– Ради служения даме, – сказал Рипичип, – можно забыть на время и о чести… – и он сурово поглядел на Юстэса. Но Каспиан поторопил их, и через несколько минут Люси оказалась в королевской каюте. Там ей ужасно понравилось всё – и три квадратных окна, в которые били синие волны, и низкие, обитые мягким скамьи, окружавшие стол с двух сторон, и серебряная лампа под потолком (Люси сразу узнала тонкую работу гномов), и золотой лев над дверью. Всё это она заметила в мгновение ока, ибо тут же появился Каспиан и сказал:
– Живи здесь, Люси. Я только возьму себе сухую одежду, – и принялся рыться в одном из ящиков.
– И ты возьми себе, что найдешь, – прибавил он. – Мокрое оставь за дверью, я скажу, чтобы его отнесли сушиться на камбуз.
Люси было так хорошо, словно она давно жила в каюте Каспиана, и даже покачивание корабля не беспокоило её, ибо, когда она была в Нарнии королевой, ей приходилось плавать по морю. Каюта была совсем крошечная, но светлая, обшитая деревом (на панелях летали птицы, пламенели драконы) и очень чистая. Туника молодого короля оказалась великовата, но Люси её кое-как приладила, а вот башмаки, сапоги и сандалии были сильно велики, но ей нравилось ходить по кораблю босиком. Переодевшись, она посмотрела в окно на убегающую назад воду и глубоко, радостно вздохнула. Она не сомневалась, что плавание будет чудесное.

Король, Рипичип, Люси, Эдмунд и Юстэс сели в шлюпку и поплыли к берегу. Когда они высадились, шлюпка поплыла обратно, а они долго смотрели ей вслед, удивляясь, каким крошечным кажется корабль.
Люси, конечно, была босая (она ведь скинула туфли тогда, в воде), но это ничего, когда идёшь по пушистому мху. Хорошо было вновь очутиться на суше, дышать землёй и травой, хотя поначалу земля покачивалась под ногами, словно палуба, так всегда бывает после долгого плавания. Здесь оказалось теплее, чем в море, и Люси особенно понравилось ступать по нагретому песку. В небе пел жаворонок.
Они шли в глубь острова, поднимаясь на довольно крутой, хотя и невысокий холм. На вершине, конечно, они оглянулись: корабль медленно плыл к северо-западу, сверкая на солнце, словно большой жук. Перевалив через гребень холма, они его больше не видели.
Зато они увидели остров Дорн, отделённый широким проливом, а за ним, чуть слева – остров Арву. На Дорне нетрудно было рассмотреть белый городок, который назывался Узкой Гаванью.

Единорог был прекраснее любого из коней, которых я когда-нибудь видела. Шерсть сверкала на солнце серебром, глаза казались темными сапфирами, грива, хвост, рог на голове сияли в алмазной дымке. Он был огромным, выше, чем боевые жеребцы королевских рыцарей. И безумно грациозным.

Я подошла к воде. Травинки кололи босые ступни, солнце грело макушку, голые руки и коленки, вообще все вокруг казалось удивительно настоящим. На мне была та же батистовая рубашка, в которой я легла спать. Та самая, из которой я давно выросла, поэтому она и доставала только до колен, а не до пят, как положено по этикету ночному наряду юной леди благородных кровей. С этой рубашкой я наотрез отказывалась расстаться, потому что в ней была, когда меня обнял и поцеловал уходивший в свой последний поход отец. Зато расчесанными на ночь волосами гордилась бы любая принцесса — русая грива длиной до бедер, отливавшая рыжиной в солнечном свете, покрывала меня плащом. Жуткая обуза эти волосы, но ведь так красиво! Я терпеть не могла мешающих бегать юбок и длинных неудобных наманикюренных ногтей, но на волосы мое недовольство не распространялось.

Кантор развернулся на стуле, чтобы видеть зал, и стал наблюдать за танцем.

«…Ах, несравненная Азиль, ты действительно ничуть не изменилась за эти годы. Тебе не было ещё пятнадцати, когда мы с тобой познакомились, а сейчас тебе почти двадцать два. Люди взрослеют за это время, а ты совершенно не изменилась. У тебя все те же детские глаза и ты все так же божественно танцуешь, как умеют только нимфы. Ты по-прежнему любишь ходить босиком и носить яркие хитанские юбки. А танцуешь ты только босиком и никак иначе. Ты кружишься, лёгкая и яркая, как бабочка, в своей алой с золотом юбке, мелькают твои босые ножки, и вместе с тобой танцуют твои чёрные локоны, твои браслеты и ожерелья, и маленький бубен в твоих руках… И ты по-прежнему обожаешь ромашки. Ну почему у меня сейчас нет с собой ромашек? Я осыпал бы тебя белыми цветами, а ты бы радовалась и прыгала, как маленькая девочка, и хлопала в ладошки. Ты всегда радовалась, как ребёнок, ты и сейчас делаешь это точно так же… Ах, Азиль, волшебное создание, как же так вышло, что я встретил тебя снова? Как же мне хочется согласиться на твоё щедрое предложение, так соблазнительно верить, что за одну ночь ты сумеешь вернуть мне все, чего мне так не хватает. Так легко верить в чудо, любуясь тобой. Но таких чудес не бывает. Единственное, что может случиться – ты меня узнаёшь. Так что не надо, милая. Лучше я просто на тебя посмотрю. Ты не просто прекрасна, ты совершенна. На тебя радостно смотреть…»

Из бархатных палаток на противоположной стороне подворья появились две женщины — княгиня Анна Генриетта и ее черноволосая спутница. Обе были плотно укутаны в пурпурные плащи.

— Эхо-хо! — Камергер ударил жезлом. — Да приидут Юные!

«Юные» были научены, они знали, что им надлежит делать. Лютик подошел к княгине. Геральт — к черноволосой. Которую, как известно, звали почтенной Фрингильей Виго.

Женщины одновременно скинули плащи, толпа взорвалась грохотом оваций, Геральт сглотнул.

На женщинах были белые, тонюсенькие как паутинки, не доходящие даже до бедер рубашечки на бретельках. И плотно облегающие трусики с оборочками. И ничего больше. Даже украшений. Кроме того, они были без обуви.

Геральт поднял Фрингилью на руки, а она, нисколько не смущаясь, тут же обняла его. За шею. От нее исходил едва уловимый аромат амбры и роз. И женственности. Она была теплой, и тепло это пронзало как наконечник стрелы. Она была податливо-мягкой. И мягкость эта обжигала и дразнила пальцы.

Мужчины поднесли женщин к Бочке. Геральт — Фрингилью, Лютик — княгиню, помогли им встать на сминающиеся под ногами, источающие виноградный сок грозди. Толпа взревела.

— Эхо-хоооо!

Княгиня и Фрингилья возложили друг другу руки на плечи — так легче было удержать равновесие на гроздях, в которые они погрузились до колен. Сок брызгал и бил ключом, женщины, поворачиваясь, топтали виноградные гроздья, хохоча, как маленькие. Фрингилья совершенно непроизвольно стрельнула в ведьмака глазами.

— Эхо-хо! — орала толпа. — Эхо-хо! Да забродит!

Сминаемые грозди исходили соком, мутная жидкость булькала и обильно пенилась вокруг колен топчущихся в бочке женщин.

Молли вздохнула. И принялась разуваться.
Между ней и камнем, что пролёг сводом над огненными струями, ничего не должно оставаться.
Горячо — о–о! Ну, с непривычки, конечно, так — то стоять можно.
Молли достала из кармана чёрную шёлковую ленту, тщательно завязала себе глаза. Они будут только помехой. Смотреть предстоит не ими.
Всё, завязала. Ой… и что же дальше?
Распустить волосы… ничего из кованого железа на ней быть не должно, только длинная рубаха из жёсткой, шершавой ткани.
Босая девочка стоит, переминаясь с ноги на ногу, глаза завязаны. Ох, и посмеялась бы над ней задавака Кейт Миддлтон!
Нет, забудь о ней, забудь о прошлой жизни! Chernaya Voda, сказала госпожа Старшая. Да, так можно перевести её фамилию.
Чёрная вода, бездонная, всё принимающая и всё скрывающая. Чёрная вода, где в толщах скользят таинственные кракены. Вода, пронизанная магией. Силой. "Полем", как сказал бы, наверное, их школьный учитель естествознания мистер Преддинг.
Полем, или лесом, или лугом, или морской бездной.
Молли дышала глубоко и ровно. Пятки перестали чувствовать тепло камня под ними. Это хорошо, всё идёт правильно.
Руку на локоть. Ладонь раскрыть. Тепло в кончики пальцев. Чувствуешь силу? Выпускай её на волю, Молли! Все эти старые колдуньи и чародеи ждут тебя.
Она медленно разжала судорожно стиснутые пальцы — и Жар — Птица весело взмахнула крыльями прямо перед ней. Здесь её стихия, здесь она никому не причинит вреда.
И послужит, помимо всего прочего, ещё и сигналом всей остальной цепи.
И точно — под веками Молли стремительно разворачивался словно разрез всей чёрной горы. Глубоко под её корни убегают узкие ходы, там на своих местах застыли колдуны и колдуньи Rooskies, готовые подхватить её посылку.
Развернув прекрасные золотисто — огненные крылья, Жар — Птица неслась по коридорам, влача за собой длинный шлейф оранжевых искр.
Молли не видела лиц тех, кого ей предстояло соединить в цепь; лица и личины, характеры, привязанности и прочее сейчас совершенно не важны.
Важна лишь сила, которую ей предстоит свести воедино.
Лети, моя птица. Вот первый волшебник на её пути, смутная фигура в длинном балахоне до пят, не поймёшь, мужчина или женщина, и Жар — Птица словно пронзает тень пламенной оранжевой нитью.
Молли видит тёмные вервия, взвившиеся над человеческой фигурой и, помня наставления Старшей, тянется незримыми руками к ним, стараясь перехватить, не дать разлететься концам в разные стороны, свести вместе, затянуть узлы…
Первое звено цепи.
Что — то горячее начинает припекать пятки.
Молли не смотрит вниз. Дальше, Птица, дальше!
Пока ей кажется, что всё достаточно просто; незримая сила повинуется легко и словно бы даже с удовольствием. "Рука — ладонь — кончики пальцев" — работает, работает формула госпожи Средней, несмотря на всё ворчание её старшей сестры.
Вперёд, сквозь лабиринт коридоров, освещённых багряным, к следующему звену!
Да, вот она, ещё одна фигура, ещё более размытая и смутная, чем первая; едва угадывается голова.
И тут взлетают тёмные петли, но они как — то уж больно широко оказываются раскинуты в стороны.
Молли поспешно ловит их, на ходу вспоминая, как они со Старшей точно так же перехватывали несомые свирепой вьюгой снежинки. Найти, подхватить и удержать — и всё в единый миг!
Молли справляется. Локоть — ладонь — пальцы; вбирай в себя подземный ветер, разворачивай, пусть не даёт разлететься слишком далеко петлям чужой магии.
Собрано второе звено, и вновь по пяткам кто — то словно проводит горячим валиком.
В глубинах всё пуще и яростнее бесится огонь, словно чуя опасность, словно зная, что его вот — вот посадят под замок и заставят трудиться.
Мысли Молли начинают путаться, в лицо дышит подземный жар, обжигает щёки. Нить магии бросает из стороны в сторону, грозя оборвать об острые выступы скал; скорее, Молли, локоть — ладонь — пальцы: пусть грани камня затупятся, пусть сами стены подвинутся, давая дорогу её Жар — Птице!
Третья фигура — лишь блёклый серый силуэт, легко можно спутать с камнем. Видно только магию. В лицо Молли дышит жаром, и в ответ тоже поднимается злость.
Врёшь, не возьмёшь!
Сколько раз она слышала это и от Волки, и от Младшей, и от Средней, и даже от Старшей. Слышала на языке Rooskies, слышала и перевод на имперском. Выучила. И не просто выучила.
Врёшь, не возьмёшь!
Заклятия воздуха. Помогают растолкать в стороны злые ветра, аккуратно собрать воедино ещё одно звено цепи, потянуть его дальше.
Вот только стоять уже почти невозможно. Ух, как пятки — то горят!
А сделано всего — то три звена. Впереди ещё девять.
Двенадцать колдунов и колдуний. Тринадцатая — госпожа Старшая. И четырнадцатая — она, Молли.
Держись, держись, держись! Всё, что знаешь, — всё в дело! Вода — под ноги, охладить обжигаемые ступни; ветер — расчищать дорогу Жар — Птице; земля — крепитесь, крепитесь своды, закрывайтесь, трещины, ты не пройдёшь, огонь; пламя — оно слово кровь моей Птицы, вливайся в неё, не давай сложиться дивным крыльям!
Всё сразу. Всё вместе. Все виды магии.
Локоть — ладонь — пальцы!
Четвёртое звено, пятое, шестое — собирай, Молли, собирай! Потому что в глубине горы уже набухает чудовищный горб расплавленной лавы, и не просто лавы: замешена она с огнём, с непростым огнём, огнём, в котором слишком много его собственной магии.
Катастрофа — откуда принесла она это, из каких иномировых бездн?
Вода под ногами испаряется. Лужа становится горячей, Молли приходится добавлять и добавлять холодной, иначе просто не выстоять на одном месте.
"Держись, Молли Блэкуотер".
Спасибо тебе, Зверь Земли. Я выдержу. Я знаю, я должна справиться. Потерпи ещё совсем чуть — чуть, тебе тоже больно. Не думай, что я ничего не замечаю.
Семь, восемь, девять.
Три всего звена осталось!
Радость в груди. Ты сможешь, Молли!
"Смотри! Смотри в оба!"
Яростное шипение Старшей. Голос совершенно жуткий.
В оба? Смотри в оба — на что? Она всё делает правильно, всё идёт хорошо!
Тень. И не одна.
Человеческие силуэты, длинные плащи тьмы. Они выступают словно из самих скал, Молли помнила карту, там нет никаких боковых проходов!
Их три… четыре… пять… да, пять!
Они скользят, не касаясь камня. Буравят окружающее пустые буркалы — глаза.
Полноте, да живые ли они?
"Держись! — это опять Старшая. — Сейчас помогу! Цепь держи, цепь!"
Молли ощущает, каким жутким напряжением даются старой ведьме эти слова. Они пробиваются к Молли словно через ревущий ураган.
Тень вырастает на пути Жар — Птицы, та с клёкотом кидается в атаку — это Молли кидается, — клюв метит прямо в провал глазницы, но там ничего, лишь холод и пустота, холод не зимней стужи, чистой, морозной, когда снег хрустит под валенками, но холод каменных подземелий, где лишь сырость да плесень и ржа старого, отжившего своё железа.
Крылья Жар — Птицы хлещут тёмную тварь по голове и плечам, клюв яростно бьёт туда, где должно быть лицо, — и Молли с ужасом вдруг ощущает, что цепь выскальзывает из её незримых, далеко — далеко протянувшихся рук.
"Держи! Цепь держи!"
Вокруг Молли поднимается ветер. Холодный, леденящий; казалось бы, хорошо, не будет так гореть лицо — но от него мгновенно теряют чувствительность щёки, оцепенение ползёт дальше, и цепь выскальзывает из пальцев.
"Держи — и–и!"
Врёшь, не возьмёшь! Локоть — ладонь — пальцы — держу!
Ветер подхватывает ускользающий конец цепи. Земля услужливо подставляет камень. Вода охлаждает раскалённое, не даёт камню расплавиться. Воздух несёт всё дальше и дальше расправившую крылья Жар — Птицу; чёрная тень съеживается, отползает, широкие, плоские и бледные ладони лихорадочно хлопают по чёрному капюшону, сбивая пламя.
Значит, ты таки не просто тень! Под тёмным плащом скрывается некая сущность, и у неё, во всяком случае, есть руки!
…Правда, какие — то полупрозрачные, призрачные.
Ага! Проняло! Не выстоять против моей Жар — Птицы!
Но следом за отброшенной тенью уже скользили новые. Часть — следом за Птицей, а часть — прямо к ней, Молли.
Дрожит и дёргается едва удерживаемая в руках цепь.
Молчит Старшая. Молчит и Зверь Земли. Видно, крепко заняты. Ты одна, Молли, справляйся сама! Никто не поможет, никто не подставит плеча — умирай, коль не сдюжишь.
Умирай на чужой войне, за каких — то варваров Rooskies. Под неведомой горой, неведомо за что. Тебе сказали — "вулкан!", а ты и поверила…
Ближе, ближе чёрные тени. Скользят по коридорам, ни на что не отвлекаясь, никого не замечая — к ней, к ней, к ней.
Ты наша, Miss Mollinair Evergreen Blackwater. Была, есть и будешь.
Who are you? What are you?
Кто вы есть? Что вы есть?
Мы те, что мы есть и кто мы есть. Ты наша, твоё место с нами!
Она дрогнула. Заколебалась. Голос в её голове — сильный, твёрдый, мужественный — говорил с настоящим столичным акцентом, какого не встретишь ни у скоробогачей Корнволлы, ни у промышленных магнатов Майнстера, ни даже у старых лендлордов Хайланда.
Цепь! Цепь ускользает!..
А тени всё ближе и ближе. И со всё большим трудом взмахивает потускневшими крыльями Жар — Птица.
Тени уже подле неё.
— Аррргх!!!
Жуткое, нечеловеческое рычание, и на пути сонмища чёрных возникла госпожа Старшая.
Точнее, возникло чудовище, какой — то живой колючий куст с ветками, усеянными длиннющими шипами; на иных белеют старые черепа, скалятся пустыми глазницами, а в них, в глазницах, ярко пылает огонь.
Старшая преграждает теням дорогу, и Молли враз ощущает, что такое настоящее "эхо".
Слепая волна высвобожденной силы несётся по коридорам, пронзая каменные своды и озёра пламенной лавы, заставляя расплавленный камень кипеть и плеваться огненными каплями.
Рушатся последние преграды, расходятся скобы, трескаются перемычки, крошатся основания и стены, дрожат столбы, ходят ходуном полы и потолки.
Но, расставив руки — ветви, выросла на пути теней госпожа Старшая.
И засмеялась. Кошмарным замогильным хохотом. И позвала к себе.
Первая из теней словно не успела остановиться, с разгону влетев прямо в ждущее переплетение голодных ветвей.
Визг. Тонкий, захлёбывающийся, прерывистый. Тень забилась, пронзённая во множестве мест ринувшимися вперёд шипами. Живая плеть обвилась вокруг того места, где тени полагалось бы иметь шею; рванула, опрокидывая и втаскивая куда — то себе под корни.
Что — то рвалось, мокро хлюпало, трещало. И кричало, захлёбываясь от ужаса и боли.
Правда, недолго. Очень недолго.
"Так они, получается, не призраки вовсе?" — оторопело подумала Молли.
Но тени не дрогнули. Не повернули назад, даже не остановились. Блеснули тусклые, словно из тумана сотканные палаши, и передняя тень, извернувшись по- змеиному, ловко рубанула по ринувшейся ей наперерез ветке.
Молли охнула от резкой, рванувшей плечо боли, словно вражье лезвие хлестнуло по ней самой.
"Цепь! Цепь держи! Я справлюсь!"
Молли опомнилась. Цепь! Да, конечно, цепь — и её Птица! Ой — ой — ой, её уже почти нагнали! Занесены тёмные сети — скорее, локоть — ладонь — пальцы, тепло в них, нет, жар, огонь, пламя, самое горячее, какое только можно вытерпеть! Лети, лети, красавица, лети свободно, жги, нет больше тебе преград, нет барьеров! Никто тебя не удержит, никто не остановит! Тьма бежит перед светом, холод отступает пред чистым пламенем!
Замер, заглох совсем чужой голос со столичным выговором.
Я не ваша! Не ваша, слышали?!Я… я не…
И тут слово родилось само.
Я — здешняя!
Впервые оно выговорилось так свободно, так естественно, как глоток воды, как вздох.
Я — здешняя.
"Ты наша, — подтвердил Зверь Земли. — От нас твоя сила, у нас она раскрылась. У нас ты стала собой, Молли, Дева Чёрной Воды".
Восторг боя, исступление схватки. Яростная, безграничная свобода. Это уже было — тогда, когда Молли крушила огненным молотом гусеничные паровики Королевства. Тогда — и сейчас.
Высоко, под самые своды, взвилась Жар — Птица, перевернулась через крыло и, словно коршун, падающий на добычу, сама рухнула на сгрудившиеся внизу чёрные тени.
— Жги!
Кажется, Молли даже завизжала, не в силах сдержаться.
Словно пламенная коса над травами, широко — широко раскинув дивно удлинившиеся вдруг крылья, Жар — Птица пронеслась сквозь скопище теней, не чувствуя преграды, и они рассыпались, брызнули в разные стороны облаком тёмных капель.
Бушует и рвётся на свободу подземное пламя, но Молли тащит, тянет за собой цепь, и последние звенья сами смыкаются воедино.
Эхо, её собственное эхо катится подземельями, но Молли не боится. Все двенадцать звеньев соединены вместе, ну, госпожа Старшая, я всё сделала!..
Госпожа Старшая? Госпожа Стар…
Замер недвижно куст с нанизанными на ветки черепами. И следа не осталось от чёрных теней — но почему она не шевелится?!
— Госпожа! Госпожа Старшая!
Два эха слились в одно. Катятся валом, всё сметая на своём пути. Цепь плотно охватила огненное сердце вулкана, но этого мало, мало! И… надо же дальше, а госпожа Старшая…
Не шевелится. Не дышит.
Почему, почему никто не встал на подмену?
"На себя цену твою возьму…"
Так сказала старая колдунья и от слова своего не отступилась.
Только сейчас Молли поняла, что госпожа Старшая не просто обратилась в куст — корни глубоко вонзились в неподатливый камень, за считаные мгновения проделав работу, на которую в природе уходят годы и даже десятилетия. Она тянула к себе две слившихся волны, рушила своды пещер, направляя дикую мощь туда, где она никому не смогла бы повредить — а цепь уже опутала пламенное сердце горы, не давая огню вырваться на волю.
И теперь оставалось лишь завершить работу.
Но госпожа Старшая замерла, недвижима. Ветви куста поникли, один из черепов и вовсе скатился с опустившегося шипа, и огонь в его глазницах померк.
И Жар — Птица, разогнав чёрные тени, дотащив цепь обратно к Молли, исчезла, сделав свою работу.
"Спасибо за свободу…" — шепнула напоследок
Где все остальные, где колдуны, где ведьмы? Почему никто госпоже Старшей не помогает?!
Трепещет в руках Молли конец заветной цепи. Звенья нерушимо скреплены надёжным замком — ею, Молли.
Но — что же дальше? Эхо магии приняла на себя Старшая, рассеивая его, как только могла. Правда, всё равно не до конца.
И некому теперь завершить дело с огненной горой, которая ярится всё сильнее и сильнее, стиснутое магической цепью пламя отчаянно ищет выхода.
Некому довершить начатое, кроме тебя, Моллинэр Блэкуотер, Дева Чёрной Воды.
Пусть горят пятки и уже перестают работать водяные заклятия, она доделает!
Так, как сама понимает.
Нет, почему, ну почему же никто не встал на замену госпоже Старшей?!
— Мы… встали… — задыхающийся от напряжения голос госпожи Средней. — Но буря… слишком… сильна… ты… там… одна…
Молли лихорадочно пыталась вспомнить, что надлежало сделать после того, как она замкнёт цепь.
Огню — течь подземными руслами. Силе — расточаться, распространяться, грея воду в тёплых ключах. Горе — дымить безвредно, мирно, никому не угрожая.
И она потянула за цепь, потянула, словно стягивая горловину мешка, заключившего в себе подгорное пламя.
Больно было — словно потянуть из себя гнилой зуб.
Но она знала, что госпожи Старшей нет больше рядом, чтобы помочь, и эхо своей магии она должна рассеять сама.
Молли вскинула левую руку, вытягивая плотно сжатые пальцы, словно живой клинок, собирая все отзвуки собственной магии и направляя их вверх, в каменные своды.
Простите меня, пещеры. Я знаю, вам тоже больно, как и мне сейчас, но вы выдержите.
"Ну пожалуйста!.." — аж взмолилась она.
"Я помогу", — шепнул вдруг Зверь.
…Своды выдержали. Потрескались, кое — где вниз посыпались обломки камня, но выдержали. А сама Молли, застонав от натуги, тянула и тянула незримую цепь, тянула, покуда хватало сил. Однако цепь, напружинившись, вдруг потянула сама — в противоположную сторону, туда, где ждала мстительно — огненная пасть голодной бездны.
Мне не удалось вырваться на свободу, словно говорила она. Но и ты меня не одолеешь!
…Огромная медведица вынырнула из багровой тьмы, зарычала яростно, клацнула зубами, вцепляясь в сделавшийся видимым конец пылающей цепи. Потянула, упираясь лапами; миг спустя к ней подлетела хорошо знакомая волчица, ощерилась, тоже ухватилась зубами за цепь. А следом за ней торопился ещё один медведь, хоть и не столь исполинский, как его седая спутница.
Теперь они тянули вчетвером — трое зверей и Молли.
Она чувствовала: заключённый в огромный каменный мешок огонь уходил сквозь специально оставленные в нём другими колдунами отверстия, хотя в реальности, конечно, никаких "отверстий" не было.
Уходил и растекался, куда ему и положено — по бесчисленным тонким жилам и прожилкам, что вели к горячим ключам, к подземным озёрам, где резвится рыба, к тёплым источникам, возле которых даже зимой зеленеют грядки.
Нет тебе преград, пламя, на этой дороге.
Молли оглянулась — прямо в глаза смотрели ей и госпожа Младшая, и Волка, и… и мальчишка — медведь.
Ну конечно, без тебя тут обойтись не могло.
Молли больше не думала о чёрных тенях — она просто тянула и тянула цепь, что стремительно наливалась тяжестью. Последний барьер, стиснув зубы, думала Молли. Последнее одолею, и всё — и к госпоже Старшей. Неужели мы все вместе ей не поможем?..
И они все, разом, одним усилием стянули — таки цепь, намертво запечатывая воображаемую горловину огненного мешка.
Колени разом подкосились, словно решив, что миссия их исполнена.
И сразу вскипел огонь прямо под ногами, вырвавшись из невесть откуда взявшихся трещин.
Он словно хотел отомстить за то, что главная добыча от него ускользнула, что дикая сила его вновь в узде, вновь поставлена на службу двуногими, — но хотя бы эту жалкую их кучку он сможет достать!
Госпожа Младшая глухо взревела и мотнула круглой головой. Медведь — Всеслав мигом оказался рядом с заваливающейся Молли, привычным уже движением подхватил её на спину, да так, что ученица госпожи Старшей, несмотря ни на что, залилась до самых ушей жаркой краской.
Медведица вновь мотнула головой, яснее ясного указывая Всеславу и Таньше на выход из пещеры, где уже вовсю трескался потолок, принявший много больше того, что мог выдержать.
Всеслав сорвался с места. Волка взвыла, закрутилась и, миг поколебавшись, бросилась в противоположную сторону — туда, где скрылась Младшая.
Медведь мчался, низко склонив голову и глухо, яростно рыча; он был в бешенстве, но, как дивным наитием поняла сейчас Молли, не смел ослушаться открытого приказа.
И ещё… глубоко — глубоко в нём… спрятано… и видно лишь потому что её саму сейчас полнит сила цепи, отданная двенадцатью остальными колдунами и колдуньями… он хотел спасти её.
Нет, не госпожу Старшую.
Ой — ой — ой! Её.
"Ой, мама", — в ужасе подумала она, невольно прижимаясь щекой к тёплой медвежьей шкуре.
Всеслав вынес её — на ледяной воздух, в сияющий зимний день, а спустя совсем краткий миг из раскрытой пасти пещеры вырвался ревущий поток пламени.
Правда, вреда он уже никому причинить не мог, кроме, конечно тех, кто не успел…
Кто не успел!..
Госпожа Старшая! Сестра её! Волка!..
Всеслав чуть ли не сбросил её со спины — Молли так и покатилась, угодив прямиком в объятия госпожи Средней. Рванулась слепо, и сильные руки немедля вдавили её в снег.
"Там справятся без тебя", — как всегда, беззвучно, но очень жёстко бросила целительница.
Молли затрепыхалась, словно угодившая в силки птичка. Остатки силы ещё кипели в груди, рвались наружу — она должна сделать хоть что — нибудь!
Зев пещеры источал теперь только серый дым, серый, словно погребальный саван.
И оттуда никто не появлялся.
Молли судорожно вцепилась в запястье госпожи Средней.
"Что с ними, что с ними, чтоснимичтосними?!.."
"Молчи! — рыкнула врачевательница. — Молчи. Пожалуйста…"
Молли взглянула — лицо госпожи Средней покрывал пот, крупные бисерины катились по щекам, срывались с подбородка, губа закушена; она, похоже, тянула, словно
Молли совсем недавно, какой — то незримый и неподъёмный груз.
— Vsio! — услыхала Молли брошенное целительницей.
Это слово она знала. "Всё". Глаза закрылись сами собой, и слёзы из них полились тоже сами.
Медведь метался у дымящего входа в подземелья, рычал, но внутрь, похоже, было не сунуться — дым валил не переставая.
Резко запахло палёным. Что — то тяжелое протащилось мимо, обожжённый зверь с дымящейся шерстью.
Едва ступая, мимо Молли прошагала госпожа Младшая. У неё на спине покоилась бесформенная груда каких- то обгоревших тряпок; рядом с медведицей плелась Волка, припадая на правую переднюю лапу.
Молли дёрнулась — но тут ноги служить отказались окончательно.

Арье казалось, что озеро ее зовет. Ей хотелось прыгнуть в эти тихие голубые воды, снова почувствовать себя чистой, поплавать и поплескаться, погреться на солнышке. Но она не решалась ни раздеться, ни постирать одежду — ведь другие могли увидеть ее. В конце дня она часто садилась на берегу и болтала в воде ногами. Вконец развалившиеся сапоги пришлось выбросить. Идти босиком поначалу было тяжело, но волдыри в конце концов прошли, порезы зажили, а подошвы ног стали жесткими, как подметки. Славно было чувствовать под ними землю и мягкий ил, который продавливался между пальцами

,что все эти перечисленные персонажи--примеры романа "как не надо относится к хождению босиком"--типа, очень зациклены на хождении босиком.

Доцент Воля--это Павел,автор фотогалерей с босоногими девушками брэнда "сити-фит"

Одним словом, пасквиль.