Из сатир на философа Даниила Андреева:
"...То гармоническое развитие личности, которому прежде всего учил Ц., неизбежно упиралось в необходимость развивать не только ум, но и тело. Вот почему все виды спорта испытывали в годы его правления такой пышный расцвет. Мало того: Ц. придавал огромное значение физической закалке сограждан. Сам он, с очаровательной астенчивостью, упрекал себя (чтобы не осуждать родителей) за «недостаточную закалку головы», заставлявшую его, как выше указывалось, не расставаться со знаменитой тёплой шапкой с наушниками. Исходя из этих соображений, Ц. издал закон, обязывавший всех здоровых людей с 3 до 65 лет ходить босиком. Исключения допускались (кроме больных) лишь для обладателей ступней вопиюще некрасивой формы.
Раньше всего реформа была проведена в армии. (Ей предшествовало заключение тесной дипломатической и военной дружбы с Абиссинской империей, армия которой имела многовековой опыт служения босиком.) Затем последовала отмена ношения обуви школьниками и студентами, потом служащими государственных учреждений и, наконец, остальными гражданами.
Ц. не остановился перед суровыми мерами по отношению к духовенству разных толков, препятствовавшему этим начинаниям президента вплоть до запрещения священникам и другим служителям культа появляться на улицах столицы даже в сандалиях. (Правда, правитель почти не обращал внимания на обувь лютеран. «Да простит меня Бог, — говорил президент, — но эти люди заблуждаются так глубоко духовно, что вряд ли им поможет забота о физическом здоровье».)
Не первый раз в истории встречаем мы примеры того, как, казалось бы, сравнительно малозначительные законы вдруг приводят к возмущению до сих пор покорного народа.
Подумаешь, важное дело — ходить ли босиком, или в ботинках! Разве не бесконечно более значительной была реформа школы, реконструкция парков и садов, сооружение статуй великим деятелям человечества, создание мостовых из цветных камней и т. д. и т. п.?
Нет! Упрямые карджакаптцы превратились во «внуков, не помнящих благодарности».
Недовольство охватывало самые разнообразные слои населения.
Рабочие говорили, что металлические стружки режут им ноги. Горняки жаловались на твёрдость угля и руд, будто бы калечащих их ступни. Крестьяне сравнительно спокойно держались летом, но роптали зимой. Буржуазия, преданная до глубины души жалкому подражательству европейским модам, тосковала о запрещённых изящных туфлях. Даже школьники и те хныкали по тому поводу, что у них зимой якобы мерзнут ноги, хотя правительство оборудовало все классные парты специальными железками для согревания ног путем трения.
Можно думать, что рост недовольства подогревался коварными интригами торговцев обувью и фабрикантов обуви.
Как бы то ни было, но внутреннее положение в Карджакапте осложнялось. Более того, начались и неприятности в области международных отношений. Новый посланник Великобритании отказался разуться при аудиенции у президента для вручения верительных грамот. Самое большее, чего добилось карджакаптское министерство иностранных дел, — это было согласие надменного дипломата надеть специально сделанные лайковые туфли телесного цвета, с отдельными футлярами для каждого пальца, по типу перчаток. В обширной нотной переписке по этому поводу мы находим следующие строки:
«Посланник правительства его величества не находит возможным для своего достоинства прибыть на приём к президенту иначе, чем в этой обуви, самая конструкция которой свидетельствует о максимальном благожелательстве Соединённого Королевства к обычаям республики Карджакапта».
Однако президент отказался принять английского посланника, «если он не подчинится законным элементарным культурным нормам нашей страны».
Эти трения привели к срыву переговоров о новом британском займе, необходимом, между прочим, для сооружения цветных мостовых в ряде провинциальных городов, для расширения заповедника одичавших свиней и для выпуска дорогостоящего издания — букваря «Основы философии в наборах букв».
Между тем на улицах столицы стали появляться всё более многочисленные демонстрации протеста. Люди разных профессий и положений несли плакаты с дерзкими лозунгами, требовавшими «свободы ношения обуви».
Дважды личной гвардии президента пришлось разгонять эти неуместные манифестации, причем верховный правитель, хорошо известный всему миру как последовательный пацифист, вынужден был применить — не оружие, нет! — пренеприятные по запаху газы, чтобы разогнать мятежные толпы.
В конце концов недовольство проникло в армию и даже в личную президентскую гвардию. Солдаты слепо требовали обуви, особенно после того, как во время одной из демонстраций её участники нарочно разбросали по улицам Хумайи множество гвоздей, тарантулов, колючек различных растений и нечистот.
Положение стало угрожающим. Совет министров просил президента пойти хотя бы на некоторые уступки. Однако все близко знавшие Ц. отдавали себе отчёт в безуспешности просьбы.
Напрасны были и представления и ходатайства парламента.
В январе 1949 г. Ц. издал прощальный манифест и сложил полномочия.
Настало общее смятение. Оппозиция сразу распалась и свернула свои, ещё недавно безмерные, требования. Но тщетно огромные босые толпы жителей столицы целыми ночами стояли перед балконом президентского дворца в надежде на примирение со своим избранником: их бывший верховный правитель шёл в это время пешком по направлению к своему имению. Он шёл походкой твёрдого в решениях человека, с кроткой улыбкой на устах.
Ц. не без гордости замечал, что его закалённые ноги шагают одинаково быстро и легко и по мозаике площадей столицы, и по асфальту шоссе, и по мягким травам и цветам полей, и по тропинкам густых лесов...
Какая нелепая ирония судьбы! Уж в конце пути Ц. почувствовал боль в левой пятке. Ничтожный осколок стекла был им извлечен тут же. Но на следующий день обозначилось воспаление, которое заставило нашего знаменитого современника проболеть две недели и, в конце концов, несмотря на все запоздалые усилия врачей, отняло у него жизнь. Дело объяснялось тем, что мыслитель был слишком уверен в закалённости своих ног. Он считал невероятным, чтобы такой пустяк мог грозить серьёзными, а тем более опасными для жизни осложнениями. Он припоминал множество гвоздей, заноз и других предметов, извлечённых им из ран в своё время.
Ц. скрывал и от близких, и от врачей, и, по-видимому, от самого себя усиливающуюся боль. Быть может, президент думал о тех простых людях, которые доверили ему заботу о своем благополучии и которые могли стать такими же жертвами злокачественных бактерий, раз законы страны лишали их ноги защиты обуви...
Можно думать, Ц., забывая о собственных страданиях, долго размышлял о том, где правда? Что даёт большую пользу и безопасность? Суровая закалка организма или тщательная защита усовершенствованными средствами цивилизации?
Когда недуг достиг такой силы, что стал очевиден всем окружавшим больного и лучшие врачи вступили в борьбу с опасностью, было уже поздно: явления сепсиса достигли непреодолимой силы.
«Всё-таки это только несчастный случай, — говорил больной, до последних минут сохранявший ясность мысли и твёрдость убеждений. — Направление моей политики было верным! Правда, необходимо усилить саннадзор. Надо расширить дело санитарного просвещения. Но возвращаться к тесным оковам обуви было бы опрометчиво и недостойно!»
Ц. скончался в своем имении «Сороконожка-босоножка», успев трижды ответить отказом на настойчивые предложения парламента вернуться к власти, согласившись лишь на самые незначительные уступки в последних законах.
Но для великих мужей нет слабостей!.." 
