Вот начало повести:
Первый снег
Эта повесть – почти мистическая история о любви, смерти и соприкосновении с потусторонним миром, основанная на вполне реальных событиях.
Это был один из тех нелепых трагических случаев, когда обычная детская шалость или просто необдуманный поступок приводят к непоправимым последствиям. Такие события не просто изменяют, а полностью ломают весь ход дальнейшей жизни всех их участников. С того самого дня меня часто преследует один и тот же сон: Танька, бегущая босиком по ослепительно белому снегу навстречу солнцу, зацепившемуся за верхушки деревьев. Я бегу следом за ней и пытаюсь догнать, но мне всё время для этого не хватает всего лишь пары шагов. Если бы я тогда действительно, постарался и смог её догнать, то вся наша дальнейшая жизнь пошла бы совсем по другому.
В тот далёкий год первый снег выпал очень рано, в двадцатых числах сентября. Занятия в школе шли всего три недели, и мы ещё не успели отвыкнуть от свободы летних каникул, которые наша дружная неразлучная троица проводила в совместных подвижных играх на свежем воздухе. В основном, это были игры в «войнушку. Шла всего лишь вторая половина семидесятых. Война закончилась относительно недавно, всего лишь тридцать с небольшим лет тому назад. Но «недавно» - это было для взрослых, которые видели её своими глазами и очень хорошо запомнили. А для нашего тогдашнего возраста – мне и Паше было по тринадцать с половиной, а Таньке четырнадцать лет, война закончилась задолго до нашего рождения. О ней мы знали в основном из кинофильмов, книг и школьных учебников. Но всё же эта тема была самой популярной для детских игр, и не только для нашей лихой троицы.
Мы большую часть прошедшего лета играли в «партизан» в лесопарковой полосе, которая примыкала к нашему микрорайону, состоящему в основном, из новостроек. Кроме них еще оставались немногочисленные так называемые «бараки» - одноэтажные многоквартирные здания, построенные ещё в первые послевоенные годы. Большая их часть была уже расселена, многие из них уже начали сносить, но в некоторых ещё оставались жильцы, ещё не успевшие получить новые квартиры.
Нам нравилось играть среди развалин ещё не снесённых бараков, изображая боевые действия по освобождению наших городов от немецких захватчиков. Мы даже оборудовали себе «фронтовую землянку» в одном из заброшенных погребов, оставленных своими хозяевами после переезда в новое жильё.
Место для этого погреба было выбрано практически идеально. Он был вырыт в стороне от домов на самом краю лесопарковой зоны. Тот, кто выбирал для него место, явно знал толк в этом деле. В погребе было всегда сухо в любое время года и в любую погоду. Вход в него был оборудован таким образом, что его можно было легко замаскировать от посторонних взглядов, что мы сразу и сделали. Но для верности ещё и повесили висячий замок, который мы нашли вместе с ключом на двери одного из заброшенных сараев, которые прилагались почти к каждому бараку. Ключ мы хранили в расщепе стоящего неподалёку дерева. Мы «облагородили» это место, обшив его стены тонкими дощечками от деревянных ящиков, которые в те времена грудами лежали возле каждой мусорки. После этого мы перетаскали в нашу землянку огромное количество разнообразных вещей, подобранных на развалинах снесённых бараков. Начали с тумбочки и табуретки, примерно таких, какие можно было в те годы увидеть и в пионерском лагере, и в больнице, и в военной казарме. Потом принесли туда старый примус, две керосиновые лампы, сломанную брезентовую кровать-раскладушку и ещё много всякого добра, которого хозяева посчитали за хлам и решили не вести в свои новые квартиры. Среди таких вещей оказался большой деревянный ящик от какого то армейского имущества, выкрашенный зелёной краской с непонятными надписями из букв и цифр с крышкой, которая закрывалась на железные «лягушки». Мы называли его «снарядный ящик» и использовали его в качестве табурета. Это было почётное Танькино место.
Танька была душой нашей компании, или как принято говорить сейчас, «неформальным лидером». Хотя она и была самой старшей из нас троих и выглядела совсем как взрослая девушка, но в душе она была ещё совсем ребёнком, причём не девченкой, а пацаном. В нашей троице все были равны, но к ней было особое уважение.
Когда мы нашли в одном из заброшенных бараков потёртый фибровый чемодан, в котором кроме прочих старых носильных вещей оказалась солдатская военная форма, только Таньке первой пришло в голову её примерить. Гимнастёрка и галифе смотрелись на ней так здорово, что мы с Пашей даже не смогли сдержать своих эмоций. На гимнастёрке не было погон, но на груди была приколота медаль «За отвагу».
Хотя для полноты картины не хватало сапог, ремня и пилотки, но Танькины босые ноги в сочетании с галифе смотрелись так здорово, что я впервые в жизни испытал непонятный восторг, которого почему то, сразу же стал стесняться. Чтобы скрыть своё смущение я тогда раскопал в недрах этого чемодана пару чистых аккуратно сложенных портянок и положил их на тумбочку, которая служила ещё и столом.
- Ну вот, теперь только армейских кирзовых сапог не хватает!
- Нужны они мне!
Возмутилась Танька. Она действительно, больше любила ходить босиком, чем носить обувь. Я тогда считал, что это из-за того, что она быстро росла, поэтому купленная ей обувь быстро становилась ей тесной. Её семья жила небогато, поэтому своевременно покупать ей другую обувь тоже не всегда получалось. Поэтому в школе в качестве сменной обуви она носила в основном чешки. У них был определённый запас на растяжение. А когда мы играли вместе летом, она в первую очередь пристраивала куда ни будь свою обувь и большую часть времени была босиком. Но заброшенные бараки мы всегда обследовали только в обуви, потому что там везде было битое стекло, торчали ржавые гвозди и другие опасные вещи, по которым даже в обуви следовало ходить с особой осторожностью. Но когда мы играли в лесу, то вскоре по Танькиному примеру все трое носились босиком по пыльным лесным тропинкам. Эти ощущения мягкой, как пух, дорожной пыли и лёгкое покалывание опавшей на землю хвои доставляли особенное, ни с чем не сравнимое удовольствие. Поэтому Таньку так и возмутило моё предложение по поводу кирзовых сапог.
- А это можешь забрать себе!
Танька небрежно подвинула в мою сторону лежащие на тумбочке портянки. Я инстинктивно их подхватил, чтобы они не упали на пол, и почувствовал, что они весят значительно тяжелее, чем просто свёрнутая плотная ткань. Когда я их развернул, то моему удивлению и одновременно, восторгу, просто не было предела. Внутри свёртка оказался настоящий трофейный штык-нож от немецкой винтовки в самодельных кожаных ножнах. Танька была удивлена находкой не меньше, чем я сам.
- Наверное, хозяин этой формы был на войне разведчиком, ходил за языками за линию фронта. Поэтому ему был нужен такой нож.
Предположила Таня.
- Скорее всего так оно и было. За это и медаль «За отвагу» получил. Но сейчас он, наверное, уже умер, и его похоронили в обычной одежде. А чемодан так и остался ничейным и никому не нужным.
Согласился с нею я, рассматривая медаль на её гимнастёрке.
- Ну почему же сразу умер и похоронили? Может быть, его просто посадили, и он сейчас на зоне? Вот представляешь, вернётся с зоны - а тут! Дома нет, чемодана нет, медали нет, и ножа тоже нет!
Возразила Танька.
- Но с чего ты взяла, что его посадили? За что его сажать? Он же герой, ветеран войны!
Возмутился я.
- Да мало ли за что! За что угодно! Может, подрался с кем ни будь, или даже, зарезал кого!
Возразила Танька.
- Он, что, тебе, пацан, чтобы просто так драться? Если даже на войне ему лет тридцать было, то сейчас уже почти семьдесят! А если тогда было лет сорок, то сейчас вполне мог своей смертью от возраста умереть!
С ново возмутился я. Мне, почему то, даже не хотелось допускать мысли, что героя войны могли просто так отправить на зону, как обычного уголовника.
- Ладно, не будем из-за этого спорить. По закону найденное имущество принадлежит нашедшему. Так что форма и медаль мои, а нож твой! Вместе с портянками!
Нехотя согласилась Танька, и добавила:
- Паша, ты ведь не против такой делёжки?
Паша лишь утвердительно кивнул головой. Вообще, добиться от него хотя бы одного слова было задачей практически не выполнимой. Хотя от всё прекрасно понимал и слышал, но разговаривал он крайне редко. Это была отличительная особенность его характера. Даже когда мы играли вместе, он мог издавать звуки типа: а-а-а, о-о-о, у-у-у и т.п. Но если он произносил хотя бы одно слово, это уже было чрезвычайное событие.
За это он и получил своё прозвище Паша – Партизан. Тогда это было распространённое обиходное выражение – молчит, как партизан. Даже на занятиях он всегда отвечал только письменно даже то, что задавали устно. Но учился он хорошо. Если бы не эта его особенность, то вполне мог бы стать и отличником. Большинство учителей с этим смирились. Но были и такие, которые считали, что ему не место в обычной школе.
В нашу отчаянную троицу он влился потому, что мы с Танькой встали на его защиту в школе. Мы принимали его таким, каким он есть, и он был среди нас равным. Втроём мы стали реальной силой. В школе, да и во всём микрорайоне знали, что если обидеть одного из нас, то придётся иметь дело со всеми троими. Если дело доходило до драки, то и Танька, и я дрались отчаянно, не взирая на количество нападавших. Паша хоть и был немного нерешительным, но отнюдь не трусливым. Поэтому его способностей вполне хватало на то, чтобы прикрывать спины в драке нам с Танькой. Так что за полтора года совместной крепкой дружбы мы стали почти одной общей семьёй. Слово «банда» в отношении нашей компании я считаю неприемлемым, потому что ничем плохим мы не занимались ни вместе, ни по отдельности.
