Юноша начал рассказ:

— Даже сын Туатта Де Даннан может заболеть от любви. Именно так и случилось с Энгусом. Юный, сильный, красивый, известный храбростью в бою — кто бы подумал, что его так легко победить? Но однажды, когда он охотился на оленя, его вдруг сморила внезапная истома, и он растянулся на траве под сенью тисового дерева. Он тут же заснул и увидел сон. О, что это был за сон! Он увидел женщину, столь прекрасную, что при ее появлении меркли звезды на небесах. Женщину, способную разбить сердце мужчины на тысячи осколков. Он увидел, как она босиком идет по пустынному пляжу, высокая и стройная, и грудь ее, там где она выступала из темных складок платья, белела, словно лунный свет на снежных холмах. А волосы у нее были словно листья бука по осени, рыже-золотистые и блестящие, как полированная медь. Он увидел как нежны и грациозны ее движения, а потом проснулся, зная, что должен получить эту женщину или умереть."Уж слишком много личного в этом описании", — подумала я. Но когда рассказчик переводил дыхание, я огляделась, и увидела, что кроме меня, похоже, никто не увидел в его словах ничего особенного. Только один человек.

Шон стоял рядом с Эйслинг у окна, и, казалось, оба они слушают так же внимательно, как и я. Но я знала, что думают они при этом друг о друге, и все их внимание поглощено тем, как его рука непринужденно лежит у нее на талии, а ее пальцы нежно касаются края его рукава. Ибудан смотрел на юного друида, но совершенно отсутствующим взглядом. Мать положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Конор выглядел совершенно спокойным, Лайам отстраненным. Оставшиеся домочадцы вежливо слушали. И лишь Ниав сидела на краешке своего стула, завороженная и напряженная. На щеках ее горел яркий румянец, а прекрасные голубые глаза горели восхищением. Он рассказывал для нее, в этом не было никаких сомнений. Неужели, никому кроме меня это не видно?! Похоже его слова имеют над людьми некую странную власть.

— Энгус страдал целый год и один день, — продолжил друид. — Еженощно дева являлась ему в видениях, иногда рядом с его ложем, облаченная в незапятнанные белые одежды, столь близкая, что казалось, ее можно коснуться рукой. Когда она наклонялась над ним, ему казалось, что он чувствует легкое прикосновение ее длинных волос к своему обнаженному телу. Но едва лишь он протягивал руку — оп! — она тут же исчезала. Желание изъело его настолько, что он впал в лихорадку, и отец его, Дагда, испугался за жизнь и рассудок сына. Кто она? Реальна ли эта девушка, или она порождение разума Энгуса, и ему суждено лишь мечтать о ней?

Энгус умирал, тело его пылало, сердце билось словно походный барабан, глаза горели лихорадкой. И тогда Дагда отправился на поиски, призвав на помощь короля Мюнстера [5]. Они искали на западе, искали на востоке, по горам и долам, по дорогам и тропам Ирландии, и наконец узнали имя девушки. Каэр Ибормейт, Тисовая Ягода, так ее звали, и была она дочерью Итала, князя Туатта Де, живущего в ином мире, в земле Коннахт [6].

Едва они рассказали Энгусу о том, что узнали, он поднялся со смертного одра и тут же отправился за ней. Он долго ехал и наконец добрался до озера под названием Пасть Дракона, на берегах которого он впервые увидел любимую. И он ждал там три дня и три ночи, без еды и питья, и она наконец появилась. Она шла босиком по песку, точно как в его первом видении и от дуновений озерного ветерка длинные волосы обвивались вокруг ее тела, подобно языкам настоящего пламени. Желание едва не вскружило ему голову, но он смог справиться с собой, приблизиться к ней вежливо и представиться достойно.

Он увидел, что девушка носит вокруг шеи серебряный ошейник, и тут только заметил, что она связана цепью с другой девушкой, а та с третьей… и что вдоль берега друг за другом вереницей идут трижды по тридцать прекрасных девушек, скованных между собою цепью из чистого серебра. Но когда Энгус попросил Каэр стать его женой, когда он признался ей в своей страсти, она исчезла так же тихо, как появилась, и все ее служанки вместе с ней. И была она самой высокой, и самой прекрасной из них. Настоящей владычицей его сердца.

Он сделал паузу, но даже не посмотрел в ту сторону, где сверкая восхищением во взоре, неподвижно, подобно прекрасной статуе, сидела Ниав. Я никогда не видела, чтобы она так долго сидела неподвижно.

— После этого Дагда явился пред отцом Каэр в его жилище в Коннахте и попросил справедливости. Как может его сын Энгус завоевать его прекрасную дочь, без которой он не мыслит себе жизни? Как можно покорить это странное создание? Сперва Эатал не хотел ничего говорить, но Дагда заставил его ответить. Прекрасная Каэр, сказал ее отец, пожелала проводить каждый второй год в обличье лебедя. В день праздника Самхейн примет она свое птичье обличье, и в день превращения Энгус должен завладеть ею, ибо в этот день сила ее уменьшается. Но пусть приготовится, — предупредил Эатал. За победу придется заплатить.

И все произошло так, как предсказал Эатал. В вечер праздника Самхейн Энгус поехал назад к Пасти Дракона, и увидел на берегу трижды по пятдесят прекрасных лебедей в ошейниках чеканного серебра. Трижды пятьдесят и еще один, поскольку знал Энгус, что лебедь с самыми белыми перьями и с самой гордой шеей — не кто иной, как его прекрасная Каэр Ибормейт. Энгус подошел к ней и пал перед ней на колени, а она положила голову ему на плечо и расправила широкие крылья. И в ту же секунду, он почувствовал, что меняется. Дрожь сотрясла все его тело от кончиков волос до кончиков ногтей, от мизинцев до самого сердца. И увидел он, что кожа его обрастает перьями, а руки превращаются в белоснежные крылья, а зрение становится острым. И понял он, что тоже превратился в лебедя.

Они трижды облетели вокруг озера, распевая радостные песни, и столь сладки были их голоса, что все живое на многие лиги вокруг погрузилось в мирный сон. После этого Каэр Ибормейт вернулась с Энгусом домой. В истории не рассказывается, вернулись они в людском или в птичьем обличье. Но говорят, что если под вечер Самхейна пойти к Пасти Дракона и на закате тихо-тихо стоять на берегу озера, то услышишь, как в темноте их песня до сих пор звучит над озером. И еще говорят, что хоть раз услышавший эту песню, не забудет ее никогда. Пока сердце бьется в груди.

Ужасно тяжело было сказать обо всем Ниав. Она буквально светилась от счастья, кожа ее горела, а глаза мерцали, как звезды. В блестящих волосах красовался венок из лесных цветов, а ноги под подолом белого платья были босы.

— Лиадан! Что ты делаешь на улице? Уже почти стемнело!

— Они все знают, — без обиняков заявила я, и увидела, как изменяется ее лицо, как свет уходит из глаз, гаснет так быстро, будто кто-то задул свечу. — Я… я собирала травы и увидела вас, и…

— Ты все рассказала! Ты сказала Шону! Лиадан, как ты могла?! — Она схватила меня за руки и сжимала, сжимала, пока я не вскрикнула от боли. — Ты все испортила! Все! Я ненавижу тебя!

— Ниав. Хватит. Я ничего не рассказывала. Клянусь. Но ты же знаешь, как это бывает у нас с Шоном. Я просто не смогла скрыть это от него, — несчастным голосом произнесла я.

— Шпионка! Доносчица! Ты всегда прикрываешься своей дурацкой мысленной речью! Да тебе просто стало завидно, что на тебя никто не смотрит! Ну и плевать. Я люблю Киарана, а он любит меня, и никто не помешает нам быть вместе. Слышала? Никто!

— Лайам приказал мне дождаться тебя и прямо провести к нему, — выдавила я из себя, изо всех сил пытаясь не заплакать. Мне удалось проглотить слезы. Они никому бы не помогли. — Он сказал, что мы должны молчать и все держать в секрете.

— Ах да, конечно, честь семьи! Бесподобно. Мы же не можем испортить возможность союза с самим Уи-Нейллом, да? Не бойся, сестричка. Теперь, когда я опозорила нашу архиважную для тебя семью, возможно, ты сама и выйдешь замуж за этого Фионна, лорда Тирконнелла. Это станет самым большим твоим жизненным достижением!

Реакция Лайама сильно встревожила меня, поселила в моем сердце страх, причины которого я понять не могла. Я старалась сохранять спокойствие и быть сильной, ради сестры. Но слова Ниав ранили меня так, что я просто не смогла подавить гнев.

— Бригид всемогущая! — рявкнула я. — Да когда же ты наконец поймешь, что в мире есть еще люди, кроме тебя? У тебя, Ниав, большие проблемы. А ты, похоже, с радостью отталкиваешь всех, кто готов тебе помочь. Пошли уже. И покончим с этим.

Что-то разбудило меня. Я резко села, сердце билось, как сумасшедшее. Костерок догорел. Светильник отбрасывал круг неяркого света. Вне этого круга было абсолютно темно. Стояла тишина, я встала и со светильником в руке подошла к тюфяку. Эван спал. Я поправила ему сбившееся одеяло и собиралась уже вернуться обратно в постель. Для летней ночи было довольно прохладно.

И тут я услышала. Звук, похожий на сдавленный вдох, легкий свист воздуха, не больше. Неужели я мгновенно пробудилась от такой малости? Я вышла наружу, неверно ступая босыми ногами и запахнув мужскую рубаху, которую использовала вместо ночной сорочки. Я дрожала, но не только от холода. Вокруг стояла глубокая, густая, непроглядная тьма. От ее присутствия замолчали даже ночные птицы. Я со своим тусклым светильником чувствовала себя совершенно одинокой в этом непроницаемом черном мире.

Я сделала шаг вперед, потом еще один, и увидела сидящего у входа в грот Брана. Он опирался спиной о скалу и глядел прямо перед собой. Может, он тоже что-то слышал? Я открыла было рот, чтобы спросить его, и тут он выбросил руку в сторону и крепко схватил меня за запястье — не глядя на меня, не говоря ни слова. Я подавила крик боли и попыталась удержать в руке лампу. Он сжимал так крепко, что мне казалось, рука вот-вот сломается. Он не говорил ни слова, но я снова слышала это у себя в голове. Голос испуганного ребенка. Голос мальчишки, который плакал так долго, что не осталось ни сил, ни слез. «Не уходи. Не уходи!». И в свете светильника, дрожавшего у меня в свободной руке, я разобрала, что на самом деле Бран меня не видит. Он схватил меня, но глаза его смотрели прямо перед собой, пустые, ослепленные безлунной ночью.

От его хватки у меня болела рука. Но это уже не казалось мне важным. Я вспомнила, что я целительница. Я осторожно присела рядом с ним на землю. Он дышал быстро и неровно, весь дрожа и, похоже, переживая жуткий кошмар.

— Успокойся, — произнесла я тихо, чтобы не напугать его и не ухудшить ситуацию. Потом поставила светильник. — Я здесь. Теперь все будет хорошо.

Я прекрасно знала, что он звал не меня. Тот мальчик плакал по кому-то, давно ушедшему. Но я-то была здесь. Интересно, пришло мне на ум, сколько таких ночей ему уже пришлось пережить — ночей, когда он не спал, отгоняя темные видения, пытавшиеся затопить его.

Я постаралась ослабить его пальцы, больно врезавшиеся мне в руку, но с этой хваткой ничего нельзя было сделать. Наоборот, едва я коснулась его руки, как он сжал меня еще сильнее, словно утопающий, в панике готовый утянуть за собой своего спасителя. На глазах у меня выступили слезы.

— Бран, — мягко позвала я, — ты делаешь мне больно. Все хорошо, ты можешь меня отпустить.

Но он не ответил, только сжал еще сильнее, и я невольно застонала. Нельзя было просто резко выдернуть его из транса. Подобное вмешательство крайне опасно, ведь эти видения появляются с определенной целью, надо позволить им течь своим чередом. Но ему не стоило противостоять им в одиночку, хотя именно это он, похоже, и делал.

Поэтому я постаралась сесть поудобнее, медленно и спокойно вдохнула и сказала себе то, что столько раз говорила своим больным: «Дыши, Лиадан, боль пройдет». Ночь была очень тихая. Тьма, словно живое существо, окружала нас. Я чувствовала, как напряжено тело Брана, я ощущала его ужас, его попытки справиться с кошмаром. Я не надеялась, что смогу достучаться до его разума и не хотела более смотреть на мрачные сцены, хранимые в его памяти. Но я могла говорить, и мне казалось, что слова — единственное, чем я могу прогнать тьму.

— Рассвет обязательно наступит, — тихо начала я. — Ночи бывают очень темными, но я останусь с тобой, пока не взойдет солнце. Пока я здесь, никакие тени до тебя не доберутся. Скоро мы увидим, как небо постепенно сереет, приобретая цвет голубиного пера, а потом пробьется первый солнечный луч, и какая-нибудь птичка, достаточно нахальная, чтобы проснуться первой, запоет нам о высоких деревьях, о синем небе и о воле. И все снова станет светлым и цветным, земля проснется и наступит новый день. А пока я с тобой просто посижу.

Постепенно его хватка слабела, и мне стало легче переносить боль. Было очень холодно, но придвинуться ближе к нему я никак не могла. Это совершенно точно было бы нарушением правил. И утром он счел бы такой поступок весьма странным.

Время шло, а я все говорила и говорила. О безобидных, безопасных вещах: о картинах, полных света и тепла. Я плела из слов защитную сеть, готовую отогнать тени. В конце концов, стало так холодно, что я признала свое поражение и наклонилась, чтобы сесть поближе к нему, прислонившись к его плечу и положив вторую руку на сжимающие мое запястье пальцы. Эван в гроте не издавал ни звука.

Так мы сидели очень долго. Я непрерывно говорила, а Бран молчал и только дрожал, да временами втягивал воздух и что-то бормотал. Я не знала, что и подумать. Невозможно было поверить, что где-то в глубине этого сурового головореза прячется маленький мальчик, боящийся оставаться один в темноте. Мне ужасно хотелось понять, как такое возможно, но я знала, что никогда не смогу спросить его об этом.

В тот самый момент, о котором я ему рассказывала — когда небо едва начало сереть, он внезапно пришел в себя. Дрожь прекратилась, и он стал совершенно неподвижен, его дыхание замедлилось. Прошло некоторое время, и он, видимо, понял, что сидит не один. Наверное, он почувствовал прикосновение моей руки, вес моей головы на своем плече, тепло моего тела. Светильник стоял перед нами на земле, все еще тускло освещая небольшой круг в предрассветной тьме. Некоторое время мы оба молчали и не двигались. Потом Бран заговорил:

— Не знаю, чего ты пытаешься добиться и на что надеешься, — сказал он. — Предлагаю тебе тихо встать и вернуться в грот к твоей работе, а в будущем не пытаться вести себя, как дешевая шлюха, а чуть больше походить на целительницу, каковой ты, вроде как, являешься.

Зубы у меня стучали от холода. Я не знала, плакать мне или смеяться. Мне безумно хотелось залепить ему пощечину, но я не могла сделать даже этого.

— Если ты будешь так любезен и отпустишь мою руку, — сказала я так вежливо, как только смогла, впрочем, не сумев до конца подавить дрожи в голосе, — то я с удовольствием так и сделаю. Здесь, знаешь ли, несколько прохладно.

Он поглядел на свою руку так, будто никогда ее раньше не видел. Потом, очень медленно, разжал пальцы и отпустил мое запястье, которое сжимал всю ночь. Горло у меня саднило от многочасовой болтовни, рука онемела, и ее словно кололо тысячей иголок. Он что, совсем ничего не помнит? Он повернул голову, глядя на меня в неверном свете зарождающегося дня, а я сидела рядом с ним, босая, в своей старой рубахе, сжимая и разжимая руку, чтобы вернуть ее к жизни. Во имя Дианехт, как же больно! Я неловко поднялась на ноги, мне не хотелось находиться в его присутствии ни секунды дольше, чем необходимо.

— Нет, стой! — вдруг приказал он.

И когда первая птица послала первую трель в холодный утренний воздух, он встал, снял куртку и накинул ее мне на плечи. Я на мгновение подняла лицо и поглядела ему прямо в глаза. И тут почувствовала нечто такое, что испугало меня больше, чем все демоны этой ночи. Я молча развернулась и влетела внутрь, в грот. И как раз вовремя, поскольку кузнец начал просыпаться. Наступил новый день. Четвертый.

— Ложись, Ниав, — ласково проговорила я. — Я хочу, чтобы ты отдохнула, не беда, что ты не можешь спать. Здесь ты в безопасности. Это место так хорошо охраняется, что и сам Крашеный не посмеет сюда сунуться. Здесь тебя никто не тронет. И я обещаю тебе, ты больше никогда не вернешься к мужу. Ты будешь в безопасности, я обещаю, Ниав.
— К-как… как ты можешь мне это обещать? — прошептала она, сопротивляясь моим попыткам уложить ее на подушки. — Я его жена. Я должна делать все, что он хочет. Союз… Лайам… У меня нет выбора… Лиадан, ты обещала не рассказывать…
— Ш-ш-ш-ш, — произнесла я. — Я придумаю, что нам делать. Доверься мне. Отдыхай.
— Я не могу, — дрожащим голосом проговорила Ниав, но все же легла, подложив руку под щеку. — Как только я закрываю глаза, я снова все это вижу. Я не могу об этом не думать.
— Я посижу с тобой. — Я еле сдерживала собственные слезы. — Я расскажу тебе сказку или просто поговорю с тобой, как скажешь. Даже спою, если захочешь.
— Не стоит, — ответила сестра тоном, слегка напоминавшим ее прежнюю резкость.
— Тогда я просто поговорю с тобой. Я хочу, чтобы ты слушала мой голос и думала о моих словах. Думай только о словах, представляй себе то, о чем я говорю. Вот, дай я возьму тебя за руку. Отлично. Представь, что мы в лесу — ты, я и Шон. Помнишь прямую дорожку под буками, ту, где можно бежать, бежать, а она все не кончается? Ты всегда была впереди, всегда бежала быстрее всех. Шон изо всех сил пытался тебя поймать, но у него ничего не получалось, никогда, пока ты сама не решила, что уже слишком взрослая для подобных игр. А я приходила последней, потому что постоянно останавливалась, чтобы начать собирать ягоды, или поднять прошлогодний лист, или послушать, как в папоротнике пофыркивают ежи, или попытаться услышать голоса древесных духов над головой.
— Опять твои древесные духи! — недоверчиво проворчала она. Ну что же, по крайней мере, она меня слушает.
— Ты бежишь босиком, чувствуешь, как в волосах свистит ветер, как мягко ложатся под ноги опавшие листья, ты бежишь, рассекая столпы света, там, где ему удается пробиться сквозь ветки, на которых еще бьются, изо всех сил не желая улетать, золотистые и зеленые осенние листья. И вдруг выбегаешь на берег озера. Тебе жарко от бега и ты входишь в воду, чувствуя прохладные волны вокруг ног и мягкую глину под ногами. А потом ты лежишь на прибрежных камнях, а рядом я и Шон, и мы опускаем в воду руки и смотрим, как между пальцами снуют рыбки, еле-видные от солнечных бликов на воде. Мы ждем, когда на озеро опустятся лебеди, вожак, а за ним и вся стая, они садятся на воду, плюх, плюх, плюх, скользят в ее закатном сверкании, словно в расплавленном золоте, аккуратно складывая огромные белые крылья. А потом потихоньку спускаются сумерки, и лебеди на легких волнах становятся похожи на призраков.
Некоторое время я продолжала в том же духе, а Ниав лежала тихо, но не спала. Я достаточно ее знала, чтобы понять, что отчаяние едва-едва отступило.
— Лиадан, — спросила она, когда я остановилась, чтобы перевести дух. Глаза ее открылись, и выражение было каким угодно, но не спокойным.
— Что, Ниав?
— Ты говоришь о прошлом, о простых и прекрасных вещах. Те времена никогда не вернутся. Ох, Лиадан, мне так стыдно! Я чувствую себя такой… такой грязной, такой никчемной. Я все испортила.
— Ты ведь сама в это не очень-то веришь, правда?
Она свернулась клубочком, одной рукой обняв себя за плечи, а другой, сжатой в кулак, прикрыла рот.
— Это правда, — прошептала она. — Мне приходится верить.

Его спутница тоже вызвала немало толков и удивленно приподнятых бровей. Она была гораздо моложе дяди, с кожей цвета мятного чая, с кудрявыми, как овечья шерсть, черными волосами, заплетенными в ряды тугих косичек. Она носила разноцветные, бело-красно-зеленые бусы, а темные ноги под полосатой юбкой были босы. Падриак сказал, что ее зовут Самэра, но не уточнил, кто она — жена, подруга или просто спутница. Самэра молчала. Только сверкала белозубой улыбкой, пробуждая во мне болезненные воспоминания об Альбатросе. У меня до сих пор не было о них никаких вестей. Сестра, и правда, исчезла, а вместе с ней и ее спасители. Бесследно, будто все они ушли из этого мира.

— Соблазнительный костюмчик, — заметил Альбатрос, оглядывая меня с головы до ног.

Я покраснела.

— Где моя одежда?

— Ее приводят в порядок. Мы найдем для тебя что-нибудь чистое. Тебе нужно во что-то одеться.

— Я должна идти. Должна.

— Может, не сейчас, — попробовал возразить Альбатрос. — Он оставил четкие указания. Он хочет побыть один. Может, позже.

Отец откашлялся.

— Я немного поговорил с ним, Лиадан. Я все ему рассказал, как ты и просила. Возможно, тебе стоит последовать совету этих людей и дать ему некоторое время.

— Мне так не кажется, — ответила я и пошла прочь, мимо берез. Как была, босая, в рубахе с чужого плеча. Вниз с холма, к серверному концу пруда, где когда-то давно упало большое дерево. Теперь его мощный ствол порос мхом, а трещины и щели давали приют мириадам крохотных существ.

Думаю, я до конца не верила им, пока не увидела его своими глазами. Он сидел на камнях за деревом спиной ко мне с непередаваемым, лишь ему присущим упрямым разворотом плеч. На нем была его старая одежда неопределенного цвета, но теперь она висела на нем мешком. Он смотрел вниз, без устали крутя в руках серебряную подвеску. Как же мне хотелось помчаться к нему, обнять руками за шею, чтобы удостовериться, что он не плод моего воображения, а живой человек. Но я двигалась осторожно, бесшумно ступая босыми ногами. И все же мой любимый был лучшим в своем деле. Он заговорил, не оборачиваясь, и я замерла в десяти шагах от него. Голос у него был напряженный и невыразительный.

— Твой отец уезжает сегодня утром. Ты должна собраться и уехать с ним вместе. Так для тебя будет лучше. Лучше для ребенка. Здесь тебе делать нечего.

Развернувшись, Вин ринулась вперед – Ор-Сьер потрусил следом.

«Посмотрим, как он выдержит более жесткую гонку», – думала она, воспламеняя пьютер.

Как всегда босиком, Вин неслась по прохладной брусчатке. Обычный человек никогда бы не смог двигаться с такой бешеной скоростью. Даже тренированный бегун уже давно бы утомился и сбавил темп.

Благодаря пьютеру Вин, однако, могла бежать часами. Металл наделял силой, придавал нереальное чувство равновесия, и она почти летела по темной, утопающей в тумане улице в облаке лент туманного плаща.

Ор-Сьер не отставал. Тяжело дыша, он вприпрыжку бежал за рожденной туманом, полностью сосредоточенный на преследовании.

Эленд все сделал правильно. Он сам себе хозяин, он умен и поступил по-королевски. Но то, что он сделал, лишь увеличило угрожавшую ему опасность. Страх был спутником Вин так долго, что она к нему привыкла и редко ощущала на физическом уровне. Но, глядя сейчас на спящего Эленда, чувствовала предательскую дрожь в руках.

«Я его защитила. Я спасла его от убийц. Я могущественный алломант. Почему же я чувствую себя такой беспомощной? Такой одинокой…»

Осторожно переступая босыми ногами, Вин прошла вперед и прилегла рядом с Элендом. Тот даже не пошевелился. Минуту она просто смотрела на спящего, потом вдруг тихо зарычал Ор-Сьер.

Вин повернулась. На балконе стоял человек, одетый в черное, едва видимый даже для ее усиленных оловом глаз. Туман падал возле него, лился на пол, разрастался, словно призрачный мох.

– Зейн?

– Он в опасности, Вин. – Рожденный туманом вошел в комнату, впуская перед собой волну тумана.

– Он всегда будет в опасности.

– Среди вас есть предатель.

– Кто? – встрепенулась Вин.

– Его зовут Дему. Он связался с моим отцом вскоре после попытки убийства, предложил открыть ворота и сдать город.

Вин приземлилась на полусогнутые ноги, босые ступни холодил камень, которым был вымощен внутренний двор Гастинга. Зейн опустился с прямой спиной, с обычным своим уверенным видом.

Пьютер мерцал внутри, наливая напряженные мышцы энергией. Вин почти не чувствовала боли в раненом боку. Единственное зернышко атиума покоилось в желудке, но использовать его еще рано. Пока рано. Только если окажется, что Вин права и Сетт – рожденный туманом.

– Мы пойдем снизу вверх, – сказал Зейн.

Вин не спорила. В центральной башне Гастинга было много этажей, и они не знали, где именно находится Сетт. Если начать снизу, он не сможет скрыться.

Идти сверху вниз будет труднее, но энергия в теле Вин жаждала высвобождения. Слишком уж долго она ждала. Вин устала быть слабой, устала быть скованной. Много месяцев она была ножом, прижатым к чьей-то глотке.

Пришла пора резать.

Двое рожденных туманом ринулись вперед. Вокруг зажглись факелы – люди Сетта, расположившиеся на ночлег во дворе, проснулись от звуков тревоги. Палатки разворачивались и падали, солдаты кричали от ужаса, не в силах отыскать армию, которая на них напала. Им оставалось лишь мечтать о подобной удаче.

Вин взмыла в воздух, когда Зейн закружился, рассеивая вокруг себя мешок монет. Сотни медных кругляшей сверкали в воздухе под ней – целое состояние для крестьянина. Вин приземлилась с хрустом; оба применили алломантический толчок, и их объединенная сила разбросала монеты в разные стороны. Подсвеченные факелами снаряды разлетелись по лагерю, сражая полусонных людей.

Вин и Зейн продолжили продвигаться к центральной башне. Возле входа собрался отряд. Солдаты выглядели дезориентированными и растерянными, но они были вооружены. Металлические доспехи и стальное оружие – отличный вариант, если бы им противостояла обычная армия…

Зейн и Вин скользнули вперед и оказались среди солдат. Зейн бросил монету, Вин оттолкнулась от нее, чувствуя тяжесть Зейна, который сделал то же самое.

Связанные друг с другом, они оба толкали в разных направлениях, бросая свой вес против латных нагрудников солдат с каждой стороны. Вин разжигала пьютер, их с Зейном алломантические толчки разбрасывали солдат, будто тех раскидывало огромными руками. Копья и мечи улетали в темноту, со звоном падали на брусчатку. Латы тянули людей прочь.

Вин погасила сталь, когда почувствовала, как вес Зейна ушел с монеты – сверкающий кусочек металла упал на землю. Рожденный туманом повернулся, резко взмахнув рукой в сторону единственного солдата, который стоял между Зейном и дверью крепости.

Подбежал еще целый отряд, но внезапно остановился, когда рожденный туманом оттолкнул, а потом направил их вес прямо на одинокого солдата. Несчастный влетел спиной вперед в двери крепости.

Затрещали кости. Двери распахнулись – Зейн нырнул в открывшийся проем, и Вин без промедлений последовала за ним, ощущая босыми ногами, как грубая брусчатка сменилась гладким мрамором.

Внутри ждали еще солдаты. На них не было доспехов. Вооруженные посохами и обсидиановыми мечами, они несли большие деревянные щиты, чтобы отгородиться от монет. Туманные убийцы – те, кого специально учили сражаться с алломантами. Вероятно, человек пятьдесят.

«Шутки кончились», – подумала Вин, отталкиваясь от дверных петель и взмывая вверх.

От окна послышался шум. Террисиец повернулся, инстинктивно потянувшись к пьютерной метапамяти, мышцы его увеличились, одеяние стало тесным.

Ставни распахнулись – на подоконнике сидела Вин, которая так и застыла, увидев Сэйзеда и Тиндвил, которая тоже явно набрала силы и приобрела почти мужские габариты.

– Я что-то сделала не так? – осторожно спросила рожденная туманом.

Сэйзед улыбнулся, отпуская пьютерную метапамять.

– Нет, дитя. Ты просто нас напугала.

Он посмотрел на Тиндвил, и та начала собирать разорванные листы бумаги. Сэйзед сложил копию; они обсудят это позднее.

– Вы не видели, чтобы кто-нибудь слишком много времени проводил возле моей комнаты, леди Вин? – спросил Сэйзед. – Кто-нибудь чужой или, возможно, кто-то из стражников?

– Нет. – Вин спрыгнула на пол. Она была, как обычно, босиком и без туманного плаща, который редко носила днем. Если Вин и дралась накануне ночью, то успела переодеться, потому что на ее одежде не было ни крови, ни пота. – Хочешь, чтобы я проследила за кем-то подозрительным? – уточнила она.

– Да, пожалуйста, – запирая сундук, попросил Сэйзед. – Мы подозреваем, что кто-то сунул нос в нашу работу, хотя зачем ему это понадобилось, непонятно.

Осторожно приземлившись на скалистый уступ, рожденная туманом притянула монету обратно. Прокралась вдоль уступа, усыпанного пушистым пеплом. Неподалеку в темноте сидели несколько стражников, переговариваясь шепотом и наблюдая за военным лагерем Эленда, который в тумане можно было обнаружить лишь по отблескам походных костров. Стражники обсуждали нынешнюю весну и жаловались, что погода в этом году холоднее, чем в прошлом. Вин, хоть и была босиком, холода не чувствовала. Благодаря пьютеру.

Незадолго до того, как Вин добралась до Лютадели, начался дождь. Мелкий моросящий дождь, от которого стало холодно и сыро. Туман не рассеялся из-за дождя.

Вин зажгла бронзу. В отдалении ощущались алломанты. Рожденные туманом. Преследователи. Их было по меньшей мере дюжина, и они неслись прямо на нее.

Приземляясь на городскую стену, Вин чуть поскользнулась, потому что была босиком. Перед ней раскинулась Лютадель, даже сейчас казавшаяся величественной. Город, основанный тысячу лет назад Вседержителем, был построен над самим Источником Вознесения. За десять веков Лютадель разрослась, став самым важным и самым густонаселенным местом во всей империи.

И она умирала.

Вин выпрямилась, окидывая взглядом огромный город. Тут и там виднелись пожары. Огонь полыхал, несмотря на дождь, и казалось, что посреди трущоб и зажиточных кварталов горят сторожевые костры. Их света хватало, чтобы увидеть, какая разруха царит в Лютадели. Многие здания превратились в развалины. Улицы казались неестественно пустыми – никто не пытался тушить пожары, никто не прятался от огня в канавах.

Столица империи, некогда бывшая домом для сотен тысяч, словно обезлюдела. Ветер тронул мокрые от дождя волосы, и сразу зазнобило. Туман, как обычно, держался на некотором расстоянии. Вин была одна в самом большом городе на свете.

Нет. Не одна. Приближались слуги Разрушителя. Она сама привела их сюда, заставив поверить, что здесь они обнаружат атиум. Их будет столько, что Вин не справится. Она была обречена.

Этого она и добивалась.

Прыгнув со стены, Вин понеслась сквозь туман, пепел и дождь. На ней был туманный плащ – скорее дань ностальгии, чем необходимости. Тот самый плащ, который она носила раньше, – подаренный Кельсером в первую ночь обучения.

С плеском приземлившись на крышу дома, рожденная туманом снова прыгнула и понеслась над городом. Как-то одной дождливой ночью она уже посетила Кредикскую Рощу. Являлся ли дождь тревожным знамением? В глубине души Вин до сих пор считала, что лучше ей было тогда умереть.

Она опустилась посреди улицы и выпрямилась. Ленты туманного плаща развевались, пряча руки и грудь. Вот она – Кредикская Роща, Холм тысячи шпилей, дворец Вседержителя, место, где был спрятан Источник Вознесения.

Грек подошел к женщине, стоявшей у дверей, и спросил ее о чем-то. Вышла еще женщина, молодая, и вмешалась в разговор, указывая вниз, по направлению горной тропки. Потом она сама пошла в ту сторону. Берк и его спутник пошли за ней. Она была босая. Из глинобитных хижин выходили люди, преимущественно старухи, поглазеть на чужих. Пройдя вдоль длинной глинобитной ограды, они свернули в виноградник, раскинувшийся по склону Юктас. В одном конце виноградника стояли козлы для просушки лоз, за ними был длинный сарай, должно быть служивший складом.

Девушка распахнула дверь и пошла. Берк и его спутник последовали за ней.

Пишу несколько дней спустя!

После того как мы оставили Мушку в горах, я, честно говоря, уже не ожидала увидеть ее в живых. Но на следующую ночь, около двух часов, меня разбудил шум за окном. Это Мушка пыталась просунуть морду в комнату. Она ржала и подняла ужасный шум, даже Скип зарычал под кроватью.

-- Мушка! -- закричала я. -- Ты вернулась!

Она смотрела на меня так, как будто хотела сказать: "Конечно, вернулась. Но сначала скажи, почему ты меня там оставила?"

Я вылезла в окно, обняла ее и при свете, падавшем из комнаты, тщательно ее осмотрела, не ранена ли она. Потом босиком я отвела ее в стойло, шикнув на Скипа, который все пытался ухватить Мушку за ногу. Устроив ее в конюшенке, я залезла обратно через окно и крепко проспала до тех пор, пока нужно было идти в школу.

Конечно, дедушка сказал: "А что я тебе говорил?"

Но я заметила, что он тоже внимательно осмотрел Мушку и дал ей кусок сахара, чего мне никогда не разрешал делать.

Мушка была в порядке, и я отправилась в школу в хорошем настроении. Но когда вечером вернулась домой, оказалось, что Мушки нет.

-- Она опять в долине, -- сказал дедушка.

Я расстроилась и плохо приготовила урок по географии, за что мне и попало. На следующий вечер Мушка не вернулась, и миссис Эванс принесла мне чашку горячего какао и прошептала:

-- Ты можешь оставить Скипа у себя на ночь, если хочешь.

Скип спит у меня под кроватью каждую ночь, но миссис Эванс этого не знает, поэтому я ответила шепотом: "Большое спасибо", поцеловала ее и почувствовала себя лучше.

На этот раз Мушка вернулась через две ночи и два дня. Выглядела она ужасно. Ее покрывала грязь, и дедушка показал на небольшую царапину на ее боку, как будто кто-то сорвал зубами кусочек ее шерсти.

-- На нее напал Tax, -- сказала я. -- Это укус.

-- Чепуха, -- ответил дедушка. -- Это просто дружеская трепка. -- Он вызвал по радио Питера. -- В следующий раз, Питер, ты, может быть, заметишь их вместе. Направь свой бинокль в долину.

-- О'кэй, профессор,-- отозвался Питер.

-- Ты измучаешь ее, если будешь все время отсылать обратно,-запротестовала я, когда дедушка сказал, что снова отвезет Мушку в горы.

-- Она всегда может прилечь и отдохнуть,-- возразил дедушка. -- Может быть, Tax воспользуется случаем и познакомится с ней.

Дедушка мне прямо надоел тем, что все время поддразнивал меня. Он не разрешал мне никакой нежности по отношению к Мушке.

Короче говоря, мы отвозили Мушку на другую сторону долины пять раз за пять недель, и пять раз она возвращалась. Но последние два раза она отсутствовала четыре дня и в ней появилось что-то странное. По субботам и воскресеньям, когда мы давали ей немного отдохнуть, она по-прежнему повсюду ходила за мной, но больше не пыталась попасть в дом, а однажды так далеко ушла от дома, как будто собиралась вернуться в горы сама.

-- Срабатывает, -- сказал довольный дедушка, когда мы следили за ней через окно.

-- Она никогда нас не покинет, -- сердито заспорила я.

-- Она может и не уйти очень далеко, пока она здесь, вблизи дома, -признал дедушка. -- Но кто знает, что будет, когда она снова пойдет через ту долину?

В следующий понедельник, когда он снова увез ее, я больше не беспокоилась за ее безопасность, но чувствовала себя несчастной, зная, что теряю Мушку. Да, я знала это.

На этот раз она не вернулась. Прошло четыре дня, пять дней, неделя, а потом однажды в семь часов утра мы услышали из динамика ч голос Питера, который кричал возбужденно, что ясно видит их обоих в долине.

-- Дикий конь водит ее по долине, а она следует за ним на почтительном расстоянии. Он похож на маленького короля, знакомящего свою невесту с ее новыми владениями.

-- Отлично,-- ответил дедушка, который сейчас походил на доброго медведя. -- Записывай все, что они делают, Питер, особенно куда направляются, если можешь определить.

-- Я абсолютно уверен, что Tax осматривается, чтобы знать, далеко ли можно уйти. Он может перебраться через реку?

-- Нет. Они всегда боялись воды.

-- Я думаю, он пытается найти выход. Он обходит весь участок.

-- Естественно, но мне кажется, Мушка заставит его передумать.

Именно этого-то мы и ждали: сможет ли Мушка убедить Таха остаться. Как раз это она и должна была сделать.

В ту ночь я потихоньку плакала, когда думала о прежней Мушке, которую я знала, и о новой, послушно следующей в горах за диким жеребцом. Я не хотела расстраиваться, но ничего не могла поделать и продолжала твердить себе, что Мушка никогда не станет прежней.

Скип прыгнул на кровать и несколько раз лизнул меня в лицо (он любит соленое, а слезы ведь очень соленые), но я продолжала плакать, пока не пришел дедушка. Он погладил меня по голове и сказал ворчливо:

-- Ну, хватит, хватит. Это ведь не ты там, в горах, а шетландский пони, пони привыкли к вересковым зарослям, и для нашей Мушки это привычная обстановка.

Но мне все равно казалось, что я там с ней, и мне это было не по душе. Если бы я не была такой усталой, возможно, я бы не начала снова плакать. А тут еще пришла миссис Эванс и стала обвинять дедушку в том, что он был слишком жесток по отношению к бедной лошадке. Дедушка на это ответил "чушь", и они опять заспорили. Потом я заснула, и Скип заснул у меня в ногах, а они все еще спорили на кухне.

Итак, мы ждали.

Сначала Мушка держалась далеко от дома, и Питер сообщал, что обе лошади совершают переходы по горам и в долине, как будто ищут чего-то. Они все время спешили, и поэтому Мушке приходилось порой бежать рысью, чтобы не отстать. Иногда Питер не видел их целыми днями,, но они всегда возвращались в "штаб-квартиру" Таха в Тирионской долине. Потом Питер стал вновь говорить, что Tax намерен бежать.

-- Этого дикого жеребца ничто не остановит, профессор, даже Мушка. Он намерен вырваться.

-- Посмотрим, -- отвечал дедушка.

Прошла целая неделя, Питер их совсем не видел, и даже дедушка начал волноваться. Иногда я поднималась на небольшую гору недалеко от дома и, разыскивая их, оглядывала окрестности. Но они просто исчезли.

Вдруг однажды около двух часов ночи под моей кроватью залаял Скип, как будто его кто-то напугал. Я проснулась и велела ему замолчать, но в этот момент мне показалось, что за окном что-то мелькнуло. Я встала, чтобы посмотреть. Это была Мушка. И хотя я шикнула на Скипа и сказала: "Это же Мушка вернулась",-- он продолжал лаять, и мне пришлось вылезти в окно и посмотреть, в чем дело.

Мушка была вся в грязи и очень взволнована, даже не давала дотронуться. Потом Скип убежал с лаем в темноту, и это разбудило дедушку. Он вышел на крыльцо с фонарем и спросил, что я делаю на холоде в халате и босиком. , .

-- Это Мушка... -- ответила я.

-- Действительно, это она. Интересно, что заставило ее вернуться?

-- Ей стало одиноко, -- уверенно заявила я.

Когда Фелан, постучав в дверь, вошел в пещеру древней кухни, Зоя Рен из Школы-на-Холме, выступавшая на дне рождения короля, готовила отцу завтрак. Не потрудившись обернуться, она оборвала на полуслове скабрезную песню, подхваченную в «Веселом Рампионе» в предутренний час после придворного праздника, и потянулась за новой парой яиц. Она прекрасно знала и ритм, и тон его стука, и даже в какую из дверных досок – в самую, надо сказать, ее середину – он стучит, с тех пор как им обоим исполнилось по пять, и его пальцы барабанили в дверь намного ближе к порогу. Они знали друг друга давным-давно. Вот скрежет дерева о камень – это он придвинул кресло к столу. Искромсанный ножами разделочный стол скрипнул под ударом колена о ножку, стеклянные крышки чайника и масленки вздрогнули. Под глухой стук локтя о столешницу Зоя разбила яйцо, под стук второго яйцо плюхнулось в миску, полную жидких плавучих солнц.

Фелан заговорил.

– Однажды, – предостерег он, – в один прекрасный день, ты подумаешь, что это я, а это буду не…

– Вздор. Твое появление – будто старая, давным-давно знакомая песня, только без звука, – наконец-то обернувшись к нему, она рассмеялась собственным словам. – Ты понимаешь, о чем я.

– Нет, не понимаю, – он улыбнулся – возможно, при виде ее босых ног, закатанных по локоть рукавов школьной мантии, накинутой поверх вчерашних шелков, и пряди всклокоченных темных волос, норовящей присоединиться к яйцам в миске. – Припозднилась вчера?

Тем временем странный арфист нашел в заключительных аккордах Зои новую песню и ринулся с нею вперед. Фелан едва не вывихнул пальцы, изо всех сил стараясь поспеть следом. С Зоей же произошло нечто непонятное. Фелан увидел, как ее голос вьется вокруг нее длинными разноцветными флагами, трепетавшими и медленно рассеивавшимися в дуновении ветра. Звуки ее арфы, точно крошечные сверкающие насекомые, расправляли блестящие золотом крылья и стайками улетали прочь. Беззвучно рассмеявшись, Фелан попробовал сотворить такое же волшебство своими пальцами. Нет, его ноты не породили ничего живого, и все же Зоя улыбнулась ему. Вся – пламенеющий шелк и волосы, вьющиеся по ветру, она скинула туфли и босиком встала среди высокой травы. «Как она может улыбаться? – изумился Фелан. – Как она может не испытывать страха, попав в эту губительную сеть поэзии и силы, когда впереди темнеет, ждет нас обоих, как огромная дверь в безвременье и горе, та же судьба, что постигла отца?»

В конце одной из тропинок нас встретил сад, унизанный бриллиантовыми колоннами, и прежде, чем стопы мои коснулись газона, Викрам оттащил меня назад.

– Нандана, – выдохнул он, склонившись, чтобы коснуться травы рукой. – Это угодья Владыки небесного царства.

«Все царства Иномирья связаны меж собой».

Боги наблюдали. Викрам жестом предложил в знак уважения снять сандалии, и лишь босыми ногами мы наконец ступили на траву. Земля загудела.

Одно испытание пройдено.

Прекрасные дикари гуляли по этому лабиринту, запрокинув лица к небу, где дрейфовали звезды в черном океане. Волны, одна за другой, проносили над нами кометы и облака, затмения и туманности.

– В приветственном зале Владыки небесного царства собраны все звезды, – промолвил Викрам. – Наверное, это он и есть.

По привычке вглядываясь ввысь, я выискивала наше с Майей созвездие. Тщетно. «Где бы мы ни находились, небо над нами будет общим». Горло перехватило. Майя солгала. Оказалось, есть места, где одно небо заканчивается и во все стороны простирается вселенная. Места, где связь между нами обрывается. На какое небо сейчас смотрела моя сестра?

Сады Нанданы плавно перетекали в ледяной чертог. В воздухе парили призрачные лотосы, из срезанных стеблей сочилась сладкая ароматная влага, на которую уже сбежалась небольшая толпа. Якшини со стеклянными крыльями или павлиньими хвостами, украшенными самоцветами, пили этот сок и пели.

– Это их город. – Викрам кивнул на прекрасных мужчин и женщин.

Я и сама об этом знала из рассказов Майи. Якши и якшини считались хранителями сокровищ, спрятанных в ручьях, лесах, морях и пещерах. Ледяной зал вокруг нас наполнился музыкой. В этих песнях не было слов, но в голове моей проносились образы… кружево инея на пальмовых листьях, горы в нежных объятиях зимы, измученное и побледневшее небо после дождя.

– Еще что-нибудь? – пробормотала я. – Их слабые места? Стратегии на случай, если придется с ними сражаться?

Викрам нахмурился:

– В сказках всегда говорилось, что они не любят упоминаний о мире смертных.

– Очень полезно. – Я закатила глаза и попыталась быстро провести нас через зал, но одна из женщин нас заметила. Точнее, заметила Викрама. Она широко улыбнулась, и мгновение спустя перед нами стояло уже три прелестницы.

– Не хотите ли выпить с нами, принц? – спросила одна якшини.

В ямочке на ее шее покоился хрустальный кулон, в котором миниатюрный рассвет боролся за власть с подступающими сумерками. А на шелке ее сари расцветали и рассыпались искрами тысячи золотисто-розовых солнц.

– Выпейте с нами, милый принц, – промолвила другая якшини – прекрасная дикарка, необузданная, как бушующий в лесу пожар. – А если напиток придется вам не по вкусу, то, может, хоть компания окажется достаточно сладкой.

– Да-да, выпейте, – добавила третья. Кожа ее отливала синевой, а по запястьям расползался ледяной узор. – Выглядите таким усталым, принц, таким измученным жаждой.

Якшини рассмеялись, а мое раздражение переросло в ярость. Викраму, значит, предлагают прохладительные напитки и, вероятно, нечто большее, а я стою тут с пересохшим горлом, всеми позабытая.

К тому же голодная и в мужском шервани, настолько перепачканном грязью и бездна знает чем еще, что его проще сжечь ради безопасности окружающих. Но сказать ничего нельзя, потому как в одной ресничке любой из этих якшини больше силы, чем во всем моем теле.

Я поморщилась, глядя на потрепанные сандалии в своей руке, и вдруг, озаренная, шагнула вперед:

– Прошу прощения. Вы, должно быть, обратили внимание, что мы вышли из сада вдвоем, рука об руку. – «Не груби, Гаури». – Можно ли и мне чего-нибудь выпить?

Синяя якшини моргнула и уставилась на меня.

– Согласен, – усмехнулся Викрам. – Все, что вы предлагаете мне, следует предложить и моей спутнице.

– Все, что они предлагают тебе, мне явно не нужно.

– Не попробуешь, не узнаешь.

Я бросила сандалии на пол:

– Такой обмен вас устроит? Обувь на выпивку?

Якшини отшатнулись, скривившись от отвращения, и растворились в толпе.

– Идем. – Я подхватила сандалии. – Еще ж надо отыскать нашу смерть на этом Турнире.

– Я когда-нибудь хвалил твое красноречие?

– Нет. Но можешь начинать в любую секунду, разрешаю.

Мы шли по ледяному саду, сквозь медленно падающий вверх снег. Белые деревья врастали в небо костлявыми пальцами, а сгрудившиеся вокруг зимнего бассейна двенадцать мужчин и двенадцать женщин с изможденными лицами усталыми руками наглаживали собственные отражения.

В конце очередной тропинки перед нами расступилась стена золотых роз. На подиуме, спиной к парадному входу роскошного дворца, стояла высокая и тоненькая якшини. Прозрачные крылья паутинками стекали с ее лопаток и развевались в безветренном воздухе. Викрам положил перед нею рубин, и якшини улыбнулась.

– Повелитель Алаки, Хранитель сокровищ и Царь царей передает поклон и приветствует вас на Турнире желаний.

Дверь распахнулась, и в зал вплыли двое. Сердце зачастило. Я не могла разглядеть их черты, но знала, что это не Кубера и Каувери.

Этот раджа, в угольно-черном шервани, двигался с хищной грацией, и от него во все стороны струилась темная, блестящая сила.

Шагавшую рядом с ним королеву окружали и озаряли осколки звезд и кольца ночного неба. А потом она повернулась, и сердце мое замерло.

Взгляд скользнул с босых ног королевы, у которых клубились грозовые тучи, по ее рукам, увитым молниями, к глазам, полным сумрачной тьмы. Я знала, что уголки этих глаз сужаются, когда королева нервничает. Знала, что она предпочитает прохладу в комнате и спит без одеяла. Знала, что ее любимый фрукт – гуава и что она всегда ест его с солью.

Я знала все это, потому что королевой была Майя. Глаза ее расширились, сначала от потрясения, затем от гнева.

– Что ты здесь делаешь? – возмутилась сестра.

Раджа шагнул к ней ближе, Майя повернулась, и во взглядах, которыми они обменялись, безошибочно читалась… любовь. Он смотрел на мою сестру так, словно она чудо во плоти. А потом раджа посмотрел на меня. Я опустила голову. Казалось, если встречусь с ним глазами, то это станет моим последним поступком в жизни. Раджа заговорил, низким насыщенным голосом:

– Прошу простить мои манеры, принцесса, но я отнюдь не рад нашему знакомству и предпочел бы пока с вами не встречаться.

Из уст любого другого это прозвучало бы дерзостью, но я чувствовала, что мне сейчас оказали огромную услугу.

– Может, в другой раз, – выдавила я.

Раджа улыбнулся:

– Неизбежно.

Он поднес пальцы Майи к губам и исчез. И вот остались только мы. Мне хотелось плакать, обнимать ее, смеяться. Хотелось сказать, что я ищу ее в каждом созвездии, а не только в нашем. Сказать, что я устала и напугана. Майя улыбнулась и протянула ко мне руки.

– Ты так старалась, милая Гаури, – промолвила она. – И я знаю, как терзается твое сердце, как болит душа. Я могу навсегда стереть тревоги из твоей памяти. Или ты можешь вернуться, но я не в силах предсказать, чем это обернется. Лишь вижу, что выбор за тобой. Ты хочешь быть храброй?

- Кто здесь? - спросила шепотом, пытаясь лучше разглядеть сидящую на корточках фигуру, застывшую у чердачного люка.
   - А это зависит от того, сколько ты уже выпила, - ехидно ответила... кхм... ответил силуэт.
   Голос был явно мужской, и ошибиться с половой принадлежностью ночного визитера я вряд ли смогла бы. Хотя, может, он тут как раз хозяин, а гостья я? Ведь даже не помню, как добралась до этой крыши. Шла босиком по нагретой за день черепице, перепрыгивала с помощью легко дающихся мне заклинаний левитации с одного дома на другой, пока не устала и не устроилась здесь: вот прямо на этом месте, возле шаткого с виду ограждения, которое ничуть не мешало любоваться на город, в котором я прожила всю жизнь. Сидеть в обнимку с бутылкой красного, выданой магианой в качестве утешительного приза к проклятому письму, где черным по белому значилось название моего нового места обучения, оказалось даже приятно. А вот чужая компания меня не очень-то вдохновляла, о чем я и сообщила незнакомцу. Тот подумал и сказал:
   - Брысь!
   Я возмутилась и ответила:
   - Сам брысь!

Тонкие веточки щекотали щеку, солнечный свет бил в глаза, а от неудобной позы занемело все тело. Поморщившись, я разлепила ресницы и... снова зажмурилась. Вид с верхушки дерева на чей-то ухоженный дворик поразил в самое сердце. Так поразил, что я предпочла снова прикинуться спящей. Ну или мертвой на худой конец. Какого лешего я вообще сюда забралась? Вроде ж вино выветрилось, и я даже направилась на вокзал ждать свой...
   А-а-а, экспресс!
   Подскочив, как ошпаренная, я села в большом гнезде, где раньше явно обитали аисты, и принялась шарить за пазухой в поисках проклятого конверта. Там лежало направление в Магическую Академию Разрушения и Созидания, стоящую на границе двух государств, билет и чек, которым рассчитала меня госпожа Танис. Все оказалось на месте и я, выдохнув, наконец расслабилась. Вернее, уселась, скрестив босые ноги, и принялась усиленно вспоминать вчерашний маршрут, который каким-то непостижимым образом завел меня на дерево.
   Так... была пьянка, угу. Долгая, скучная, плаксивая, но с участием дорого вина. Такое мне в ближайшее время точно не светит, так что буду вспоминать свое "нравственное падение" на чужой крыше с ностальгией. Что дальше? Ах, да-а-а... был кот! Большой, серый, наглый и к тому же оборотень. Оборотень! Так вот из-за кого я сижу в гнезде, распугав всех птиц!
   Перед глазами поплыли картины ночных злоключений. Накинув на себя облик старой нищенки, я спокойно брела по пустынной улице, освещенной тусклым светом фонарей, пока не напоролась на свору бродячих собак. Те, учуяв на мне запах оборотня, "приветливо" оскалились и рванули навстречу. А у меня, между прочим, фобия! С детства панически боюсь собак: больших и маленьких, злых и добрых - любых. Достаточно им сказать свое веское "гав", и душа моя дезертирует в пятки, которым это лишь придает ускорения.
   Так случилось и ночью. Не помня себя от страха, я бросилась бежать от разъяренных псов. Мимо аккуратных изгородей и домов, мимо ажурных лавочек ночного сквера... мимо сильно ошарашенного бродяги, выронившего изо рта самокрутку. Оно и понятно - несущаяся сломя голову "старуха", которая еще и верещит при этом, аки недорезанный свин, - зрелище не для слабонервных. Потом были скоростной штурм ближайшего ствола, перепуганный не меньше меня аист и затянувшийся собачий концерт под деревом. Под него-то я и заснула, не переставая дрожать, поминать недобрым словом Каина и жалеть о том, что у меня до сих пор нет собственного домового.
   У некоторых девчонок в школе была мелкая нечисть, признавшая их за хозяек. Она-то ведьмочек из переделок и выручала. Я же всегда рассчитывала только на себя и свои умения. Но, к сожалению, знание заклинаний не отменяло растраты энергии, на восстановление которой требовались еда и сон. Ну или добрый маг, готовый поделиться своими силами. Таких идиотов в числе моих знакомых не было. Тем более их не нашлось посреди ночи. Поэтому я и драпала от собачьей своры проверенным жизнью способом, а не упорхнула от зубастых шавок, как тот аист, который слинял из гнезда.
   На дерево слевитировала без проблем, но продолжительное использование магии воздуха требовало гораздо больше энергии, а я устала. Слишком много сил и нервов ушло на приготовление злосчастного зелья. И на попытку состряпать достойный отворот для бедного козлика - тоже. А потом был скандал, унижение и красивый пинок под зад с легкой ноги самой уважаемой магианы города. С этого момента я стала здесь изгоем. Отныне все двери в Идорские магические конторы для меня закрыты. Слухи, как назойливые насекомые, разлетелись быстро и осели на ушах благодарной публики. И главной сплетней этой недели стал мой "козлиный приворот".

- Ой, - вырвалось у меня и сумка с тихим "бум" упала к ногам.
   - И не говор-р-ри, - недобро рыкнул парень, потирая ушибленное плечо с разорванным обо что-то рукавом. - Неблагодарная ведьма, придется научить тебя... вежливос-с-сти, - прошипел он и улыбнулся. Предвкушающе так, хищно. И я невольно ощутила себя загнанной в угол мышкой, которую изловил жаждущий расплаты оборотень. - Поиграем? - предложил он и... вылетел в окно.
   Я не специально, честно. Просто испугалась. Сначала за себя, а потом и за Каина, который все же кот, а не птица. Забыв о своих пожитках, я бросилась следом, но поздно. Все что успела - это увидеть, как подозрительно неповоротливый оборотень сменил ипостась перед самым падением на клумбу. Вот только вопреки моим надеждам приземлился он не на лапы, как это принято у животных его вида, а набок, да так и остался изломанной куклой лежать посреди цветника.
   Мягко слевитировав на мощеный двор, я, как была, босая, подбежала к неподвижному телу и легонько тронула его за плечо. Реакции не последовало. Боясь навредить Каину неосторожным движением, позвала его по имени, тихо всхлипнув. Бесполезно. Он продолжал лежать все в той же позе: со странно вывернутыми лапами и подмятым под себя хвостом. Дыхание его было хриплым и тяжелым, из носа капала кровь, а закрытые веки хаотично дергались, словно кот пытался открыть глаза, но не мог. Паника вернулась под руку с раскаянием. И снова почувствовав ледяное покалывание в пальцах, я шарахнулась от оборотня, отчаянно закричав в тишину пустого дворика:
   - Лекаря! Кто-нибудь, позовите лекаря!!! - и уже шепотом, покрепче сжав кулачки, чтобы утихомирить рвущуюся наружу силу, добавила: - Ну, пожалуйста, позовите...

Пришлось под тихое хихиканье ставшего невидимкой привратника завязывать ей бантик. Черный, шелковый - все как полагается. Ну, кроме ведьмы в голубом, которая планировала лететь на этой метле на крышу. Вообще-то, могла бы и без нее обойтись - левитацию еще никто не отменял, но так хотелось почувствовать себя настоящей ведьмой! Бант и имя Метланиэль, которое я предложила деревянной моднице, судя по прилежному поведению и осторожному полету, пришлись ей по душе.
   На крышу нашей башни меня доставили как хрустальную вазу. Плавно, бережно, аккуратно - так, чтоб и мои волосы не растрепались, и ее бантик (ни приведи ветер!) не развязался. Учандр материализовался рядом, как только моя босая нога коснулась сизой черепицы: нагретой за день и потому теплой, но уже не горячей, как бывает днем. Туфли я не взяла с собой, потому что намеревалась вернуться в комнату, не успев ступить на землю. Гулять по крышам пусть на невысоком, но каблуке было не очень-то удобно. А таскать с собой обувь мне не хотелось.
   - Пройдемся? - предложил привратник, приглашающе махнув хвостами, и по-кошачьи бесшумно зашагал вдоль невысокого ограждения, кольцом огибающего уходящую в небо крышу. - Ров у нас большой, глубокий, населенный рыбрариями, охраняющими МАРиС. Выходить за стену без спецразрешения и провожатого не советую. Насмерть, может, и не загрызут, они у нас вообще-то человечиной не питаются, такими уж их создательница сделала, но покусают точно в качестве профилактики, если в воду свалишься, - с важным видом рассказывал мне "кот", на носу которого поблескивали круглые очки в золотой оправе.
   Я же, обняв метлу, шла за ним, не забывая при этом наслаждаться видом того самого полигона, который, как оказалось, находился не под моим окном, а за стеной вместе с несколькими другими тренировочными площадками. По небу разливалась темно-синяя акварель, на ней серебристыми точками зажигались первые звезды. Вечерний пейзаж напоминал полотно талантливого художника, но все сходство с картиной портили две женские фигурки, кувыркавшиеся в воздухе. Присмотревшись внимательней, я поняла, что это ведьмы. Одна выделывала странные пируэты, сидя в ступе, а вторая летала вокруг нее на метле, пытаясь что-то втолковать первой. М-да, похоже, нескучная тут жизнь у некоторых. Даже жаль, что свободных комнат в соседней башне не оказалось. Ведьмы - народ веселый, глядишь, я б и подружилась с кем-нибудь из них.
   - Краса неописуемая! - вздохнула, глядя, как идут на снижение подружки.
   - И не говори, - хмыкнул усатый спутник. - Это место - сосредоточие магических потоков, оно просто обязано быть совершенным. Где-то восхитительно прекрасным, а где-то и отвратительно ужасным. Например, там, - подняв переднюю лапу, Учандр указал на дальний полигон, сильно походивший на зловонное болото, которое чавкало, хлюпало и шипело.
   Впрочем, нет, шипело не оно, а она - девушка в остроконечной шляпе и наряде свободной ведьмы, считавшемся здесь форменной одеждой студенток некоторых факультетов. Еще одна! Ну надо же! Везет мне сегодня на соратниц, что ни говори. А может, это судьба?
   Подумав так, я внимательней присмотрелась к незнакомке. Она сидела верхом на метле в нескольких шагах от нас и что-то нашептывала, теребя пальцами висящий на шее амулет. Я хотела тихо понаблюдать за ней, а потом заговорить, но внезапный вопль, раздавшийся снизу, заставил меня вздрогнуть, оступиться и в попытке удержать равновесие уронить Метланиэль, стук которой привлек внимание ведьмочки.
   Где-то возле входа в наше общежитие продолжали орать на весь двор, вопрошая пьяным голосом, какого хрена хозяйку этого самого голоса поселили не в ту башню. Дальше следовал спор двух девиц, но разобрать я смогла лишь отдельные слова и словосочетания, такие как "бабушка", "пить меньше надо", "рыбам скормлю" и "Ежик лапочка". Мы с ведьмой, коротавшей время на крыше чужой общаги, какое-то время прислушивались, после чего она вздернула черную бровь, вопросительно посмотрев на меня. Я соответственно - на нее. А привратник на нас обеих, причем сделать это он пытался одновременно, поэтому глаза его начали заметно косить. И так бы мы друг на друга и пялились, не стукни поднятая с крыши Метланиэль по несчастной черепице повторно. Причем на этот раз исключительно по собственной инициативе.
   - Ты адресом ошиблась, да? - спросила брюнетка в остроконечной шляпе, почти такой, как моя собственная. - Эльфятник в пятой башне, прЫнцесса, - ухмыльнувшись, заявила она и, демонстративно поправив свою шляпу, вдруг как рявкнет: - Ну-ка говор-р-ри, курица белобрысая, что за ведьма дала тебе "веник" покататься? Одалживать магический инвентарь запрещено!
   - Почему запрещено? - спросила ошарашенная ее словами я и покосилась на Учандра, но тот, как выяснилось, подло меня бросил, демонстративно испарившись. И, словно слабый порыв ветра, в ухо долетел тихий шепот нечисти:
   "Вот тебе и подружка. Пообщайтесь!"
   - Потому что! - Черные глаза "подружки" сузились, а губы изогнулись в недоброй улыбке. - Так с кого мне штраф высчитывать, признавайся, остроухая? - тронув свою метлу, она подлетела ближе и теперь сидела всего в шаге от меня.
   - Сама ты остроухая, - почему-то обиделась я и, гордо откинув назад волосы, продемонстрировала ей обсуждаемые части тела. - Ведьма я. Новенькая. И Метланиэль вовсе не "веник".
   - Метлани... что? - глаза ведьмы расширились лишь на мгновение, а потом снова превратились в сверкающие щелки. Хохотала брюнетка долго и с удовольствием, трясясь от смеха вместе со своим летающим средством. А когда я, подхватив метлу, развернулась и собралась гордо удалиться, незнакомка примирительно проговорила: - Ладно, ладно, не дуйся! Меня Кларой звать, студентка я, второкурсница. Ну и по совместительству староста нашего общежития, - она махнула рукой на соседнюю башню. - А ты, небось, тоже какая-нибудь... эль, да? - и снова заржала.
   - Катарина Ирмин, - выждав, когда у нее пройдет очередной приступ веселья, ответила с достоинством. - И меня тоже зачислили на второй курс, специальность "Стихийные бедствия".
   - Не нашенская, туда стихийников берут - скривилась брюнетка, будто все, что не связано с ведьмами, - полная ерунда.
   - Одно другому не мешает, - огрызнулась я.
   - Ишь какая, с норовом, - хихикнула Клара, явно одобрив мою реакцию. - А чего ж ты, ведьма, вырядилась, как эльфийская принцесса? - продолжая довольно скалиться, поинтересовалась она.
   - В честь праздника, - на ходу придумала я.
   - Это ж какого? - точеные брови собеседницы вспорхнули вверх, и на гладком лбу появились тонкие морщинки.
   - Личного! - сквозь зубы процедила я, лихорадочно придумывая повод поскорее распрощаться с новой знакомой. Не то, чтобы она мне сильно не понравилась. Так... чуть-чуть.
   - День рождения? Поздравляю! - сделала неправильные выводы Клара.
   - Спасибо, - не стала развеивать ее заблуждения я.
   - С нас подарок, с тебя вечеринка, - "обрадовала" меня помощница старосты, и я тут же созналась, что родилась зимой, так что с вечеринкой придется повременить. - А какой же личный праздник тогда? - озадачилась ведьма.
   - Начало новой жизни! - нашлась с ответом я. - Вот и... праздную.
   - На крыше, босая и с метлой? - на этот раз поднялась только ее левая бровь.
   - Именно, - хотелось добавить, что еще Учандр Урчарович был, но раз тот смотался, решила промолчать. Вместо этого спросила: - А чем ты-то здесь занимаешься? Явно же не красотами любуешься. Амулет, заклинания...
   - Домашнее задание готовлю, - перебила меня Клара, и, оценивающе осмотрев с ног до головы, задумчиво произнесла: - "Ночные страшилки" называется. Хочешь посмотреть?
   Я неуверенно пожала плечами, переминаясь с ноги на ногу. Хотелось вернуться домой, если честно, ибо гулять меня уже не тянуло, но не посмотреть на работу ведьмочки было бы неправильно. Вот только что-то внутри подсказывало - добром это не кончится. И все-таки я кивнула. Любопытство взяло верх над интуицией и... спустя полчаса я злая, босая и с полубессознательной Кларой на носилках из двух метелок направлялась в целительский блок, понукаемая пострадавшей. Брюнетка то приходила в себя, то снова теряла сознание, и вот тогда мне по-настоящему становилось страшно.

...на берегу, тоже залитом солнечным светом, сидела компания девочек, только что вышедших из Большого зала, — сняв туфельки и носки, они болтали ногами в прохладной воде и смеялись.

Джеймс, снитч, Сириус, нападение на Северуса. Цитата:

— Оставьте его в покое!

Джеймс и Сириус оглянулись. Свободная рука Джеймса немедленно взлетела к волосам.

Кричала одна из девочек у озера, с густыми тёмно-рыжими волосами до плеч и поразительно зелёными глазами миндалевидной формы — такими же, как у Гарри.

Его мать.

Перед этим сказано: "некоторые ученики поднимались на ноги и подходили ближе". В английском оригинале ясно, что Лили кричала не от озера, а была среди этих "некоторых". В переводе она как будто первый крик издала от озера, а потом постепенно подходила ближе, пока не навела палочку на самого Джеймса. Драка, конфликт, Лили осыпает Джеймса бранью и - финальная фраза:

Она круто развернулась и быстро зашагала прочь. (...) Но она так и не обернулась.

Гарри, не глядя, что делают другие участники испытания, скинул ботинки, стянул носки, достал из кармана комок жаброслей, сунул в рот и побрёл в озеро.

Наверняка ожидая, что вырастут ласты или еще что-нибудь такое... что поможет плавать... хотя жабросли вроде ничего, кроме жабр, делать не обязаны, но поскольку магия в крови, то внутренняя сила и материнская защита могли создать такое вот к ним дополнение. Задание выполнено. Триумф. Чемпиона заворачивают в одеяло, дают согревающее зелье, ставят оценки. Цитата:

«Всё», — ошеломлённо думал Гарри, идя в кучке чемпионов и пленников вслед за мадам Помфри в замок, чтобы переодеться в сухую одежду. — «Всё, прошёл… теперь можно обо всём забыть до двадцать четвёртого июня…»

Он смотрел перед собой, почти не сознавая того, что происходило вокруг, и не заметил выбравшейся из толпы Гермионы, пока она не уселась на соседний стул.

— Всё, больше танцевать не могу, — пропыхтела она, стягивая с ног туфли и растирая ступни. — Рон пошёл сливочное пиво искать.

Зина и Николай идут босыми; у Зины еще ничем не покрыта голова и, словно у феи, распущены густые русые волосы; она в легком белом балахоне, напоминающем японское кимоно, охваченном широкой голубой лентой ниже свободной от корсета талии; высокая грудь слегка открыта и порозовела от жары и движения, круглая гибкая шея тоже розовая, — белое одеянье ярко оттеняет и шею, и грудь, и полные, красные, как маков цвет, щеки. Но лицо Зины постепенно все покрывается краской, на нем загорается явная досада, нетерпение, в больших темно-голубых глазах вспыхивают злые огоньки. Боже мой, что за возмутительная эта трава! Царапает, царапает… Но туда ли они идут? Покажется, наконец, из зелени этот пруд?..

— Вам не больно, Николай? — сделав гримасу, спрашивает Зина.

— Больно, но я терплю.

— А я уже проклинаю свою идею. Я думала, будет приятно… Так страшно захотелось пойти босыми ногами… Вспорхнуть и полететь.

— Все было бы хорошо, если б мы пошли по старой дороге. Там тропинки…

— Ах, перестаньте! Мне надоела эта дорога. Все тот же малинник, все те же березки глупые…

Зина идет дальше, она впереди, распущенные волосы ее колышутся от движений тела, которое то приседает, то сгибается направо и налево, то вдруг останавливается, — тихое «ай» тогда доносится до ушей Николая. Он участливо спрашивает:

— Укололись?

— Да, да, укололась… — капризно отвечает Зина, поднимает ногу и всей ладонью ищет занозу; но колючка или сама выпала, или осталась на месте, — нежная розовая подошва чиста и гладка, только вкривь и вкось зеленятся на ней зигзаги от раздавленной влажной травы. Зина снова идет, снова приседает, изгибается, останавливается, тихо вскрикивает… Покорно плетется за ней Николай. Он не досадует, старается побороть все боли, ступает твердо, приглядывается к деревьям, хочет узнать хоть одно из них, хоть пень какой-нибудь встретить знакомый или куст малины… И ничего нет. Все чужое. Ели, пихты, березы, клен, вязы — и все незнакомые, холодные. А под ногами всяческая мелочь — травы, травы, сияющие своими цветками… без конца тянутся эти травы. Бессмысленными узорами падают на упругую зелень тени и почти не шевелятся: так тих и неподвижен воздух. Солнце уже клонится к западу, но еще высоко в небе и обильно льет свое золото, веселит природу, взрывает миллионы бутонов, — они вспыхивают пахучими цветками, чистыми, радостными, обильно льющими благоухание.

Зину злят незнакомый деревья; они ей кажутся неуклюжими, нелепо растущими; сколько верст они еще будут тянуться? А что, если там, дальше, станет гуще, а потом стеной выдвинется непроходимая чаща… И вдруг звери какие-нибудь покажутся, выползут из своих нор, страшные, с клыками, с когтями… Вот тебе и экскурсия — к пруду босиком!..

— Мы не туда идем… — тоскливо говорит Зина, останавливается и смотрит вопросительно на Николая, Лицо ее еще больше покраснело, глаза блестят от непрошеных слез, волосы от частых движений спутались и тоже злят…

Николай застывает на месте и озирается вокруг.

— Что ж… — медлительно произносит он через минуту: — надо согласиться с фактом: мы основательно заблудились. Повернем туда еще…

— Куда — туда? — вскрикивает Зина, смахнув со щеки назойливую прядь волос.

— Да, просто, пойдем наугад. Ничего больше не остается…

Он поворачивает направо, делает шаг…

— Стойте! — кричит Зина, дернув нетерпеливо ногой. — Нужно найти хоть какую-нибудь тропинку… Сюда, видно, еще никто не заходил… С ума можно сойти… Николай!

— Что?

— У меня страшно болят ноги… Я едва ступаю… Это ужас…

— И у меня болят, но я… вот смотрите: раз! два! три! — И Николай зашагал по траве, ступая твердо и прямо, словно ничто не мешало ему. — Вот так и вам советую. Наберитесь мужества и не обращайте внимания на боль. Подавляйте, словом…

— Я не могу так… У вас подошвы железные…

— Но, ведь, я тоже никогда босиком не ходил. Тоже впервые.

— Но вы — мужчина! Идем уже… Пойдем так.

С начала августа наступили ужасные жары. Мы целый день не отворяли ставен, пили воду со льдом, по три раза купались и ничто не помогало. Я и Соня ходили в легких капотах, надетых прямо на сорочку, без чулок, в туфлях на босую ногу. Я часто ловила на себе жадные взгляды Миши и очень стеснялась, но иначе было нельзя. Не хотелось ни разговаривать, ни читать.

...

Мы надели капоты, взяли полотенца и босиком пошли купаться. Еловые иглы чуть покалывали пятки.

Раскатово уже значительно отзывается деревней. Из дачников здесь устраивается публика попроще, желающая хоть на лето избавиться от конкуренции костюмов и шляпок и поэтому установившая свои собственные летние законы: барышни гуляют здесь без зонтиков, в белых платочках на голове и часто босые и купаются прямо с берега, вступая иногда в препирательства с деревенскими мальчишками, не признающими демаркационной полосы.