Проснувшись наутро, Паскаль обнаружил, что в малейших подробностях помнит свой сон: ему снилась босая девчонка в черном, которую он повстречал накануне на Елисейских Полях. Полы ее широкого пальто то и дело распахивались, открывая длиннющие ноги. Босоногий ангел, заблудившийся на земле. Неужели она ему не почудилась?

Паскаль нещадно корил себя за то, что не решился подойти к печальной незнакомке. Но девушка казалась слишком глубоко погруженной в свои невеселые мысли.

За свою жизнь Паскаль повидал немало слез, но почти никогда не догадывался об их причинах.

Совсем недавно он с отличием окончил Гарвард, получив диплом психолога, и теперь ему предстояло заново привыкать к парижской жизни.

Стоя под душем, Паскаль снова подумал о девушке. Кому в здравом уме придет в голову расхаживать по снегу босиком? Лишь тому, кто привык существовать сам по себе, вне контекста, не придавая значения смене времен года.

Конечно, он видел босые ноги на песке тропических пляжей, но они никогда не производили на Паскаля особого впечатления. Никогда прежде пара изящных ступней не вторгалась в его сон.

Она посмотрела на Тотрасмека с яростным желанием схватить пузырек, но боялась, что это какая-то жестокая шутка. Она робко пошла вперед с протянутой рукой, но он засмеялся и отдернул свою руку обратно. С ее губ уже было готово сорваться проклятие, но какой-то инстинкт заставил ее в этот момент посмотреть наверх. С позолоченного потолка падали четыре сосуда желтовато-зеленого оттенка. Она хотела увернуться, но они не ударились в нее. Они рухнули на пол образовав квадрат. И она вскрикнула, потом вскрикнула опять. Потому что из-под каждой груды черепков поднялась крючковатая голова кобры и одна из них попыталась нанести удар по ее босой ноге. Ее конвульсивное движение при попытке избежать этого удара привело к тому, что она оказалась досягаема с другой стороны и ей снова пришлось отпрыгнуть, чтобы избежать удара мерзкой головы.

Она оказалась в ужасной ловушке. Все четыре змеи качались и наносили удары по ее ступням, лодыжкам, икрам, коленям, бедрам, по любой части ее чувственного тела, до которой можно было дотянуться. Она не могла перепрыгнуть через них или пройти между ними. Она могла только крутиться и прыгать со стороны в сторону, изгибаясь своим телом, чтобы уклониться от ударов. И каждый раз, когда она отскакивала от одной змеи, она оказывалась досягаема для другой, так что ей приходилось носиться со скоростью света. В любом направлении она могла двигаться лишь на небольшое расстояние и крючковатые головы угрожали ей каждую секунду. Только замбульская танцовщица могла выжить в этом мрачном квадрате.

Она сама превратилась в смутное движущееся пятно. Удары проходили мимо нее всего на толщину волоса, но они проходили мимо, когда она противопоставила мелькающие ступни, гибкие руки и ноги, быстрые глаза против ослепительной скорости чешуйчатых демонов, которых ее враг создал колдовством из воздуха.

Откуда-то донеслась тонкая ноющая музыка, смешивающаяся с шипением змей, словно злой ночной ветер проносился через пустые отверстия черепа. Несмотря на то, что ей приходилось двигаться с максимальной стремительностью, она осознала, что удары змей перестали быть случайными. Они подчинялись мрачным звукам сверхъестественной музыки. Они наносили удары в страшном ритме и волей-неволей вращениям и изгибам ее тела пришлось подстроиться под этот ритм. Ее отчаянные движения превратились в танец, по сравнению с которым неприличная заморская тарантелла показалась бы спокойной и сдержанной. Уставшая от стыда и ужаса, Забиби услышала ненавистный веселый голос своего палача.

— Танец Кобр, моя милая! — засмеялся Тотрасмек. — Так танцевали девушки, приносимые в жертву Хануману столетия тому назад, но никто еще не танцевал с такой красотой и изящностью. Танцуй, девочка, танцуй! Сколько времени ты сможешь избегать зубов Ядовитого Народа? Минуты? Часы? Наконец ты устанешь. Твои быстрые, уверенные ноги начнут спотыкаться, твои бедра замедлят свое вращение. Затем отравленные зубы начнут глубоко впиваться в твою плоть, похожую на слоновую кость…

На южной окраине большого города, там, где начинаются поля, а дома и постройки становятся всё беднее, спрятались в пиниевом лесочке развалины маленького амфитеатра. Он и в древности не казался роскошным, это был театр для бедных. А в наши дни, то есть в те дни, когда началась эта история с Момо, о развалинах почти никто не помнил. Об этом театре знали только знатоки древности, но и для них он не представлял интереса – ведь изучать там было уже нечего. Иногда забредали сюда два-три туриста, лазили по заросшим травой каменным ступеням, переговаривались, щёлкали фотоаппаратами и уходили. В каменную воронку возвращалась тишина, цикады начинали следующую строфу своей бесконечной песни, точь-в-точь такую же, как предыдущие.

Чаще всего бывали здесь окрестные жители, давно знавшие это место. Они оставляли здесь пастись своих коз, а дети играли в мяч на круглой площадке, в середине амфитеатра. Иногда встречались тут по вечерам и влюблённые парочки.

Однажды прошёл слух, что в развалинах кто-то живёт. Говорили, что это ребёнок, маленькая девочка, но толком никто ничего не знал. Звали её, кажется, Момо.

Выглядела Момо немного странно. На людей, ценивших аккуратность и чистоту, она действовала пугающе. Она была маленькая и худая, и трудно было угадать, сколько ей лет – восемь или двенадцать. У неё были буйные, иссиня-чёрные кудри, которых, очевидно, никогда не касались ни гребень, ни ножницы, большие, удивительно красивые глаза, тоже чёрные, и такого же цвета ноги, потому что она всегда бегала босиком.

Позже говорили, что он приехал в деревню верхом на белоснежном коне цвета пахты, но я видела, как он выходил из леса.
   Стоя на коленях возле родника, я поднесла к губам воду. Этот источник был одним из секретов леса: глубокая весна кристальная словно свет, спрятанный под выступом темных камней, с которого ниспадали дикие розы с острыми шипами, девственно-белые как снег, красные как кровь, казавшиеся такими же долговечными как само лето. И вьющиеся лозы скрывали от посторонних глаз водоем, но только если вы не знали, куда смотреть. Я обнаружила его жарким днем, остановившись, чтобы вдохнуть аромат роз. Под их сладким благоуханием таилось нечто темное и мистическое: запах земли, воды и мокрого камня. Я отодвинула свисающие тернии, чтобы посмотреть вниз на свое отражение.
   Деревенским жителям он представился по имени Корбет. Но я видела его еще в прежние времена, когда у него не было имени.
   Мое имя Роис, и меня ни в коем разе нельзя сравнивать с розой. Вода поведала мне об этом. Вода никогда не лжет. Я больше походила на дрозда со своими непослушными черными прядями, а в глазах было больше янтарного, нежели в его зерцалах оттенка расплавленного золота. Кожа моя более не подходит для сказочных историй с тех пор, как я полюбила стоять на свету с закрытыми глазами, поднимая лицо навстречу солнечным лучам. И именно так я увидела его впервые: он был чистым светом, в котором на мгновение мелькнуло очертание человеческой фигуры.
   Так мне казалось. Я не двигалась, позволив воде мягко обтекать лодыжки моих ног. Пятно бледного солнца - его волосы. Я прищурилась, и его облик предстал передо мной куда яснее.
   Должно быть, я сделала что-то не так. Возможно, меня пробила дрожь среди диких папоротников. Возможно, я сделала вдох. В его глазах я была не более чем сгустком тени.
   А потом он вышел на свет.
   Конечно же, я думала о нем, как обычно мы задумываемся о погоде или времени, о чем-то, что всегда находится на краю нашего сознания. Для меня он был иллюзией, мечтой, что привиделась мне жарким летним днем, как я жадно упиваюсь водой, пропитанной запахом роз и камня. Я вспоминала его глаза, далекие, прикрытые тяжелыми веками, с тем же золоченым окрасом, что и его волосы. Какого же было мое удивление, когда я увидела его через день или два.
   Я собирала цветы дикой лилии и жимолости, великолепной дицентры, что так любила моя сестра, Лорел. Я еще долго оставалась в лесу, просто наблюдая за ним со стороны, но он исчез. Прежде чем я покинула лесную чащу, небесная утренняя высь окрасилась в оперения голубки. Я вспоминала время. Измотанная и изголодавшаяся, я жалела, что не могла ускакать из леса. Жалела, что не надела обуви. Я узнала, где можно отыскать имбирь, и где из древесной коры, покрытой крупными трещинами, стекал мед, а где можно будет собрать зрелые ягоды. Для своего отца я была сущим бедствием, хотя порой я и самой себе удивляюсь. Но глубже моего удивления было только мое отчаяние, столь напоминающее свободно парящую птицу. И порою я давала ему взлетать и следовала за ним. В один из таких дней я и наткнулась на секретный ручей и корни мандрагоры.
   Моя сестра, Лорел, писаная красавица. У нее каштановые волосы, и кожа цвета спелых персиков, большие серые глаза, которые могли видеть вещи, остававшиеся незримыми для всех остальных. В действительности, она не так уж и хорошо видела, ее мир был полон людей и хаоса. Ее лобик приподнимался, искажаясь морщинками, когда она обнаруживала для себя нечто двусмысленное или неясное. Каждый в деревне любил ее за нежность и общительность. Следующей весной она планировала выйти замуж.
   Домой я вернулась ближе к сумеркам, босая, в юбчонке я несла собранные цветы; ее возлюбленный, Перин, уже был там. Он вперил в меня свой неодобрительный взгляд, а затем покачал головой.
   - Босиком. У тебя все волосы в лепестках роз. Выглядишь так, будто что-то этакое вышло из-под шапки гриба.
   Я повесила стебель жимолости на его волосы, а на волосы отца стебель великолепной дицентры. Лепестки соскользнули ему на лицо, образуя цепочку крохотных сердечек. И мы засмеялись. Он ткнул в меня указательным пальцем.
   - Пора бы тебе уже прекратить резвиться среди полевых цветов и надеть туфли, да и не мешало бы научиться паре тройке вещей у своей сестры, - пока он пил свое пиво, сердцевидные лепестки трепетали у его носа. Я со всей серьезность кивнула.
   - Хорошо.
   - Вот говоришь ты так, - проворчал он, - но пропускаешь все мимо ушей. Он стряхнул с себя стебель, затесавшийся за его ухом, и продолжил пить.

Те, кто жил в "Паучьем гнезде", работал в барах и столовых, перевозил грузы, покупал и продавал, ремонтировал и заправлял горючим  корабли,  все они с гордостью называли себя "паучками". Для них и для "мух", уже ставших завсегдатаями порта,  Толли  Мьюн  была  Ма  Паучихой  -  раздражительной, грубоватой, сквернословящей, поразительно всезнающей, неуязвимой и  мощной как стихия. Некоторые из них, кому случалось поспорить с ней  или  навлечь на себя ее гнев, не любили Начальника порта; для  них  она  была  Стальной Вдовой.
     Это была крупная,  мускулистая,  не  отличающаяся  красотой  женщина, костлявая как всякая порядочная с'атлэмка, но  такая  высокая  (почти  два метра) и широкоплечая, что внизу ее считали просто уродиной.  Лицо  у  нее было мягкое, с мелкими морщинками, словно старая кожа. Ей было по-местному сорок три года, то есть почти девяносто стандарт-лет, но выглядела она  ни часом старше шестидесяти; она объясняла это жизнью на орбите.  "Гравитация - вот что старит", -  любила  она  повторять.  За  исключением  нескольких отелей звездного класса,  больниц  и  туристических  гостиниц  в  "Паучьем Гнезде" и больших лайнеров с гравитационными установками, в  порту  царила невесомость, и свободное парение было естественным состоянием Толли Мьюн.
     Волосы у нее были серебристо-стального цвета. Когда она работала, они были стянуты в тугой узел, но в остальное время парили за  ней  как  хвост кометы, повторяя все ее движения. А двигаться она  любила.  В  ее  крупном костлявом теле была твердость и грация; она, словно рыба в воде,  легко  и быстро плавала по трубам, коридорам, залам и стоянкам  "Паучьего  Гнезда", отталкиваясь длинными руками и тонкими мускулистыми ногами. Она никогда не носила обуви; ступни у нее были такими же ловкими, как и кисти рук.
     Даже в открытом космосе, где самые опытные "паучки" носили громоздкие скафандры и неуклюже двигались, держась за страховочные канаты, Толли Мьюн предпочитала подвижность и легкий обтягивающий костюм. Такой костюм  давал лишь минимальную защиту от жесткой  радиации  звезды  С'алстар,  но  Толли гордилась синеватым оттенком своей кожи и предпочитала каждое утро глотать по горсти противораковых таблеток вместо  того,  чтобы  обрекать  себя  на медлительную, неуклюжую безопасность. В черной, сияющей  пустоте  космоса, между нитями "паутины" она чувствовала себя хозяйкой. На  запястьях  и  на лодыжках у нее  были  прикреплены  аэроускорители,  и  она  мастерски  ими пользовалась. Она свободно перелетала от одной  "мухи"  к  другой,  что-то проверяя,  нанося  визиты,  посещая   собрания,   наблюдая   за   работой, приветствуя важных гостей, нанимая, увольняя, решая все проблемы.
     В своей "паутине" Начальник порта Толли Мьюн,  Ма  Паучиха,  Стальная Вдова была всем, чем она мечтала быть, и ее судьба вполне ее устраивала.