Мне довелось увидеть интервью, данное для Нарусовой Александром Галибиным, исполнившим недавно роль Мастера в фильме-экранизации Владимира Бортко по Булгакову"Мастер и Маргарита". В нем Нарусова выполнила часть задания, данного мне Адмиралом: спросила Галибина о периоде его работы режиссером сценических постановок, когда он был земляком нашему Профессору Свободе: ставил свои спектакли для театра "Глобус" в Новосибирске. Галибин зхотел узнать: что из его тогдашнего творчества ее особенно заинтересовало--из-за чего она о нем спрашивает?Нарусова ответила, что, оказывается, очень известен такой факт о театре "Глобус", что Галибин  предписал его актерам играть постановку по произведениям Федора Михайловича Достоевского босыми и не поколебался даже тем, что и жена самого Галибина должна была исполнять такие босоногие роли. Галибин отвечал, что актеры не просто были вынуждены играть босыми--он решил, что им нужно бродить так по разлитой по сцене воде. Нарусова спросила--не жаловалась ли хотя бы жена Галибину на эту холодную воду. Галибин пояснил в ответ, что вода должна была казаться обязательно холодной, чтобы создать впечатление присутствия на сцене самого настоящего Петербурга, прежде всего у артистов, и он жалеет, что не мог привести для этого цистерну воды из Невы. Ему казалось, что местная вода, при той же низкой температуре, не может создать  нужного по жесткости впечатления.
К сожалению, конечно, я не могла видеть эти спектакли( может быть их видел Адмирал). Могу только засвидетельствовать, что холодная вода от тающего снега или дождей на улицах Петербурга, действительно, производит очень жесткое впечатление из-за большой влажности воздуха в городе. Здесь Галибин предельно искренен со зрителем, и его суровое отношение к артистам при этом можно понять

  я писала об этом спектакле:
"Прогулки по воде, или Достоевский, сыгранный в бассейне
О премьере «Кроткой» в постановке Александра Галибина
на малой сцене «Глобуса»

«Представьте себе мужа, у которого на столе лежит жена, самоубийца, несколько часов перед тем выбросившаяся из окошка, - он в смятении и еще не успел собрать своих мыслей. Он ходит по своим комнатам и старается осмыслить случившееся, «собрать свои мысли в точку». Притом это закоренелый ипохондрик, из тех, что говорят сами с собой. Вот он и говорит сам с собой, рассказывает дело, уясняет себе его», - объяснял идею «Кроткой» Достоевский, называя свой рассказ фантастическим, несмотря на совершеннейшую реальность описанных в нем событий и даже документальную подоснову его сюжета, подсказанную фактом двух самоубийств.

Режиссеру Александру Галибину, поставившему спектакль, история увиделась прежде всего «трагедией одинокой души, желающей любить, полной сострадания, но не наполненной кротостью»... И поставил он ее «рассказом фантастическим» (так определен жанр спектакля). «Фантастичность» задается уже тем, что играется спектакль... в бассейне. То есть буквально актеры ходят в воде, вода отражается в экране потолка, монотонные капли особенно пронзительно подчеркивают тишину пауз и проч. О том, почему, зачем, насколько оправдан-но и какая во всем этом логика - позже. Сначала об актерской игре.

«Закоренелого ипохондрика» - человека с изломанной психикой, «с безднами», больного «подпольем», сыграл Евгений Калашник. Сыграл великолепно, на грани, на срыве, вполне в эстетике Достоевского, передав и замученность своего «подпольного», и его исступление и смятенность, и нестерпимость его тоски...

- Ни в одном из новосибирских театров нет такого актера, - говорит о Калашнике Александр Галибин.

Для роли Дон Кихота в «Печальной повести...» (первая совместная работа режиссера с актером) Калашник был, на наш взгляд, более трагичен, чем того требовал сюжет, для «подпольного» трагизма и надлома в нем, как представляется, в самый раз.

ОН - бывший офицер, имевший неприличную историю в полку, теперь «держит кассу ссуд», то есть занимается ростовщичеством. ОНА - безответная и кроткая, в свои шестнадцать доведенная до полной униженности. ЕГО в НЕЙ и привлекает именно безответность и безропотность, что дает замечательную возможность тиранить и мучить безнаказанно, получая от того известное удовольствие («сладострастие», выражаясь языком Федора Михайловича). «Травя овцу волком», он в данном случае интересовался преимущественно ощущениями волка. Причем волка, попавшего в собственный капкан, - замучив и загубив ее окончательно, он, как оказалось, и себя убил...

***

Теперь о бассейне. Все эксперименты с прогулками по воде представляются достаточно рискованными - библейскую легенду с Христом, гуляющим по водам, знает сегодня даже неграмотный. И не державшему в руках Библии она знакома хотя бы по шлягеру «Наутилуса». Признаться, поначалу к затее с бассейном отнеслись с некоторым недоверием и даже подумали было, не изменило ли умному интеллигентному Галибину его природное чувство меры. Не изменило...

Спектакль получился очень пронзительный и тонкий. И, главное, очень стильный. Сцена практически пуста - кафедра, ширма, подобие оркестровой ямы, и все. Полный отход от «бытовизма» - расчищенное символистическое пространство и ощущение некоторой ирреальности всего в нем происходящего. Фантастична и ирреальна ОНА (актриса Ирина Савицкова) - тонкое, бледное, смиренное «нездешнее» «опрокинутое» трагическое лицо, босые ноги, свечи и белый балахон а-ля безумная Офелия... Фантастичен ОН... Фантастичны музыка и свет, при котором все кажется призрачным... Фантастична пластика...

Вода на сцене представляется и метафоризированным «мокрым Петербургом» - Петербургом Достоевского, городом дождливых улиц, осклизлых набережных, угрюмых дворов, подвалов, трактиров, падших девушек и экзальтированных мечтателей - города-призрака и города-трагедии, самого фантастичного из русских городов, колорит которого петербуржцу Галибину близок и понятен как никому.

Бассейн и хождение по воде - это и «эффект мокрых ног» - мокрая обувь и влажная одежда актеров - создают чисто физическое ощущение дискомфорта у наблюдающего за всем этим действом из сухого зала. То есть зритель вынужден как бы разделять с героем его внутренний дискомфорт и неуют.

Монотонно капающая вода (как и ход маятника) символизирует холодную размеренность, «арифметичность» мира (у Достоевского: «стучит маятник бесчувственно и противно»), превращающую лихорадочно-экзальтированный монолог героя в глас вопиющего в пустыне. ОНА тоже кричала, хотя произнесла лишь пару тихих реплик, кричала внутренним криком, адресовать его во вне было некому... И ОН, пройдя все круги ада, обратит залу свое выстраданное: «Люди, любите друг друга...»

***

Лишь однажды призрачность и хрупкость возведенного на сцене мира вдруг разрушится. Грубо вторгнется плотская жизнь - появятся крикливые мужики и бабы, будут тряпками собирать воду в ведра и праздно судачить о приключившейся здесь истории, растаскивая высокую трагедию на байки: «с горстку крови всего изо рта вышло, с горстку, с горстку, с десертную ложку»... Представляется, что Галибин ставил спектакль еще и об этом - о трагедии, размененной на байки, о невостребованности тонкости и деликатности чувств, о подмене сокровенности и сакральности в отношении к чужому «я» грубостью вторжения и насилием праздного любопытства и еще о многом..."