dirtysoles

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » dirtysoles » Общество грязных подошв » Образ босоногой девушки в литературе - 2


Образ босоногой девушки в литературе - 2

Сообщений 91 страница 120 из 154

91

Роберт Джордан, "Башни Полуночи"

Мин сидела на подоконнике в Тирской Твердыне и радовалась теплу. Дневной бриз освежал, пусть он и приносил с собой влажность и запахи раскинувшегося внизу города. Тайренцы называли эту погоду «холодной», на что Мин только посмеивалась. Что эти люди сказали бы про настоящую андорскую зиму, когда дома тонут в сугробах, а на карнизах висят сосульки?
   Все изменения погоды за последнее время сводились к тому, что привычная духота немного развеялась. Но тепло, которому радовалась Мин, не имело ничего общего с жарой.
   Город заливал солнечный свет. Внутренние дворы Твердыни были наполнены Защитниками в привычных нарядах с полосатыми рукавами и штанами; истосковавшиеся по солнцу люди часто останавливались и вскидывали головы к чистому небу. Облака все ещё маячили на горизонте, но над городом они разошлись, взяв его в неестественное – идеально круглое – кольцо.
   Но причиной тепла, переполнявшего Мин, был не солнечный свет.
   – Как ты можешь вот так сидеть? – воскликнула Найнив.
   Мин оглянулась. Стены Твердыни были толстыми, и она сидела на подоконнике у распахнутого окна, подогнув колени и касаясь босыми пальцами противоположной части оконного проема. Чулки и ботинки валялись на полу рядом со стопкой книг.
   Найнив мерила шагами комнату. Тирская Твердыня пережила осады и штурмы, войны и разорение, но Мин сомневалась, что здешним стенам доводилось видеть что-то худшее, чем взбешённая Найнив ал’Мира. Эти три дня темноволосая Айз Седай ходила по коридорам, будто потрескивающая от молний грозовая туча, наводя страх на Защитников и ужас на слуг.

0

92

Юлия Архарова, "Право первой ночи"
Во время очередного бегства от врагов главная героиня теряет обувь и большой кусок книги (вмещающий в себя плавание через залив) вынуждена ходить босой

Я прикусила губу и растерянно оглянулась. Больше всего мне хотелось броситься бежать, буквально пятки зудели.

Пришлось мысленно отвесить себе подзатыльник, чтобы прийти в себя.

Страх – это маленькая смерть. Страх парализует мысли. Нельзя бояться, если хочешь мыслить здраво.

Куда мне бежать? Прямо передо мной Эрлайское море, за спиной скалы. Слева за утесом скрываются пирсы Грейдена. А если пойду направо, то скоро выйду к какой-нибудь прибрежной деревушке – ничего хорошего там девчонку-оборванку ждать не может. И самое главное: босиком по пляжу я далеко не убегу, а соревноваться в скорости с длинноногим виконтом – занятие бессмысленное.

– А… ай! – Я только открыла рот, чтобы задать очередной вопрос, но тут острая боль пронзила левую ступню. Я подпрыгнула на одной ноге, пошатнулась и плюхнулась на пятую точку, утянув за собой Ферта, – виконт от меня такой подлянки никак не ожидал. Но мужчина все же не растянулся на мокром песке, а лишь опустился на одно колено...
– Алана, знаешь, ты ходячее недоразумение, – покачал головой Шейран, рассматривая мою кровоточащую ступню, в которой торчал осколок морской раковины.

– Если бы кто-то захватил с собой лишнюю пару обуви, то ничего бы не произошло, – морщась от боли, проворчала я.

– Надо смотреть, куда ступаешь, – парировал Ферт. – Потерпи!

Я закусила губу, чтобы не закричать, когда виконт вытаскивал осколок. Затем мужчина ловко перебинтовал ногу обрезком моего же плаща. Подхватил меня на руки.

– Похоже, носить тебя на руках входит у меня в привычку, – усмехнулся Шейран.

– Отпусти, – прошипела я. – Сама дойду. Нога совсем не болит.

Тут я слегка слукавила. Рана, может, и пустяковая, только весьма болезненная. Но я была уверена, что как-нибудь хромать следом за виконтом смогу. В крайнем случае буду прыгать на одной ноге.

В платье Эллины я ожидаемо утонула. Рукава пришлось подвернуть, подол и вовсе с одной стороны подоткнуть за пояс, в противном случае я не смогла бы сделать и шага. Скромный для жены мага вырез в моем случае оказался весьма откровенным.

Запасной обуви у Эллины не нашлось. Так что придется мне и дальше разгуливать по кораблю босиком.

Я не услышала, как он подошел, просто в один миг на плечи опустились руки, укутывая меня шерстяным одеялом.

– Ты замерзла, – шепнул на ухо чуть хрипловатый голос.

С неким удивлением я поняла, что зубы выбивают заковыристую дробь, плечи дрожат, а босые ступни и вовсе заледенели. Я так ушла в собственные мысли, что не заметила, как чуть не превратилась в ледяную статую.

– С… спас-сибо…

– Почему бы тебе не лечь спать? Завтра тяжелый день, – обдал шею горячим дыханием стоящий за спиной мужчина.

Меня вновь бросило в дрожь. Но теперь в этом был виноват не холод, а близость Шейрана Ферта.

– Это меня и пугает, – прошептала я. – Боюсь завтрашнего дня.

Попыталась отступить в сторону, но не тут-то было – я оказалась в западне – передо мной борт корабля, за спиной черноглазый мужчина, руки Ферт положил на борт, обняв меня.

– Зря. Тебе ничего не грозит, – отозвался Шейран, на этот раз взъерошив дыханием волосы на моей макушке...

Ехали мы недолго, минут семь, можно было бы и пешком дойти, опять же вещей у нас всего ничего. С другой стороны, босиком по мостовой в скоплении народа не очень-то и погуляешь – ноги отдавят и сама можешь ненароком ступни о камни рассечь. Пока не разживусь нормальной обувью, нечего и думать о побеге, все равно далеко не уйду.

И продолжение "Без права на любовь", эпилог

Я вытащила из пространственного кармана корзину. Заткнула подол юбки за пояс, сняла с ног сандалии и закинула их в подпространство. Пошла босиком вдоль линии прибоя. Хоть ракушек соберу — порадую Марту. В последнее время старушка полюбила суп из даров моря.

Через час, набрав полную корзину, я направилась домой. Так и шла по улице босиком. Голыми лодыжками в Асшассе никого не удивишь. Местные девицы вообще нечасто юбки носят, отдавая предпочтения коротким, до колена, шароварам.

За время прогулки дурные мысли улетучились, я вновь обрела душевное равновесие. Права Марта — нечего мне на берег ходить и пытаться парус на горизонте высмотреть…

Отредактировано elias (2021-01-18 18:34:33)

0

93

Вард Рейслинг, "Ладан и слёзы"

И вдруг я увидел девочку, которая сидела на плетеном стульчике и, прищурив от солнца глаза, спокойно глядела на всю эту кутерьму. Она была лет на пять старше меня и так поразительно похожа на нашу соседскую девочку Веру, что у меня на миг замерло сердце. Моя миска была уже пуста, и я поставил ее рядом с собой на ящик. Господи, думал я, хорошо бы это и в самом деле оказалась Вера.

Я встал и нерешительно двинулся к ней. Увидев меня, она удивленно откинулась на стуле, пораженная не меньше, чем я. Наши глаза встретились, эту минуту я часто потом вспоминал. Она поднялась со своего стула и растерянно произнесла: «Валдо...»

Горячая радость залила мое лицо, подступили слезы, но я сдержался и только все смотрел и смотрел на Веру. Первый ее вопрос был:

— Где твои мама и папа?

Я чуть было не выпалил: «В бездне». Но удержался и тихо, опустив голову и глядя на ее босые ноги, ответил:

— Умерли.

Я глубоко вздохнул. От мидиевого супа пучило живот и немного подташнивало. Трудно себе представить более неудобную постель, чем джутовые мешки — лежать на них было жестко, у меня заныла спина, и я повернулся на бок.

— Ты молилась за маму и папу?

— Да. И за тебя тоже. И за то, чтоб поскорее кончилась война.

Как же я обрадовался, узнав, что она молилась не только за своих, но и за меня. А что, если она молилась и за Какела? Эта мысль омрачила мою радость — этот задавака, который вечно приставал к девчонкам, не заслужил, чтобы за него молились. Повисло молчание. И только я хотел спросить Веру, почему она ходит босиком, куда девались ее туфли, как мы услышали, что кто-то поднимается по лестнице. Шаги замерли на платформе. Мы прислушались, не поднимутся ли они выше, но больше ничего не услышали. Спустя некоторое время шаги раздались опять, но теперь уже гораздо дальше, человек спускался вниз.

— Вера, — спросил я, — почему ты сняла туфли? Она перекатилась на бок, поджала колени и повернулась ко мне лицом.

— Нет их, Валдо. Каблук оторвался, а на одном далеко не уйдешь. Вот я и выбросила туфли. И потом, мне нравится ходить босиком.

Я тоже любил ходить босиком и решил, что завтра непременно выкину свои башмаки. Но тут вспомнил о своей раненой пятке. Рана уже зажила и меня уже не беспокоила, но все же не было уверенности, стоит ли идти дальше босиком. Очевидно, следовать Вериному примеру пока еще рано, но денька через два я, наверное, тоже откажусь от башмаков.

Едва мы вышли из Тилта, хлынул дождь. Мы были так расстроены негостеприимным приемом в доме дяди Андреаса, полном грехов, что даже не заметили, как темные тучи быстро заволокли ясное майское небо. К счастью, у нас была с собой наша плащ-палатка. Мы растянули ее над головой и, невзирая на проливной дождь, продолжали идти. Навстречу нам шагал отряд немецких солдат. Они тоже накинули на себя плащ-палатки и перевернули вниз винтовки, свисавшие у них через плечо. Некоторые улыбались и подмигивали Вере. Я же теснее жался к ней под парусиной.

«Как хорошо было бы сейчас очутиться дома», — думал я. Столько я навидался этой войны и столько о ней наслышался и все больше убеждался в правоте слов белой юфрау: «Война — это бессмысленный ужас».

Дождевые капли с нежным и мелодичным звуком барабанили по парусине, но вышагивать под дождем было не слишком приятно. Я с тоской вспоминал дом, мирную жизнь. А когда вспоминал о Пемзе, тяга к дому становилась невыносимой. Мне казалось, что сам я превратился в большую чашу, куда непрерывно, пузырясь и пенясь, льется дождевая вода, переполняя чашу и выливаясь через край. Я шагал молча, прислушиваясь к шлепанью босых ног Веры по мокрой дороге.

Дождь припустил еще сильнее. Верина юбчонка, лишь до половины прикрытая плащ-палаткой, промокла насквозь и липла к ногам. Когда из-за насыпи показались черно-красные клубы дыма от проходящего поезда, я предложил:

— Давай пойдем вдоль железной дороги, она приведет нас прямо в Гент.

И да, по книге снят тематичный фильм.

Отредактировано elias (2021-02-08 15:42:28)

0

94

Юлия Славачевская, Марина Рыбицкая, "Одинокая блондинка желает познакомиться, или Бойтесь сбывшихся желаний!"

В это время дверь распахнулась, наподдав мне под зад и прямиком откидывая в объятия нахала. Тому это понравилось, и он меня довольно крепко сжал. Под звук своих несчастных, громко хрустящих ребрышек я услышала:

– Хоспода ельфы, вы тама девок спрашивали? Дык хозяин велел передать, что оне прибыли.

Меня резко отпустили. Обернувшись на голос, я увидела в дверях разбитную пышногрудую деваху в этнической вышитой блузке цвета экрю, небрежно съехавшей с дебелого плеча. Длинная юбка с заткнутым за пояс подолом кокетливо обнажила тумбообразные босые ноги. Я широко распахнула глаза. Сроду не видела такого пренебрежения собой! Ножки этой «дамы» доселе не знакомы с эпиляцией и педикюром. Пожелтевшие, вросшие ногти (так и подмывало сказать – «когти»), небритая поросль и потрескавшиеся черные пятки мне в том порукой.

И кто взял ТАКОЕ на роль служанки? Хочу его видеть.

Круглую рябую рожу местной красавы дополняла длинная русая коса.

0

95

Федор Сологуб

Тяжелые сны

Роман

1894

   ...В эту ночь Логину не спалось. Часов около двенадцати вышел из дому. Влекло в ту сторону, где Анна. Знал, что она спит, что не время для посещений. И не думал увидеть ее, не думал даже о том, куда идет, -- мечта рисовала знакомые тропинки, и калитку, и дом, погруженный в полуночную дремоту, среди дремлющего сада, в прозрачной и прохладной тишине, в свежих и влажных благоуханиях.
   Вот и последняя сумрачная лачуга, последний низенький плетень. Логин вышел из города.
   Широкая дорога блестела при луне мелкими вершинками избитого и заколеившегося щебня, -- тихая, ночная дорога, зачарованная невидимым прохождением блуждающей о полночь у распутай. Впереди таинственно молчал невысокий лес. Подымалась легкая серебристая мгла. Под расплывающеюся дымкою туманились очертания одиноких деревьев и кустов, которые неподвижно стояли кое-где по сторонам дороги. Легкие тучки наплывали на месяц и играли около него радужными красками. Казалось, что месяц бежал по небу, а все остальное, и дорога, и лес, и луга, и самые тучки остановились, очарованные зеленым таинственным светом, засмотрелись на волшебный бег.
   Мечты и мысли, неопределенные, смутные, толпились. Томительная, сладкая тоска, беспокойная, узкокрылая ласточка, реяла над сердцем. И сердце так билось, и глаза так блестели, и грудь так вздымалась и томилась весеннею жаждою, обольстительною жаждою, которую утолит только любовь, а может быть, только могила!
   Логин прошел немного дальше проезда в усадьбу Ермолина. С широкого простора дороги свернул в лес узкою, знакомою тропинкою. Что-то треснуло под ногою. Сырые ветви орешника задели мягко и нежно и с тихим лепетом опустились за ним.
   Дорожка извивалась прихотливою змейкою. Здесь было свежее, прохладнее. Тишина оживилась, лесные тени разворожили лунные чары; кусты чуть слышно переговаривались еле вздрагивающими листьями. Раздался легкий шорох и ропот лесного ручья. Бревна узкого мостика заскрипели, зашатались под ногами.
   Что-то тихое, робкое прошумело в воздухе. Вдруг ярко и весело посыпалась где-то в стороне соловьиная бить: нежный, звонкий рокот полился чарующими, опьяняюще-сладкими звуками. Волна за волною, истомные перекаты проносились под низкими сводами ветвей. Лес весь замолк и слушал, жадно и робко. Только вздрогнут порою молодые листочки, когда звенящий трепет томной песни вдруг загремит и вдруг затихнет, как сильно натянутая и внезапно лопнувшая струна. Казалось, с этими песнями непонятные чары нахлынули, и подняли, и понесли в неведомую даль.
   А вот и знакомый забор, вот калитка, и она теперь открыта: в ней что-то белеет при лунном неверном свете. И вдруг все внешнее и чуждое погасло и замерло вокруг:
   и звуки, и свет, и чары, -- все понеслось оттуда, где стояла у калитки Анна. Кутала плечи в белый платок и улыбалась, и в улыбке ее слились и звуки, и свет, и чары, весь внешний мир и мир души.
   Соловьиная ли песня вызвала ее в сад, или влажное очарование весны, -- не могла ли она заснуть и беспокойно металась на девственном ложе, смеялась, и плакала, и сбрасывала душное, хоть и легкое одеяло, закидывала под горячую голову стройные руки, и смотрела в ночную тьму горящими глазами, -- или сидела долго у окна, очарованная серебристою ночью, и уже собралась спать, и уже все сбросила одежды, и уже тихо подошла к постели, и вдруг, неожиданно для себя, захваченная внезапным порывом, накинула наскоро какое-то платье, какой-то платок, и вышла в сад к этой калитке; но вот стояла теперь у калитки и придерживала ее нагими руками. Густые косы вольными прядями рассыпались по белой одежде. Ноги белели на темном песке дорожки.
   Логин быстро подошел к решетке. Сказал что-то.
   Что-то сказала Анна.
   Стояли, и улыбались, и доверчиво глядели друг на друга. На ее лицо падали лунные лучи, и под ними оно казалось бледно. Доверчивы были ее глаза, но сквозило в них тревожное, робкое выражение. Ее пальцы слегка вздрагивали. Потянула к себе решетку. Калитка слабо скрипнула и затворилась. Анна сказала:
   -- Поет соловей.
   Тихий слегка звенел голос.
   -- Вам холодно, -- сказал Логин. Взял ее тонкие пальцы. Нежно и кротко улыбалась и не отнимала их. Шепнула:
   -- Тепло.
   Мял и жал ее длинные пальцы. Что-то говорил, простое и радостное, о соловье, о луне, о воздухе, еще о чем-то, столь же наивном и близком. Отвечала ему так же. Чувствовал, что его голос замирает и дрожит, что грудь захватывает новое, неодолимое. Руки их скользили, сближались. Вот белое плечо мелькнуло перед горячим взором, вздрогнуло под холодною, замиравшею рукою. Вот ее лицо внезапно побледнело и стало так близко, -- так близки стали широкие глаза. Вот глянули тревожно, испуганно,-- и вдруг опустились, закрылись ресницами. Поцелуй, тихий, нежный, долгий...
   Анна откинулась назад. От сладкого забвения разбуженный, стоял Логин. У его груди -- жесткая решетка с плоским верхом, а за нею Анна. Ее опущенные глаза словно чего-то искали на траве, или словно к чему-то она прислушивалась: так тихо стояла. Тихо позвал ее:
   -- Анна!
   Она встрепенулась, порывисто прильнула к решетке. Целовал ее руки, повторял:
   -- Анна! Любушка моя!
   -- Родной, милый!
   Обхватила руками его наклоненную голову и поцеловала высокий лоб. Мгновенно было ощущение милой близости. Вдруг ее стан с легким шорохом отпрянул от нетерпеливых рук. Логин поднял голову. Уже Анна бежала по дорожке к дому, и белая одежда колыхалась на бегу.
   -- Я люблю тебя, Анна! -- сказал он тихо.
   Приостановилась у ступенек террасы. Услышала. В туманном сумраке сада еще раз милое лицо, со счастливою, нежною улыбкою... И вот уже только ее ноги видит на пологих ступенях, и вот исчезла, -- ночная греза...
   Не замечал и не помнил дороги домой. Время застыло -- вся душа остановилась на одном мгновении.
   "Не сон ли это, -- думал, -- дивная ночь, и она, несравненная? Но если сон, пусть бы я никогда не просыпался. Докучны и холодны видения жизни. И умереть бы мне в обаятельном сне, на зачарованных луною каменьях!"
   Шаткие ступени крыльца разбудили докучным скрипом. В своей комнате Логин опять нашел темное, неизбежное. Злые сомнения вновь зашевелились, еще неясно сознаваемые, -- смутные, тягостные предчувствия. Странный холод обнял душу, но голова пылала. Вдруг язвительная мысль:
   "Теперь не опасны столкновения: могу выйти в отставку у меня будет богатая жена".
   Побледнел от злобы и отчаяния; долго ходил по комнате; сумрачно было лицо. Образ Анны побледнел, затуманился.
   Но вот, солнце сквозь тучи, сквозь рой мрачных и злобных мыслей снова засияли лучистые, доверчивые глаза. Анна глядела на него и говорила:
   "Любовь сильнее всего, что люди создали, чтобы нагромоздить между собою преграды,-- будем любить друг друга и станем, как боги, творить, и создадим новые небеса, новую землю".
   Так колебался Логин и переходил от злобы и отчаяния к радостным, светлым надеждам. Всю ночь не мог заснуть. Сладкие муки и горькие муки одинаково гнали ночное забвение. Уединение и тьма были живы и лживы. Часы летели.
   Лучи раннего солнца упали в окно. Логин подошел к окну, открыл его. Доносились звуки утра, голоса, шум. Хлопнули ворота, -- звонкий бабий голос, -- пробежала звучно по шатким мосткам под окнами босая девчонка с лохматою головою. Холодок передернул плечи Логина. Начиналась обычная жизнь, пустая, скучная, ненужная.


Аннина спальня во втором этаже. В ней окна оставались открытыми во всю ночь.
   Утром над постелью пронеслись влажные и мягкие веяния. Анна проснулась. Окна розовели. Солнце еще не взошло, но уже играла заря. Было свежо и тихо. Чирикали ранние птицы. Анна быстро встала и подошла к окну.
   Томность развивалась в ее теле. Холодок пробегал под ее тонкою одеждою.
   Под окном стояла березка. Ее сочные и тонкие ветки гнулись. Сад еще слегка туманился. На светлом небе алели и тлели тонкие тучки.
   Анна вышла в сад. Никто не встретился. Шла босая по сыроватому песку дорожек. Охватил утренний радостный холод. Кутала плечи в платок. Хотелось идти куда-то далеко, -- а глаза еще порою смыкались от недоспанного сна. Вышла через калитку из сада и шла парком, по росистой тропе между кустами бузины. Запах цветов бузины щекотал обоняние...
   Солнце всходило: золотой край горел из-за синей мглы горизонта. Анна взошла на вершину обрыва, туда, где вчера Логин измял собранные им ландыши. Дали открывались из-за прозрачного, розовато-млечного тумана, который быстро сбегал. Сырость и холод охватили Анну. Было весело. И грусть примешивалась к веселости. Все было вместе: и радость жизни, и грусть жизни. В теле разливалась холодная, бодрая радость; на душе горела грусть. Мечты и думы сменялись...
   Река с розовато-синими волнами, и белесоватые дали, и алое небо с золотистыми тучками -- все было красиво, но казалось ненастоящим. За этою декорациею чувствовалось колыхание незримой силы. Эта сила таилась, наряжалась, -- лицемерно обманывала и влекла к погибели. Волны реки струились, тихие, но неумолимые.
   "Какая сила! -- думала Анна. -- Бесполезная, равнодушная к человеку... И все к нам безучастно и не для нас: и ветер, бесплодно веющий, и звери, и птицы, которые для чего-то развивают всю эту дикую и страшную энергию. Ненужные струи, покорные вечным законам, стремятся бесцельно, -- и на берегах вечнодвижущейся силы бессильные, как дети, тоскуют люди"...
   
   Дома Анну встретила тоненькая, смуглая девушка с резкими, угловатыми движениями и неприятно-громким смехом. У нее черные брови; густые черные волосы заплетены в косу, которую она обвила вокруг головы. На ее худощавых щеках играет густой румянец. Это -- дочь бывшего здешнего чиновника Дылина; он был исключен из службы за запойное пьянство, служил потом волостным писарем, но и оттуда его удалили за неумеренные поборы с крестьян; пристроился наконец писцом у "непременного члена". Недавно умер от перепоя. Осталась жена и девять человек детей. Вся эта ватага жила в маленьком домике, на одном дворе с квартирою Логина.
   Девица, которая явилась теперь, ранним утром, к Анне, -- старшая из детей. Зовут ее Валентиною Валентиновною или, сокращенно, Валею, что к ней больше идет: очень еще она юна и шаловлива. Она после смерти отца получила место учительницы в сельской школе, близ усадьбы Ермолина. Теперь она шла в свою школу из города, где была с вечера у матери.
   Смерть отца была для Валиной семьи счастием: он не пропьет теперь жениной одежды и не переколотит дома всего, что ни попадет под пьяную руку. А чувствительные городские дамы пришли на помощь сиротам, пристроили Валю, определили двух ее подростков-братьев на инженерные работы, которые производились близ нашего города, и наделяли семью и одеждою, и пищею, и деньгами. Ермолиных Дылины считали в числе своих покровителей и потому забегали к ним в чаянии получить какую-нибудь подачку или работу. И теперь на Вале надеты подаренные Анною красная кофточка и синяя юбка. Башмаки, купленные для нее Анною, Валя оставила в городе; здесь она ходит босая, из подражания Анне и по привычке из детства.
   -- Вот, Валя, -- сказала Анна, -- вы целый год живете рядом с Логиным -- то-то вы его, должно быть, хорошо знаете.
   -- Ну да, -- ответила Валя с резким смехом, от которого Анна слегка поморщилась, -- где там его узнаешь!
   -- А что ж? -- спросила Анна. -- Однако как ты смеешься, Валя!
   Валя покраснела и перестала смеяться. Она относилась к Анне с некоторою робостью и почитанием и старалась подражать ей во всем.
   -- Да Василий Маркович такой неразговорчивый, объяснила она. -- И гордый очень. И смотрит как-то так...
   -- Как же?
   -- Да как-то уныло, и точно он презирает.
   -- Ошибаешься, Валя: он не гордый и никого не презирает.
   -- Только я его боюсь.
   -- Что ж в нем страшного?
   -- Да у него глаз дурной.
   -- Что ты, Валя, -- что это значит?
   -- Ну вот, посмотрит и сглазит.
   -- Ах, Валя, а еще учительница!
   -- Да правда же, Анна Максимовна, есть такие глаза. Уж это у человека кровь такая. Он и сам не рад, да что ж делать, коли кровь...
   -- Перестань, пожалуйста.
   -- Вот, вы ни в чох, ни в сон не верите.
   -- Какая ты еще неразумная девочка, Валя!
   -- Какая я девочка! Мне уж скоро двадцатый пойдет.
   -- То есть недавно восемнадцать исполнилось, и ты еще лазаешь по заборам. Где это ты приобрела?
   Анна взяла Валину руку, на которой через всю ладонь проходила красная, узенькая, совсем еще свежая царапинка.
   -- А это я об мотовиловский забор,-- без всякого стеснения объяснила Валя.
   -- Как же это так?
   -- А мы за сиренью ходили.
   -- В чужой сад, через забор, воровать цветы! Валя, как вам не стыдно!
   Валя покраснела и хохотала.
   -- Ну так что ж такое! -- оправдывалась она.-- Цветы все крадут, даже комнатные, примета есть -- лучше растут. Да и куда им сирень, у них много, даром отцветут.
   -- А если поймают?
   -- Не поймают, -- убежим.
   -- И вы опять и нынче, как в прошлом году, будете бегать с братьями и сестрами воровать чужой горох? Право, Валя, я совсем на вас рассержусь.
   -- Да ведь какой же кому убыток, если возьмем по горсточке гороху?
   -- По горсточке! Полные подолы!
   -- Ведь это же только для забавы: мы у них, они у нас могут. На репище да на гороховище все ходят.
   -- Иди, -- я совсем сердита.
   -- Ну я больше не буду, право, не буду, -- говорила Валя, смеялась и ластилась к Анне.
   -- То-то же, а то лучше и на глаза мне не показывайся. А теперь похлопочи-ка о самоваре.
   Валя послушно побежала. Она была рада услужить и никогда не отказывалась, какую бы работу ни задавала ей Анна. Сегодня ей хотелось еще рассказать скандальную историю, но она еще не знала, как подступить к рассказу: Анна не любила сплетен.


Анна вспыхнула ярким румянцем, так что даже ее шея и плечи покраснели и глаза сделались влажными.

— Какие чувства могут быть лучше негодования? — тихо промолвила она.

— Любовь лучше, — сказал Шестов. Все на него посмотрели, и он закраснелся от смущения.

— Что любовь! — говорила Анна. — Во всякой любви есть эгоизм, одна ненависть бывает иногда бескорыстна.

В ее голосе звучали резкие, металлические ноты; голубые глаза ее стали холодными, и румянец быстро сбегал с ее смуглых щек. Ее обнаженные руки спокойно легли на коленях одна на другую. Шестов смотрел на нее, и ему стало немного даже страшно, что он возражал ей: такою строгою казалась ему эта босая девушка в сарафане, точно она привыкла проявлять свою волю...

+2

96

Вот образ - не девушки, но всё же:

Сантехника - в президенты!

Сергей Васфилов

   Кое-кто из граждан может быть и не согласится, что выборы президента в нашей стране воспринимается чиновниками как всенародный праздник. Найдутся и скептики, которые любят рассуждать о загнивании давно перезревшего плюрализма мнений и возможности каждого гражданина страны активно участвовать в управлении государством. Хотелось бы напомнить всем этим скептикам, что выборы у нас всегда назначаются всенародновыбранным президентом на воскресенье, то есть на выходной день. Это превращает рутинную процедуру выборов в праздничное шествие народных масс на избирательные участки, где для них ещё накануне приготовлены бюллетени с высоким государственным знаком качества. Такой подход позволяет народным массам избежать ошибок в выборе кандидатов. Надеюсь, народные массы понимают, что если они хотя бы раз ошиблись выбором, в стране тотчас же рухнул бы суверенитет, похоронив под своими обломками всенародный праздник выборов.

   Однако пока Земля ещё вертится в правильном направлении, помогая народным массам нашей страны делать правильный выбор. Не подкачал политической сноровкой и нынешний президент. Несмотря на постоянную борьбу с провалами памяти, он буквально на днях объявил об очередном всенародном празднике выборов, конечно, не сам лично, а через пресс-секретаря. Не подумайте плохо о нравственном здоровье нашего президента. Он поступает так не из-за лени или частичной утраты ориентации на бескрайних просторах страны, а из-за здравого смысла. Он не в состоянии обежать всю огромную наличность народных масс и каждому шепнуть на ухо информацию чрезвычайной государственной важности. В умных странах, к которым, несомненно, относится и наша, для таких оказий президент содержит пресс-секретаря. Это, как правило, бойкий джентльмен по особым поручениям.

   У нашего президента эти функции выполняет некто Чернозёмов. Вырванный в состоянии политической незрелости из сельской глубинки на заре перестройки крайне разболтанной страны, Чернозёмов утратил молодость, но приобрёл хронический ревматизм, бегая босым по весеннему влажному и прохладному полю и указывая трактористу, как нужно правильно пахать поле...

https://forumupload.ru/uploads/0015/ec/e0/1538/242822.jpg

https://forumupload.ru/uploads/0015/ec/e0/1538/143629.jpg

https://forumupload.ru/uploads/0015/ec/e0/1538/159678.jpg

Отредактировано Vintage (2021-09-09 22:59:01)

+1

97

Мэгги Стивотер, "Похитители грёз"
Мать главной героини, экстрасенс Мора Сарджент, предпочитает ходить босиком.

Потом Мора делала что-то с маслом, а Кайла что-то с беконом, а Блу в целях самообороны варила на пару брокколи. В другой части дома Джими готовилась к ночной смене, а Орла отвечала на неумолкающие звонки по горячей экстрасенсорной линии. Серый Человек путался под ногами, пытаясь быть полезным. Он понимал, что это обычный вечер на Фокс Вей 300: шум, волнение и беспорядок. Это было что-то вроде абсурдного танца, ловкого и сбивающего с толку. Блу с Морой кружили по своим орбитам; Мора с Кайлой — по своим. Он наблюдал, как босые ноги Моры танцуют по кухонному полу.

Эта обстановка была полной противоположностью всему тому, чего он придерживался последние пять лет.

Как же ему хотелось остаться.

Отредактировано elias (2021-09-19 16:29:15)

0

98

Русалка

Владимир Привалко

(быль)

"Берегись, Володя !" - крикнул я, замерев от ужаса, но было уже поздно.

Володя летел кувырком через руль велосипеда на дорогу, прямо под колёса обгонявшего нас автобуса. Каким-то чудом водитель автобуса успел среагировать и не переехать моего товарища. Автобус пронёсся, а Володя остался распластанным лежать на дороге возле рухнувшего рядом велосипеда.

Зрелище получилось печальное, просто как на картине Аркадия Пластова "Фашист пролетел". Только вместо велосипеда там на земле рядом с пастушком лежала мёртвая корова.

Этот эпизод произошёл в Костроме. Наша группа, состоявшая из четырёх неисправимых романтиков,  затеявших на велосипедах прокатиться по "Золотому кольцу" России в годы "перестройки", ехала гуськом по мосту через Волгу, на котором одиноко стоял легковой автомобиль.

"Куда ты собрался ехать, ты что, с ума сошёл ? Ты что, не смотришь новостей ? Кругом сплошной бандитизм !"- воскликнула, узнав о моих планах, очень симпатичная девушка, на которой я всерьёз собирался жениться. "Времена не выбирают, в них живут и умирают !" - подумал в ответ на её реплику я. Собрал таких же сумасшедших, как сам, и отправился с ними в путь.

Итак, на мосту не было других машин, кроме этого автомобиля, да ещё автобуса, который настигал нас. Володя Мейер ехал первым, за ним ехал я, а двое других наших товарищей ехали следом за нами.

Когда Володя почти поравнялся с автомобилем, начиная его обходить, дверца автомобиля вдруг распахнулась прямо перед ним. Велосипед ударился об неё и Володя отправился в свободный полёт между этой дверцей и проезжающим мимо нас автобусом.

Полёт был впечатляющим и, слава Богу, закончился при приземлении без серьёзной травмы.

Из автомобиля, как джинн из бутылки, выбрался толстый человечек кавказской наружности. Он невозмутимо повёл густыми чёрными бровями и стал нас с удивлением рассматривать. Видимо, он принял нас за небольшое стадо баранов, каким-то образом забредших сюда, на мост. Не сказав ему ни слова, мы помогли Володе подняться и помчались дальше, навстречу новым опасностям и приключениям.

Однако, друзья, в качестве небольшой, но важной ремарки, запомним это правило : проезжая на велосипеде мимо стоящего у обочины автомобиля, будем особенно осторожны ! Вообразим, что в любом автомобиле находится джинн, действия которого предсказать невозможно.

Продолжим далее наш рассказ.

Обворожительную Кострому, пахнущую печатными пряниками, хлебным квасом и ветрами с волжских плёсов, мы уже осмотрели. И теперь мы направлялись к Ипатьевскому монастырю, куда вёл да не довёл 400 лет тому назад отряд поляков Иван Сусанин. Почему не довёл, никто так и не выяснил. То ли компас у него сломался, то ли сам дороги толком не знал ? Впрочем, есть и другая, героическая, версия, которая моему русскому сердцу гораздо милей.

Мы ехали, ехали и, наконец, подъехали к этому великолепному архитектурному ансамблю.

Монастырь, словно догорающий пожар, ослепительно сверкал главами Троицкого собора, отражавшими лучи заходящего солнца. Мы подивились красоте его высоких разогретых солнцем белокаменных стен, столетним зарослям крапивы и репейника у их подножия, обвешанных сетями запылённых паутин, и приняли решение отложить посещение монастыря на следующий день, так как монастырь для посещения его сумасшедшими вроде нас был уже закрыт.

Вечерело. Следовало подумать о стоянке, о палатке, об ужине.

Вдали за монастырём темнел лес. Туда мы и направили колёса своих железных коней.

Лес оказался смешанным - клёны, дубы, липы, берёзы,  кустики рябин и сирени, бузины и орешника. Проехав в глубину леса, мы наткнулись на чудесное местечко. Это была удивительная,  пленяющая взор стройным видом своих белоснежных стволов, берёзовая роща, в середине которой находилось не очень большое, круглое, как чайное блюдце, озерцо. Такие озёрца, затерявшиеся в глубине лесных чащоб, называют ещё омутом.

Берёзы подступали к самой воде, низко свесив над озёрной гладью свои длинные зелёные косы. Просто классические есенинские места :" Зелёная причёска, девическая грудь, о стройная берёзка, что загляделась в пруд ?" !

Палатку мы поставили на берегу. Развели костёр, сварили на нём кашу и предались усладе сытного ужина, приятной беседы и скрипичного комариного концерта. Уже почти совсем стемнело. Белые стволы берёз, огромная луна, как зарево, поднявшаяся над ними, и угли костра каким-то магическим тусклым сиянием освещали всё вокруг : и омут, и палатку, и наши лица.

Да, место было исключительно красивым ! "Как в русской сказке !" - задумчиво произнёс Володя, глядя на хоровод берёз, на лунную дорожку, бегущую по глади воды.

Володя был русским немцем и потому особенно остро, в отличие от нас, коренных славян, чувствовал красоту русской земли. Он не просто чувствовал эту красоту, он был влюблён в неё. И его восхищение нередко, передаваясь мне, помогало лучше понять загадочное очарование России : Её седой, потонувшей во мгле веков, старины. Её речных причалов со скрипучими трапами. Её глубоких оврагов, где берут начало кристально чистые родники, и высоких холмов, увенчанных левитановскими стогами. Её извилистых стёжек-дорожек, заплутавших среди лугового разнотравья - кустиков пастушьей сумки, васильков и полыни. Её ореховых, ягодных и грибных угодий. Её деревенских околиц, колодцев и палисадов. Её, как выразился поэт, праздничных росистых вечеров и тех самых, знаменитых на весь крещёный мир, плясок с топотом и свистом, которые лучше всего на свете выражают и отчаяние, и счастье, и боль, и восторг то беспробудно на столетия засыпающей, то снова с ликованьем пробуждающейся русской души.

Костёр давно потух, последняя кружка походного чая из листьев черники, земляники и брусники была выпита. Мы сидели возле палатки, вдыхая полной грудью божественный аромат ночного осеннего леса - хмельной, дурманящий, снотворный - и  зачарованно смотрели на озеро, на лунную дорожку, на размытые, потерявшие свои очертания в потёмках ночи силуэты берёз и глаза наши начинали постепенно слипаться. Не от этого ли произошло английское слово "sleep" - слипаться - то есть  смежать веки, засыпать ?

И тут один из нас, такой же, как и все мы, балабол и балагур, очень серьёзно и, чеканя каждое слово, произнёс : "Ребята, а ведь в этом омуте русалки водятся !" И, немного подумав, балагур добавил :"И утащат они первым из нас Мейера !"

Все засмеялись, кроме меня. К такого рода шуткам я стал относится с большой осторожностью после довольно странных и  загадочных случаев, произошедших в моей жизни и мною подробно описанных в моих прозаических миниатюрах.

"Шутка не очень уместная. Да ещё в таком месте. - подумалось мне - Если столько о русалках написано, совершенно не исключено, что они и существуют. Того, что их нет, никто убедительно не доказал." Володя был хрупким на вид, но со стойким арийским характером молодцем, вполне привлекательным и абсолютно неженатым, как, впрочем, и каждый из нас. То есть представлял собой лакомое блюдо для любой русалки.

"А почему бы русалке, защекотав, не взять Володю подмышку и не утащить в этот омут ?" - продолжил я свои размышления вслух. Все снова засмеялись. "Я щекотки не боюсь !" - серьёзно отрезал Володя и полез первым в палатку. За ним вскоре последовали остальные.

Я остался один сидеть у омута, опустив босые, натруженные кручением педалей ноги в прохладную воду. Спать не хотелось. Мне чудилось, что какой-то волшебник раскрыл предо мною книгу старых-старых, таинственных сказок и поместил меня в эту книгу одним из главных героев.

На небе на незримых нитях закачались первые звёзды. Одна из нитей оборвалась и звезда упала в бездну неба, как золотая монетка в кружку шарманщика. Облака жемчужным ожерельем раскатились по всему небесному своду. Вокруг луны расцвёл светлый, похожий на радужное сияние, обруч. Алый ручеёк вечерней зари, долго сочившийся сквозь стволы берёз, постепенно пересох и померк. Я глянул на часы. Они показали двенадцать ночи.

В тишине раздался слабый всплеск. То ли это Царевна-лягушка отправилась на покой в свою постель, то ли это ночь, убежав от дня, как Золушка на балу, уронила в омут хрустальный башмачок... На воде появились круги. Они коснулись моих ног, словно прошептав : "Пора !" Я услышал этот безмолвный призыв ко сну и покорно пошёл к палатке.

Ребята спали, накрывшись сверху, как одеялами, расстёгнутыми спальными мешками и прижавшись друг к другу. После жаркого дня ночь казалась холодной. Стоял ведь уже конец августа. Я лёг рядом с ними, но сон всё не наступал. Какое-то необъяснимое беспокойство овладело мною.

Я не мог понять причину этого беспокойства. Может быть, это были пережитые тревоги прошедшего дня, может быть, что-то ещё.

Было очень тихо, тихо, как в мертвецкой. И в пронзительной тишине этой предосенней ночи вдруг раздался далёкий то ли смех, то ли хохот, раздался и тут же смолк.

Что это было ?

"Так, наверное, кричит какая-то ночная птица ? - успокоил себя я - А что если это не птица, а компания забредших сюда пьяных подростков, которой мы не заметили ? Надо быть осторожным. Лучше повременить со сном."

Да и мысли о русалках не оставляли меня. Я вспомнил Гоголя, его повесть "Майская ночь или утопленница" ( Гоголь был для меня большим авторитетом ). " Русалки ? А почему бы и нет ?" - закрадывались мысли в мою, борющуюся со сном, голову. Под лукавый шепоток этих мыслей я незаметно для себя задремал.

Новый звук, похожий на хохот, разбудил меня. Я широко распахнул глаза.

Вход в палатку слабо освещал лунный свет. Мне вдруг показалось, что в палатке стало просторней. Я оглядел товарищей. Точно! Володи Мейера среди нас не было ! Была средина ночи. Я оторопел.

Первым моим побуждением было разбудить ребят и сообщить о случившемся, но взяв себя в руки, я решил не предаваться панике, а во всём разобраться самому и помочь моему товарищу, хоть бы он уже находился на дне омута.

Я выбрался из палатки и сел рядом с ней. Стояла глухая ночь. Луна то скрывалась за облаками, то выходила снова. Было очень тихо вокруг. Никаких следов Володи не было видно.

"Володя !"- негромко воскликнул я. Никто не ответил. Я крикнул громче и снова в ответ тишина. Раздался знакомый дальний хохот. Меня охватила лёгкая тревога.

"Может быть, он решил ночью погулять по лесу среди берёз ?" - лихорадочно соображал я - Так сказать, ради острых ощущений ? Он же сам говорил, что собрался уезжать в Германию, куда уже уехали все его родственники и настойчиво звали его за собой. Вот и решил там бабушкам и дедушкам рассказать, как он бесстрашно шатался тут, в глубине России, по ночным дебрям, в которых сам Иван Сусанин заблудился. Немец есть немец, хоть и здесь вырос. Он ни во что не верит и очень самонадеян. Но я - русский человек. Я-то хорошо знаю, чем такие ночные прогулки по лесу в России могут закончиться. Здесь могут быть и волки, да и вообще, чёрт знает кто здесь может оказаться. Места дикие, незнакомые. И потом русалки... почему бы и нет ? Русалке-то наплевать, чью кровь пить - славянскую или арийскую. Арийская ещё вкуснее."

Мёртвая тишина вокруг завораживала и угнетала меня одновременно. Ни единого шороха, ни звука ! Даже комариный концерт замолк. Только окоченевший лик захлебнувшейся в пене облаков луны, да чёрная гладь омута, присыпанная слегка мелкой серебристой чешуёй лунных отражений, да бескровные тела берёз, как хоровод застывших в летаргии призраков. Ночь перестала казаться мне волшебной сказкой. Предчувствие подстерегающей нас опасности накатывало на сердце.  Где же Володя ?

Я стал пристально всматриваться в мутную тьму ночи. Стволы берёз это на противоположном берегу омута ? - не мог уже разобрать я - или это белые сарафаны девушек с босыми ногами, пришедших на хоровод ?

И вдруг, ещё пристальнее вглядевшись, я заметил, что один из этих сарафанов действительно движется. Да, вне всякого сомнения, сарафан медленно как бы плыл среди других. Я это видел, видел, пусть и не очень отчётливо ! Я протёр руками глаза.

Среди берёз ходила девушка в белом, как стволы берёз, сарафане !

Вот девушка плавно нагнулась и сорвала белый цветок, вот снова плавно нагнулась и сорвала другой. Что это за белые цветы ? Ах, да ! Это же ромашки, их тут днём мы видели целые поляны !

Вот русалка остановилась и стала плести венок, вот надела его себе на голову. А кто это плывёт среди берёз рядом с ней ? Так это же.... Володя ! Ну да, Володя ! Но почему он в белом сарафане ? Или это не сарафан, а саван ? Да, он в саване ! Русалка уводит его в глубину леса... Надо что-то делать, надо будить ребят !

Я хотел вскочить, но тут вдруг кто-то осторожно обнял меня сзади за плечи и усадил обратно.... у меня всё внутри похолодело.

Я отчётливо ощутил прикосновение чьих-то ласковых, невесомых рук. Они гладили меня по шее, по-девичьи нежно касались головы, перебирая волосы.

Какое-то оцепенение нашло на меня. Я не мог больше пошевелиться. Колдовские чары подошедшей сзади босой русалки словно парализовали меня.

В голове у меня помутилось. Мир стал переворачиваться перед моими глазами. Луна с облаками стала опускаться на самое дно омута, а берёзы, как стая белых журавлей, полетели в ночное небо.

Медленно, ожидая самого страшного - русалкиной щекотки - я повернул голову.... и ветвь берёзы, качаемая ветром, стала щекотать моё лицо.

Фу ты, чёрт ! Так это была не русалка, а берёзовая ветвь ?

Я вскочил и полез в палатку.

В палатке раздавался хор из сопения и храпа. Мои друзья спали, ничуть не подозревая о том ужасе, о котором им предстояло узнать, когда я их разбужу.

"Парни, вставайте ! Володя пропал ! Да вставайте же вы !" Я стал расталкивать лежащих под спальниками. Спальники сползли с них. И вдруг в самом углу палатки, в её нижнем углу, так как палатка стояла слегка под наклоном, я увидел свернувшуюся в клубок фигурку. Эта фигурка, несомненно, имела прямое отношение к Володе Мейеру. Я включил фонарик. Да, это был он : его коротко остриженная белобрысая голова, его арийский прямой нос, его арийские тонкие губы. Просто он скатился вниз и потому был, да к тому же ещё и под горой спальных мешков, совершенно незаметен.

У меня отлегло от сердца.

Если бы я был курящим человеком, то я непременно бы в эту минуту закурил. Но я отродясь в рот не брал сигареты.
А вот водки бы я выпил ! Этот напиток я порой с удовольствием употребляю. Но водки у нас не было.

И поэтому мне не оставалось ничего другого, как лечь рядом с моими товарищами, укрыться спальником и забыться глубоким здоровым сном, сном сумасшедшего поэта, фантазёра и путешественника.

P.S.
Но кто же, друзья, кто же всё-таки были эти двое в белых одеяниях бродившие глубокой ночью среди берёз, кто ?

Отредактировано Vintage (2021-10-11 10:42:50)

0

99

Маленькой босоногой девочки по имени Чио, бегавшей от пруда к "подвыпившему" домику,больше не существовало.
livelib.ru
http://www.livelib.ru/quote/1077917-mem … lden-artur

Мемуары гейши Артур Голден
http://unotices.com/books-u/6806/38
Церемония проходила в присутствии хозяйки Ичирики и длилась не более десяти минут. Служанка принесла поднос с несколькими чашечками сакэ, и мы с Мамехой выпили друг за другом: я, сделав три глотка, передала чашечку Мамехе, и она тоже сделала три глотка. Так мы выпили из трех чашек. С этого момента меня перестали звать Чио. Я стала начинающей гейшей Саюри. Первый месяц начинающая гейша не может танцевать и развлекать гостей без своей старшей сестры и в основном слушает и наблюдает за происходящим. Что же касается моего имени, то Мамеха в течение долгого времени советовалась относительно него с предсказателем. Важно не то, как звучит имя, а значение букв и количество черточек, используемых при его написании, так как существует счастливое и несчастливое количество черточек. Мое новое имя происходило от «са», что означает «вместе», «ю» — название зодиакального знака Петуха, для сбалансирования остальных элементов в моей личности, и «ри», означающего «понимание». К сожалению, все комбинации, производные от имени Мамеха, оказались, по мнению предсказателя, неприемлемыми.

Имя Саюри мне очень понравилось, но казалось очень странным больше не называться Чио. После церемонии мы прошли в соседнюю комнату съесть «красный рис» — рис, смешанный с красной фасолью. Ковыряясь в этом блюде, я поймала себя на том, что у меня совершенно нет ощущения праздника. Но когда хозяйка чайного дома задала мне какой-то вопрос и назвала меня «Саюри», я поняла, что меня волновало. Маленькой босоногой девочки по имени Чио, бегавшей от пруда к подвыпившему домику, больше не существовало. Эта новая девушка по имени Саюри, со светящимся белым лицом и красными губами, уничтожила её.

Отредактировано Vintage (2021-12-12 23:35:24)

0

100

Надежда Тэффи, "Ностальгия"
(о Гражданской войне)
http://www.vek-serebra.ru/teffi/nostalgiia.htm

Дождь. Грязь хлюпает, где пожиже, и чмокает, где погуще. Впотьмах кажется, будто она кипит и шевелится.

Оленушка сразу завязла и пищит, что у нее «калоши захлебнулись».
...
Аверченкин импресарио советует снять башмаки и чулки, идти босиком, а там уже, в клубе, попросить ведро воды, вымыть ноги и обуться. Или наоборот – идти как есть, а там, в клубе, потребовать воды, вымыть ноги и идти на эстраду босиком. Или еще лучше – выстирать в клубе чулки, а что мокрые, то ведь это будет мало заметно.

– А вы умеете стирать? – мрачно спросил чей-то голос.

Гуськин ворочал грязь своими корявыми штиблетами и молча кадил фонариком. Сверкнули босые ноги Оленушки. Я не могла решиться снять башмаки.

Отредактировано xam (2022-01-10 18:21:09)

0

101

Наоми Новик, "Чаща"

Чаща над моей головой полыхала красными, золотыми и оранжевыми красками, но сквозь лесную почву пробивались что-то перепутавшие белые весенние цветы. На этой неделе вернулась последняя летняя жара, пришедшаяся как раз на время сбора урожая. В полях под палящим солнцем изнывали от жары уставшие труженики, а здесь под плотной завесой ветвей в тусклом свете у журчащей Веретянницы было прохладно. Я шагала босыми ногами по хрустящим опавшим листьям с корзиной полной золотистых плодов. У поворота реки я задержалась. Над водой чтобы попить склонил свою деревянную голову ходок.
Он заметил меня и настороженно замер, но не сбежал. Я вытащила из корзины один плод. Ходок начал медленно подбираться ко мне на своих неуклюжих ногах. Он остановился точно на расстоянии руки. Я не двигалась. Наконец он протянул передние лапы, взял плод и начал надкусывать его, поворачивая в лапах, пока от него не осталось лишь семечко. После этого он посмотрел на меня и осторожно сделал несколько шагов по направлению к лесу. Я кивнула.
Ходок долго вел меня по лесу между деревьев. Наконец он привел меня к скале, напоминающей самое настоящее человеческое лицо, и отодвинул в сторону тяжелый ковер из плетей лиан. За ним показался узкий проход в скале, из которого шел душный сладкий аромат гнили. Мы пробрались через него в узкую прикрытое со всех сторон долину. На одном конце ее росло старое, перекошенное очаговое дерево с неестественно распухшим стволом, посеревшее от скверны. Его нависавшие над долиной ветви были настолько усыпаны плодами, что их концы касались земли.
Ходок неуверенно встал в сторонке. Они поняли, что я по мере сил очищаю оскверненные очаговые деревья, и некоторые из них даже начали мне помогать. Кажется, у них был инстинкт садовников. Теперь они освободились от подталкивавшей их ярости королевы Чащи, а может им просто больше нравился вкус не подверженных скверне плодов.
В Чаще по-прежнему водились кошмарные твари, сохранившие свою собственную ярость. По большей части они меня сторонились, но я все равно натыкалась то тут, то там на растерзанную и гниющую тушку зайца или белки, которых, насколько я могла судить, убили лишь из жестокости. Иногда какой-нибудь из помогавших мне ходоков приходил израненным, хромая с откушенной челюстями богомола конечностью или изодранный чудовищными когтями. Как-то раз в сумрачной части Чащи я свалилась в волчью яму, тщательно замаскированную опавшей листвой и мхом, утыканная сломанными ветками, вымазанными отвратительной блестящей жидкостью, которая приклеивалась и обжигала мою кожу, пока я оттуда выбиралась. Я добралась до рощи очаговых деревьев и умылась в ее пруду. Но до сих пор на ноге, где меня уколола одна из палочек у меня сохранилась болячка. Возможно это была всего лишь обычная ловушка для животных, но я так не думаю. Скорее всего она была предназначена для меня.
Я не могла этому позволить прервать мой труд. Я пригнулась под ветками и с флягой в руке подобралась к самому стволу. Я полила его корни водой Веретянницы, но еще только приступая, я уже знала, что для этого дерева мало надежды. В нем было заперто слишком много душ, искривляя его ствол в разных направлениях, и они слишком долго здесь находились. От них мало что осталось, и будет почти невозможно их всех успокоить и усмирить настолько, чтобы они уснули.
Я долго простояла, прижав руки к стволу, пытаясь до них дотянуться, но даже те, кого я нашла заблудились так давно, что уже позабыли свои имена. Они устало лежали без движения с потухшими глазами в мрачном лесу. Их лица уже растеряли черты. Мне пришлось сдаться и отступить, продрогнув от холода, несмотря на палящее сквозь листву солнце. Страдание прилипло к моей коже, стараясь забраться внутрь. Я выбралась из-под тяжелых ветвей дерева и уселась на освещенном солнцем клочке травы на другой стороне долины. Отпив из своей фляги, я прижала ее влажный, покрытый испариной, край ко лбу.
Через проход в долину, присоединяясь к первому, вошли еще двое ходоков. Они уселись рядком, наклонили свои длинные головы и пристально уставились на мою корзину. Я угостила каждого чистым плодом, и когда приступила к работе, они начали мне помогать. Совместными усилиями мы навалили к стволу очагового дерева сухих сучьев и расчистили широкий участок земли по периметру его ветвей.
Когда мы закончили, я распрямила уставшую спину и потянулась. Потом я натерла руки землей и направилась обратно к дереву. Приложив ладони к стволу, я больше не стала беседовать с заблудившимися душами. Я произнесла: «Kisara», забирая у него воду. Я работала нежно, медленно. Вода выступала на поверхности коры толстыми каплями и медленно стекала тонкими ручейками, исчезая в земле. Солнце передвинулось и повисло над самой головой, паля еще яростнее сквозь свернувшуюся и пожухшую листву. К тому моменту, когда я закончила, оно и вовсе пропало из виду. Мой лоб был липким от пота, а руки испачканы древесным соком. Почва под ногами стала мягкой и влажной. Ствол дерева стал белым как кость. Его ветви перестукивались на ветру словно трещотки. Плоды засохли на ветках.
Я вышла на чистое место и воспламенила дерево одним словом. Потом я устало села, подтянув колени к груди, и как смогла вытерла руки о траву. Ходоки сели рядом, аккуратно сложив свои ноги. Дерево не тряслось и не кричало, уже наполовину умерев. Оно быстро вспыхнуло и горело почти без дыма. Клочки пепла оседали на влажной почве и растворялись в ней словно первый снег. Иногда они попадали мне на руки, не настолько большие чтобы обжечь, просто искры. Я не отстранялась. Мы были единственными скорбящими о гибели дерева и спящих в нем душах.
Устав от трудов, во время пожара я в какой-то момент уснула. Проснувшись утром я обнаружила, что дерево выгорело и его обугленный пень легко рассыпался пеплом. Ходоки аккуратно сгребали золу со всей поляны, оставив небольшую горку по центру, где стояло старое дерево. Я поместила в ее центр плод из моей корзины. Со мной был флакон с зельем роста, которое я сама приготовила из речной воды и семян очагового дерева. Я взбрызнула несколько капель на кучку и пропела семечку подбадривающую песенку пока из земли не появилась головка серебристого ростка, который быстро вырос до высоты трехлетнего саженца. У молодого дерева не было собственных снов, но в нем вместо адских кошмаров хранились тихие сны родительского дерева с которого был сорван плод. Когда на нем поспеют плоды, ходоки смогут их есть.
Вернувшись через каменный проход в Чащу, я оставила их заботиться о саженце – они суетливо прикрывали нежные листочки длинными ветками от палящего солнца. Земля была усеяна орехами и кустами зрелой ежевики, но я их не собирала. Пройдет еще много времени, пока будет безопасно что-то есть за пределами заповедной рощи. Слишком много страданий осталось под сенью этого леса, слишком много сохранилось пострадавших очаговых деревьев.
Я вернула в Заточек несколько пойманных очаговыми деревьями людей, и еще несколько с росиянской стороны. Но лишь тех, кого пленили совсем недавно. Очаговые деревья забирали не только сны – все: и плоть, и кости. Как я выяснила, надежды Марека были призрачными с самого начала. Любой, кто пробыл в плену у очагового дерева больше одной-двух недель становился частью дерева и не мог быть возвращен.
Некоторым из них мне удалось помочь успокоиться и заснуть глубоким сном. Части из них удалось уснуть самостоятельно, едва уснула королева Чащи и пропал ее побуждающий гнев. И все равно остались еще сотни очаговых деревьев, и большая часть из них в самой темной, заповедной части Чащи. Отбирание у них воды и сжигание по моим наблюдениям было самым милосердным способом их освобождения. Все равно всякий раз оставалось ощущение убийства, хотя я понимала, что это лучше, чем оставлять их пойманными в ловушке. Но после них со мной оставалась серая печаль.
Этим утром меня вырвал из моей усталой дремы перезвон колокольчика, и, раздвинув кусты, я обнаружила уставившуюся на меня рыжую корову, задумчиво жующую траву. Я поняла, что оказалась на границе с Росией.
– Лучше тебе отправиться домой, – сказала я буренке. – Знаю, что жарковато, но тут ты можешь съесть что-нибудь не то.
Где-то послышался девичий голос, и через некоторое время из-за кустов вышла и остановилась, увидев меня, девочка лет девяти или около того.
– И часто она сбегает в лес? – чуть путаясь в роснинском языке, поинтересовалась я.
– У нас очень маленький луг, – ответила девчушка, разглядывая голубыми глазами. – Но я всегда ее нахожу.
Я присмотрелась и поняла, что она говорит правду. В ней была яркая серебристая искорка: сила плескалась у поверхности.
– Не позволяй ей заходить слишком далеко. А когда станешь постарше, приходи и разыщи меня. Я живу на другой стороне Чащи.
– Ты Баба Яга? – с любопытством спросила она.
– Нет, – ответила я. – Но можешь считать ее моей подругой.
Окончательно проснувшись и поняв, где я очутилась, я двинулась прямо на запад. Росия со своей стороны высылала на границу Чащи патрули, и мне не хотелось пугать солдат. Они сильно нервничали, когда я появлялась у них то тут, то там, даже несмотря на то, что я вернула им несколько пропавших крестьян. И мне не за что было их винить. Все доходящие до них со стороны Польни песни обо мне были неверными в той или иной настораживающей степени, и у меня были подозрения, что забредавшие в нашу долину барды исполняли далеко не самые возмутительные из них. Я слышала, пару недель назад в Ольшанке освистали одного исполнителя, который пытался спеть о том, как я превратилась в волка и загрызла короля.
И все же я чувствовала легкость в ногах: моя встреча с девочкой и ее коровой сняла часть серой тяжести с моих плеч. Пропев напутственную песенку Яги, я ускорила шаг по пути к дому. Я проголодалась, поэтому по дороге съела один из фруктов в корзине. В нем чувствовался вкус леса, струящейся силы Веретянницы, вобранной корнями, ветками и плодами, и насыщенной солнцем, которые превратились во рту в сладкий сок. В нем так же было вежливое приглашение, и когда-нибудь, однажды, мне захочется его принять. Однажды, когда я устану и буду готова надолго уснуть. Но сейчас это была лишь приоткрытая дверца на далеком холме, и приветливо машущая издали подруга среди умиротворяющего покоя в заповедной роще.
Из Гидны мне написала Кася. С детьми все в порядке, насколько это можно было вообразить. Сташек все еще молчалив, но он смело разговаривал с магнатами, когда их собрали на выборы, и сумел убедить их короновать его и назначить своего деда регентом. Кроме того, он согласился на помолвку с девятилетней дочерью варшинского эрцгерцога, которая очень впечатлила его своей способностью плюнуть через весь сад. Сомневаюсь, что это удачная основа для брака, и все же ничем не хуже того, что в противном случае ее отец устроил бы бунт.
В честь коронации Сташека был собран турнир, и он попросил Касю отстаивать на нем его честь, чем привел свою бабку в полную растерянность. Наполовину оказалось, что это к лучшему, потому что роснинцы отправили на турнир группу своих рыцарей, и после того, как Кася одного за другим повышибала их из седла, они побоялись нападать на нас в отместку за битву у Ридвы. Довольно много солдат выжило после осады Башни, распространивших легенды о золотой неуязвимой, кровожадной и беспощадной королеве-воительнице, и люди решили, что это относится к Касе. Поэтому Росия пусть и неохотно, но приняла предложение Сташека о возобновлении перемирия. Так что наше лето завершалось при хрупком мире, оставляя обеим сторонам зализывать раны.
Сташек воспользовался Касиным триумфом, чтобы назначить ее капитаном своей гвардии. Сейчас она уже научилась правильно владеть мечом, и больше не натыкается на других рыцарей во время тренировок. Два лорда и один эрцгерцог уже попросили ее руки, а кроме того, к ее глубокому возмущению, Соля.
«Можешь себе это представить? Я сказала ему, что считаю его психом, а он ответил, что живет надеждой. Алёша, когда я ей рассказала, смеялась десять минут без перерыва, не считая кашля. А потом сказала, что он знал, что я откажу просто, чтобы показать всему двору, что он тоже теперь лоялен Сташеку. Я сказала, что не стану хвастать о том, что кто-то предлагал мне выйти замуж, а она ответила, вот увидишь, он сам всем расскажет. И точно, на следующей неделе с полдесятка людей справились у меня об этом. Я даже хотела отправиться к нему и заявить, что все-таки согласна, просто чтобы посмотреть на его реакцию, но испугалась, что он по какой-нибудь причине согласится и найдет способ не дать мне отвертеться.
Алёше с каждым днем становится лучше, и тоже дети растут хорошо. Они вмести каждое утро ходят купаться в море. Я хожу с ними и сижу на берегу, потому что больше не могу плавать. Просто иду камнем на дно, а соленая вода как-то неправильно ощущается на моей коже, даже если я просто окунаю в море ноги. Пришли мне, пожалуйста, еще одну флягу с речной водой! Здесь я постоянно испытываю небольшую жажду, а еще она полезна для детей. Если я даю им выпить по глоточку перед сном, у них не бывает кошмаров о Башне.
Если ты думаешь, что детям ничто не грозит, я приеду зимой. Никогда не думала, что они захотят вернуться, но Мариша спросила, можно ли ей приехать чтобы снова поиграть в доме Натальи.
Я по тебе скучаю».
Сделав последний стремительный шаг, перепрыгивая к Веретяннице, где на полянке стоял мой собственный дом, выращенный в стволе древнего сонного дуба. С той стороны, где находился вход, корни дуба расступились, открывая просторную нишу, которую я выстлала травой. Я старалась, чтобы здесь для ходоков всегда был запас плодов из заповедной рощи. Сейчас их стало меньше, чем было в прошлый раз, и с противоположной стороны от входа кто-то наполнил дровяной ящик.
Я выложила из корзины в нишу оставшиеся плоды и зашла на секундочку внутрь. В доме не нужно было убирать: пол был выстлан мягким мхом, а трава на постели восстанавливалась без моей помощи, когда я поднималась утром. В серьезной чистке нуждалась я сама, но я долго ходила с серым грузом и слишком устала этим утром. День уже перевалил за полдень, и я не хотела опаздывать. Я лишь взяла ответное письмо Касе и закрытую флягу с водой из Веретянницы, сложив все в корзинку, чтобы передать их Данке для отправки.
Я вышла на берег и сделала еще три широких шага на запад, чтобы наконец совсем выбраться из Чащи. Я пересекла Веретянницу по мосту у Заточек в тени растущего здесь высокого молодого очагового дерева.
Когда мы с Сарканом плыли по реке в поисках королевы Чащи, она совершила последний отчаянный рывок и, прежде, чем мы успели ее остановить, лес наполовину успел поглотить Заточек. Когда я ушла из Башни, навстречу мне прибежали убежавшие из деревни люди. Оставшийся путь я пробежала и обнаружила горстку отчаянных защитников, готовых срубить только что посаженное очаговое дерево.
Они оставались, чтобы выиграть время для бегства своих семей, но считали, что, совершая это, их схватят или их поразит порча. Так что сражаясь, они были полны отчаянной решимости и страха одновременно. Не думаю, что они бы прислушались ко мне, если бы не мои лохмотья, босые ноги, всклокоченная голова и лицо в саже. Меня невозможно было принять за кого-то иного, кроме ведьмы.
И все равно, они мне не поверили, что Чаща побеждена и навсегда повержена. Никто из нас не мог даже помыслить ни о чем подобном. Однако они видели, как внезапно богомолы и ходоки убежали обратно в Чащу, и к тому же они сильно устали. Так что они отошли и дали мне волю. Дереву еще не было и дня от роду. Чтобы дать ему вырасти, ходоки привязали к нему старосту и трех его сыновей. Мне удалось освободить всех братьев, а вот их отец отказался. В его желудке уже год как медленно тлела углем болезнь.
– Я могу вам помочь, – обещала я ему, но старик лишь качал головой, его глаза уже были полусонными, и он улыбался. Внезапно его узловатые руки и скованное стволом тело скрылись под наросшей корой прямо под моими ладонями. Изогнувшееся очаговое дерево вздохнуло и выпрямилось. Оно разом сбросило все ядовитые цветы, и на его ветвях мгновенно появились новые чистые бутоны.
Мы все мгновение стояли неподвижно под серебристыми ветвями, вдыхая их тонкий аромат, ничем не похожий на удушающую приторно-сладкую вонь порчи. Потом крестьяне поняли, что они делают, и нервно стали пятиться. Они боялись принять умиротворение очагового дерева так же как мы с Сарканом в роще. Никто и представить себе не мог, что из Чащи может появиться что-то не являющееся злом и не переполненное ненавистью. Сыновья старосты беспомощно смотрели в мою сторону:
– Разве вы не можете его тоже спасти? – спросил меня старший.
Пришлось объяснить им, что спасать больше некого. Он стал деревом. Я слишком устала, чтобы объяснять все в подробностях, к тому же людям это не так-то просто понять, даже родом из долины. Сыновья застыли в пораженном молчании, не зная скорбеть им об утрате или нет.
– Он очень скучал о маме, – наконец произнес старший, и остальные согласно кивнули.
Никому из жителей деревни не понравилось растущее на мосту очаговое дерево, но они достаточно мне доверяли, чтобы согласиться его оставить. С тех пор оно прилично выросло, и его корни уже воодушевленно переплелись с бревнами моста, обещая в скором времени полностью его поглотить. Оно было усыпано множеством плодов, птиц и белок. Пока еще немногие соглашались отведать его плоды, а вот звери вполне доверяли собственным носам. Как и я. Нарвав в свою корзину десяток плодов, я пошла дальше, попутно напевая, по длинной пыльной дороге к Двернику.
Малыш Антон валялся на спине, выпасая семейное стадо. Когда я появилась на поле, он немного нервно подскочил, но теперь уже почти все привыкли к моим появлениям тут и там. Сперва после всего, что случилось, мне было немного стыдно возвращаться домой, но я так устала после того страшного дня, устала, была брошена и разозлилась так, что скорбь королевы Чащи и моя переплелись вместе. После того, как я очистила Заточек, мои уставшие ноги сами собой привели меня домой. Матушка лишь взглянула на меня с порога и, ни слова не говоря, уложила спать. Она сидела рядом, напевая и расчесывая мои волосы, пока я не уснула.
Весь следующий день, когда я вышла на площадь поговорить с Данкой, чтобы вкратце рассказать ей что случилось, а также проведать Венсу, и Иржи с Кристиной, все вели себя со мной нервно. Но я еще чувствовала усталость и была не в настроении соблюдать учтивость, так что я просто не стала замечать всех их подергиваний. А спустя время, когда я ничего не сожгла и сама не превратилась в чудовище, все само собой прекратилось. Так я на примере узнала, что люди ко мне привыкают. Теперь я сознательно регулярно по субботам заглядываю, чтобы по очереди пожить в каждой деревне.
Саркан не вернулся. И не знаю, вернется ли. Я слышала о нем из четвертых или из пятых рук, что он по-прежнему живет в столице, улаживая тамошние дела, но сам он не пишет. Что ж, нам никогда не был нужен правитель, чтобы улаживать внутренние споры. Старосты и женщины справлялись с этим без посторонней помощи, а угроза со стороны Чащи уже не такая значительная, как прежде. Однако есть и такие вещи, для которых в деревне пригодился бы чародей, если бы он был под рукой. Так что я навещаю их и накладываю заклинание на сигнальные огни, и если они зажигаются, в моем домике загорается аналогичная свеча, подсказывающая, где именно во мне нуждаются.
Но сегодня я здесь не ради работы. Я помахала Антону и пошагала в деревню. Ломящиеся от яств по случаю сбора урожая праздничные столы под белыми скатертями были расставлены на площади, оставив посредине прямоугольную площадку для танцев. Моя матушка была здесь вместе с двумя старшими дочерьми Венсы, расставляя подносы с тушеными грибами. Я подбежала и поцеловала ее. Она, улыбаясь от души, погладила мои щеки и расправила мои спутавшиеся волосы.
– Ты только посмотри на себя, – сказала она, вынимая из моих волос длинную серебристую веточку и несколько сухих листьев: – И почему бы тебе не носить башмаки. Нужно отправить тебя умыться и смирно сидеть в уголке. – Мои босые ноги запылились до самых колен. Но она всего лишь весело подтрунивала надо мной. Тут подъехал на телеге отец с дровами для вечернего костра.
– К ужину умоюсь, – пообещала я, стащив с тарелки гриб, и направляясь посидеть с Венсой в ее прихожей. Ей стало лучше, но она по-прежнему большую часть времени проводит сидя перед окном, порой что-нибудь вышивая. Кася написала и ей, но скомкано и сухо. Я прочитала ей, по возможности стараясь смягчить ее слова. Венса слушала молча. Думаю, в ответ на скрытую Касину обиду, она чувствует скрытую вину: мать смирилась с необязательной судьбой дочери. Чтобы это исправить, если это возможно, понадобится много времени. Она согласилась на мои уговоры выйти со мной на площадь, и я видела, что ее усадили с дочерьми.

0

102

Эмманюэль Арсан, "Танцовщица с бульвара Сен-Жермен"

Жад находилась в Finca Verde уже шесть месяцев, и Париж превратился для нее в какую-то смутную реальность. Мать время от времени присылала ей короткие, ничего не значащие письма.

«Я купила себе синее платье с воланами, но оно длинновато, не по нынешней моде. Тебе оно пошло бы больше, чем мне. Я думаю о тебе», – писала она, например, в своем последнем письме. В представлении Жад Милен жила в каких-то очень далеких краях. Было ли там жарко или холодно? Жад уже забыла про времена года.

С таким же равнодушием она узнала о визите Ксавье Жаке, старого парижского друга Ролана, кинопродюсера. В своем тропическом и космополитичном мирке Жад вовсе не нуждалась в напоминании о существовании Франции.

Во второй половине дня, когда ожидали француза, она танцевала на пляже до изнеможения. Хоть она уже давно не выходила на сцену, она знала, что добилась большого прогресса. К обычной технике танцовщиц она добавила чувственную зрелость, характерную для нее одной. Удовольствие, которое она получала, занимаясь любовью, украсило ее движения и насытило наслаждением ее жесты. Жад наконец стала женщиной, которая знает, как брать и как давать.

Она подняла взъерошенные волосы, обвила бедра бесцветным парео и бегом понеслась по аллее. Ее неопрятный внешний вид, золотистое тело и босые ноги делали ее похожей на дикарку. Она выглядела тем более красиво, что вовсе не стремилась быть таковой.

Эмилиано с сомнением посмотрел на Жад. Его медовые глаза обрамляли длинные и густые ресницы, а у глаз собрались озорные и очаровательные морщинки.

Жад понимала, что Эмилиано только изображает невинность, и она отдавала себе отчет в его власти над ней. Ее уверенность в себе была слегка поколеблена. Этот красавец-фавн собирался соблазнить ее, а это, о боже, делало его еще более привлекательным.

У нее появилось желание укротить его, и она обратилась за помощью к окружающим. Недалеко от себя она увидела Джину. Растрепанная, без макияжа, с босыми ногами, ее подруга изображала сегодня вечером дикарку. Дырявое платье прилипало к ее коже. Фальшь этой лесной нимфы могла сравниться с лицемерием Эмилиано.

Отредактировано elias (2022-01-26 15:55:54)

0

103

Пятки

Андрей Растворцев

   Сначала пятки были маленькими, нежными и розовыми. Они прятались в лёгких вязаных пинетках, а мама с папой любили их целовать. Пяткам было щекотно, и они пытались от щекотки сбежать, но бегать они ещё не умели. Они смешно косолапили и пытались встать на свои нежные подошвы. И однажды у них это получилось, пятки зашлёпали по тёплому ковру, доставив огромное удовольствие маме с папой. Их первая дорога была не очень длинной, но это уже не имело значения, они быстро учились и с каждым днём покрывали всё большие и большие расстояния, познавая мир…
   Пятки подрастали, и пинетки сменили сандалии и лёгкие башмачки. Пяткам это не очень нравилось – они любили бегать по нежной траве-мураве необутыми. Их ловили и мыли в тазике с тёплой водой. Но чистыми они оставались не долго – ведь так много было интересного и не познанного вокруг, всё это надо было обойти, чтобы узнать, а обувь только мешала…
   Пятки взрослели. Они уже ходили в красивых ботинках и кроссовках. И мама с папой только и успевали что покупать им новую обувь. Минимум два раза в год. А пятки всё росли и росли – пока не выросли.
   И однажды пятки обмотали портянками и на два года обули в тяжёлые кирзовые сапоги.
Ох, и жалко же было пяткам самих себя! Они болели и покрывались кровавыми мозолями.
Но их никто не жалел и пятки смирились. Они слегка огрубели, стали твёрдыми. Пятки стали разбираться в качестве пошива обуви и качестве портяночного материала. Им очень нравились фланелевые портянки – нежные и лёгкие. Пятки во фланелевых портянках почему-то вспоминали детство. Единственное, что не нравилось пяткам, так это грязные  портянки. Но деваться им было некуда …
   Всё проходит – прошло и это.
Пятки забыли о портянках и кирзовых сапогах – они бегали в изящных туфлях, лёгких кедах с заграничными лейблами и радовались жизни. Они легко взбирались в горы, вприпрыжку мчались на большие расстояния по асфальту и бездорожью и абсолютно не признавали лифтов. Им было легко и весело. Они ходили по пустыням и ледникам, по лесам и болотам, по степям и каменистым осыпям, по брусчаткам древних городов, и даже, по поверхности чужих планет.  Пятки жили в своё удовольствие…
   Но шли годы.
И вот пятки уже не бегали. Они ходили. Твёрдо и основательно ступая на землю. Они не спешили. Пятки стали жёсткими, с желтовато-белыми, твёрдыми, как камень, мозолями. И уже не каждая обувь приносила им радость. От больших расстояний они болели и ныли. Местами их пробороздили глубокие трещины. Им всё больше хотелось покоя. Любимым местом для пяток стали тазики и ванночки с травами, где они отдыхали вечерами после трудового дня. Им никуда не хотелось, им ничего не хотелось. Теперь они на свои высотные этажи предпочитали добираться на лифте. Иногда, они ходили к врачам, но у врачей самих болели пятки, и большой помощи ждать от врачей не приходилось. И в ход шли мази и настойки от бабок-знахарок…
   И наступило время, когда пяткам стало всё невмоготу…
Пятки еле ходили, опираясь на батожок, перенося весь вес тела, что носили на себе, на него. А потом и вовсе перестали выходить из родного дома. Весь их путь – кровать, обеденный стол, ванная, телефон…
   Потом закончился и этот путь… Пятки уже не ходили, а лежали, уставившись подошвами в сторону окна, изредка пытаясь подняться, но у них уже ничего не получалось…
   Вот так, подошвами вперёд, однажды они и покинули бренный мир, куда когда-то, очень давно, они вошли маленькими, нежными и розовыми…

-1

104

СВЕТЛАНА ШЕНБРУНН

Гуси-лебеди

повесть

Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 4, 2013

Шенбрунн Светлана Павловна родилась в Москве. Прозаик, переводчик, автор книг “Декабрьские сны” (М., 1991), “Искусство слепого кино” (Иерусалим, 1997), “Розы и хризантемы” (М., 2000), “Пилюли счастья” (М., 2010). С 1975 года живет в Израиле. Повесть “Гуси-лебеди” входит в состав третьей части романа “Розы и хризантемы”.



ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Вот купила тебе, — объявляет мама и выкладывает на стол изделие фабрики “Скороход”: безобразные детские сандалии из грубой свиной кожи. Тяжелые, на толстой плоской подошве с широким рантом. Издевается надо мной — никто, никто из девочек, даже из самых бедных семей, не ходит в таких, у всех уже есть хорошенькие босоножки на каблучке.

— Можешь отнести обратно, — говорю я, — я их носить не стану.

— Это почему же?

— Потому что они отвратительные. Десятилетние девочки и то не ходят в таких.

— Что за выдумки, что за капризы?!

— Я не буду разгуливать по городу таким пугалом!

— Как угодно, — хмыкает мама. — Была бы честь предложена, от убытка бог избавил.

Папа получил пропуск в Пушкинский музей на выставку шедевров Дрезденской галереи. Посещать ее он не собирается, говорит, что уже видел эти картины в Германии, когда их паковали для отправки в Москву. Может, и видел, может, и присутствовал при упаковке, но, конечно, не из интереса к изящным искусствам, а по долгу службы. Насколько мне известно, он в жизни не посетил ни одного музея. К любителям развешивать у себя на стенах картины относится с презрением, утверждает, что это дурной вкус и мещанское чванство.

А я в Музее Пушкина побывала уже несколько раз. Со школой. Выставку подарков товарищу Сталину мы осмотрели дважды, самым интересным экспонатом там был подарок индийского правительства — рисовое зернышко с выгравированным на нем многословным поздравлением юбиляру. Чтобы взглянуть на это зернышко, пришлось полчаса простоять в очереди.

Теперь возле музея извивается очередь куда более длинная. Говорят, желающие увидеть сокровища Дрезденской галереи не расходятся даже по ночам. Но мы с мамой благодаря нашему пропуску беспрепятственно проходим через милицейский кордон.

Вообще-то я хожу теперь босиком, мамины сандалии я не надену даже под дулом нагана. Папа в наш спор не вмешивается. Мог бы, конечно, купить мне босоножки, но не желает обострять отношения с мамой. Она станет вопить, что никто не считается с ее мнением и все это делается ей назло.

Если не считать изредка забредающих в Москву цыганок, я единственная во всем городе хожу босиком. Цыганок милиция гоняет, меня никто не трогает. Некоторые смотрят с удивлением, но большинству прохожих не до меня. Девочки из школы, не знакомые с моей мамой, считают, что я просто валяю дурака, оригинальничаю. Наплевать, пускай. Беда только в том, что в Музей Пушкина невозможно идти босиком. Скорее всего, и не впустят. Приходится надеть зимние ботинки с меховой опушкой. Странновато выглядит в июне месяце, но ничего — бывает и хуже.

— Бесценная коллекция была спасена доблестной Советской армией, — торопливо докладывает экскурсоводша. — Как известно… — Голос глухой, усталый, наверно, за день ей приходится по многу раз произносить одни и те же фразы. — Беспощадная англо-американская бомбардировка в ночь на тринадцатое февраля сорок пятого года уничтожила Дрезден, сровняла город с землей, почти все исторические и культурные памятники превратились в руины. Однако после занятия города советскими войсками группе наших разведчиков и специалистов-искусствоведов удалось обнаружить сотни картин, укрытых гитлеровцами в штольнях каменоломен за рекой Эльбой. В течение десяти лет коллекция заботливо хранилась в Советском Союзе, лучшие наши реставраторы бережно очищали и восстанавливали пострадавшие от низких температур и сырости полотна. Сегодня вам предоставляется исключительная возможность полюбоваться результатами их работы…

Мама движется от картины к картине и возле каждой ахает и удивляется:

— Вы подумайте — “Шоколадница”… Бесподобное мастерство…

— Да, служанка, а держится с королевским достоинством, — замечает кто-то.

— Красота не умирает… — бормочет седенький старичок с палочкой.

Неужели он так вот, опираясь на палочку, отстоял всю эту длиннющую очередь? Может, у него тоже пропуск?

— “Рождение Венеры”… Боттичелли, — восхищается мама, внимательно разглядывая сквозь очки не столько сами картины, сколько подписи. — “Динарий кесаря”… Тициан…

— Жемчужина коллекции — “Сикстинская мадонна”, — объявляет экскурсоводша. — Оригинальное название: “Мадонна с младенцем, со святым Сикстом и святой Варварой”. Известный русский поэт Василий Жуковский писал: “Эта картина родилась в минуту чуда: занавес раздернулся, и тайна неба открылась глазам человека”.

Правда, в минуту чуда… Зал вокруг раздвигается и исчезает. Только она… Как будто женщина, но нет, не женщина… Нечто, существующее за пределами всего. Бестелесный небесный лик. Неужели ее нарисовал обыкновенный человек? Что же это такое нисходит на гения?.. Каким неведомым чародейством он вместил в этот холст невместимое? Всю просветленность мира представил в ее образе…

— Обратите внимание, — торопится экскурсоводша, — Мадонна держит на руках младенца, но она уже знает, что спустя годы ей предстоит пожертвовать сыном ради спасения людских душ, ради искупления их грехов. И она готова к этой жертве. Вся ее фигура — мужество и мудрость.

Какая пошлость. Какое грубое, примитивное толкование! Да пошли они к черту — эти грешники. И вообще — при чем тут грехи? Щедрая тетушка, готовая ради каких-то поганцев отдать на растерзание собственного сына! Кощунство и мерзость. “Спустя годы…” Тут нет ни годов, ни столетий. Застывшее время. Вечность. И что за глупость — “знает”? Разве Млечный путь и рассыпанные в нем звезды знают, чувствуют, размышляют? Готовятся к принесению жертв? Все иначе. Для того чтобы так вот опираться ногами на облако, нужно быть совсем невесомой, лишенной всех человеческих качеств. Какой-то чудак, глухарь какой-то, сказал, что материя первична. Смешно…

Два ангелочка. Они-то, может, и знают… Они ближе к земле.

Да ведь Она босая! Стоит на облаке босая. А я, как идиотка, торчу перед ней в меховых ботинках. Может, скинуть их? Но тогда останусь в чулках, еще хуже… Хорошо хоть, никто не смотрит на меня. А ей вообще не требуется смотреть, чтобы видеть…

Жуковский правильно сказал, что занавес раздернулся, только вот тайна… Тайна так и осталась тайной.

— Ну, пойдем уже, — вздыхает мама.

Уйти? Нет… А еще говорят, что в мире нет совершенства…

Неужели этот подарок небес мог погибнуть в штольнях за Эльбой?...

0

105

http://profkom.nlu.edu.ua/wp-content/up … or_web.pdf

https://forumupload.ru/uploads/0015/ec/e0/1538/931618.jpg

Отредактировано Vintage (2022-02-27 12:08:09)

0

106

https://forumupload.ru/uploads/0015/ec/e0/1538/345816.jpg

Дочь Агенора

Вольфганг Акунов

ABRAXAS

Она убегала, смеясь,
Держа золотистую гроздь,
Но скоро ее я настиг
И губы мои раздавили
Плоды у нее на губах.

Анатоль Франс. Святой Сатир.

Широкоглазая Европа /1/, дочь Агенора - царя богатого, древнего финикийского Сидона - с детства пользовалась почти неограниченной свободой. Подданные ее венценосного отца благоговели перед грозным повелителем земли и моря, перенося это благоговение на всех членов царской семьи и на единственную дочь своего самодержавного владыки. Опасаться быть похищенной пиратами Европе также не приходилось - все побережье Финикии охранял грозный сидонский флот, сам грабивший и опустошавший берега соседних царств. Поэтому царевна могла в полной безопасности гулять в окрестностях Сидона, любуясь скалистыми мысами, у подножия которых шумел морской прибой, отдыхать на песке маленьких бухт, расположенных между ними, предаваясь своей излюбленной забаве - стрельбе в цель из игрушечного лука. Весь берег излюбленной Агеноридой /2/ местности состоял из чередования таких живописных скалистых мысов, выдвигающихся в море, и мелких, более или менее пологих бухт. В тихую погоду, сидя на скалистой глыбе, Европа любила, под наблюдением остававшихся всегда в почтительном отдалении прислужниц и подруг, носивших за ней одежду, обувь, лук и стрелы, часами всматриваться в прозрачную морскую глубину, следить за увлекательной подводной жизнью, наблюдая, как в рощах красных и зеленых водорослей скользят причудливые рыбы, сверкая при резких поворотах серебристой или золотистой чешуей, как то быстро, то лениво, шевеля клешнями, ползают по дну багряные и серые морские крабы, как открывают, а потом вновь закрывают свои тугие створки радужные морские раковины, или же при сильном ветре наблюдать за разбивающимися о скалы волнами, плетущими вечно меняющееся кружево пены, слушать их убаюкивающий шум. В укромных бухтах, растянувшихся на песке под отступившим обрывом скал, Европа, похожая в профиль, из-за своих широко поставленных глаз, на испуганного олененка, не боясь загореть - ибо ее кожа оставалась неизменно белой, даже под самыми жгучими лучами солнца в полуденный зной, что давало повод дворцовым прислужницам (смуглым и черноволосым, как все жители и жительницы Финикии) шушукаться о божественном происхождении царской дочери - часами сидела на скале, до подбородка подняв гладкие колени, положив на них тонкие руки, а на руки - свою белокурую голову, казавшуюся чересчур большой для тонкой шеи девочки-подростка. Она безмятежно грелась на солнце, порой поднимая голову и устремив мечтательный взор фиалковых, всегда как бы слегка затуманенных, глаз то на облака, плывущие по сияющему небу, то на лазурный окаем с легко скользящими по нему парусами далеких кораблей, подобными белым цветам лилии, то на волны, набегающие на песок. Или купалась в теплом море, смело ныряя в зеленую воду и резвясь в ней, как беззаботная рыбка. Европа была еще слишком юной и, купаясь, не начала еще стыдиться своей наготы. В те дни, когда море казалось ей слишком бурным, а вода в нем - слишком холодной, Агенорида, сняв сандалии, с наслаждением бродила босиком по твердому влажному песку, собирая дары моря - ракушки, рыб, медуз, ловила крабов, а главное - морские раковины, плотно сжатые створки которых царевна так любила раздвигать, любуясь скрытыми в их глубине моллюсками, напоминающими с виду крошечный розовый бутон. Вволю натешившись дарами моря, дочь Агенора спешила назад на берег перед наступающим прибоем, заливающим ее тонкие стройные ноги с по-детски крупными ступнями, и сердце царевны заходилось от какой-то непонятной ей радости. Была она, как и все девочки-подростки, долговязой и нескладной, с угловатой, не приобретшей еще женской полноты, ровной и плоской, без изгибов и округлостей, фигуркой, прямой, как ветвь кизила, худой и узкой в бедрах и плечах, гибкой и быстрой в беге, как дикая козочка. Еще не округлились ее казавшиеся слишком длинными для хрупкого тела руки и ноги, хотя уже чуть-чуть приподнялись острые крохотные грудки. Как ни шептались дворцовые челядинцы, любители почесать языки, по вечерам, за чашею густобагряного вина, о белой коже и о белокурых волосах царевны, как о признаках ее родства с бессмертными богами, никто их них, положа руку на сердце, не мог назвать свою юную госпожу красивой. Не то чтобы совсем ни кожи и ни рожи, а так себе, ни то ни се, тонкая, как жердинка, белобрысая девчоночка-заморыш, так, не цветок еще, а только ожидание цветка, не роза, а нераспустившийся бутон, гадкий утенок, которому еще только предстоит превратиться в белую лебедь...а может быть, и нет. Любовь рабов к своим хозяевам, слуг - к господам общеизвестна. Со времен царя Агенора и до наших дней в этом отношении ничего не изменилось...

Однажды белокурая Агенорида вышла из дворца владыки древнего Сидона, как обычно, погулять, в сопровождении прислужниц и подруг, на берегу многопенного, вечно шумящего темно-лазурного моря. На этот раз юная царская дочь была (по случаю большого праздника, который ежегодно пышно отмечался сидонянами в храме Астарты, или же Танит /3/, на чей старинный каменный алтарь, в качестве непременно полагавшейся владычице страны и города кровавой жертвы, принесли юную и непорочную, без всякого изъяна, козочку, мгновенно обагрившую, под острым каменным ножом, потоком хлынувшей из раны ярко-красной крови свою нежнейшую, белее снега, шерсть) одета совсем как взрослая девушка, в длинный виссонный пеплос, подпоясанный под самой чуть наметившейся грудью, и украшенные жемчугом сандалии, с волосами, убранными под драгоценную золотую сетку. Прислужница несла над ней расшитый золотом кроваво-красный зонт, защищая дочь Агенора от жгучих, жалящих лучей полуденного солнца, как то и подобало царской дочери. Они шли к берегу моря низиной, сплошь покрытой яркими кроваво-красными цветами и потому казавшейся залитой свежей кровью. Чувствуя себя и вправду совсем взрослой, Европа, как приличествовало знатной девушке, шла мелкими шажками, слегка откинувшись назад, горделиво подняв подбородок. Но стоило подругам и прислужницам затеять на морском берегу веселые игры, как в ней словно опять проснулась маленькая девочка. Хлопнув в ладоши, Европа приказала снять с себя длинный, стеснявший движения пеплос и драгоценные сандалии, освободила от золотой сетки свои белокурые волосы, тотчас же собранные ловкими прислужницами в узел на затылке и, оставшись в высоко подпоясанном, не прикрывавшем левое бедро, украшенном по подолу золотой вышивкой, коротеньком хитоне цвета крови, скрепленном лишь на одном плече, и в трех кроваво-красных лентах, обрамлявших волосы по темени, сходясь вместе под узлом, теперь уже ничем не отличаясь от прислужниц и подруг, предалась девичьим забавам, носясь по берегу наперегонки с подругами, перебрасываясь с ними красным, словно кровь, мячом, водя веселый хоровод и собирая красные цветы. Дочь Агенора бегала, быстро перебирая длинными стройными ногами, прыгала, кружилась и скакала как юная козочка, коротенький красный хитон раздувался под освежающим бризом, звенел счастливый беззаботный смех. Вдруг, откуда ни возьмись, на морском берегу, мирно помахивая хвостом и роняя с отвислых губ длинные, прозрачные слюни, появился черный гладкошерстый бык с мощным подгрудком, свисавшим почти до земли, с золотыми рогами, изогнутыми в форме лиры, и с ласковыми выпуклыми, навыкате, глазами, какие и положено иметь быкам - поэтому подобные глаза в народе называют бычьими. Казалось, его привлекли забавы подружек, и он сам был готов с ними поиграть Перед самой мордой черного быка, чуть не задев свисающие с нее длинные стекловидные нити слюней, порхнула легким мотыльком самая юная из них - Европа, гнавшаяся за красивой бабочкой. Лицо царевны раскраснелось от быстрого бега, пряди волос, выбившиеся из-под головной ленты цвета крови, развевались на ветру. Она смеялась, прыгала, кружилась легче бабочки - своей воздушной соперницы, которую никак не могла поймать. Но вот бабочка окончательно упорхнула, слившись где-то в лазурных небесах с лучами ослепительного солнца, и царевна города Сидона наконец узрела пристально наблюдавшего за ней быка, казалось, любовавшегося, словно человек, ее мальчишеской фигуркой. Однако поначалу он не привлек ее особого внимания - мало ли ей приходилось видеть быков и коров! Широкоглазая была слишком увлечена своими играми. Но вот быстроногой Европе вздумалось еще и пострелять из своего любимого игрушечного лука. Не отрывая от Европы взора выпученных глаз, бык с явным удовольствием следил за тем, как дочь влыдыки Агенора сильным движением оттянула тетиву, как прокатился под упругой гладкой кожей твердый шарик мышцы. Когда же стрела со свистом сорвалась с тетивы и вонзилась, дрожа, в ветвь одинокой смоковницы, бык, к удивлению глядевших на него подруг царевны, неторопливо побежал вдогонку за стрелой, зубами выдернул ее из ветви и столь же неторопливо вернулся назад. Он подошел к взиравшей на него в радостном изумлении Европе и протянул ей зажатую в мягких губах стрелу.

Неслыханное чудо! Взяв у быка из губ свою стрелу, Широкоглазая погладила четвероногого по мягкой теплой морде с влажными ноздрями и губами. Бык же подставил ей свою широкую, как ложе, спину, как бы приглашая прокатиться. Не долго думая, сидонская царевна легко запрыгнула на спину такого мирного с виду животного, со звонким смехом заколотив в его черные бока голыми розовыми пятками. Но от прикосновений ее гладких пяток черный бык внезапно сделался как бешеный. Его только что такие ласковые, любопытные глаза вмиг налились багряной кровью, округлились, выкатились еще больше, и бык с оглушительным ревом стремительно бросился в зеленоватые морские волны. Испуганной Европе не оставалось ничего другого, как крепко ухватиться за лироподобные рога. Крики оставшихся на берегу подруг вскоре стихли вдали...

В открытом море, при виде дельфинов и других диковинных морских тварей, поднявшихся из пучины, чтобы приветствовать и сопровождать увезшего сидонскую царевну златорогого быка, у Европы не осталось ни малейшего сомнения, что облик ее четвероногого похитителя принял некий бог. Но вот только какой? В отцовском дворце она встречала великое множество гостей из заморских стран, посещавших богатый Сидон по торговым делам, и научилась различать представителей разных народов и племен по одеждам. Царевна Сидона всегда могла отличить ассирийца от египтянина, египтянина от ливийца, ливийца от нубийца, нубийца от этруска, этруска - от шердана, шердана - от обитателя богатого острова Кефтиу /4/. "Очевидно, боги-владыки разных народов и стран одеваются так же, как их почитатели - подумала Европа, рассудительная не по годам - И не потому ли этот хитроумный бог принял облик черного быка, чтобы отец, узнав от рабынь и подруг, кто именно меня похитил, не догадался, где меня искать?"

И юная сидонская царевна, захватив в узкую ладонь клок бычьей шерсти, с силой рванула его, надеясь, что под ним скрывается какая-либо из знакомых ей одежд. Шерсть златорогого быка, однако, оказалась плотной, как черный бархатный бубен, и в ладони озадаченной Широкоглазой осталось лишь несколько седых волосков, отливавших серебром на солнце. Бык повернул златорогую голову, и Европа не уловила в его огромных выпуклых глазах, посветлевших от морской синевы, ни малейших признаков ярости. Мало того! Они стали почти человеческими и напомнили ей глаза странного чернокудрого отрока-простолюдина, приходившего порой на берег моря и издали молча следившего долгим мечтательным взглядом за играми юной царевны с подругами, чтобы потом незаметно исчезнуть.

Дочь Агенора вспомнила, как несколько дней тому назад она вышла погулять одна и забрела в священную рощу Астарты-Танит, этот странный молчаливый отрок с темными, навыкате, бычьими глазами, с виду не старше ее самой и очень схожий с ней ростом и статью, неожиданно вышел из-за корявого ствола тенистой смоковницы, под прикрытием которой, вероятно, следил за сидонской царевной, и, приблизившись к Широкоглазой, будто хотел сказать ей что-то, но не решался это сделать. В ее глазах мелькнули озорные искорки. Шаловливой дочке Агенора вздумалось подшутить над робостью простодушного сельского отрока. Подпустив отрока поближе и бросив искоса на увальня лукавый взгляд, царевна славного Сидона, заливаясь звонким смехом, бросилась бежать, огибая заросли и ловко перепрыгивая на бегу через корневища вековых ливанских кедров. Догнать быстроногую отроковицу, чья мальчишеская фигурка мелькала далеко впереди между деревьями, было нелегко. Однако сельский отрок тоже, видно, был изрядным бегуном. Такой же длинноногий, как Европа, он скоро догнал то и дело задорно оглядывавшуюся на него через плечо звонко смеющуюся Широкоглазую и в следующее мгновение перегнал ее - правда, совсем ненамного, всего лишь на длину стопы. Проворная Европа тут же отскочила в сторону, снова залившись смехом, и бросилась было бежать в другом направлении. Но пучеглазый отрок снова настиг дочь Агенора и, вытянув вперед правую руку, коснулся ее плеча. Запыхавшись, Европа замедлила бег. Ее часто бившемуся сердцу было тесно в маленькой груди. Казалось, оно вот-вот вырвется из плена грудной клетки и вылетит наружу, словно птица. С трудом переведя дыхание, Европа встретилась глазами с отроком и тут же, вскрикнув от внезапной боли, запрыгала, как маленькая, на одной ноге. Она занозила правую ступню не замеченной ею в траве колючкой и чуть не упала. Чернокудрый отрок успел подхватить сидонскую царевну под руки. Осторожно посадив Европу на пень в тени развесистого кедра, отрок молча взял в руки ее правую ступню  и, стоя на коленях, одним молниеносным  движением выдернул из раненой подошвы дочери грозного сидонского владыки застрявшую в ней длинную колючку. Европа не могла не поразиться тому, как быстро и умело странный отрок с бычьими глазами это сделал. На месте вырванной колючки на подошве заалела капля крови. Поднеся по-детски крупную ступню Широкоглазой к губам, молчаливый отрок отсосал красную кровь из ранки, но отчего-то медлил отнимать свои губы от стопы Агенориды - такой нежной и розовой по сравнению с его собственными - желтыми, твердыми, ороговевшими от частой ходьбы без обуви, что не укрылось от внимания дочери Агенора, несмотря на сразу бросившееся ей в глаза сходство между нею и странным отроком в сложении и стати. Ее вытянутая правая нога продолжала лежать у него на коленях и видно было - ему очень не хотелось, чтобы Европа ее убрала. Она и не стала этого делать, привычная к всеобщему благоговению, защищавшему ее, единственную дочь самодержавного сидонского владыки, надежнее самой прочной брони, и никогда не подозревавшая в людях ничего дурного. Едва касаясь пальцами, отрок провел рукой по розовой ступне Широкоглазой, а затем, уже смелей, вверх по худой голени сидонянки, гладя ладонью ее твердую крепкую икру, на мгновенье задержавшись кончиками пальцев на гладком колене Европы и скользнув еще выше по ее тонкому и длинному бедру под подол задравшегося вверх коротко подпоясанного красного хитона, как будто хотел заглянуть под него, чтобы увидеть, что под ним скрывается. Ей даже на мгновенье показалась, что подол его собственной короткой рубашонки, наполовину закрывавший колени отрока, на которых все еще лежала нога юной Европы, внезапно слегка приподнялся, как будто спрятавшаяся под ним змея вдруг подняла свою головку, уткнув ее царевне в розовую пятку. Не мыслившая, как обычно, ничего дурного, хотя и, почему-то, не без робости и даже легкого испуга, непонятных ей самой, дочь Агенора с благосклонною улыбкой на устах смотрела радостно и изумленно на с такой ловкостью извлекшего из ее раненой стопы колючку пучеглазого простолюдина, с любопытством ожидая, что же он ей скажет под переливчатый звон цикад. Однако в следующее мгновение из-за деревьев высыпали шумною гурьбой крикливые дворцовые прислужницы, давно уже искавшие повсюду загулявшуюся дочь сидонского царя. Когда Европа оглянулась, ища глазами молчаливого простолюдина, его уже нигде не было видно. Но взгляд бычьих, выпуклых глаз странного отрока остался в памяти Агенориды. И теперь она вспомнила его, встретившись взглядом с удивительным черным быком, увозившим ее по морю неизвестно куда.   

Черный бык стремительно мчался по виноцветному морю, кипящему багряными волнами. Вот вдалеке в туманной дымке показался сумрачный гористый берег. Златорогий бык поплыл быстрее, словно чувствуя за спиной погоню. Но море опустело: морские чудища отстали, не в силах плыть наравне с быком.

"Нет, это что угодно, только не Египет, - думала Европа, казавшаяся, в своем хитоне цвета крови, красным цветком на черном бархате бычьей шкуры  - Отец рассказывал, что берег у места впадения великой египетской реки Нила в море плоский, как ладонь, поросший во многих местах камышом. Значит, это остров? Но какой? Мало ли в море, простирающемся до столпов Мелькарта /5/, островов, к которым захотел бы пристать этот чудесный бык?"

Когда заходящее солнце уже окрасило вечерние облака в цвета крови и золота, черный бык выбрался наконец на берег и дал Европе спуститься на прибрежный песок.  Свод неба походил на внутренность громадной нежно-розовой морской раковины. Царевна стала выжимать свой мокрый от морской воды хитон, для чего ей пришлось поднять его подол и открыть не только свои длинные голени девочки-подростка, но и узкие бедра выше колен, к которым за время морского путешествия местами прилипли побеги бурых, красных и зеленых водорослей. Струйки морской воды оставили на костлявом теле царевны Сидона темные следы, какие оставляют порой ручейки на песке...

Отредактировано Vintage (2022-04-26 23:37:11)

+2

107

Одна легенда рассказывает о том, как очень бедная, босая, не имевшая никакой обуви женщина с младенцем на руках проходила мимо придорожного трактира, когда услышала голос: «Войди и возьми все, что пожелаешь, но не забудь о главном. Запомни одно: после того как ты выйдешь, дверь захлопнется навсегда. А пока используй свой шанс, но не забудь о главном!»

Женщина вошла в трактир и увидела, что его столы ломятся от золота и драгоценностей. Пораженная видом несметного богатства, она опустила ребенка на пол и с жадностью стала наполнять монетами и камнями свой передник.

Голос предупредил женщину: «У тебя осталось девять минут!» Обессилев и запыхавшись, нагрузившая себя до отказа за оставшиеся минуты, женщина выскочила из трактира с золотом, украшениями и драгоценными камнями. Дверь захлопнулась… Только тогда она вспомнила о ребенке, которого оставила внутри. Но дверь была закрыта навсегда.

То же самое иногда происходит с нами. Мы живем в этом мире редко дольше ста лет, и часто внутренний голос подсказывает нам: не забудь о главном. А главное – это духовные ценности, жизнь, семья.

Но деньги, прибыль, богатства и материальные удовольствия подчас настолько застилают нам глаза, что главное всегда остается по другую сторону до тех пор, пока смерть не расставляет все по своим местам. Когда дверь этой жизни закроется для нас навсегда, нашей душе не пригодятся плотские богатства.

/Елена Цымбурская/

Отредактировано Vintage (2022-04-27 00:31:06)

0

108

много текста выкладывать не стала, поскольку тематичных персонажей ну ОЧЕНЬ много. на одной из страниц  (в первых 20-ти) даже наш сайт упомянут.
https://forumupload.ru/uploads/0015/ec/e0/1972/t705957.png

0

109

Florimel написал(а):

много текста выкладывать не стала, поскольку тематичных персонажей ну ОЧЕНЬ много. на одной из страниц  (в первых 20-ти) даже наш сайт упомянут.

Это пасквиль, написанный нашими недоброжелателями, которые некоторое время прикидывались друзьями. Их цель понятна: очернить, опорочить, внести смуту и оттолкнуть интересующихся новых людей.

0

110

https://forumupload.ru/uploads/0015/ec/e0/1972/t503232.png

Кирилл написал(а):

Это пасквиль, написанный нашими недоброжелателями, которые некоторое время прикидывались друзьями. Их цель понятна: очернить, опорочить, внести смуту и оттолкнуть интересующихся новых людей.

Да какая книга сейчас не пасквиль? В инете книги Zотова позиционируют как ужасы/мистику, но приведенный мною отрывок говорит что это книга-анекдот. Я сейчас читаю эту "очень босоногую историю" чисто посмеяться, хотя в моем личном рейтинге она до книг Г. Зотова и А. Белянина недотягивает.
https://forumupload.ru/uploads/0015/ec/e0/1972/t316550.png
https://forumupload.ru/uploads/0015/ec/e0/1972/t117791.png

Отредактировано Florimel (2022-05-04 17:22:46)

0

111

Валька-вековуха

Елена Воздвиженская

Лёнька с Маринкой были женихом и невестой. Деревенская ребятня вечно дразнила их, когда те гуляли вечером по деревне, лишь завидев их вдалеке, озорники тут же кричали:

- Тили-тили-тесто, жених и невеста!

Маринка краснела и злилась, а Лёнька смеялся. Осенью назначена у них была свадьба.

В тот вечер собрались деревенские старухи, как обычно, на вечерние посиделки возле дома Егоровны. Баба Уля тоже вышла отдохнуть да побаять, ну и Катя, конечно, тут же рядом крутится, куда баба Уля без своего хвостика. Пристроится Катя где-нибудь неподалёку в травке, усядется, играет с куклой своей, с травинками, с цветами, то карандаши с собой возьмёт и рисует, а сама разговоры взрослые слушает. Со старшими ей куда больше нравилось, чем с ровесниками, много всякого интересного они знают, чего только не расскажут, не поведают.

Вот и сегодня, завели старухи разговор про будущую свадьбу Маринки да Лёньки. Ну а как же? Тут ведь и Маринкина бабка и Лёнькина пришли, общую тему нашли. Всё пересказали — и почём платье свадебное заказали, и сколь гостей на свадьбу позвали, и на какой машине молодые в город расписываться поедут. И так потихоньку-помаленьку перешли старухи с молодёжи на свои воспоминания, кто как замуж выходил, да как раньше жили. Кто первой про Вальку-вековуху помянул, Катя и не помнит, только услышала она краем уха, что разговор непростой пошёл, о чём-то необычном зашептались старухи на лавке, ну и интересно ей стало, начала прислушиваться. И вот что услышала.

Жила когда-то давно в их деревне девушка, Валентиной её звали. Ходила как и все девушки на гулянья, на женихов ворожила с подружками в Рождество, на вечорки зимними вечерами собирались с молодёжью. И как-то незаметно пролетело время и все подружки её, ровесницы, замуж повыходили. А Вале-то уж двадцать с лишним лет исполнилось к тому времени — для невесты в то время возраст, скажем прямо, неважный, старая уже одним словом. Уже и свахи стали дом её обходить. И женихи не заглядывались. Надо сказать, был у Вальки изъян небольшой, глаз один косил маленько, вроде бы и не особо заметно, а всё равно не посватался к ней никто. Так и стала Валька — вековухой, старой девой то есть.

Пока живы были родители её, ещё ничего Вальке жилось, а как померли они, так житья и не стало совсем. В деревне одиноких не любят. Молодым девкам Валька теперь не подруга, перестарок. Замужние тоже её за свою не держат, что Валька в делах семейных может понимать? Бывшие подружки и те отвернулись. На улице поздороваются, конечно, да и всё на этом. Затосковала Валька-вековуха.

Был бы у ней брат иль сестра всё бы легче было, к ним бы пристроилась, по хозяйству помогала бы, с детками водилась, так ведь нет у неё ни братьев, ни сестёр. Сама-то Валька была поздним ребёнком у родителей. До неё двое мальчишек были, один ещё в младенчестве помер, тогда это было не редкостью. А второй уже парнем был, с лошади упал и зашибся, дня два прожил, так в себя не приходя и умер. Вот и осталась Валька-вековуха одна. Хоть волком вой.

Сама-то она девка была хорошая, беззлобная вовсе, да только, когда изо дня в день одни люди тебя сторонятся, а другие травят, тут и самого доброго можно до ручки довести. Как на улицу выйдет, мальчишки вслед кричат: “Валька-коса непетые волоса!», да и коса-то ведь у них в дразнилке была вовсе не та, что причёска, а от слова «косая», вдвойне обидно…

И вот так мало-помалу стала Валька деревенских сторониться, нелюдимой стала, всё больше начала в лес уходить, там ей спокойнее, вольготнее, сядет под деревом, обнимет ствол да наплачется, на судьбу свою горькую нажалуется, долго плачет, пока уж и сил вовсе не останется. А потом лежит долго на траве, на сырых корнях, в небо глядит, да о доле своей горькой думает. Ну а местные опять всё на свой лад переиначили, раз в лесу пропадает да людей чурается — ведьма значит! Колдует поди по ночам-то в своей избе.

Нашлись тут кумушки, которые «видели» как у Вальки-вековухи из печной трубы огненный столб вылетал, не иначе, как змей к ней стал летать, во как! А бабка Фрося видала, как по огороду у Вальки бесы скакали, не иначе Вальке снадобья какие приносят по ночам. На вопросы о том, как сама бабка Фрося, которая и днём-то еле видит, разглядела в потёмках да ещё вдалеке скачущих чертей, бабка умалчивала. Какая беда ни случится в деревне — захворает ли кто, скотина ли у кого падёт, во всём Валька-вековуха виновата.

В общем, молва пошла по деревне дурная. Чего только люди злыми языками не болтали про Вальку-вековуху. И откуда в людях столько злобы-то берётся? Особливо в тех, кто вчера ещё в друзьях ходил у тебя. Одному Богу известно. А Богу Валька-вековуха верила, крепко верила. Остались от маменьки ещё в углу избы образа, от времени тёмные, перед которыми молилась Валька по ночам порою до самого рассвета. В молитве успокоение находила, радость, надежду.

А народ меж тем забрехал, что Валька-вековуха от чёрта понесла. Живот, мол, у ей растёт. Пока беды на всю деревню не накликала, надо её прогнать отсюда. Одни Вальку робко защищали, да их меньшинство было, другие же уверяли, что ведьма она.

И вот вечером окружили деревенские Валькину избу и подожгли. Выскочила Валька на крыльцо, босая, в рубахе одной, коса распущена, волосы русые по плечам раскинулись. Мужики даже притихли, вздрогнули от красоты её величественной, оказывается Валька-то вон какая… А бабы, как увидели, что мужья их рты пооткрывали, в дело включились, орут, мол, это она их околдовала своими чарами, бей её, бей, бабоньки! Да и набросились на Вальку. Крепко они её побили, до крови, рубаху изодрали, волосы потрепали. А потом за деревню вывели, да и сказали:

- Иди на все четыре стороны и в деревню больше не смей возвращаться!

Долго ещё белела в темноте разодранная рубаха, уходящей, пошатываясь Вальки.

Не стало в деревне Вальки-вековухи. Думали деревенские, заживут теперь на радость. Без ведьмы-то. Да только месяца не прошло, как в сильную грозу ударила молния в две избы, вспыхнули они, что свеча, а с них и на другие огонь перекинулся. Много семей тогда погорело.

- Это кара Божья нас настигла, - сказал тогда старый дед Захар, - За то, что Вальку-вековуху мы ни за что обидели.

Задумались люди, когда сами горя-то хлебнули. Да где теперь искать её? Её и в живых-то чай уж нет теперь.

Прошло лет десять после того. Однажды весной, когда всё кругом цвело, на дороге показалась телега, а в ней три монахини. Подъехали они к деревенскому погосту, пошли к могилкам, остановились у одной, перекрестились на все четыре стороны, иконку достали, у креста поставили, да принялись молитвы читать. Деревенские на улицу высыпали, друг друга спрашивают, мол, что за монашки, откуда взялись, что делают в наших краях. Никто не знает. Решили к погосту пойти да понаблюдать, авось что-то и узнается.

Пришли и замерли, словно впервые глаза вдруг открыли — раскинулось под небом царство усопших, всё в зелени, травы шелестят тихим шёпотом, переговариваются, берёзки белоствольные ветви, словно руки к земле тянут, обнимая кресты деревянные, что в небо голубое устремились, ветерок ласковый чуть колышет чёрные ризы монахинь, а они молитвы поют и течёт-течёт над погостом их молитва, голоса их высокие, словно ангельские, душу пробирают, и плывёт молитва дальше — над рекой широкой, что под обрывом внизу раскинулась, над деревней многострадальной, над людьми притихшими, над всем миром Божиим.

У многих слёзы по щекам текли. Вспомнилось им что-то родное, далёкое, светлое. А как закончили монахини, да оглянулись, так и упали деревенские в страхе на колени. Батюшки! Да неужто это Валька? В длинном монашеском одеянии стояла перед ними Валька-вековуха и глядела на них ласково, а на ресницах её дрожали слёзы.

- Ну здравствуйте, родимые, - сказала она людям, - Упросила я нашу игуменью отпустить меня на Радоницу домой, на могилку родительскую, память их почтить. Да вот двоих сестёр со мною отправила, чтобы чего плохого не случилось.

Вспомнили люди про то, то они сотворили, и глаза свои опустили вниз.

- Прости ты нас, Валентина, прости нас, если сможешь, не по-добру мы с тобой поступили тогда.

- Давно уж простила я вас, и за всех молюсь, за всю деревню нашу родную, - тихо ответила Валька, - Да только не Валентина я теперь, а матушка Серафима. Девять лет уже как постриг приняла. Поначалу послушницей была, ну а после уж игуменья благословила в монахини идти. И за это я вам должна спасибо сказать, вы меня к Богу привели, родные. Ну нам пора в обратный путь. Теперь уж чай не увидимся с вами больше. Оставайтесь с Богом!

Матушка Серафима перекрестила людей широким жестом и пошла, прихрамывая на одну ногу, села в телегу, где уже ждали её две других монахини, лошадь тронулась с места и пошла по дороге, всё прибавляя шаг. Вскоре она стала лишь точкой на горизонте. А народ всё стоял и смотрел ей вслед…

0

112

Михаил Самуилович Качан

https://forumupload.ru/uploads/0015/ec/e0/1538/t825200.jpg

НА СНИМКЕ: Какой-то берег Волги. Наш берег Волги был много выше и зарос травой и кустарником.

Пишет Михаил Качан:

НА СНИМКЕ: Пароход "III Интернационал". Я разыскал этот снимок в интернете: http://kamafleetforum.ru/lofiversion/in … /t218.html

И вот, что там написано:
пароход "ВОЛГА"
год постройки 1912
год списания 1983
место постройки Сормовский завод
первый владелец Пароходное общество "По Волге"
названия судна
1912-1918 "Витязь"
1918-1952 "III Интернационал"
1952-1983 "Волга"
Таким образом, это, действительно тот пароход, на котором я с бабушкой плыл в июле 1941 года вниз по Волге до Ульяновска.

Когда я проснулся, дома никого не было, даже мама ушла куда-то с маленькой Аллочкой. Мне оставили еду, и я с аппетитом поел. А вот инструкций, что делать, я никаких не получил. С первого дня я был предоставлен сам себе и начал осваиваться на новом месте. Делать дома было нечего, и я вышел и сел на крыльце. Было солнечно и очень тихо. Я осмотрел улицу. Это была обычная деревенская улица. Рубленые дома, слегка покосившиеся ограды, массивные ворота рядом с каждым домом. За оградами были большие зеленые огороды, а за ними вдали кустарник, а между отдельными кустами большие поляны. Никого на улице не было, и я снова подивился этой тишине.

Я снова посмотрел на улицу. Прямой дороги на ней не было. Наезженная колея была от телег, следов автомобилей не было. Колея перемещалась с левой стороны улицы на правую, а потом обратно. Она была глубокой с еще более глубокими ямами. Там, где телеги не ездили, росла низкая трава.

Потом мне показалось, что я слышу голоса. Это были мальчишки. Они играли в какую-то игру, постепенно приближаясь ко мне. В их руках были толстые палки, которыми они, как мне вначале показалось, били по земле. Когда они еще более приблизились, я увидел, что мальчишек было трое, четвертой была девочка. Они били по короткой, заостренной с двух сторон палочке, которую называли чиж. Если они попадали по заостренному концу, чиж взлетал в воздух, и вся компания перемещалась к месту, где он упал. Били все по очереди. При ударе поднималась пыль, но они не обращали на это внимания.

Заметив меня, они остановились.

– Ты кто? – спросил один из них, постарше других и года на два старше меня.

– Меня зовут Миша, – сказал я, – мы эвакуированные, из Ленинграда.

Они рассматривали меня и мою одежду. Сами они были в каких-то серых рубахах и таких же серых коротких штанах. Девочка была в каком-то застиранном платьице ниже колен. Все были босые. Я же был одет в красивую городскую одежду, непривычную для них. Они назвали себя, но сегодня я не помню их имен, а вот имя девочки помню.

– Я Анка, – сказала она. – Давай с нами чижа гонять.

–Я не умею, и палки у меня нет.

– Не палки, а биты, – поправила она меня.

Они вырезали мне из какого-то куста подходящую биту, и я гонял с ними чижа, пока не появилась мама и не позвала меня домой. Мой костюмчик был, конечно, в пыли, но мама не сделала мне замечания и только грустно посмотрела на меня.

Вскоре пришли и бабушка с дедушкой. Бабушка быстро начала что-то готовить. Стемнело, каждый получил по кусочку хлеба и по миске какой-то похлебки. Что это была за похлебка, я не понял, но и спрашивать не стал.

Началась деревенская жизнь. Мы с мальчишками и Анкой куда-то далеко уходили. Оказалось, что за кустарником был большой обрыв – далеко внизу была река. Мы иногда спускались туда, но не купались, а только плескали водой на лицо и опускали в воду ноги. Обратно приходилось карабкаться наверх, что было совсем непросто.

Потом я узнал, что жители деревни работали в колхозе, стала работать там и мама, а Аллочку оставляла на бабушку. Дедушка работать не мог из-за своей грыжи. Теперь мама приносила домой не только хлеб, который выдавался по карточкам, но и какие-то продукты – муку, крупу, картофель, – все, что в колхозе выращивали. Это она называла натуроплатой.

Молоко она тоже приносила, оно было нужно и ей, чтобы у нее не пропало молоко, она все еще кормила Аллочку грудью, и Аллочке тоже. Иногда мне наливали немного молока в горячую воду, – это назывался чай. Настоящего чая не было. Не было ни сахара, ни конфет, но мы уже к этому стали привыкать. Вкус куриного и любого другого мяса мы уже забыли. В деревне, как это всегда было в России, летом мясо не ели, резать скот и птицу начинали с холодами.

0

113

Алекс Кимен    Рождение богов

Неожиданно из-за угла показалась серая фигура. Девушка инстинктивно выставила вперед руку. Прохожий попытался увернуться, но не успел. Толчок. Короткий вскрик. И Пандора очутилась на земле. Правая нога взорвалась острой болью.

– Госпожа, вы в порядке?

Резкий варварский говор заставил Пандору похолодеть. Услышав неуместное «вы», она невольно оглянулась и облегченно выдохнула. Нет. Рядом никого. Просто незнакомец плохо говорит по-гречески.

Варвар перехватил недоуменный взгляд Пандоры и, кажется, понял свою ошибку.

– Тебе помочь? – повторил он.

В его голосе звучали нотки участия, но это еще сильнее испугало девушку.

Она с тревогой рассматривала незнакомца. Босой. В старом неподшитом хитоне. Большой, грубый и опасный.

Заходящее солнце удлиняло и без того жуткие тени. Варвар сделал шаг к ней. Его тень прыгнула на девушку. Пандора сжалась. Не отрываясь, она следила за его движениями. Пандора замотала головой и махнула рукой, отгоняя варвара. Он неуверенно огляделся, с сомнением посмотрел на девушку, пожал плечами и отступил.

Пандора попыталась встать. Как больно! Она зажмурилась и прикусила губу. Оперлась о стену дома и осторожно выпрямилась. Потом оглянулась: варвар медленно спускался по переулку в сторону Дипилонских ворот. Пандора глубоко вдохнула и попыталась перенести вес на правую ногу. Резкая боль заставила ее вскрикнуть. Она снова упала на землю. Приподняв подол, хотела растереть распухающую лодыжку, но каждое прикосновение отдавалось болью в ступне.

«Как я дойду до дома! Что делать?»

У Пандоры перехватило дыхание. Сердце стучало в висках.

– Позволь я помогу тебе?

Девушка вскрикнула от неожиданности. Она не заметила, как варвар вернулся.

– Не бойся, госпожа.

Пандоре послышалось в голосе чужестранца не столько сожаление, сколько какое-то снисхождение. Она почувствовала, как к щекам приливает кровь. Ее глаза возмущенно сверкнули.

– Я ничего не боюсь! – звонко отчеканила девушка, хотя плечи ее дрожали. – Ты должен смотреть, куда идешь, и уступать дорогу кому следует, чурбан!

– Извини, госпожа! – варвар удивленно поднял брови.

Неожиданно Пандора осознала, что чужестранец, скорее всего, ожидал увидеть в подобной одежде бедную пожилую женщину, а не благородную девушку. Ее опять окатило волной страха и стыда.

– Позволь тебе помочь… благородная госпожа.

Пандора молчала. Она вдруг отчетливо поняла, что принять помощь варвара – единственный способ быстро добраться до дома Гиппареты. Там ей помогут, а подвернутая нога станет подходящим поводом для опоздания.

Она как можно плотнее закуталась в диплакс, так что рассмотреть ее лицо стало совершенно невозможно и обреченно кивнула варвару, мысленно взмолившись о защите Артемиде.

Чужестранец задумчиво смерил ее взглядом:

– Разреши, я донесу тебя?

– Нет! Не трогай меня!

Варвар вздохнул и слегка прищурился, склонил голову набок и прикусил губу.

– Может, мне сходить за помощью?

– Нет… Не надо никого звать!

Чужестранец снова вздохнул и присел на корточки рядом с девушкой.

– Ты позволишь, госпожа?

Пандора секунду колебалась. Затем осторожно вытянула ногу. Ее трясло.

– Не вижу ничего страшного. Думаю, нога не сломана. Мне кажется, это даже не… – варвар запнулся, подбирая подходящее слово. – Не поворот… подворот… выверт…

Девушка молчала. Она, не отрываясь, следила за пальцами с грязными ломаными ногтями, протянувшимися к ее ноге.

Варвар осторожно коснулся ее лодыжки.

– Здесь болит?

Пандора поморщилась:

– Не очень.

– Можно снять сандалию?

Она молча кивнула.

Несколько секунд чужестранец возился с тонким кожаным ремешком, стараясь не касаться ноги девушки. Наконец, сандалия упала на землю. Варвар еще раз осмотрел ногу, затем сжал ступню и слегка пошевелил.

– А так больно?

Пандора поморщилась, но боль оказалась терпимой.

Варвар аккуратно опустил ее ногу на землю и почесал подбородок. Пандора брезгливо смотрела на него сквозь небольшую щель диплакса. В голову лезли сплошные проклятия. Она и не подозревала, как много знает неприличных слов! «Ну что ты еще можешь сделать, чурбан неотесанный! Деревенщина! Болван!»

– Если плотно замотать стопу повязкой, ты сможешь осторожно ступать правой ногой. Я помогу тебе дойти до дома.

– Хорошо.

Чужеземец огляделся, затем с сомнением посмотрел на свою одежду.

– Я мог бы оторвать кусок ткани от своего хитона, но он совсем ветхий. Нужно что-то покрепче.

– Это подойдет? – Пандора показала варвару край своего диплакса.

Тот коснулся протянутой ткани и кивнул:

– Пожалуй, подойдет. Нужно оторвать несколько полос.

Пандора тяжело вздохнула и сняла широкую накидку, прятавшую лицо от чужих глаз.

– Делай что следует.

Чужестранец взял протянутый диплакс, но взгляд его был прикован к Пандоре. Она осторожно покосилась на него и заметила в глазах варвара удивление и восторг. Девушку опять бросило в дрожь от гнева и стыда. Как этот глупый осел смеет глазеть на нее! Но все же было в этом восторженном взгляде что-то греющее ее самолюбие. Поймав себя на этой мысли, она снова взмолилась Артемиде. Затем торопливо накинула край пеплоса на голову, пытаясь прикрыть лицо. Но он был слишком короток, и толку от него почти не было. Так ее могут узнать!

Она прошептала:

– Поспеши… пожалуйста.

Послышался треск разрываемой ткани.

– Позволь, госпожа… Сейчас… Постарайся оттянуть носок на себя… Вот так…

Пандора глубоко вдохнула, стиснула зубы и зажмурилась. Но ей почти не было больно. Ткань плотно стягивала лодыжку. Сразу стало легче.

– Готово! Попробуй встать? – варвар протянул ей руку.

Девушка мгновение помедлила, прежде чем принять протянутую ладонь. Потом выпрямилась и сделала осторожный шаг. К ее удивлению, острой боли не было. Нога продолжала ныть, и каждое движение отдавалось болью. Но эту боль можно было перетерпеть.

Чужестранец натянуто улыбнулся:

– Прости еще раз, госпожа. И позволь проводить тебя.

Мгновение девушка колебалась, но все же решилась принять помощь.

– Хорошо… Дай мне, пожалуйста, диплакс.

Варвар поднял с земли платок, встряхнул и протянул девушке.

Пандора торопливо закуталась в ткань, подогнув ее, чтобы оторванный край не слишком бросался в глаза.

4

Всю дорогу они молчали. Пандора сильно хромала, но старалась идти сама. Чужеземец шел рядом, готовый подхватить девушку.

Вскоре они подошли к заднему входу дома Гиппареты. Обычно им пользовались слуги, но через него можно было незаметно проскользнуть в гинекей. Пандора знала, что Гиппарета уже давно ждет ее.

– Это твой дом?

Пандора вздрогнула от неожиданного вопроса, брезгливо посмотрела на чужестранца и неопределенно мотнула головой. Затем осторожно толкнула дверь.

– Доброго вечера, госпожа.

Девушка облегченно вздохнула. Наконец-то этот варвар исчезнет. Век бы его не видеть!

Но что-то не позволило ей уйти молча.

Она взглянула на него последний раз и тихо пробормотала:

– Благодарю, – потом равнодушно отвернулась, шагнула внутрь и захлопнула за собой дверь.

Из коридора уже выглядывала встревоженная и босая Гиппарета. Подруга спустилась в небольшой дворик, примыкавший к гинекею, и весь вечер ждала Пандору, прислушиваясь к каждому звуку.

– Почему ты так поздно? – ее взгляд скользнул на забинтованную стопу. – Всемогущие боги! Что случилось?

– Я подвернула ногу.

– Какой ужас! Эвридика!

Тут же появилась молодая рабыня. Гиппарета помогла Пандоре сесть и приказала служанке принести теплой воды, ткань и лечебный бальзам. Рабыня убежала. В этот момент во двор вышел незнакомый юноша и замер от удивления...

Отредактировано Vintage (2022-06-11 16:49:00)

0

114

Секс с чужой женой. Светлана

Владимир Шварцман

ОТРЫВОК ИЗ РОМАНА "ПРЕВРАТНОСТИ СУДЕБ".



Дверь в камеру следственного изолятора, в которой находился Виктор, распахнулась. На пороге появились несколько человек, и среди них - полномочный представителя Президента в Сибири, Константин Дмитриевич Литвиненко.

- Какие люди, - усмехнулся Виктор, смерив посетителей насмешливым взглядом. - Константин Дмитриевич, как ваше здоровье?

- У меня - отличное, а вы, Виктор Сергеевич, о своём здоровье побеспокойтесь, - тоже с усмешкой, сказал Литвиненко. - Сгниёте в камере, если будете упрямиться.

- Вряд ли я доставлю вам такое удовольствие, - засмеялся Виктор. - Я уверен, что уже этим летом опять поеду отдыхать куда-нибудь за границу. Ну, скажем - на Канары. Ведь не зря говорят, что на Канарах - лучше, чем на нарах.

- Сомневаюсь я, что в скором времени, вы поменяете нары на Канары, - с видом победителя, усмехнулся Литвиненко и вышел из камеры. Вслед за ним, камеру покинули и сопровождавшие его лица.

Оставшись в камере один, Виктор заметался по ней, как зверь в клетке и, только спустя несколько минут, полностью успокоился, сел на скамью и начал лихорадочно перебирать в голове все возможные варианты, пытаясь найти хоть какой-нибудь выход из создавшегося положения. Посещение его в камере Полномочным представителем Президента, заставило Виктора задуматься. Ему вспомнилось, как в этом году, отдыхая на Канарах, на острове Тенерифе, он совмещал полезное с приятным - днём отдыхал на пляже, а ночью трахал отдыхающих там жён российских престарелых олигархов - этих молодых сучек с Рублёвки. Там же, познакомился с женой Литвиненко и провёл с ней ночь.

"Чёрт меня дёрнул, связаться с ней", - вспоминая секс с чужой женой, вздохнув, подумал Виктор...

...Проснувшись рано утром в своём комфортабельном номере гостиницы, Виктор с удивлением обнаружил, что в постели он не один.

"Кого же это я сегодня ночью трахал"? – удивлённо посмотрев на лицо женщины, пытавшейся изобразить здоровый сон, подумал он. – Дай бог памяти, вспомнить, хотя бы, её имя.

Виктор встал и вышел на балкон, закурил, равнодушно наблюдая за женщиной, которая, театрально-грациозными движениями, завернулась в простыню, а затем босиком упорхнула в душ, пробыла там буквально несколько минут и выйдя оттуда, жеманясь от неловкости, попросила закурить. Видимо, это был её первый опыт супружеской измены.

- Ну что, красавчик, будем прощаться? – слегка краснея, спросила женщина, подходя вплотную к Виктору. – Телефон запишешь, или запомнишь?

- Запишу, конечно, - встрепенулся Виктор, достал записную книжку и приготовился записывать, впрочем, не зная, на какую букву открыть страницу.

- Светлана Литвиненко, - подсказала женщина и, затянувшись дымом, сделала вид, что закашлялась. Кажется, она собиралась расплакаться, а это уж было совсем не к чему.

"Ко всему прочему, ещё истерики по повод поруганной супружеской чести, тут не хватало", - подумал Виктор и поморщился. – "Хотя я вчера и выпил сверх нормы, но не думаю, что силком тащил тебя в свою постель".

Эту самую Светлану, тридцатилетнюю блондинку - жену престарелого представителя Президента, и депутата Государственной Думы - Константина Дмитриевича Литвиненко, Виктор приметил несколько дней назад, за завтраком, в ресторане отеля. Женщина пожирала его похотливым взглядом и, как-то по-особому, закидывала одну загорелую ногу на другую - каждый раз делала это очень медленно. Виктор сразу заметил эти, посылаемые почти открытым текстом, зазывные сигналы...а потом...пылкие взгляды и как бы нечаянные прикосновения друг к другу, сулили море страсти.

Женщина была не красавица. Из серии "проходил я мимо - зацепился взглядом". Но, трахнуть чужую жену - даже не красавицу, хочет, наверное, каждый мужчина. Виктор ожидал, от секса с этой женщиной, особого наслаждения. Однако, в момент непосредственного контакта, не почувствовал ничего, кроме разочарования. Женщина не отличалась ни особым темпераментом ни особым умением вести любовные игры. Жест, которым она закинула ему за шею свои загорелые руки, когда они расположились в постели его комфортабельного номера, ничуть не напоминал нежное и непреодолимое влечение, он был скорее похож на начало какого-то чужого ритуала. Даже трахая её в позе «рака», которая Виктору очень нравилась, он всё равно не смог сдержать вздоха разочарования. А когда кончил - поднялся с кровати и закурил. Очередная сексуальная победа, по большому счёту, не принесла ему ни удовольствия ни удовлетворения.

- Может, выпьем по чашечке кофе? – после того, как женщина оделась и присела на кровать, предложил Виктор.

- Некогда мне кофе распивать, надо готовиться к встрече мужа, сегодня он прилетает, - капризно надула губы женщина, поднялась с кровати, и пошла к выходу из номера.

"Вроде, не обиделась", - проводив её равнодушным взглядом, подумал Виктор...

...Приняв в номере отеля душ, и облачившись в тёплый, махровый халат, Литвиненко зажёг свечи в больших подсвечниках, достал из бара бутылку вина и бокал, сел в уютное кресло, наполнил бокал вином, включил телевизор и стал смотреть новости. Его жена, подошла к нему сзади и начала нежно гладить его по гладкой лысине. В большом зеркале, Литвиненко видел не только лицо, но и полностью всю фигуру своей жены. А она, чувствуя, что муж наблюдает за ней, потянулась - грациозно изгибаясь всем телом, и как бы невзначай, распахнула полы лёгкого, полупрозрачного халатика.

- Любимый, я тебе ещё нравлюсь? – спросила она, прикасаясь губами к щеке мужа.

- Почему ты спрашиваешь об этом? Ты же прекрасно знаешь, что я буквально дурею от возбуждения, когда вижу твоею восхитительную фигуру, - тихим голосом сказал Литвиненко и, поднявшись, стараясь не пролить вино из бокала, свободной рукой обнял жену. Их губы слились в поцелуе. Наконец высвободившись из объятий мужа, его жена, сбросила с себя халатик и, лукаво улыбнувшись, сказала: - Ты посиди ещё немножко, а я схожу, приму душ.

- Только не долго, - ласковым голосом сказал Литвиненко, с волнением наблюдая за тем, как его жена, неспешной походкой направилась в ванную комнату, залпом допил вино, как будто необходимо было срочно освободить бокал, расстегнул халат и оттянув резинку трусов, заглянул внутрь. Убедившись в том, что его плоть уже в полной боевой готовности, улыбнулся и стал нетерпеливо поглядывать на дверь, ожидая возвращения жены.

Госпожа Литвиненко действительно, вернулась очень быстро, так же неторопливо, как и уходила, подошла к сидевшему в кресле перед камином, мужу и присела к нему на колени. Литвиненко обнял жену за талию, и она, вновь изогнувшись всем телом, припала к его груди. В эту минуту её можно было сравнить, и с отдыхающей пантерой, и с трепетной ланью, и с жаждущей любовной утехи, наложницей из гарема.

Литвиненко, лаская дрожащей от возбуждения рукой упругое тело жены, был уверен, что сейчас возьмёт её со всей страстью, истерзает, заставит исторгнуть дикие крики, которые жена всегда издаёт в момент оргазма, и отпустит её только тогда, когда получит полное удовлетворение, а она, почувствовав боевой настрой мужа, встала с его колен, поощрительно улыбнулась ему, сняла с него трусы, а потом встав коленками на кресло, начала опускаться на член мужа. Но, по мере того, как она опускалась, опускался и член мужа. Женщина глубоко задышала и попыталась рукой возбудить опавший член, но все её усилия оказались напрасными.

- Ну, что же ты? – не выдержав, сказала она. – Давай же, я хочу тебя.

- Прости, я что-то сегодня не в форме, наверное, перегорел, - буркнул Литвиненко и смущённо отвернул лицо в сторону. Жена посмотрела на него, как на пустое место и усмехнулась.

"Старый, лысый козёл, я тебе ещё припомню этот облом и в самое ближайшее время. Завтра, вновь отдамся этому красавчику, с большим членом", - вспоминая ночной секс с Виктором, подумала Светлана Литвиненко и мечтательно закатила глаза...

...Оставшись в номере один, Виктор облегчённо вздохнул и, мысленно записав на свой лицевой счёт очередную победу над женским полом, тут же забыл о ней, но, как оказалось, избавиться от её назойливого внимания оказалось не так-то просто. Он как в воду глядел, опасаясь неизбежности встречи с высокопоставленной четой - и она состоялась. Столкнувшись с ними нос к носу возле «шведского» стола, Виктор первым делом посмотрел на лысину Литвиненко, словно проверяя, уже выросли у того рога, или нет. Его жена, перехватила этот насмешливо-презрительный взгляд и густо покраснела. Она догадалась, о чём подумал Виктор, так пристально рассматривая лысину её мужа. Чувствуя себя вавилонской блудницей, женщина скорбно кусала губы и бросала на Виктора красноречивые взгляды.

"Господи, неужели, это ещё не закончилось? Дамочке тридцать лет, но она, явно впервые в жизни изменила мужу, и её сносит с катушек", - подумал Виктор, поняв значение этого взгляда.

- Виктор Сергеевич, и вы здесь отдыхаете? - узнав Виктора, с удивлением спросил Литвиненко.

- Да, вот решил пару недель отдохнуть - поплавать в море, и позагорать.

- Отдых телу нужен и полезен. Жена здесь уже почти месяц отдыхает, а я только на недельку вырвался. Больше не смог выкроить времени. Присаживайтесь к нашему столу.

- Спасибо, я уже пообедал, но от приглашения посидеть за вашим столом, не откажусь.

- Познакомьтесь - моя жена. Её зовут Светлана, - представил Литвиненко Виктору свою жену.

- Очень приятно, - улыбнувшись, сказал Виктор. И он, и жена Литвиненко, сделали вид, что не знакомы и сегодня встретились впервые.

- Смотрите, как наши соотечественники резвятся здесь, ну прямо как дети, - усмехнулся Литвиненко, наблюдая за тем, как русские туристы под руководством массовика-затейника, путаясь в собственных ногах, разучивают какой-то танец. – Может, вы покажете этим убогим, как умеют отдыхать настоящие олигархи?

- Я не олигарх, а простой бизнесмен. Сижу вот тут и прикидываю, удастся ли в этом году запустить производство на новой площади.

- И как оффшорных дочек наплодить, чтобы налогов в родной бюджет поменьше заплатить, а собственную мошну набить потуже, - сказал Литвиненко. - Угадал?

- А как же без этого. Богатые заботятся о мошне, а бедные о мошонке. А насчёт налогов, так это мы вас - депутатов, должны благодарить. Это вы такие правила игры придумали, при которых, чтобы выжить, приходится, простите, не при даме будет сказано, выше собственного хрена прыгать. Может, выпьем по сто грамм за нашу великую Родину? - предложил Виктор.

- За Россию - с удовольствием, - сказал Литвиненко и потянулся к бутылке.

Выпили за Россию, потом за святую Русь, потом...

- У вас что, других разговоров нет? Даже здесь, на отдыхе, про свою политику талдычите, - надула губки жена Литвиненко и пригласила Виктора на белый танец.

- Ненавижу его, - шептала она, стараясь плотнее прижаться к Виктору своим телом. - Он меня игнорирует как личность. Всё не может простить мне, что я знаю, каким ничтожеством он был, и что взял меня в жёны не девочкой. Я хочу отомстить ему. Ты мне поможешь?

- Так ты вроде бы уже отомстила, - усмехнулся Виктор.

- Не-е-т, - протяжно произнесла женщина и мечтательно закатила глаза. - Я бы ещё мстила, и мстила, и мстила...

- Ну-ну, успокойся, милая, - улыбнулся Виктор, погладив её по плечу. - Если ты только захочешь продолжения, я сегодня ещё к твоим услугам.

- Муж через два дня улетает обратно в Сибирск, - оживилась жена Литвиненко, ещё теснее прижимаясь к Виктору.

- А я улетаю завтра, - тихо сказал Виктор, отстраняясь от слишком уж прилипшей к нему дамы.

- А как же я? - чуть не вскрикнула, но вовремя удержалась женщина, а потом, перейдя на шёпот, прислонилась губами к уху Виктора и прошептала: - Я хочу вновь оказаться в твоих объятиях, вновь почувствовать внутри, твой большой член.

- Приходи сегодня.

- Так...муж же здесь.

- Тогда не приходи.

- Но я хочу тебя.

- Тогда приходи.

- Ты что, издеваешься надо мной? - вспылила жена Литвиненко. - Заладил, как...

- А ты чего достаёшь меня? Это не я тебе, а ты мне голову морочишь.

- Милый, ты не закрывайся на ночь, я обязательно приду. Муж заснёт и я приду.

- Хорошо, приходи, - впрочем, без особого энтузиазма, сказал Виктор.

0

115

Братья Стругацкие, "Улитка на склоне"

Все семеро, толкаясь и оскальзываясь, гурьбой кинулись вперед. Несколько секунд Кандид еще слышал дробный стук Навиных пяток, а потом ему стало не до этого. Ему было страшно и стыдно, но очень скоро страх прошел, потому что неожиданно выяснилось, что единственным стоящим бойцом из воров был вожак. Отбивая его удары, Кандид видел, как остальные, угрожающе и бессмысленно мотая дубинами, задевают друг друга, шатаются от собственных богатырских размахов и часто останавливаются, чтобы поплевать на ладони. Один вдруг отчаянно завопил: «Тону!» – и с шумом обрушился в болото, двое сразу бросили дубины и принялись его тащить, но вожак наседал, крякая и притопывая, пока Кандид случайно не угодил ему по коленной чашечке. Вожак уронил дубину, зашипел и присел на корточки. Кандид отскочил.

Двое воров тащили тонущего из болота. Тот увяз основательно, лицо его посинело. Вожак сидел на корточках и озабоченно рассматривал ушиб. Остальные трое воров, подняв дубины, толпились у него за спиной и тоже рассматривали ушиб через его голову.

– Дурак ты, папаша, – сказал вожак укоризненно. – Разве же так можно, долбня ты деревенская. И откуда ты только такой взялся... Выгоды своей ты не понимаешь, дерево ты стоеросовое, твердое...

Больше ждать Кандид не стал. Он повернулся и со всех ног пустился бежать за Навой. Воры кричали ему вслед сердито и насмешливо, вожак гукал и взревывал: «А держи его! Держи!» Они за ним не гнались, и Кандиду это не понравилось. Он испытывал разочарование и досаду и на бегу пытался сообразить, как же эти неуклюжие, неповоротливые и незлые люди могут наводить ужас на деревни, да еще каким-то образом уничтожать мертвяков – бойцов ловких и беспощадных.

Скоро он увидел Наву: девчонка скакала шагах в тридцати впереди, твердо ударяя в землю босыми пятками. Он увидел, как она скрылась за поворотом и вдруг снова выскочила – уже ему навстречу, – замерла на мгновение и пустилась вбок, прямо через болото, прыгая с коряги на корягу, только брызги летели. У Кандида замерло сердце.

0

116

"ВАРЕНЬКА"
Утро… Раннее… Летнее…
Робкий солнечный луч упал на Варенькино лицо и слегка потрепал ее за припухшие со сна щеки, ласково коснулся темных густых ресниц. Варенька открыла глаза, улыбнулась чему-то и пригрозила упрямому лучику пальцем. Соскочив с кровати, быстро накинула на себя легкий ситцевый сарафанчик и босиком выскочила на крыльцо. Прохладная роса мягко умывала её маленькие загорелые ступни. Важные лягушки с шумом плюхались от нее по обе стороны садовой тропинки. «Вот я вас!» - нахмурила брови Варенька. Быстро умывшись под старым щербатым умывальником, Варенька выдернула из грядки сочную влажную редиску с белёсыми бочками, дотянулась ладошкой до маленького пупырчатого огурчика, и, вкусно захрустев, устроилась на низенькой широкой скамейке, притулившейся в конце сада. На самом ее краешке лежала, забытая с вечера, книга. Это был пухлый том сочинений Л. Н. Толстого «Война и мир». Продолжая похрустывать то огурчиком, то редиской, Варенька погрузилась в переживания первого бала Наташи Ростовой, мысли аристократа Андрея Болконского, сомнения Пьера Безухова…
Через пару часов бабушка Шура позвала ее завтракать. Наскоро поев пышных оладушек с медом, выпив кружку парного молока, Варенька опять побежала в сад и вновь погрузилась в книжку. Рыжее, горячее, упрямое, веснушчатое солнышко тем временем все сильней и сильней припекало Варенькину голову, плечи, открытые руки. Варенька, встав, перешла под огромный спасительный шатер вековой липы. Здесь была тень и прохлада. Ветерок доносил до Вареньки волшебный, нежный, ни с чем не сравнимый аромат дерева: липа цвела! Цвела от макушки до пят, похожая на огромный, пушистый, желтый шар, с проглядывающими зелеными листочками. А еще красавица – липа жужжала. Это дружно и весело работали на ней тысячи пчёл. Слушая их звонкое жужжание, глубоко вдыхая в себя сладкий липовый аромат, Варенька отложила книгу и начала мечтать и грустить. Мечтала о своём, неясном пока, будущем. А грустила от того, что лето, ее любимое лето, так быстро пройдет…
Варенька встала, с наслаждением потянулась и решила сбегать к речке. До речушки, которую звали Черёмушкой, было недалеко – только сбежать под небольшой обрыв. Но Варенька предпочитала другую дорогу, обходную. Ей, городской, до сих пор хотелось вдохнуть в себя ни с чем не сравнимые запахи деревенских лугов и полей. Быстрые ноги Вареньки легко бежали по луговой тропинке. Буйно цвел медовый клевер, пригоршнями розовел Иван – чай, васильки и ромашки кивали ей, как старой знакомой. Варенька внезапно остановилась и, упав на колени, принялась срывать ярко – синие, еще не выгоревшие на солнце, васильки и белоснежные, с желтым венчиком, ромашки. А роившиеся, словно пчелки в ее голове, слова, вдруг вылились в удивительные строки:
За ивушкой плакучею,
Нависшей над рекой,
Берёзоньки под кручею
Любуются собой.
В полях роса медвяная
Томится: только тронь!
Блестя лиловой гривою,
Резвится рыжий конь.
В лесу поёт соловушка,
Выводит свою трель.
И эхом откликается
Пастушечья свирель.
Ромашки колокольчикам
Кивают на лугу.
Кузнечики зелёные
Стрекочут на стогу.
Вдохнёшь – и не надышишься!
Сколь запахов вокруг!
Без сил лицом склоняешься
В духмяный пряный луг…

Сплетя венок, и водрузив его себе на макушку, Варенька, смеясь и напевая, побежала дальше. Венок удивительно шел ее синим глазам… В ее любимом местечке возле небольшой кручи не было ни души. Быстро раздевшись, Варенька с наслаждением бросилась в прохладную воду реки. Наплававшись вволю, Варенька набросила сарафанчик и той же дорогой вернулась в деревню. Вечерело… В задумчивом саду было тихо и уютно. Солнышко ласково обходило свои владения, перелезая с деревьев на кусты, с кустов на цветы и грядки. Листья на деревьях будто светились изнутри, рассеивая вокруг себя причудливый солнечный узор. Чуть позже с речки повеяло вечерней прохладой, и Варенька перебралась на старенький сеновал. Длинный летний день клонился к ночи. От сена шел терпкий душистый аромат. Устроившись поудобней, Варенька закрыла глаза, и, слушая стрёкот кузнечиков и пение лесных соловьев, счастливо вздохнула. А еще через пять минут девушку сморил крепкий и спокойный сон…
(М. Данилова. Отрывок из повести "ВАРЕНЬКА")

+1

117

Метро и босоножка

Мария Молчанова

Дневниковое 13/9/6

эпиграф. Открывайте свои желания пред Богом Фил.4:6

Сегодня ехала на работу на метро. И при выходе из поезда на Гостинке у меня слетела босоножка. Я посмотрела с надеждой в салон вагона, но там ее не было, значит, случилось худшее, она провалилась между поездом и платформой. И тут я слышу - видимо, какой-то человек все же допинал ее в дырку - как она падает, т.е. стук ее приземления. А платформа-то - закрытая. Стою, как дура, на одной ноге. Думаю, что делать. Сняла вторую, сунула в пакет и пошла искать дежурную по станции. А поскольку станция закрытая, то дежурный не сидит в будке, а где сидит, и как его искать, я не знаю.

Ну пошла к выходу, думаю: у экскалатора сидит тетенька в будке прозрачной, у нее спрошу. По дороге вижу надпись на том странном сооружении типа "домик" посреди станции, которое всегда так мешает протискиваться между ним и стеной тоннеля к выходу на Канал Грибоедова, что, чтоб вызвать дежурного по станции, надо нажать кнопку.

Нажимаю. Открывается дверь, там девушка высокая красивая. Я ей пытаюсь объяснить, куда упала моя туфля. Она, наверное, думает обо мне много "хорошего", но сочувственно улыбается, отсылает обратно, ждать. Иду, босая, обратно к закрытым дверям платформы. Последний пролет. Стою. Поезда проходят, люди движутся, косясь на мои босые ноги. Как на зло юбка чуть ниже колен, а не до пола как обычно. Холодно стоять. Я уж подумала, одеть вторую и стоять на одной ноге..

Пока стояла думала: идти босой на работу можно. Но холодно, на улице не достаточно сухо, и народ смутится. Папа живет рядом, но он, скорее всего на работе, и Костя (воспитанник папы и, по совместительству, мой приемный брат) устроился, так что, навреное тоже отсуствует, дойти до папы и одеть там тапки 42 размера можно, но как-то менее глупо ходить босой, чем в таких тапках. Рядом рынок Апражки, но на обувь мне не хватит моих 250 рублей в кармане. Ехать обратно, чтоб мама привезла обувь к станции NN, можно, но пол раб.дня точно помрет. И как ни странно при всем этом я была совершенно спокойна. Даже не было ни неловкости, ни стыда за мои босые ноги и мою рассеянность.

Наконец, приходит та девушка со спец.палкой. Но ничего не делает, только кивком уточняет у меня, тот ли вход, и продолжает смотреть в другой конец платформы. Когда появляется тот, кого мы ждем, я понимаю, почему она туда смотрела. Нам был нужен человек, который откроет нам закрытые створки пролета. Вах, какой красавец в форме с надписью "метро"! Но мы опять не торопимся. Пропускаем еще один поезд. Потом мужчина светит фонариком в щель между стенкой и дверцей по направлению движения поезда - дает сигнал кому-то, так автоматика срабатывает, или ищет хитрую кнопку для открывания дверей - я не вижу, в общем, открывается дверь и я вижу тоннель - красота! Он освещен каким-то потусторонним светом, на той стороне у него выступ, как махонькая такая узенькая такая платформочка. Это удивительно для меня. И провода-провода-повода тугие толстые... Метро... ах!..

Девушка смотрит вниз, ковыряется внизу палкой довольно долго, и я уже начинаю тревожиться, там ли мой левый босоножек, но вот, наконец - ура и слава Богу - она достает мне мою бальшую босоножку. Я благодарю, одеваю сперва одну, потом достаю и вторую босоножку, и иду опаздывать на полчаса на работу. Если б не приключние, я б опоздала значительно меньше. И, как на зло, на работе все заняты, и некому рассказать о моем спокойном таком приключении.

А вынесены эти слова в эпиграф, потому что я на протяжении моего общения с метро много думала о том, что и как делать, если все ж эти босоножки у меня туда проваляться. На другой станции (Александра Невсого II), открытой, я имела опыт доставать - не помню правда что - с рельсов (тоже палкой и девушкой). Но не на закрытых. Не то, чтоб я мечтала о таком приключении, но... по приходе на работу я увидела на десктопе ровно эту цитату (у меня цитаты меняются на десктопе раз в минуту), и очередной раз подумала о материальности мыслей.

И слава Богу, что босоножку мою не раздавили поезда и достала красивая блондинка и симпотный дядька :)

Метро форева!

Отредактировано Vintage (2022-07-19 23:00:58)

0

118

Миша Димишин

Рокировка

-И что теперь будем делать? - мрачно спросил у Лидии Авдеевны второй парень.
- А что делать? Через хозяина квартиры решать. Дожидайтесь Он ведь когда-то вернется. Может, они вместе объявятся. Ваши пятьдесят штук получите по результату, - объявила бандитам условия получения гонорара Лидия Авдеевна, завела машину и выехала на дорогу.
Тем временем Маша немного успокоилась и рассказала Владлену о случившемся.
— Вова сказал, что к нему в квартиру могут нагрянуть, я за пять минут собралась уйти и не успела. Теперь не знаю, что делать?
- Позвони ему. Его номер только у тебя записан.
Маша включила телефон. и Вова тут же ответил. В агентстве он уже побывал и все решил полюбовно, а теперь едет по второму вопросу в ФСБ.
Маша рассказала о визите бандитов.
— Быстро они работают, — крякнул Вова. - Вариант один.`Действовать на опережение тогда все у тебя получится Прямо сейчас отправпяйся в аэропорт на ближайший рейс. Владлен тебя сопроводит.
Девушка готова была прямо сейчас встать и ехать, но Влад остановил её.

— С этим мешком денег тебя не выпустят, — кивнул он на набитый купюрами рюкзачок, — Максимум можно вывезти наличкой десять штук. У тебя есть, кому оставить деньги?
— Нет...‚ — протянула Маша. - Может быть, я могу оставить их у тебя?
- Если доверяешь, оставь, — пожал плечами Владлен, - доберешься до места, я тебе их переправлю.
Предложению Влада Маша обрадовалась так, будто ей сделали подарок.
- Конечно, доверяю, в чмокнула она его в щеку, вывалив из рюкзачка на стол кулек с деньгами.
Себе она забрала из этой груды денег одну банковскую упаковку долларов, десять тысяч. С усилием засунув её в карман джинсов, Маша сообщила, что готова ехать.
- Ты уверена? — окинул взглядом девушку Владлен, - Так босиком и поедешь?
— Ой!.. Даш, — в растерянности посмотрела Маша на ноги, не зная, что делать. — Я тапочку на лестнице потеряла.
— Искать не будем. Возьми, что подойдет, у Ларисы. У неё много всякой обувки. Полный ящик в прихожей.
‘ ` ‘ Влад собрался за пару минут. Уже на выходе, ’что-то вспомнив, он вернулся` в комнату, взял с полки книгу и положил Маше в рюкзак.
- Нехорошо ездить с пустыми сумками. Примета дурная. А книжку в дороге почитаешь и на память будет.
Из высотки беглецы вышли через боковой выход. Так им показалось надежнее. В Аэропорт добирались на метро и электричке.
Прямых авиарейсов на Украину не было, вариантов с пересадкой в Минске — предостаточно Ближайший рейс выполнялся через три часа. На него и купили билет.
Маша слегка огорчилась. Ёй хотелось поскорее улететь, избавиться от тревожных мыслей...

Отредактировано Vintage (2022-07-19 23:26:25)

0

119

В. Обручев, "Земля Санникова":

"Принесли шкуру, положили ее недалеко от костра среди полукруга, и Аннуир вытянулась на ней навзничь. Аннуэн взяла чашку, наполнила ее до краев водой и поставила на живот лежащей, затем присела у ее ног и стала щекотать ее подошвы. Остальные женщины начали громко считать. Испытание состояло в том, что лежащая, несмотря на щекотанье, должна была лежать настолько смирно, сдерживая даже дыхание, чтобы из чашки не пролилось ни капли воды, пока не окончится счет до десяти. Хотя у онкилонов подошвы были огрубевшие от ходьбы босиком, но испытание, однако, выдерживали немногие, тем более что женщины нарочно считали очень медленно. Выдержавшая получала титул терпеливой и право щекотать подошвы всех нетерпеливых."

Кстати, пересмотрел фильм. Тематики несколько секунд, Гошар (Назира Мамбетова), ближе к концу. Эпопея упущенных возможностей.

+2

120

Светлана Нергина, "Ступени к Храму"

Неделю назад…

Воспоминания нахлынули без спросу. Они, как черные грозовые тучи, обложили всю душу, не оставив ни малейшего просвета. Глупо надеяться, что гроза обойдет стороной… Гораздо разумней просто принять ее, не пытаясь уберечься или спрятаться под навесом. А еще лучше – встретить с распростертыми объятиями, подставить ей лицо, шею, плечи и, босой, простоволосой, закружиться в безумном танце по мокрым деревенским улицам, ступая ногами прямо по лужам, забыв про забрызганное грязью платье, полной грудью вдыхая неистовство стихии… Черпая силы из собственной горечи и отчаяния…

– Ланя! Ла-а-а-ань!!!

– Чего тебе? – Из окна высунулась девушка в красном сарафане, на ходу заплетающая косу.

– Мне… это… Мать твоя наказала передать, чтобы ты хватала полотенце, ножницы, ромашку сушеную, что у вас на двери висит, и мчалась к ней – она у Прасковьи.
– Хранящие, зачем?!!

– А я почем знаю? Мне велено – я передал. Но вообще-то у Прасковьи ребеночек со вчерашнего в горячке лежит. Может, варом каким лечить решили? Не знаю я.

– Поняла. Беги, скажи, что сейчас приду. – И ставню захлопнула.

Заметалась испуганной кошкой по горенке, лихорадочно собирая все, что мать велела. Полотенце, ножницы, венок ромашки – выскочила, дверью хлопнула, даже обуться забыла. Так, босая, к Прасковье и побежала…

+1


Вы здесь » dirtysoles » Общество грязных подошв » Образ босоногой девушки в литературе - 2