! – с ниткой искусственного жемчуга на высокой шее, она вошла в калитку коттеджа на Молодёжной – да какую там калитку, настоящие крепостные ворота! Розовощёкий бодигард пропустил её, доложил хозяйке; проследовала мимо оранжереи и искусственного пруда. Оказалась внутри.
Мать Ритиной, Элеонора Васильевна, плавала в арматах своих топовых парфюмов. Приняла её на втором этаже, куда директрису проводила белоголовая, скромница-домработница с твёрдым костяным личиком.
После традиционных приветствий и расшаркиваний, после того, как домработница по имени Туся понесла роскошный поднос с чайным сервизом и печеньем, Эльвира Галиуллина приступила к делу. Она кратко поведала матери Ритиной про последние школьные события – и надеялась, что та в подробностях ничего не знает.
Так и оказалось. Элеонора Интернет не смотрела, новости – тоже, не барское это дело. Ужаснулась:
- Да вы что?! Как это, вообще, возможно такое?!
- Ой, я сама в шоке! – пожаловалась Эльвира. – И понимаете, босые, полуголые почти, прыгают, всеми частями тела трясут… Прямо шабаш какой-то, стрипшоу!
- Невероятно! Да это же… это же преступление! Надеюсь, моя Олечка…
- Да Бог с вами! Ваша Оля и рядом не была! Вы что?! Она же серьёзная, умная девушка! – жарко воскликнула директриса. – Но, понимаете, пошла такая грязная волна… такой, простите, накат! Эта вот. Такая, мягко говоря, нездоровая мода… она заедает. И я, сама понимаете, боюсь.
- У нас такого быть не может! Оля у меня воспитанный человек… Это же до какого скотства надо дойти, босиком по школе бегать, показывать что-то!
- Понимаете… - директриса потупилась. Чашечку на блюдечко поставила. – Ей-Богу, мне крайне неудобно…
- Говорите! Говорите, я вас слушаю!
- Знаете, из соображений педагогической этики… Я бы, конечно, могла бы с Ольгой поговорить и в кабинете. Но вы же мать! Я считаю, всё должно быть честно. Она дома сейчас?
- Да, внизу… с одноклассником, кажется.
- А мы могли бы её позвать? Чтобы я, так сказать, в вашем присутствии, совершенно порядочно…
- конечно! Туся! Туся, где носит?! Тус-я-а!
Мама Ритиной выскочила их своих покоев, начала кричать со второго этажа вниз:
- Туся! Немедленно Олю ко мне позови! Быстро!

Гибкое, хотя начавшее уже стремительно полнеть, тело Элеоноры Васильевны укутывал настоящий шёлковый халат с павлинами; дочь поднялась по лестнице с позолоченными перилами в одеянии уже из искусственного шёлка – рангом пониже, но переливающимся янтарным оттенком. Ноги её обуты в домашние тапочки без передка, на каблуке – видны  пальцы ступней с ногтями, покрытыми переливчатым лаком и украшенными стразами.
Сама Ольга была такой же девушкой в теле, как и мать; полногрудой, не лишённой изящества и плавной. Она не ходила – она себя носила; светло-каштановые волосы бурной волной рассыпались по покатым плечам, голубые глаза смотрели кротко и волнующе.
- Да, мам? Ой… здравствуйте, Эльвира Ильдаровна!
- Здравствуй, Олюшка! – поздоровалась директриса, добавляя в тон невидимого мёда. – Ты прости, что мы тебя отвлекли. Просто у нас в школе произошла одна дикая история… Вот я хотела бы поговорить о ней вместе с твоей мамой.
Ритина обо всё слышала – но мельком. Последние два дня она школу вообще пропускала – мигрень, давление прочее, поэтому толком не представляла себя, что там случилось. Разве что отрывочные сплетни от Аязян. Но она умела реагировать правильно.
- О! Неужели… Ну, это в их духе. Я?! Да это бред какой-то! А кто? Ах, Бондаренко Вика… так она же вообще уголовница. Что вы от неё хотите?! А, другая Вика… Болотникова? Ну-у, не знаю. Может, заставили. Или обманули… А, Лиза и Таня?! Так это две лохуш… глупышки две. Детство в жо… в заднице играет. И эта дура казахская, набитая. А, и Марина? Ну, она, знаете, тоже… ненормальная!
Ответами девушки Эльвира оказалась довольна; не обращала  внимания на сленг. От которого краснела мать Ольги. Благосклонно покачала головой:
- Ну, конечно, Олюшка… никто тебя не обвиняет. Но у меня есть к тебе просьба…
- Да, Эльвира Ильдаровна!
- Понимаешь, нам бы Вику Болотникову хотелось бы от этого дурного влияния уберечь. Поговори с ней. Пусть одумается… В конце концов. Это не её сфера, не её окружение. У неё блестящие перспективы в школе. Будет обидно, если она их испортит… и себя такой дружбой скомпрометирует.
- Конечно, Эльвира Ильдаровна.
- И ещё… - директриса пила уже третью чашку чая – через силу, но терпела. – Ты всё-так там… в гуще класса. Постарайся узнать, что эти… эти хулиганки ещё задумали. Не хотелось бы сюрпризов, понимаешь?
- Да.
- Вот. Ну, как что узнаешь, зайдёшь… расскажешь, намекнёшь.
- Обязательно!
Ритину отпустили. А Элеонора вспомнила про новую партию пробников духов и туши для ресниц, пришли только вчера – и дамы погрузились в сладкий мир парфюмерных грёз.

А Оля спустилась к себе. В её большой комнате – точнее, двух, отдельной спальне и «гостиной», действительно, сидел одноклассник. Точнее, парень из параллельного, «Б». Кирилл Мозгалин.
Папа этого хорошо сложенного, высокого юноши трудился заместителем того самого Фуксмана, создателя Прихребетской оперы. Мать – работала в доме моделей, на базе Драмтеатра, ведущей «примой». Кирилл с младых лет жил в богемной тусе; сам увлёкся театром, постановками и в будущем видел себя не меньше, чем главрежем миланского «Ла-Скала» или лондонского Ковент-Гардена. Бархатистые его, чёрные волосы были едва ли не длиннее, чем у Ольги, светло-серые глаза – с таинственной поволокой, кисти рук артистичные, тонкие, пальцы пианиста. По сути, это был единственный человек, с которым Ольгу связывали тёплые дружеские отношения; тем более, они составляли прекрасную пару – на светских тусовках, на теннисном корте или на отцовской яхте, базировавшейся в яхт-клубе, на которой загорелый бронзовый Кирилл катал её по Сыростану, а она нежилась в шезлонге на корме. Юноша следил за собой, регулярно ходил на мужской педикюр и маникюр, а волосы его требовали чуть ли не часового ухода каждый день – мойка с шампунем, потом гель для укладки, лак… бальзамы и прочее, прочее.

В тот момент, когда мама Ольги вырвала её из этого чертога, они с Кириллом смотрели постановку «Сонаты Призраков» Стриденберга. Девушка ушла, а юноша досматривал пьесу на огромной «плазме» во всю стену.
- Я смотрю, Фоккер Коккинхольм в роли студента Архенхольца играет слабовато… - лениво заметил Кирилл при появлении подруги. – Как-то нет драйва… а вот Ксавьер Райдинг в роли Умершего Консула очень даже убедителен.
- Поставь на паузу это… - распорядилась девушка. – Ты знаешь, кто к моей мамане пришёл?
- Нет… А вот я скажу, что массовка нищих…
Ольга подошла к большому атласному дивану, схватила пульт и изображение на экране замерло. Юноша, возлежавший там в джинсах, гавайской рубахе и лаковых штиблетах – в доме Ритиных с обувью практически не расставались, даже гости! – потянулся.
- Ну, и кто?
- Директриса новая. Эльвира!
- Ох, какие страсти! А что ей нужно?
Ольга присела на диван. Начала расчёсывать волосы.
- Да, эта… по поводу той штуки. Ну, Аязян набухтела. Девки наши что-то там устроили для Ю-Туба.
Юноша поморщился:
- А, этот мерзкий балаган?! Фу. Дешёвка. Какие-то плакаты, какая-то ходьба строем…  Ужасно. Утренник в спецшколе для дебилов.
- А чего они хотели? Чтобы что-то там не закрашивали…
- Оль, я вот вообще далёк от этого. Искусство не на стенах… Оно в головах. Я вообще не люблю эту страшную мазню. Питекантропы!
- Короче, ты ничего не знаешь…
- И знать не хочу. А от тебя-то чего хотели?
Ольга хмыкнула. Посмотрела в экран «плазмы».
- Ну… чтобы я стучала на этих. Ну, Лизка, Таня, эти две овцы, потом Бондаренка, потом казахская дура… и даже Викочка Болотникова там засветилась!
Кирилл повёл плечами. Осторожно подвинул к себе пульт.
- Ну-у… Ты знаешь, слить их не помешает. При удобном случае. А если этих чувырл выкинут за что-нибудь из школки, дышать легче будет. Меня от вашей Бондаренко вообще выворачивает. Такое колхозное лицо, такие манеры… Плебейка. Таких надо в крематорий. Сразу.
- То есть ты думаешь, надо?
- Наверное… Я включу, да?
И он снова завёл пьесу. Ритина поглядывала в телевизор. Потом вдруг внезапно скинула с ног свои тапочки и поставила ступни на ковёр.
- Кирилл… а у меня ноги красивые?
Тот посмотрел – тоже лениво:
- Очень неплохие. Стильные. На уровне. Что ещё сказать?
- Они босые все там были. Все!
- М-м… это было бы концептуально, если бы… - он цедил слова. – Если бы как… в «Я плюю на ваши могилы», наверное. Чтобы кровь с мясом… По битому стеклу, так, знаешь, ар нуар. А так? Да ну… Босота, быдлота.
- Угу. Слушай, кончай эту нудятину гонять!
- А что ты хочешь? – он тяжко вздохнул.
- Я хочу «Американского психопата»!
- Мы же смотрели…
- Не важно! Хочу ещё…
- Хорошо. Сейчас скачаю…
Пока он искал фильм в её ноутбуке, Ольга открыла двери. Крикнула. Совсем как мать:
- Туся! Иди сюда!
Пришла домработница. Светлые волосы, в хвостик собранные. Фланелевая униформа. Матерчатые тапочки. Носочки и худые щиколотки. Ольга приказала:
- Принеси нам кофе. Ну, как мы любим… И пирожные, утром покупали.
- Хорошо, Ольга. Сейчас вам принесу.
Смотря на домработницу странным взглядом, девушка вдруг спросила:
- А ты любишь…
И не закончила фразы, странно осеклась. Домработница застыла:
- Что «люблю»?
- Ничего! Неси… И смотри, пирожные только с розовым кремом!
- Хорошо.
Праздник в коттедже Ритиных продолжался.

А Эльвира Ильдаровна вернулась домой. С наслаждением сбросила в прихожей туфли на высоком каблуке. Прошла в кухню. Открыла холодильник и выпила полстакана холодной, ломящей зубы водки – без закуски. А потом села за документы. До завтра ей надо было много чего подготовить.

Регина Ацухно - Илона Штрейзе: предложение "на слабо".
В тот же примерно час, когда Екатерина Громило «обрабатывала» Изольду, а чрезвычайно довольная собой Айгуль заканчивала последние операции с пылесосом, в одной из комнаток общежития на Станционной шли занятия. Регина Ацухно помогала с обществознанием Илоне Штрейзе – девушке, перешедшей к ним в школу из ремонтируемой второй. Там администрации с этим предметом не везло вообще: сначала два обществоведа подряд, одна за другой, оказались в интересном положении, и ушли в декрет, третьего – мужчину, пришлось уволить по причине беспробудного пьянства, полгода такого урока в расписании не было вообще. Несколько раз приходили студенты-старшекурсники из Пединститута, но они путались в самых элементарных вещах.
Сейчас в комнатке Регины они с Илоной разбирали политические режимы.
- Тоталитаризм – это от слова «тотальный». Тотальный контроль! – говорила Регина, сверкая веснушками на своём улыбчивом лице. – То есть власть держит общество под постоянным контролем, причём с помощью своих организаций… партии, например. Вот СССР был тоталитарной страной, я согласна. Я это на своём опыте знаю, я всё-таки семидесятого года рождения, школу заканчивала, когда только-только «перестройку» объявили…
- А кто вас контролировал?
- Ну, в каждом учреждении, где хотя бы три работника работали, надо было создавать ячейку коммунистической партии. Она выполняла все указания районного партийного комитета, тот – городского, потом областного и дальше Центрального. Для молодёжи был комсомол. Который партии подчинялся… Ну, вот для твоего возраста.
- А зачем партии всех контролировать?
Илона была умной и серьёзной девушкой. Аккуратная, с гордым, даже несколько высокомерным лицом, всегда плотно сжатыми губами; тёмно-русые длинные волосы собирала в причёску, серо-зелёные глаза смотрели на собеседника с внимательным прищуром.
- Зачем? Чтобы лишних мыслей ни у кого не было. Чтобы все выполняли партийные, государственные приказы. Чтобы все были, как винтики одной машины… Хм. Ну, вот, смотри – ты ходишь в школу в джинсах, верно?
И Регина, сама сидевшая за столом в ярком чёрном платье в крупный белый горох, показала на чёрные джинсы, облепляющие тонкие стройные ноги девушки.
- Да. Да ведь многие…
- Это сейчас – многие. Джинсы «родом» ведь из Америки, из США, верно? А когда-то США считались нашим первым и главным врагом. И носить «их» одежду… буржуазную такую. Американскую, было… было нехорошо, понимаешь. Ну, это как не знаю, с фашистским флагом ходить. Примерно.
- Ну, понимаю немного… И что?
- Как государству заставить тебя джинсы не носить? – засмеялась женщина. – Если их нет в магазине, на рынке продавать будут. С рук… соглядатая ты к каждому и к каждой не приставишь. Но я же говорю – в каждой организации, в каждой школе есть партийная ячейка, такое «общество». Для школьников и студентов - комсомол. Вот тебя вызывают и говорят: почему ты, Илона Штрейзе, гражданка социалистического государства, член нашего… передового общества, носишь эту капиталистическую погань?!
Илона усмехнулась. Посмотрела на джинсы, даже погладила их.
- Ну… просто удобно. Нравится.
- Тебе не может нравиться вражья одежда! – резанула Регина, притворно хмурясь. – А если нравится, ты – предательница! Враг!
- Почему сразу «враг»?!
- Потому, что либо, как все, либо враг. Однозначно. Ну, ладно, ты там что-то ответила… И всё равно носишь. Тебя исключают из комсомола, первым делом. За «идолопоклонство перед Западом».
- За что? – поразилась девушка.
- Идолопоклонство… Ох, сложно вам это всё растолковывать! Не важно. Исключают!
- И что дальше?
- Дальше, скорее всего, тебе начнут занижать оценки. Зарастаешь в двойках.
- Но это же нечестно! При чём тут джинсы и оценки?!
- А тебя никто не спрашивает, четно или не. Ты – враг, исключённая. Потом вызывают родителей, устраивают им головомойку. У тебя мама, кстати, кто?
- Геолог.
- А папа?
- А папы нет… - просто ответила Илона. – Его мой дедушка убил.

Регина осеклась и замолчала, вытаращив глаза; Илона, видя её замешательство, грустно улыбнулась.
- Так получилось… На охоте. Нечаянно. Но ему все равно девять лет дали. Потому, что ещё ружьё незарегистрированное было.
- Ой, извини… Ну, в общем. В общем, у мамы неприятности на работе начинаются. Потом, тебя, скорее всего, из школы исключают под любым предлогом, маму увольняют с работы. Всё. Сидите на хлебе и воде или… или не знаю. Подъезды моете.
Девушка выдала очередную новость, от которой Регина ахнула:
- А я и мою. У нас в девятиэтажке. Там мне ТСЖ платит… зарабатываю.
- Ну-у… ты просто молодчина!  - Регина покосилась на роскошные ногти своей ученицы, кремовые, с аппликацией. – как только ты… Ну, ладно. В общем, Илона, таким вот образом всех обязывали… не выделяться, одним словом. Поняла?
- Поняла. Как же вы жили?!
- Так и жили. Кто-то ловчил, хитрил, скрывал мысли и чувства. Кто-то протестовал. Многих сажали за этот… протест.
Илона отложила в сторону учебник по обществознанию для одиннадцатого класса. Глянула на экран телефона. Их полтора часа занятий подходили к концу.
- Регина Петровна. А можете мне рассказать… Что у нас в школе случилось? А то все шепчутся.
В который раз за этот вечер Регина Ацухно опешила. Взъерошила свои каштановые, с рыжиной, кудри.
- А ты, что в школе… А, да. Тебя же не было. Почти неделю.
- Ну да. У меня давление было, а потом я на соревнования по скалолазанию в Кемерово ездила.
- Великолепно. Значит, и ролика не видела?!
- Какого? А, ну да, что-то говорили. Неужели сняли? Я думала, только идея была такая…
- Охо-хо… Ну, смотри.
Женщина подсунула девушке свой телефон. Встала. Прошлась по комнате. У неё было очень чисто, на полу – коврик; но передвигалась она в серых тонких носочках.  Украдкой глянула на ступни своей ученицы: большие, худые, и тоже обтянутые мужскими на вид, плотными носками. Просмотрев видеоролик и сюжет. Илона покачала головой. Проговорила с чувством:
- Девчонки правильно это сделали! Да, точно, мне же говорили, когда они собирали участников, но потом уехала.  А я бы то же!
- Вот тебя бы, как Лизу Галиеву, как Марину Вольф и других, от занятий отстранили. Ты понимаешь. Илона, что это – вызов?
Девушка вскинула на неё внимательные серые глаза.
- А я не боюсь.
- Не боится она… Откуда вы такие взялись. В одиннадцатом, не боящиеся?!
- Не знаю, я же из вашей в школы… А я в моей мне физрук нахамил, я заставила его, потом извиниться.
- Прямо нахамил?!
- Ну, да. Я в коротких шортах пришла на "физру", а не в трико, а он говорит: как шалава, вырядилась.
- Кошмар какой… - Регина нервно переставляла чашки на маленьком столике, служившего кухонным в её комнатёнке.
Илона ещё раз глянула в телефон.
- И что это, всё из-за того, что они… босые?\
- Оп! А почему именно это тебя зацепило? Вообще-то там речь о граффити…
- Да, я сообразила. Просто девчонки… Ну, вот смотрите – Вика Болотникова там. А она же гламурная. И голыми ногами вместе со всеми… Айгуль. Тоже очень приличная.
Регина налила себе стакан отстоянной воды, выпила; посмотрела с любопытством на ученицу:
- Ага. То среди вас считается, что голые, босые ноги показать… как это? Неприлично.
- Ну, стрёмно.  Нет. Просто они такие брезгливые… Это как-то не принято.
- М-да. Ну, вот. Я тебе только что о джинсах говорила… Стандарты поменялись. А на деле то же самое. Только раньше – джинсы – это предательство Родины.
- Прямо предательство?!
- Марку Adidas знаешь?
- Конечно, знаю.
- Стишок был: «Кто носит майку Адидас – то завтра Родину продаст!». На полном серьёзе. А сейчас босиком – это как протест против комфорта. Ну, или гламура, как вы говорите.

Илона не отвечала. Собиралась. В кожаный аккуратный, дорогой портфельчик складывала учебник, тетрадь, в которой все конспектировала. Хорошая девчонка. Умная и серьёзная.
И внезапно Регина Ацухно услышала:
- Регина Петровна… а давайте вот сейчас босиком на улицу выйдем?
- Что?!
Илона мягко улыбнулась. Она уже у порога стояла. Там вот – её кожаные кроссовки. Дорогие, похоже.
- Вот… видите. Вы тоже боитесь.
- Чего?! – Регина вспыхнула. – Ох, ты какая у меня! На слабо меня решила взять?
- Да нет. Я просто. Так, в голову пришло.
- А ну, снимай носки свои! – распорядилась женщина.
- Вы сердитесь. Регина Петровна? Простите…
- Я сержусь? Да я просто взбешена! – Регина засмеялась. – Ты думаешь, я в молодости овечкой была?! Да я такое творила, тебе и не снилось!
Она уже свои серые носочки сняла. И стояла, спокойно себе так, босиком, показывая широкие ступни с нежно-румяной тонкой кожей, розовым лаком на ногтях… Илона кивнула и тоже избавилась от этого предмета гардероба.
У неё оказались удивительные ступни. Как будто собранные из винтов и втулок. С массивными суставами длинных пальцев. Грубые, на первый взгляд. Но тоже ухоженные. Только ногти не крашены. Регина приблизилась к девушке:
- Ну, вызов принят! Вот смотри – сейчас ты пойдёшь ими по грязной лестнице. У нас тут общежитие. Плюют. Тараканы дохлые валяются. Ты меня слышишь?
- Не пугайте… - Илона усмехнулась. – Мы как-то в турпоходе заблудились. Ночью, в дождь. Заночевали где-то, а утром просыпаемся – мы на свалке.
- Вот и хорошо! Будет тебе свалка! Сейчас выйдем на улицу… Там Политех, там пацаны курят. Я тебя в грязи искупаю.
Девушка только хмыкнула.
-  Пакет у вас есть?
- Есть… Для чего?
- Для обуви. Ну, это же вы вернётесь, а мне домой надо. Но я не буду обуваться, честно!
Она дала ей пакет, Илона упаковала кожаные кроссовки, упрятала в чуть раздувшийся портфельчик. Улыбнулась:
- Вы за меня не бойтесь… Мама говорит, она мальчика хотела. Ноги у меня мужские. Крепкие.
- Оно и видно…
Регина сама шалела от своей выходки. Вот к чему привёл простой урок по обществознанию! Денег с учеников она принципиально не брала, считая для себя за счастье общаться с ними в неформальной обстановке. И тут такая история – куда уж неформальнее! Хотя, с другой стороны, если подумать, то события последних дней неумолимо к этому и вели… Они же вон, так из «Лазури» вышли, с Екатериной и Айялгой. Но это был какой-то порыв, кураж.
Накинула на платье белую нарядную ветровку:
- Пойдём, родная!
Ну, конечно, зря она её пугала: их общежитие слыло одним из самых чистых. Но холодная липкая лестница – это всё равно. Испытание. Илона его выдерживала легко. И надо же, в самом низу, где бастионом высилась конторка вахтёрши, как раз стояла угловатая дама – заведующая. Она воззрилась на Регину, на девушку, на их ноги. И всё что смогла выдавить:
- Здравствуйте… вы что, в душевую?!
- Нет. Мы оттуда! – Регина решила идти ва-банк. – Ирина Олеговна, вы недавно говорили, что у нас техничек нет!
- Говорила… Этих. Нерусских возьмёшь, они то не приедут, то обратно уедут к себе… А что?!
- А вот вам готовая техничка! – и Регина подпихнула ученицу вперёд. – Между прочим, для своего ТСЖ подъезды моет. Платить будете?
Заведующая аж пошатнулась.
- Ей? Да что… да эта… а ей шестнадцать есть?
- Семнадцать! – кротко обронила Илона.
- Да у меня премиальный фонд за прошлый год не расписан. Девочка ты моя… А куда вы босиком?!
- Гулять!
- И ты так будешь…
Девушка обернулась на Регину, ища поддержки; поймала её улыбку, ответила:
- В тридцать градусов мороза не обещаю. Но я закалённая. Вы только перчатки выдайте, я не люблю руки пачкать.
Заведующая, до своего нынешнего поста руководившая автобазой на Комбинате, выразилась прямо:
- Охренеть, какие девки бывают! Завтра ко мне с паспортом и трудовой!
На улице Регина сменила гнев на милость.
- Илона, прости меня… я немного погорячилась. На самом деле это ерунда всё. Ты не обязана завтра приходить! К этой тётке!
- Ну, почему же… - Илона засмеялась. – Лишняя копейка. Не помешает. Я даже с мамой советовалась – уборщицей во «Флакон» хотел.
- О, Боже мой! Это в этот питейный дом?
- Ну, да. Но там пьяных много… пристают. Меня заведующая предупредила.
В порыве чувств Регина обняла девчонку за плечи. Прижала к себе. Кажется, сердце той бешено билось.
- Илоночка! Родная ты моя! Не надо во «Флакон»! Давай к нам! Ирина нормальная… Да я… Да я тебе сама помогать буду!
- Вы?! Лестницу мыть?!
- А что?! Я не белоручка! И никаких комплексов!
- Хорошо. Посмотрим…

Они шли по Станционной – в сторону барахолки и сауны. Поток машин двигался навстречу. Под их босые ноги, гонимые лёгким ветерком, летели осенние жухлые листья – голые пятки двух женщин, зрелой и совсем молодой, растаптывали их с хрустом. Прохожие оборачивались. Девушка спросила:
- Регина Петровна… а в школе разве нельзя? У нас же там тепло.
- Тс-с! – Регина прижала палец к губам. – Про школу – молчок. Я потом тебе… всё расскажу.
- Хорошо. А знаете… Регина Петровна, вы мне казались такой… недоступной.
- В каком смысле?
Девушка ровно ставила босые ступни на тротуар. Даже в сырые пятна. Наслаждалась. И Регина чувствовала какой-то душевный подъём: глядя то на свои ноги, то на ноги Илоны, ощущала какое-то единение с этой девчонкой.
- Ну, вы такая красивая всегда… нарядная. А у нас в школе учителя были как… не знаю. На нас смотрели, как на козявок. Ну, то есть, я думала, что вы – как они…
- То есть?
- Ну, такие… гордые. А я не знаю. Мы вот с мамой дружим.
- Да?
- Ага. Она мне педикюр делает, я ей… Косметикой обмениваемся. Ну, у нас недорогое всё. И один мастер ногтевой. Со скидкой.
- Да, повезло тебе с мамой…
- А у вас ети есть. Регина Петровна?
От этого вопроса внутри Регины заныло. Она сбилась с шага, буркнула.
- Да нет. Не успела. Любимого не нала… А сейчас есть, но так. Не хочет ничего.
Илона, видимо, поняла, не стала расспрашивать; воскресный вечер оплывал тёплым пирогом из печи, дышал свежестью; ещё бы, комбинатовские трубы молчали, давая городу перевести дух. Перед зданием Политехникума на крыльце стояли группки ребят; естественно. Большая часть, несмотря на запрещающие надписи. Курила в кулак – сигареты или свои «парилки»; там, в актовом, продолжалась традиционная дискотека, приглушённо ухала музыка…

Регина и Илона эту небольшую толпу на ступенях просто загипнотизировали. Раскрашенные косметикой. Причем довольно неумело. Лица – с наклеенными ресницами, с подведёнными «стрелочками» у глаз, обернулись к ним. Наступила такая мёртвая тишина, что слышны были шаги их босых ног – потяжелее,  крупной Регины и почаще, полегче – Илоны. В этой застывшей тишине чей-то голос сказа, отчётливо – и с выражением полного непонимания этого реальности:
- Пипец…
Илона, не сдерживаясь. Прыснула, захохотала; улыбнулась и женщина. Спинами они ощущали эти колющие взгляды. Девушка, ещё захлёбываясь смешками, выдавила:
- Господи! Ну чего такого мы делаем?! Не представляю! Это же надо… Они теперь неделю обсуждать будут!
Регина хмыкнула.
- А мы, Илона, с тобой совершаем преступление.
- Какое? Против чего?!
- С ИХ точки зрения – против здравого смысла. Против гигиены. Против… против комфорта. Вот тебе нравится ощущение босых ног?!
- Нравится!
- Но ведь сначала, когда мы из общежития вышли, помнишь, я специально прошла по гравию… ну, там было, и ты за мной?
- Да!
- Разве не колко, не больно было?!
Девушка задумалась. Потом усмехнулась.
- Ну… немного. Но я очень быстро привыкла.
- Да это-то понятно… А им кажется, что земля холодная, асфальт колет, опять же – грязь, столбняк, СПИД и туберкулёз. Слышала?!
- Знаете, я медицину не очень хорошо знаю… Но мне кажется, это бред какой-то. Чтобы СПИДом от асфальта заразиться. А столбняк – это тем более. Мне мама про него рассказывала. У них один геолог в партии порезался ржавой консервной банкой. Руку. Так его и то выходили! Это если только так порезаться…
- Всё верно. И всё равно – это преступление. А мы ещё делаем это открыто, демонстративно. Посмотри на себя. Идёшь босая, не то, чтобы там каприз девочки – ах, ножки устали. И я такая же. Значит, мы делаем это специально. А это уже, знаешь… как злостное хулиганство. Демонстрация.
- Вот почему в школе так выстрелило… - задумчиво пробормотала Илона. – А если на перемене…
- Стоп!
С этими словами Регина остановилась, резко развернулась к спутнице. Взяла её за плечи, заглянула в серо-зелёные решительные глаза.
- А вот это отставить. Пока – отставить. Я тебя очень хорошо поняла!
- Почему?
- Потому, что тут… - Регина махнула рукой в сторону улицы – как раз шли две «барахольные» тётки с клетчатыми сумками, смотрела на них со смесью страха и презрения. – Тут вокруг нас только мещане и глупые обыватели. Среда, в общем-то, агрессивная, но разжиженная… неопасная. Микробы такие, очень слабенькие. А в школе против вас заработает Машина. Понимаешь? Целая машина подавления.
- Но… отчего так, Регина Петровна?!Зачем обязательно давить?
- Ну, я тебе про тоталитаризм уже говорила. И про то, что обществу от вас нужно, то же. Как ты думаешь, какая задача у школы, главная?
- Образование дать.
- А вот и дулька тебе… Задача – вас оболванить. Сделать винтиками. И воспитать послушных – именно послушных граждан. Одинаковых. Слушай, а куда мы идём?
- Не знаю… Вы пошли и я за вами. А так, вообще я в другой стороне живу. На Ленина.
Женщина залилась счастливым смехом. Остановилась.
- Вот мы с тобой какие… часов не наблюдаем. Ну, что ж, давай в обратный путь. На другую сторону только перейдём, для интереса.

Их  голые ноги пересчитали белые полосы пешеходной «зебры». У здания ГОВД, единственного, кроме мэрии и драмтеатра. Обсаженного хорошими пушистыми ёлочками, стояла патрульная машина. Двое полицейских в чёрном, с автоматами на плечах, уставились на них – и начала молча провожать взглядом; но так и не подошли. По этой части улицы тянулась небольшая тропинка, рядом с тротуаром, протоптанная во время его недавнего ремонта, когда положили чёрный, крупитчатый асфальт; девушка шагнула туда и пошла по этой земле, с удовольствием прижимая ступни к сыроватой мякоти. Пыль. Успевшая покрыть эти ноги, образовывала на них причудливые разводы, делала их ещё грубее и механичнее; Регина поймала себя на том, что любуется движениями, игрой этих мышц и суставов. Продолжая начатый разговор, она сказала твёрдо:
- Всё будет. Просто против машины надо не переть буром и не лезть на амбразуру.
- А как?
- Хитро. У нас уже есть мысли на этот счёт!
- У нас? У кого? У учителей, что ли.
- А ты думаешь, нам всё равно? Или мы не можем?
- Нет… но я просто думала, что вы так… ну, как положено, будете.
- Ну, ты же меня, взрослую женщину. Почти кандидата наук без пяти минут, разула. И я вот голыми пятками с тобой сверкаю по улице. Не переживай…. У нас много – сочувствующих.
Илона о чём-то думала. Потом улыбнулась.
- А, между прочим, Элиза Фридриховна… по музыке, год назад, когда мы на конец года театрализованное представление разучивали, туфли сняла и по газону ходила. Ей ещё Аушева замечание сделала, мол, что вы делаете, тут же ученики на вас смотрят!
- Ну. Да. Некомильфо. Босая учительница. Какой ужас, какое бесстыдство!
- А та просто говорит: отстаньте от меня, я так текст лучше запоминаю!
- Ну, вот видишь!
- И Мария Анатольевна рассказывала, как они на археологической практике все босиком работали. Говорит: в обуви невозможно, песок даже в сандалии ремешковые набивается, ноги натирают…
- Вот-вот. В общем, вы главное пока не торопитесь. Нам не надо делать резких движений… Граффити пока отстоять. Хотя я думаю, там уже отменят это решение. А мы тут… с коллегами кое-что придумали. Пока секрет.
Мрачный серый куб городского отдела внутренних дел со страшным, металлическим гербом над входом остался позади; но Регина почему-то обернулась туда, и продекламировала:
- А над ними засиженный мухами герб, страшный герб из литого свинца… А на нём кровью пахаря залитый серп и молот в крови кузнеца!
Илона даже с шага сбилась.
- О! Это откуда? Чьи стихи?
- Вы не знаете… - Регина отмахнулась. – Группа «Наутилус-Помпилиус», Бутусов. Из моей молодости.
Девушка посмотрела на учительницу. Странный это был немного взгляд: плотный, горячий, как ощупывание. От голых ступней, таких же пыльных, с широко расставленными пальцами, до головы с разлетающимися волосами.
- А вы хулиганкой в молодости были, Регина Петровна?
- Не то, чтобы хулиганкой… Но чудила. И не в школе, а в университете. Эх!
Тут уже по правую сторону от них тянулся коробчатый, длинный, как состав, ряд магазинчиков: пивной, автозапчасти, какой-то садово-огородный. Чахлые деревья росли за ним, высилась девятиэтажка – серая. Тоже длинная, с уродливыми, по-разному застеклёнными балконами. Раскрыли свои пасти переполненные мусорные баки; автомобили забрались на тротуар, рвали колёсами жухлую траву.
- Почему наш город такой серый и страшный, Регина Петровна? – вдруг спросила Илона.
- Сама всё время об этом думаю. Город, как один огромный завод. Нас просто сожрал этот Химический комбинат. С потрохами!
- А вы откуда сюда приехали?
- Из Омска. Ну, у нас там тоже – нефтехимия сплошная. И ветры дуют ураганные, деревьев мало. Степная зона… А вот училась я в Новосибирском Академгородке! – оживилась женщина. – Вот где босиком ходить можно круглое лето! Чисто… Выйдешь из дома – и сосны. Земляные тоже дорожки такие. И там бы на нас никто и пальцем бы не показал.
Илона остановилась, приподняла ноги и с видимым удовольствием отметила:
- Пятки совсем чернющие… Круто!
- Тебе мама-то ничего не скажет дома?
- Не скажет. Она сейчас в экспедиции. Но и если бы тут была… Она у меня такая, боевая.
- Это хорошо. А про город… - Регина остановилась и посмотрела на комбинатоские строения, на убогие заборы промзоны, пестревшие ржавым металлом позади обшарпанной коробки «Детского мира», с пыльными стёклами – как старый омут. – Про город я могу сказать: его люди делают. И вот то, что мы сейчас… ну, вот это всё, что началось, оно может город-то изменить! Очень серьёзно!
- Как?
Женщина потрепала девушку по плечу – легко, ободряюще.
- Узнаешь, Илона, узнаешь… Всему свой срок. Ну? Вот и перекрёсток. Тебе туда, а я обратно пойду.
Илона остановилась. И проговорила с чувством, даже чуть вибрируя голосом:
- Регина Петровна! Спасибище вам! У меня сегодня самое чудесное занятие с вами!
- Ой, не за то. Ладно, иди, иди…
Фигурка девушки удалялась, мелькали из-под чёрных штанин чёрные же пяточки; Регина постояла на перекрёстке. Потом отошла к закрытому киоску «Роспечати» и, порывшись в кармане курточки, достала телефон.
В этот момент над ухом послышалось:
- Женщина, у вас всё в порядке?
Регина подняла глаза. Давешняя патрульная машина стояла рядом – видимо, ползла за ними с девушкой всё это время! – и двое полицейских тоже стояли: молодые, немного растерянные и от этой растерянности нарочито суровые. Регина усмехнулась, отшвырнула босой ногой случайно прилетевший лист:
- Да. Абсолютно.
- А почему вы…
-  Форма закаливания такая!
Они мялись. Потом один неуверенно предложил:
- Может быть, вас доставить до дома? Холодновато всё-таки.
- Спасибо. Я вот тут рядом живу… - женщина назвала адрес.
Служитель закона озадаченно кивнули; погрузились в машину. Регине оставалось только головой покачать.
Набрав номер и, рассеянно смотря на преодолевающие перекрёсток тяжёлые грузовики, фуры, сказала в трубку:
- Привет. Свободен? Или тренировка?
Подозрительно молодой, звонкий голос тотчас откликнулся:
- привет… Да нет, как раз сегодня отменили. А ты как?
- Приезжай! – коротко ответила Регина. - Я у «Детского мира».
И прибавила, со значением.
- Свозишь на Синюру. Хочу помедитировать.

…Человеку, который через пятнадцать минут остановил свою серую «тойоту» с круглыми фарами на парковке, и не вышел – а только стекло опустил, помахал рукой, на вид и тридцати не было. Отлично сложенный, со спортивной фигурой, он и сам оказался в спортивном костюме. Добротном, как говорится, «заводской Китай». Чистая шерсть благородной синевы. Регина огляделась по сторонам внимательно и прыгнула на заднее сиденье машины; русоволосый красавец сразу же обернулся, огромными руками притянул её к себе, жарко поцеловал в губы. Женщина слабо сопротивлялась:
- Иван… Иван, давай хоть отъедем!
Иметь молодого двадцатипятилетнего любовника в её положении было, наверное, примерно столь же предосудительно, как и прогуляться босиком по центру. Но с первым она свыклась, их связь продолжалась уже около года, и она наслаждалась ею – хоть и не афишировала; второе сделала только сейчас и поймала себя на мысли, что в обоих случаях ощущала пьянящий голову азарт. Нарушение каких-то норм, а то и определённую постыдность всего этого. И это было чертовски хорошо.
Иван Рубахин, тренер городской футбольной команды, захохотал; голос у него звенел, а вот смех – был гулким, мощным. Положил руки на руль, на рычаг коробки передач. Тронул машину с места.

Регина прекрасно понимала, что вытащила счастливый билет. Иван мог бы вырасти обыкновенным прихребетским спортсменом – да, машиной для забивания голов и тягания штанги. Добрым, весёлым и… недалёким. Ну, что сказать о парне из спортивной семьи, где мама – известная лыжница, напарница и конкурент Антонины Петровны Гвоздевой, а отец – тоже тренер и директор стадиона «химик»?! Но судьба с каким-то высшим замыслом посадила на эти широкие плечи и безупречное тело хорошую голову. Он учился заочно на филологическом, самостоятельно учил китайский – английский уже знал! А поразил он Регину тогда, когда она участвовала в спортивном празднике; Айялга тогда подбила, дала ей команду чарлидерш из разных школ – старшеклассницы и студентки-первокурсницы.
Они старались. Да и саму Регину, любившую танцевать, двигаться под ритмичную мелодию, это завело… Все они были в одинаковых красных топах, белых шортах, и красных носкам с белыми же кроссовками – в фирменных цветах команды «Химик». Мелькание голые загорелых, круглых коленок, аппетитных икр, локтей, плеч – всё это рождало необыкновенную эйфорию; сама Регина раскраснелась, распарилась, хорошо вспотела и вот, когда она, уже закончив, смотрела показательные выступления гимнасток из Педа, чей-то нос втянул воздух у её голого плеча…

Регина ханжой не была, принимала разные способы знакомства, но чтобы так – такое было впервые. От неожиданности они даже отпрянула и обернулась.
Перед ней стоял богатырь вполне васнецовского вида; на голове – непокорная копёнка светло-русых волос с чёлкой, при этом не выглядевшая неряшливо. Широченные плечи, руки. Был он тоже тогда в спортивных трусах и футболке и женщина сразу обратила внимание на гладкость литых икр и груди. Безволосы. Это хорошо – волосатиков не любила. А главное: с простоватого, в общем, лица с немного курносым носом смотрели  ярко-синие глаза такой пронзительности, что казалось, просто слепили он=гнём.
- Вы… всех незнакомых женщин нюхаете? – с лёгким гневом поинтересовалась Регина.
- Нет. Только вас… - весело и легко пояснил красавец. – Понимаете, такие феромоны от вас… Устоять невозможно. Просто мускус.
У Регины была привычка отвечать цитатами из песен Бутусова и стихов Кормильцев, ещё со студенческих времён; как у Екатерины Громило – цитировать латинян. Она и тут не удержалась:
- Твой мускус. Твой мускус, это так просто – до утра вместе…
Незнакомец ответил белозубой улыбкой: все зубы как сахарные, закончив цитату:
- «…Но я уже не хочу быть мужчиной, но я уже не хочу. Это так просто — я хочу быть, всего лишь!». Меня Иван зовут.
Это тоже поразило, моментально выбило её из привычного состояния. Спортсмен, знающий, что такое феромоны и мускус, да ещё цитирующий «Наутилус». Регина сдалась, назвав своё имя.

К этому времени она жила в Прихребетске уже год; развод высосал её до донышка, оставив болезненные воспоминания. Жила почти монашкой, загружала себя работой: школа, тетради, лекции в Пединституте и Политехе, волонтёрство… А тут появилось такое чудо, и она не выдержала. Все запреты и обещания самой себе рухнули.
И, хотя это было совсем не в её привычках и правилах, но надо ли говорить, что остаток дня они провели на стадионе, а под вечер она отдалась Ивану на стадионе, где у футболистов была своя подсобка, а у него – ключи от него. Прямо на полу, на каком-то брезенте, с какой-то неистовостью собрав с себя одежду, в запахе своего и его пота, пыли и кожи старых сдутых мячей, до рёва, до хрипа истязая себя бурным соитием.
Она поначалу думала – интрижка. Но скоро поняла, что ошиблась. И её тянуло к нему, и его. Он стал часто приезжать, ночевал в её комнатке. А она длила это наслаждение, боялась загадывать. Сколько судьбой отпущено, пусть столько и будет. Какой ещё милости от небес надо было ей, почти сорокалетней?!

Он был прост, но отнюдь не туп; спокоен, как скалы за Синюрой, но не толстокож. Весел почти всегда, но не вульгарен…
Это был её человек, встретившийся, как она прекрасно понимала, слишком поздно.
Сейчас он вёл машину, поглядывая на неё в зеркальце заднего вида. И она хорошо понимала: смотрит на её босые грязные ступни, которые хорошо видны на коврике между сиденьями, она их не прятала. Спросил с улыбкой:
- А чего это так?
- А вот! Напали, украли. Отняли самое дорогое – обувь.
- Правда, что ли?
- Я это полицейским хотела сказать сначала. Но потом поняла, что у них будет вынос мозга.
- Мне, правда, интересно…
- Так вот гуляла! С ученицей! С Илоной…
И она кратко рассказала ему про историю со «слабо». А потом ещё и про то, с чего всё начиналось – с клипа и сюжета в новостях. Иван покачал головой – потрясённо.
- Ну, ты суфражистка у меня. Прямо раскрепощённая женщина Востока…
- Ну, да. В начале прошлого века за появление на улице в мужских брюках даму могли вывалять в грязи и перьях. А сейчас видишь, какая толерантность! Но ты бы видел, как на нас смотрели!
- Представляю. Слушай… Ну, с вашими девчонками, правда, нехорошо поступили. А чего они к этой директрисе не пошли сразу. Поговорили бы по-человечески.
- По-человечески можно было при прежнем директоре! – отрезала Регина, зло. – У него на переменах вообще дверь кабинета не закрывалась! Постоянно то дети сидят, то педагоги… Чаи гоняют. А сейчас у нас можно только по-звериному, Ваня. Времена поменялись.
- Печально… Ты знаешь, что Ленточный для въезда закрыли?
- Знаю. И правильно. А то там тоже сральню начали устраивать. Мусор везде.
- Ну, поэтому машину оставим там, а потом пройдём…
- Оставим. В кустах, желательно! – странным тоном попросила женщина.
- Он ухмыльнулся в зеркальце – понимающе.
А когда миновали Молодёжную с её коттеджами-крепостями, утыканными видеокамерами и взобрались на взгорок, и нашли удобное место, Регина вышла из машины. Заявила:
- Ну, а ты, герой? Тебе не стыдно? Дама босиком, а ты в обутках… Снимай давай.
- Точно надо? Зачем?!
- Ха! – Регина прищурилась. – Стыдно, спортсмен?! Или боишься пяточки поранить?
- Ничего я не боюсь.
Он покорно разулся. Она любовалась его ступнями. Странное чувство – обычно она на эту часть тела не обращала никакого внимания. Но и она у Ивана была замечательна. Мощные, красивые ступни атлантов у Эрмитажа, с мощной мускулатурой. Безумно красивые. С сильным цепким мизинцем, прямым, как шпала, «указательным» пальцем. В который раз поймала себя на мысли, что готова просто исступлённо целовать эти ступни…
Они пошли через бор. Под ноги тот и дело подскакивали шишки. Выкаленные августовским солнцем, и ещё не вымоченные осенней слякотью. Острые, как шипы, кусающие голые подошвы, словно оводы. Иван морщился, но терпел.

Синюрова гора, названная так то ли по фамилии купца девятнадцатого века Афанасия Синюрина, державшего здесь меховую факторию, то ли по прозвищу легендарного разбойника-казака Синюры, южной своей частью, заросшей соснами, плавно переходившей в окаймлявший её с юго-запада Ленточный бор, с севера представляла собой совсем другое зрелище. Регина знала, что когда-то она выдавалась далеко в Сыростан; тут кипели водовороты в узких промежутках между скалами. Но потом её стали планомерно взрывать, добывая камень для строительства и съели почти начисто. Поэтому северная часть возвышалась на рекой уступами-балконами, источенными временем. Камень осыпался. Вниз вели тропинки между чахлых берёз и ольхи, засыпанные острыми осколками камня. Женщина сбегала по ним легко, её спутник отдувался, вызывая целые камнепады. На бегу Регина пропела:
- Не технично бежишь, Вань!
- Как могу.
- А ты ногу ставь, расслабляя. Тогда не так больно. Но ты её напрягаешь…
Здесь после взрывов остались укромные места. Одно из таких они давно приметили. Почти что нерукотворное джакузи – овал со стоячей водой, в скальном парапете. Никого тут не было, только очень вдалеке виднелись крыши частной застройки и скелет разрушенного старообрядческого монастыря – в двух километрах, на горе Монастырка. Колокольня его, так и не взорванная, несмотря на все усилия разрушителей, хоть и без купола, погасшей свечой втыкалась в небо.

Регина с удовольствием разделась. Купались они с Иваном традиционно, голышом, тем более, что без лишних глаз. Прыгнула в «ванну», ощутила верхний, прогретый дневным солнцем, слой воды и потом – обжигающий ноги доннный холод. Плескалась.
Потом вылезла. Иван накинул на её плечи свою «олимпийку». Сидели на камнях; за спинами догорал закат, соседний пологий берег Сыростана тонул в начинавшихся сумерках. Регина глубоко вздохнула. Села позу лотоса, произнесла «Омм-м-м…». Начала медитировать. Она любила это занятие. Иван – тоже, хотя получалось у него плохо. Пошаманив так минут пятнадцать, женщина заметила:
- Вот классический образчик мужской психологии. Женщина разуется где угодно, и когда угодно. Для неё это – каприз, прихоть. А вам, мужчинам, всегда нужно твёрдое обоснование. Зачем и для чего. Привычка всё контролировать.
- Ну, уж такие мы, прости.
- Ваня… А вот, между прочим… А тебе не приходила в голову мысль создать Общество Босоногих? Закаливания?
Только не спрашивай опять «зачем»! Для здоровья. Закалки тела и духа.
- Ну… интересная идея.
- Я даже вам слоган придумала. «Босиком – это здорОво и здОрово!». Понимаешь?
- Допустим.
У тебя парни бегом занимаются?
- Регулярно бегаем. Человек пятнадцать.
- Вот и бегайте босиком! – с жаром предложила Регина. – Я слышала, на Западе это модно.
- Ну, да… - мужчина хмыкнул; покосился на реку, набросил на обнажённое тело спортивные штаны. – Тоже слышал о такой теме.
- Представляешь? Зима, мороз, а вы босые, чешете по Станционной! Красота! Сила, здоровье, удаль!
- По Станционной мы не бегаем. Газы выхлопные. На Турнике у нас площадка.
- Да хоть там! Вот это будет картинка!
- Регина, ты серьёзно?
- А как же? Ну не мне же, обществоведу, такое общество создавать! Тебе и карты в руки.
Мужчина хитро глянул на неё.
- А ты поддержишь? Тоже босоногой будешь?
- Для тебя… и ребят – буду! – негромко, но твёрдо ответила Регина. – Надоела рутина, Ваня. Вот смотри, как мы живём: работа – дом. Точнее, Комбинат – магазины – дом, снова Комбинат. У тебя тренировки – соревнования – дом. Куража нет. Огня какого-то… Может, это город и разбудит.
- Ну, у нас же….
- Кончай! Хилый Краеведческий с какими-то ископаемыми на базе первой школы. Драмтеатр и «опера». Раз в год заедет знаменитость. Дадут «Тартюф» или Пуччини. «Тоску»… - женщина сделала правильное ударение, на первом слоге и вздохнула. -  А тоска она и есть. Никуда не девается!
Иван не ответил. Регина встала. Обнажённая, сбросила с голых плеч его «олимпийку». Нагло так и стояла – если рыбаки и видят с реки, пусть смотрят на её нагое и ещё крепкое тело с выпуклой грудью. Подтянутым животом… Потом подхватила платье:
- Пойдём в машину… Я немного замёрзла. Будешь меня согревать.
И потом, в течение получала, «тойота» Ивана, укутанная в хвою сосновых лап, покачивалась на рессорах. Покачивалась равномерно, а если бы кто и подошёл к тонированным окнам, то ничего не увидел бы – может быть только услышал, стоны и хрипы.

Во второй общаге Политехникума народ ложится спать рано. Понятно: тут в основном семейные обитают, преподаватели: всем с утра на работу. Пьянок да гулянок тут нет, разве если у кого свадьба скромная, или первенца из роддома встречают. Поэтому уже в двенадцать в коридорах, плоховато освещённых - мёртвая тишина,  на лестницах тихо, никто не курит - уж если припрёт, то в форточку стараются.
Регина удивительным делом занималась: она извлекла из шкафа большую, альбомного формата тетрадь в кожаной обложке.  По случаю купленную в книжном - "для записей". Но на её желтоватых, разлинованных листах можно было написать второй том "Мёртвых душ". Впрочем, она и писала. Сейчас она всматривалась в записи, сделанные очень плохой, самой дешёвой шариковой ручкой, мажущей на заглавных, на завитках, комочками пасты.
Эти вот записи она делала два года, или чуть меньше, но - тому назад.

"Вроде бы всё замечательно... Чувствую себя, как рыба в воде. Школа старая, слов нет, по теплу из стен нет-нет да вылезет такая каракатица волосатая, что даже мне дурно. Обещают ремонт. Но дело даже не в этом. Уютно. Всё по-доброму, по-свойски. Казармой не пахнет, это главное. Как наш директор любит говорить: у нас дураки есть в школе (один мальчик по фамилии Голованов целой их армии стоит!), но нет главного дурака - государства. Как-то он от департамента образования отбивается каждый раз. Они там громы и молнии, приказ за приказом, а до нас это - как океанский прибой за стеной бунгало. Шуршит только".

Видимо, её тогдашнего энтузиазма хватило ненадолго. Даже строчки начали укладываться вкось; и торопливо, и грустно.

"А вот временами ловлю себя на мысли: болотце, хоть и тёплое. Евгений Вадимович - добряк либерал, но это не всегда хорошо. Пытается всё время встать над схваткой и не понимает, что схватка-то идёт, и мимо него, и что он давно ничем не управляет... Алгебраичка, Галиуллина, ушла на заместителя по учебной, привела вместо себя такую же жёсткую тётку с вечно сжатым ртом в очках. Вобла сушёная. Какая-то Эльза Миллер. А эта, татарка, говорят, из Красноярска - при этом замужем была два раза, а первого мужа своего вообще посадила. Просто автомат. "Это ваш функционал", "это мой функционал". Так и хочется в рот жетон, как в кассу метрополитена московского, засунуть. И видно по глазам же видно - рвётся к власти. Готовит переворот. Ой, не дай Бог, если это случится..."

Видимо, в то время и ученики не слишком её радовали. Дневник сохранил печальные строки:

"Самое дикое - это даже не то, что они ничего не хотят. Они не знают, чего хотеть и вообще, зачем чего-нибудь хотеть. Телефоны, Интернет, какие-то сериалы... Да, болото. Атомизированы. Даже этот  Голованов не может себе "банду" собрать - не из кого. Всем на всё насрать, и так насрать, что пахнет густо. Девчонка из девятого или десятого, Вика, через день с синяками на лице приходит. А классная, англичанка, даже не поинтересуется: чего это её ученица постоянно "об угол" лицом ударяется?! Нет, уже поневоле мечтаешь о какой-то геенне огненной, о каком-то землетрясении, чтобы хляби небесные разверзлись и что-то вообще, случилось. И они бы - прос-ну-лись!!! Все!!!".

Последние слова было подчёркнуты жирно, и смазаны - видно, даже пальцем по ним провела. Было тут и о городе.

"Сначала казалось, милый такой уютный городок. Старые тополя. Узкие улочки, кроме главной, продолжения трассы...  а потом пригляделась. Да, приветливые. Но первый вопрос: а где работаете, на Комбинате? Второй: а скока платят?! И это чудовище, этот комбинат, пожирает всё - и их самих, и детей их, и всю эту жизнь, до донышка.
Не знаю, как это назвать... Какой-то Дракон. Все Комбинат и иже с ним ненавидят, но все на нём пашут и его превозносят. Мэр вон, новый, молодой - бывший инженер Комбината. Вылупился там из какой-то лаборатории. розовый такой, как кукла, в очках. Ну, что будет, неизвестно Хотя при нём хоть асфальт кое-где положили, в гостинице городской порядок навели, бандюков оттуда выгнали. И всё равно тоска на душе. Какое-то дежа вю".

Регина откинулась на стуле и долго, очень долго смотрела в потолок. Простенький абажур с лампочкой казался пылающим солнцем - яркое яро и оранжевые протуберанцы. Потом достала хорошую гелевую ручку, перевернула сразу одну большую страницу и начала писать.

"Воды утекло много, смешанной со слезами и соплями. Пришло то, о чём не могу говорить без дрожи. Благодаря! - да ахаха, этот Галиуллиной, началось. Она умудрилась наступить на мозоль. Как и принято у бывших "советских" - грубо и неосторожно, и также тупо и безжалостно. Но - с современным острым цинизмом. Вы кто такие?! Это не ваш "функционал"! И я поражаюсь, что дети что-то почуяли. Прямо кожей почуяли, прочувствовали. И поднялись. Господи, да убей ты меня, если я им не помогу и эту битву - мы не выиграем. Велика Россия, велика идея демократии и свободы, а отступать-то некуда. Только здесь и сейчас. Либо ты личность - право имеющая, либо грязь под ногами. Символично: под ногами. Но под босыми она - мать-земля, а под обутыми... и точно, грязь. Я даже сама не понимаю, до конца, что происходит. И чем это кончится..."

По клееной дешёвыми обоями стене за спиной женщины устало полз токарен. Жирный, усатый. Наверно, тоже вверх, к свободе.
Но она этого не замечала.

Отредактировано Admiral (2023-11-29 09:14:12)

Марина Вольф - Ярослав Закацкий - Олег Голованов: предложение с велосипедом.
Станционная уже зажгла свои уличные фонари, гирляндой протянувшиеся через весь город; на здании сауны по-прежнему взывало к небу трагическое «АЙ», сверкала голубая коробка кинотеатра «Аквариум», горела неоном гостиница «Садко», а Оперный театр на площади Горького оделся в красно-оранжевые одеяния подсветки. А в «Чёртовом углу» было тихо. Лишнего света его обитатели не любили… Скрипнула калитка. Марина Вольф вышла из дома; мать весь вечер сидела с документами по завтрашнему процессу; потом заболела голова, ушла к себе. А девушка обнаружила, что для утренней традиционной яичницы нет н яиц, ни бекона. Ни хлеба. Надо идти в супермаркет. Утром будет некогда… Аушева, на которую Эльвира сгрузила неприятную обязанность «давать откат назад» и сообщать, что отстранённые ученицы с понедельника, возвращаются в школу, уже позвонила.

Едва девушка сделала пару шагов, на неширокой грунтовой «улице» этого места появились две тени. Одна – угловатая, в кожаной кепке, сидевшей, как шляпка гвоздя, в порыжевшей «косухе» и засаленных, вытянутых на коленах тренировочных штанах. Вторая – получше, поизящнее, крепка, подобранная; в полумраке поблёскивали зеркальные очки. Фигуры оказались под фонарём на телеграфном столбе, едва ли не единственном тут, и стало ясно: в кепке – Голованов, а в очках Яр, или Ярослав Закацкий, его закадычный приятель. Именно он катил что-то блестящее трубками, педалями, спицами – похоже, горный велосипед.
Парочка приблизилась.
- О, Мара, мы к тебе! – заговорил Голованов, как обычно, блатной скороговоркой. – Мара, типа такая шняга! Поставь эту херню к себе во двор. Ну, типа, на пару дней, на недельку, ага?
Девушка окинула глазами изделие. Да, горный велосипед. Импортный. Почти новый. Только фара разбита передняя, висит на проводах. Хмуро изрекла, не здороваясь:
- Краденый?!
- Ты чо, Мар! – заблажил Голованов, жестикулируя длинными и нескладными руками. – Реально у одного лоха отжал… Мар, он в натуре мне тридцатник должен! Ну, типа, постоит, этот лошара бабки соберёт…
Девушка подступила к Голованову.
- Ты охренел, Голован?! Ты знаешь, кто у меня мать?!
- Ты чо, в натуре, реально! Без палева! Я типа покататься… взял. Ну, чо тебе, в ломы?
Закацкий снял очки. Глаза у него были жёсткие, но такие дурные, как у Голованова.
- Марин. До завтра. Завтра заберу, сто пудов. Просто щас через город его тащить… Спалят.
Ярослав жил в частном доме, как и Марина, но на Первой Бережной, у самой Синюры. Действительно, спалят. Ярославу девушка больше доверяла – не отморозок всё-таки, представление о «слове пацана» имеет.
- Ладно… Яр, закатывай. Ты куда попёр, Голован?!
Тот попытался проскочить за велосипедом и товарищем, но Марина преградила ему дорогу.
- А чо? Ну, типа, может, курнём, чо…
- Иди в жопу. Ты в курсах, что я не курю. И бухла нет!
- Ну чё ты неродная такая…
И тут он увидел её босые ноги. Да, Марина так и отправилась в супермаркет. Сейчас они тонули в немного раскисшей земле «Чёртового угла».
- О, бля! Ты чо… А шузы где?
- В Караганде! Всё, поставили, отваливайте… Яр, у колодца там ставь.
Голованов потоптался. Его одутловатое лицо с висячим, как банан, носом, скривилось.
- Да и хер с вами. Я к чувакам пойду, на Колёса. Там уматно, туса правильная будет. Не хочешь со мной?
- Я тебе всё сказала.
- А… А ты, Яр?
- Не. Домой надо.
Голованов презрительно окинул взглядом облик Марины, своего приятеля, сунул руки в карманы куртки. Длинно сплюнул в сторону:
- Ну, я погнал тогда… Яр, завтра словимся, порешаем.
- Да.
Топая и запинаясь, Голованов ушёл. Марина калитку запирала. Парень следил за ней с интересом.
- Не, это круто – босячить… в такое время.
- Ну, как видишь. Время, как время. Тепло.
- А ты куда щас?
- В супермаркет. Продукты купить.
- А можно с тобой?
Девушка колебалась. Яр дружит с отморозком Голованом, и с гламурной Орлей Ритиной – что связывает, непонятно. О через Голована она и с ним общается. А ещё с Головановым вроде как корешится Верка Комиссарова, у которой мать в ментовке. Нелюдимая, сумрачная. Но Марина её уважала, чувствовала скрытую силу и неукротимость. Да ладно, прокатит.
- Ну, пойдём…
Они направилась к выходу из этого заброшенного тупика. Марина шлёпала по середине улицы, не особо разбираясь, куда ступают её босые ноги. В грязь – так в грязь. Джинсы старые, чёрные, что им будет… В какой-то момент она поняла, что Ярослав пристально смотрит на её ступни. Рассердилась:
- Чё ты пялишься? Босых не видел?!
- Да видел… - он хмыкну рассеянно. – Сегодня, прикинь, наша Регина Петровна так зажигала. С хахалем.
- Регина?! По «обществу»?
- Ну, да. Короче, приехали на Синюру, чё-то там ездили, потом в Ленточный бор. Я со двора видел. Выходит, тоже босая. И хахаля разула.
- Интересно…
Закацкий помолчал. Он ходил чаще всего в армейских «берцах», они лужи давили, как стёклышки. Расплёскивали. Спросил:
- Марина, а что там за дела с видосом были? Я видел… Чё, девки так сделали, чтобы закипешить всех?
- Да. Иначе никак.
- А ты зачем? Чисто за тусу?
- Да мне тоже не всё равно. Это – наше…
Парень не стал спорить. Прошли под путепроводом – о, тут самая темнота и сплошная грязь. Марина провалилась в неё по щиколотки, чертыхнулась. Но пошла дальше. Вот и магазин «Флакон». До времени «икс», когда прекращают продавать спиртное, полчаса. Очередь из алкашей змеится у входа – там уже запускают по одному, чтобы не крали прямо с полок. Хотя, закроется «Флакон» - откроется продажа в таксопарке, правда, втридорога. Но страждущим всё равно.
- Между прочим… - вдруг сказала девушка. – Ленка Мартель всю свою обувь выбросила. В мусорку.
- Как?
- Просто. Собрала всё и туда. Пока родаки очухались, всё увезли.
- О, блин. А на фига?
- Потому, что вот так… протестует.
- Круто… Так в чём она ходить-то будет теперь?!
- Не знаю. Завтра увидим.
Кажется, из «флакона» прошмыгнула через перекрёсток Дашка. Прикольная, крепенькая, как яблочко, блондинка. Она тоже в «Б»-класс пришла из второй школы. Особо ни с кем не водится. Вот только точно, с Веркой… а мать у неё этим «Флаконом» и заведует. Интересно, видела их или нет?

Новенький супермаркет горел всеми цветами огней. «МегаМаркет». А как ещё назвать. Там всё от носков до пиццы, от пармезана до прокладок. И чего Яр с ней попёрся? Ему сейчас ещё отсюда пилить до своего дома на Бережной. Впрочем. Это его дело.
Худенькая девчонка в старых джинсах, обычной толстовке с капюшоном – приметная разве что длинными волосами свисающими тёмно-русой волной почти до пояса, да ещё кое-чем, вошла с парнем в раздвинувшиеся перед ней двери. Босые её ноги моментально ощутили коварную скользкость пола – до закрытия всего час, уборщицы уже гоняют свои красно-синие гудящие машины, моют.

Корзинку Марина не стала брать, как-то проскочила мимо них, а тележки терпеть не могла. Да ладно, в руках унесёт. Яйца, хлеб да кусок бекона… Найти бы это всё только! Она и супермаркеты с их лабиринтами полок не любила, с очередями к единственной работающей  кассе из десяти и обилием ценников…
Ярик куда-то потерялся. Так. Бекон она нашла. Хлеб – ну, он у них там, у самых касс, она видела. Где яйца? А, вот они. Девушка высматривала товар подешевле, встав на цыпочки на гладкой полу и тут услышала:
- Чё, прямо так из дурдома и сбежала?
Марина резко обернулась. Перед ней стоял охранник супермаркета – в тёмной униформе с нашивками, специально сшитой похожей на полицейскую, со всеми атрибутами своего величия: рация, короткая резиновая дубинка на поясе. Был он слегка прыщав, очень молод; стриженый, лопоухий. Явно за плечами девять классов образования и не факт, что поступил в техникум: нет, вот, устроился. Ездит на работу из Косихи, с другого берега, иди из бывшего рыбацкого посёлка Затока, известного своей беспросветной нищетой.
Всё было предельно понятно. Охранник злыми глазами смотрел на голые ступни девушки – к тому же вызывающе грязные. Как-то она не подумала, что путешествие по вечерней сырости так испачкает её подошвы; цепочка её серых следов, узких, лёгких отпечатков, протянулась между полк – по ним он и нашел её.
Марина не хотела ругаться. Пожала плечами:
- Просто хожу так… Извините!
- Чо, извините-то, чума? Ты куда завалилась босая?! Это чо тебе, коровник?!
Девушка ещё раз бормотуна «Простите!» и одной рукой прижимая к животу холодный, мороженый бекон, второй стала забирать с полки яйца. Самые дешёвые. Без картонной упаковки-ячейки, в целлофановом пакете.
И тут он концом выхваченной дубинки ловко ткнул её под рёбра. Не очень больно, но тычок этот сбил движение руки. Пакет я белыми сферами из руки выскользнул, рухнул на пол…
И, конечно же, все яйца разбились о холодную гладь. Более того, сам пакет лопнул и слизистая
масса, желток, перемешанный с белком, выплеснулась на ступни девушки. Охранник осклабился:
- Во, дура полоротая! Ещё и нагадила тут… Ща оплачивать будешь, пошли!
От неожиданной, злой обиды, от растерянности Марина даже губу прикусила. Однако рядом внезапно выросла долговязая, но мускулистая фигура Ярика в неизменных очках, зловеще посвёркивающих.
Парень поинтересовался недобрым голосом:
- Чё ты на неё орешь?
Охранник уставился на нового персонажа.
- А ты хто ваще, кабан?! Чё ты лезешь, а? Давай, сбрызни…
- Это ты её толкнул.
- Чо-о?! Тебя хто спрашивает?!
- Ты туда посмотри, придурок, - и Ярик кивнул – вверх. – Всё там записано… Пойдём, глянем?
Они стояли прямо под поблёскивающим, внимательным глазом камеры внутреннего наблюдения.
Это отрезвило грубияна. Он даже отступил на шаг. Схватился за свою рацию, но рявкнул почему-то не в неё, в воздух:
- Во, блин, оба чумовые! Бомжи хреновы…
- Пойдем, Марин!
Парень забрал с полки ещё одну упаковку, уже в картоне и деликатно взяв девушку за локоть, повёл прочь; та поскальзывалась обляпанными в яичном месиве босыми ступнями – поддержка была кстати. У касс, в хлебном. Они взяли ещё батон в вакууме; расплатились. Усталая пожилая кассирша даже не глянула на ноги покупательницы, только зевнула украдкой. Ещё бы, конец смены…
На улице вечерняя теплынь стремительно сменилась ночным холодком. Марина остановилась у выхода, где дремали кое-как сбитые в кучу тележки.
- Спасибо, Яр!
- Да за чо? Вообще, урод конченый.
- Да они сейчас тут…
Она двинулась дальше, но парень сурово остановил её.
- Погоди… Садись. Ну, в телегу садись.
- Зачем?
Марина спросила машинально, ничего не понимая, но почему-то повиновалась этому повелительному тону; положила покупки в тележку, взгромоздилась на неё. А Ярик достал из кармана пачку влажных гигиенических салфеток, присел на корточки и… и начал вытирать от яичных остатков её босые ноги!
От изумления она даже не успела возразить, отказаться от этой процедуры. Только глаза расширила:
- А салфетки откуда?
- Спи*здил… - спокойно ответил парень. – Нё дёргай ты ногами… Чё, щекотно?
- Нет…
Она замерла. Ей ещё никто так не делал. Грубые, в ссадинах. Руки Ярика аккуратно, даже нежно оттирали каждый пальчик её ступней, шершавую от постоянных кроссовок пятку… Это было дико незнакомое, невероятное ощущение – и вместе с тем волнующе-приятное. Она внезапно со стороны увидела это: почти ночь, в сиянии неоновых вывесок и витрин супермаркета босая девчонка сидит на поблёскивающей металлом тележке, а парень, почти на коленках перед ней, моет ей ноги…
Впрочем, он тоже немного стеснялся этой картины; поэтому затягивать процесс не стал. Закончил. Выбросил салфетку в урну.
- Ну, вот, всё.
- Спасибо тебе!
Ярик коротко мотнул головой – мол, да ладно…
Он проводил её до поворота в Чёртов Угол. Шли молча: Марина ещё переживала это приключение, и главное, странное ощущение прикосновения чужих рук к её ступням, а он тоже думал о чём-то своём. Скомканно попрощался, и, махнув через улицу, уже пустынную, тоскливо мигающую светофорами, исчез в темноте.
А девушка медленно шла к своей калитке и всё ещё соображала: это всё и вправду было или только ей приснилось?

Елена Мартель: честное обещание.
О том, что мать настроена решительно, Елена Мартель догадалась ещё вечером в воскресенье. Мать пришла из магазина, выгнала её из комнаты в прихожую, показала на большую "барахольную" сумку.
- Вот. Я тебе купила кучу новой обуви… И если ты продолжишь идиотничать, учти, я тебе кислород перекрою!
- Что? Как, мама?!
Мать стояла тут, широко расставив ноги в тапочках. Большие. Грубоватые. Уперев такие же крупные руки в бока.
- Так! С республиканскими соревнованиями можешь попрощаться. Из секции бега и лёгкой толики я тебя заберу. Всё! Будешь сидеть дома и учиться… Надо – на домашнее переведём. Последние деньги с отцом отдадим! На репетиторов!
- Но… Мам… ты же хотела, чтобы я стала спортсменкой!
На глазах девушки закипали горючие слёзы, но она изо всех сил старалась сдержаться.
- Спортсменкой – да, но не засранкой! – рубанула мать. – Спорт – это дисциплина. Жёсткая! И послушание. И нечего из себя тут строить… революционерку! Поняла?! Я на всё пойду.
Лена молчала. Смотрела на клетчатую сумку. Да. Почти что с рынка.
- Одним словом… - жёстко заключила мать. – Дома ты можешь ходить. Как хочешь! У нас чисто. Да и убираться чаще будешь… А вот в школу! Первое: не вздумай что-нибудь из этого выкинуть! Сразу, точно - я тебе полный террор устрою! И второе: даже не моги теперь в школу босиком пойти! Ты меня услышала?!
Лена сглотнула пересохшим горлом. Подняла глаза на мать.
- Услышала. Не пойду. В школу… босиком!
Ольги Степановна от неожиданности моргнула. Странно как-то… Это Лена-то так быстро сдалась? Не похоже на неё. Ведь какой у ней бойцовский характер, весь в неё! И она сразу… отступила. Может, прикидывается?!
- Ты мне, правда, обещаешь?!
- Мам, клянусь… чем хочешь! Честно-честно!
- Моим здоровьем клянись… - проворчала мать устало. – Ты мне со своим закидонами в гроб вгонишь. Была ведь нормальной – и как моча в голову ударила! Ладно. Мне на работу, сегодня комиссия из области… В школу собираешься?
- Ко второму, мам. У нас первая алгебра. А я в группе гуманитариев. Пропускаю.
- Ладно… Иди, ешь! Чтобы голодной не ходила!
- Хорошо.
Мать, ворча, удалилась – одеваться, а Лена пошла на кухню.
План в ее голове уже созрел.

Ситуация в школе: Кабзарова и Мартель – две хулиганки!
…Раиса Васильевна Кабзарова, самый одиозный персонаж «Б» класса, заявилась в школу только к концу второго урока. С изрядно помятым лицом, погруженная в облако сложных запахов, в котором дешёвые духи смешивались с густым перегаром. Вчера она ездили на гулянку с Голованом, бухали у кого-то там в частном доме самогонку до одури, ядрёную; потом пошли париться в баню – при этом Раиса разделась догола и с воплями бегала по двору дома; из парилки бухались в кадуху с лелеяной водой – она там чуть не утонула. Потом зачем-то подожгли чей-то стог сена за забором и плясали там до прибытия пожарных… В общем, приключений хватило, Кабзарову мутило, голова страшно болела.
Поэтому, когда её на втором этаже поймала Галиуллина и увела в свой кабинет, Рая Кабзарова, в своём криво надетом сиреневом с блёстками, платье, была – никакая.
- Садись! – повелела директриса, зачем-то выдёргивая от длинного стола, стоявшего прямо посреди кабинета, стульчик; девушка с удовольствием расположилась бы в одном из любимых кресел Евгения Вадимовича, но пришлось садиться туда. Уловив её запах, Галиуллина поморщилась:
- Фу-у… Воняет, как от помойки. Пила вчера опять?
В другой бы раз Рая отнекивалась и строила из себя дурочку. Но сейчас ни актёрских способностей, ни физических сил на игру не хватало. Едва ворочая варёным языком, она ответила:
- Пила… И чо? Отсекитеся все, нах.
- Я отсекусь! – почему-то очень ласково ответила директриса, обходя стул. – Отсекусь, Раечка, совсем… Я тут, в отличие от тебя, выходных работала. Документики перебирала.
Женщина открыла ненавидимый ею, гремящий сейф Евгений Вадимовича – запиравшийся на огромный прямой ключ. Достала довольно увесистую папку-скоросшиватель в противной оранжевой обложке. И шлёпнула – с размаху, на голые кленки Кабзаровой, открытые её коротким платьем.

Та ничего не поняла. Воззрилась на эти свои худые коленки в синяках. На паку, спросила, мотанув обесцвеченными пегими волосами:
- И чо это было? В натуре?!
- В натуре, Раечка, только в сауне «Рай»… в этой папке – вся твоя криминальная биография. Я два дня её собирала. С самого первого класса. Ну, из ГОВД кое-что… Два грабежа недоказанных. В том числе, когда коттедж Оли Ритиной обнесли, а ты там бухала. Ещё один. Проституция, а также склонение к занятию проституцией – малолетних… Помнишь?
- Да идите вы…
- А твой голый танец в гостинце «Садко»? – терпеливо выспрашивала директриса, подойдя к двери и запирая её на ключ. – Тоже не помнишь? Ай-ай. А другие помнят.
К Кабзаровой вернулась частичная ясность сознания. Она дёрнулась на стуле – папку с колен не сбросила, та давила, как могильная плита! – и заорала:
- А ничо не докажите! Панятна?! Хоть бы ху…
Фразы своей она не закончила, так как приблизившаяся сзади Галиуллина взяла её двумя стальными пальцами за подбородок и дёрнула голову вверх; девушка моментально осипла, глаза вытаращила, а директриса сказала негромко, но очень чётко:
- Зат-кнись, Рая. И меня слушай. Я эту папочку даже твоей матери показывать не буду. Понятно? Это без толку. Я по-другому сделаю. Я эту папочку передам журналистам. С Гортелевидения. Там такая Маша Ипонцева есть и её друзья… Ну? Прооралась?
Она разжала пальцы. Кабзарова хрипела и кашляла. Слюна текла по острому подбородку. Окна кабинета выходили во двор – тут тишина, тополя и голубое небо над ними.
- И чо… - выдавила девушка. – Матери… по херу! Она вам бабки вваливает!
- Ей-то, да, не спорю, - Галиуллина усмехнулась. – Но она бухгалтер в «Садко». А это мэрская гостиница, чуешь? Так вот, её начальству скандалы не нужны. А про твоё непотребное житие по всему городу разнесут. Журналисты это умеют… А что потом, знаешь?
- Н-нет… Бля. Воды дайте.
- Слюни свои попей. Так вот, потом твою маму вышибут с работы – это проще. Накроется запрплата и кредит за пятикомнатную, который вы езде не выплатили. Приду коллекторы, отнимут машину. Пойдёшь ты, милочка, во «Флакон». Фасовщицей подрабатывать. Они таких берут.
Остатки здравого смысла всё-таки нашлись у Раисы Кабзаровой. Она продышалась, попыталась вскочить – но ноги подвели и рухнула снова на стул; а бумажные листы из упавшей папки белыми голубями разлетелись по полу.
- Я чо должна… Чо вы хочете-то?
Галиуллина снова встала. Стуча каблуками. Подошла. Склонилась к уху девушки и что-то проговорила. Внушительно. Потом выпрямилась и брезгливо закончила:
- После уроков зайдёшь. Напишешь заявление, что тебя Бондаренко голой плясать в «Садко» заставила. Угрожала… ножом, например. Только рот прополощи, дура! Стоять рядом невозможно.
Кабзарова опять потрясла головой. Приходя в себя.
Выдавила:
- Это всё?
- Не всё… Бумаги собери, падаль!
Безропотно Рая опустилась на колени. Ноги опять её не слушались – она вывалилась из своих старых туфель на "шпильке". Эльвира, стоя сзади, и наблюдая, как её посетительница корчится на полу, собирая листы, обронила с презрением:
- В салон давно ходила? Пятки у тебя потрескались, аж смотреть противно…
Раиса ничего не сказала. Собрала все листики. Эльвира приняла их у неё из рук; о, это выглядело эпично: коленопреклонённая Раиса и царственная директриса.
Уложила в папку. Бросила.
- Иди отсюда. Не воняй.
Кабзарова, пошатываясь, ушла. Эльвира Галиуллина вернула папочку в сейф; чему-то усмехнулась. И тут услышала из неплотно прикрытой двери – через секретарскую. Какой-то шум в вестибюле. Вышла. Секретарши, Светы, не было.
То, что она увидела, стало для неё очередным неприятным открытием.

Лена Мартель матери не соврала. Ну, если только чуть-чуть, формально. Едва только та покинула дом, Лена, как была, в «велосипедках» и футболке, скатилась по лестнице, даже не подумав про лифт. Босые ноги её отбивали чёчётку по ступеням. На первом этаже этой «свечки», в левой половине универмага, в советское время когда-то располагался магазин «Берёзка», валютный, особо любимый специалистами, строившими Химкомбинат – финнами и югославами. А потом эти времена прошли, магазин прекратился в отдел «Сувениры» и теперь там громоздились меднобокие самовары, аляповатые новодельные балалайки и прочая дребедень. Но вот то, что она там видела – оказалось в единственном экземпляре…
Как ни странно, это ей подошло. Бывает же такое! И девушка, расплатившись карточкой, покинула магазин. Вот теперь она могла покинуть дом, полностью соблюдая клятву, данную матери.

Сейчас Эльвира Галиуллина, стоя в холле второго этажа, с изумлением наблюдала, как ученица одиннадцатого класса, Елена Мартель, гарцует перед толпой потешающихся младшеклассников. На её ногах, вытягивающихся из-под короткого бежевого платья, были… валенки. Да, простые сибирские валенки, расшитые бисером, какими-то ещё блескучками. Переливающиеся, как елочная мишура.
- Мартель! Что за маскарад?! Или ты времена года перепутала? – рявкнула директриса.
- А я так пришла, Эльвира Ильдаровна. Ножки мёрзнут, холодно уже… - пропела девушка. – А чего, нельзя? Так я сниму…
И моментально выпрыгнула из этих валенок, встав босыми ногами на тёмный пол, чем вызвала новый взрыв хохота у публики.
Что в этих дурацких валенках, совершенно диких по нынешнему тёплому сентябрю, что без них Елена Мартель выглядела вящим оскорблением здравого смысла и школьных порядков.
- А, ну, марш по классам! – загремела Галиуллина. – Уже звонок был! Мартель, обуться – в класс!
- Слушаюсь! Яволь, майн фюрер!
Бледная Галиуллина вернулась в свой кабинет. Да, эту сволочь она недооценила… Ничего, ещё разберёмся.