Вика Бондаренко – Зара Гроба и другие. За свои дела нужно отвечать...
…Эти деньги, хоть и полученные очень неправедным способом, тем не менее, вознесли Вику Бондаренко на вершину блаженства; такой купюры она не держала в руках уже несколько лет, если не больше. И теперь деньги яростно жгли карман. Ворочаясь на диване в тёмной свой квартире без электричества, Вика предвкушала, как завтра, в воскресенье, пойдёт к открытию рынка и накупит… Накупит! Всего накупит! Абсолютно всего. И яблок. И апельсинового сока. И вязкой, липнущей к зубам чурчхелы. Её не смущало ничего: ни то, что день дышал дождём; ни то, что перекрыли воду – но это не потому, что за неё они не платили также давно, как и за свет – нет, просто опять «плановый ремонт перед отопительным сезоном». Надела свои единственные сейчас, джинсы чёрные, с лохматыми краями. Ту самую дизайнерскую рубаху Марии – ну и пусть, что на плече немного порвано, всё равно круто! А уж Аушеву она вряд ли на Барахолке встретит. И босиком, конечно же, босиком – гордо, вот смотрите все, я такая-растакая, грязнопятая, а у меня зато в кармане пять штук и я буду их сейчас тратить, как мне заблагорассудится.
Поэтому шла так, будто на параде – молотя голыми ногами по асфальту, по чему-не-попадя и чуть не поскользнулась на арбузной корке. А, плевать!
Первым делом, да, этой чурчхелы купила. Тетрапак апельсинового сока, тут же пробку сорвала и высосала почти половину, давясь, жадно, пропуская его кисло-сладкую холодную влагу сквозь зубы, до ломоты – так вкуснее. Пару огромных красных яблок. Мыть?! Да идите вы в одно место… Поплевала, помыла собственной слюной и умяла. Разве что косточки остались.
Пять тысяч таяли, как шагреневая кожа. Сначала они распались на четыре сереньких бумажки и кучку цветных; потом серые выбивало до зелененьких… Она купила новый гребешок для волос, зеркальце открывающееся; чехол для нового своего айфона, который даже не заряжала ещё ни разу - только включила на остатках батареи. Купила у узбеков своих любимых конфет, счастья своего – которыми, кстати, и девчонки угощали: чернослив, вишня и ещё что-то в шоколаде; раскусываешь эту сладкую, рассыпающуюся на зубах и тающую скорлупу – а там блаженная мякоть фрукта… Во рту было сладко так, кто, казалось, губы сейчас склеятся. У бойкой казашки приобрела яркую цветную бандану; красно-бело-чёрную, ну, в их понимании это платок, но это ведь смотря как завязать…
Храбро подошла к палатке того самого Шульги, дяди Лёши. Усастый «афганец» не узнал её сперва в этой бандане: потом пригляделся, начал улыбаться.
- О, давно не виделись! Здоровеньки, как говорится, булы!
- Здравствуйте…
- И чего? Ты, я смотрю, нынче при деньгах?
Прозрачный пакет в руках Вики об этом красноречиво говорил. Девушка довольно кивнула; усатый фермер усмехнулся и спросил, наверняка не имея в виду ничего плохого:
- Чем же заработала-то? Прибиралась у кого али в рядах постояла?
Вика залилась краской – густо; ну, не рассказывать же ему, каким образом, на самом деле достались эти проклятые пять тысяч. Она сделала вид, что обиделась:
- Чём-то не пойму, но что вы намекаете, дядя Лёша! Я, между, прочим, помощником телеоператора устроилась! Вчера по посинения этот… кофер для аму… акум-муляторов закрывала-открывала! А это аванс.
- О, это я понимаю! Молодец. А рубашку-то модную где порвала? Разошлась, вон, по шву и пуговица с мясом вырвана… Дралась, что ли?
Вот глазастый!
- Да нет. Об штатив зацепилась.
- Об штатив! Ишь ты! Ну, по такому случаю скидку дам… Что брать будешь?
- Вот эту… и эту! – девушка ткнула пальцем в два сорта колбасы: кружок краковской и палку сырокопчёной. – И сыра вот этого… сладкого!
- Да он не сладкий. Просто настоящий…
- Ну, всё равно.
Вышло как раз последнюю тысячу. В карманах джинсов оставалась только бумажная мелочёвка.
Едва она отошла от палатки, оттеснённая дородной покупательницей, с презрением смотревшей и на её ноги босые, и на рубашку «швами наружу» - точно, думает, пугало! – как зазвонил телефон. Новый, тот самый, в который она переставила свою СИМ-карту. Рингтон его был непривычный, бархатисто-музыкальный, Вика к такому не привыкла, да и рот от чурчхелы пока освободила...
Поэтому уже поняла: звонит Зара. Как ровно неделю назад, почти, на этом же месте.
…А жизнь молодой цыганки уже разделилась на зловещие «до» и «после»: признаки тревоги она ощутила ещё в субботу. Тётя Ляла со своими двумя дочерями внезапно пригласила её на «палички» с медовым «шаем» - иначе говоря, на оладьи сухофруктами и чаем с медом да травами. Ляла была пришлой, прибилась к табору несколько лет назад, с разрешения баро, хотя сама была из узбекских «люли» – однако, главное, мало с кем общалась-водилась; дочери её торговали на рынке всякой дешёвой китайской бижутерией. С чего это она так вдруг оказалась добра к Заре? Тятя Ляла что-то ей рассказывала, но, поглощённая своими мыслями и внезапными подозрениями Зара плохо слушала; а дочки только загадочно пересмеивались, смотря на девушку.
Потом она, как обычно, помогала матери по хозяйству и под самый вечер та вдруг порывисто прижала её себе и… заплакала.
- Мам, ты чего?!
Плача, оглаживая смуглыми, уже чуть морщинистыми руками её волосы, зарывая в них пальцами, мать бормотала сквозь слёзы:
- Мэ тлэс накама’м! /Я его ненавижу!/ На джино’м, сыр тут ада’ пхэн… /Не знаю, как это тебе сказать… /ту миро’, камло’ чай! / Ты моя милая, любимая, дочь!/
Девушка всё поняла. Остальное, что говорила мать, уже было, как фон, как монотонный бубнёж диктора станции, несколько раз объявляющего один и тот же рейс…Вчера новосибирский Метя выдал отцу деньги за Зару; девушка даже не спросила, во сколько её оценили. Приехал домой поздно и радостный; вот - всё… Товар оплачен, сегодня вечером он повезёт её в Новосибирск.
Как оглушённая, на цыганском Зара спросила:
- Со ма’нгэ тэ кира’? /Что теперь мне делать?/
И не услышала ничего хорошего. Мать, всхлипывая, говорила банальности: ничего не сделаешь, ты – его дочь, он – твой отец; женщина перечить мужской воле не смеет, тем более – отцовской… Стерпится, и слюбится; многие так начинали. Потом рожали детишек, заботы-хлопоты и боль за этим как-то отступала на второй план. Начинается новая жизнь, дочка, взрослая, рано или поздно это должно было произойти… А за Метей ты будешь, как у Христа за пазухой, богатый дом, хороший бизнес – автомобили.
Принесла в плетёной корзине любимую Зарой хурмы, поставила на стол и ушла.
Ночь – прекрасный советчик. Этой ночью она никому не молилась, ни чёрной цыганской святой, ни белому Николаю-чудотворцу. Её сестрёнок и братишек мать отправила к знакомым, рассовала по таким же тесным цыганским квартирам, словно понимая, что именно в эту ночь девушке нужно побыть одной.
И та включила всю свою хитрость и изворотливость ума. Как перед казнью. Лежала она без сна, смотря в беленый потолок и на этой белизне, как на листе бумаги, набрасывала план. У матери она с утра выпросила: дайте мне хоть с подругой пообщаться! Гаджо, но всё-таки… Вика. Её наш баро даже уважает.
Вот поэтому на айфоне Вики раздался звонок, и спустя пятнадцать минут хмурый недоверчивый цыган пропустил её в стальную калитку.
Девушка цвела от счастья.
- Зара, смотри, сколько вкусняшек! Сейчас пировать будем! Чай пить будем!
- Будем… - странным голосом отвечала цыганка. – Давай прогуляемся…
- Что? Где ж тут гулять?!
Зара молча повела её за собой; в той части двора, что примыкала к промзоне Комбината и железной дороге, ещё громоздились неубранные штабеля бетонных плит, пара ржавых труб. Вика чертыхалась, морщилась – сухая трава иглами впивалась в голые подошвы. Подруга завела её за такой штабель, шмыгнула туда, сюда, проверяя, нет ли лишних ушей, а потом всё и рассказала.
Кусок колбасы, от круга которой Вика всё время откусывала, не в силах справиться с постоянным, сосущим чувством голода, застрял у неё в горле..
Лицо Зары, обычно смуглое, смешливое, с огромными глазами-маслинами, сверкавшими сквозь смоль кудрей чёлки, сейчас было бледно и искажено, напоминало маску – изредка превращаясь в натянутую, приторную гримасу-улыбку. Неужели этого никто не замечает?
- Ты понимаешь, почему я именно тебя попросила? – сдавленно проговорила юная цыганка. – Только тебя одну могут сюда легко пропустить, так баро всем нашим сказал. Только тебя могут отсюда просто выпустить! Вика, у меня больше никого, кроме матери и сестрёнок, нет. А среди гаджо – вообще никого.
И Зара бросилась Вике на шею в искреннем порыве, и это не были простые «обнимашки», которые сотнями делают подруги в их школе. Это была мольба о помощи!
Вика рассеянно смотрела в небо. Казалось, после вчерашнего дождя оно и само очистилось, разбросало, затолкало по всем углам тучи и снова казалось летним, безмятежным. Из слухового окна цыганского дома, с шумом взмывали голуби – колыхающиеся комки. По линии мчался «Сибиряк»; в Прихребетске он остановку не делает, за толстыми с стёклами его вагонов сидели хорошо одетые люди, пили чай, из тонких стаканов, позвякивающих о подстаканники и веселились. Девушка поймала себя на мысли, что никогда в своей, ещё совсем коротенькой жизни, не ездила на поезде и не летала на самолёте.
Зара, наверное, тоже.
Поэтому Вика просто, не тратя лишних, напрасных слов, кивнула.
…Отец рассеянно выслушал известие о том, что с подругой из «гаджо» дочь попрощалась. Другой просьбе: сходить попрощаться с Донкой, её давней подруге, тоже не удивился: в личную жизнь дочери он не вникал. Зевнул, золотозубым ртом, как полагается настоящему цыгану или цыганке.
- Она там саманную глину месит… у пустыря! – усмехнулся. – Иди, попрощайся. Поможет тебе, и сама Донке поможешь.
- А как мы… - спросила Зара, втайне надеясь, что планы Лексы Гроба поменялись.
- Да обычно. Я Мете товар повезу, кожу на выделку. Ты же знаешь, какая это вонь? И я провоняю, и ты провоняешь, даже в кабине. А у Мети нас встретят, в бане помоемся… Потом прибирать будут тебя его домашние.
Отец снова зубами сверкнул.
- К девяти вечера готова будь… У гаишников пересменка, а у меня с документами не всё ладно!
Зара кивнула, как примерная дочь, вышла.
«Пустырём» назывался ещё один угол захламлённого двора, на этот раз выходящий к трассе. Двухэтажный дом, такую же барак-развалюху, купил недавно один знакомый баро, тоже цыган, только полностью обрусевший, ушедший в бизнес; на первом хотел сделать автомастерскую, на втором что-то вроде мини-гостиницы. Но требовалась пристройка, а денег на кирпич бизнесмен из ромалов жалел. К счастью, как раз от промзоны тянулись целые наплывы глины, участки, где она просачивалась под забором, солому всё-таки покупали, а навоз давали четыре коня их соплеменника, которых тот держал в небольшой конюшне ближе к железной дороге. Вот тебе и сырьё для хорошей, вязкой, саманной глины и будущих грубых кирпичей.
Сейчас Донка управлялась с этим навозом. Такая же чернокудрая, как и Зара, к копнами волос, закрывавшими лицо, с блистающими монисто; несколько лопат одного, другого, пару пучков соломы – и, подобрав юбки, так что видны были, светлые, нижние одеяния и голые её, смуглые ноги почти до коленок, девушка топталась в этом месиве до тех пор, пока переставали лопаться пузыри, смесь становилась более менее однородной, готовой к лепке кирпича; ноги Донки, конечно, были до середины икр в этом навозе.
Вот почему замысел Зары позволял тут исключить свидетелей-мужчин. Ни один цыган не пойдёт туда, где можно увидеть цыганскую нижнюю юбку, а стать ею ненароком задетым, это вообще, позор на всю жизнь. Лепили же кирпичи глухая бабка Донки и её мать: равнодушная ко всему женщина, сидевшие в отдалении, под навесом. Она и приходила за корытом с готовой смесью и они с Донкой тащили её на место лепки. Она же приносила в вёдрах воду.
Зара шепнула Вике:
- Скройся пока… Я поговорю!
И тоже приподняв юбки, прыгнула в эту яму, откуда сильно и густо пахло конским навозом.
Здесь густо росли длинные, с печальными опущенными ветвями, белые ивы или ветлы, да и другие виды этого дерева, которое словно охраняло остатки грязного ручья, поглощённого Промзоной Комбината и дальше выпрыгивающего наружу аж на Гуляе, неведомым образом проползая под землей треть города… Росла и омела, до сих пор не сбросившая листья, нагло зеленеющая яркими зелёными копнами на ветвях берёз и кривоватых сосен – кто-то привёз её из центра России, и она быстро прижилась, паразитировала на других деревьях, рассевшись пучками на ветвях.
Цыгане верили, что это дерево отгоняет нечистую силу, а кроме того, как-то, хихикая, Зара рассказала Вике, что под омелой она не раз целовалась с молодыми цыганами: дескать, мистические свойства дерева-кустарника позволяют делать это без вспыхивания ответных чувств.
На эту полянку вырвалась Зара. На ходу стала сдирать с себя юбки, одну за одной; сообщила:
- Видели нас с Донкой! Лека коня провел, и даже окликнул меня!
- Вот, блин! А если меня окликнут?! Мне чё, рукой помахать?!
- Не надо махать! Если молодой, то «Ту дыкхэ’с? Яв дури’к!», то есть, иди отсюда, не видишь, что я работаю? Если старший, в возрасте, говори скромно: «Мэ мука’р!», то есть: у меня всё хорошо. Никто не подойдёт, слышишь?
Здесь под вётлами, в густой их тени, Зара разделась догола и не испытывала никакого смущения. Чёрные волосы спускались на бронзовые плечи, уже развитые, тяжёлые груди таращились большими сосками – каждый с блюдце! Выпуклый живот и широкие бёдра, ведь цыганские женихи худых не уважают, и всё, что нужно, это чтобы невеста рожала детей. Сначала одного – а другим, чуть ли не каждый год. Или на «работу».
- Ну, что?! Ты… отказываешься?!
- Я? Ой… нет.
Вика начала быстро раздеваться. А Зара, воодушевлённая, говорила:
- С нашего дома все женщины ушли на автостанцию – воскресенье, много лохов-гаджо будет. Даже те, гадать совсем не умеет, ушли. Никого нет! А мужчин дядя Жарко забрал на рынок – он две фуры арбузов у узбеков купил! Сами разгружать будут и торговать… всё? Здорово! Сейчас я тебе покажу, как правильно носить…
Они преобразились. Зара специально перед этим расчесала волосы Вики; они стали пышнее, объёмнее. Старой плойкой навертела на них кудри, в кончики, видные из-под косынки – вот тут пригодилась купленная бандана! – вплела свои монисто. Подобрала с земли пригоршню тёмной пыли, маслянистой и густой в этой вечной тени, да мазнула ею по щекам что Вике, что себе: теперь, конечно, если не подходить совсем близко, да не приглядываться, Вика казалась стопроцентной Зарой. Тем более, что они были совершенно идентичны: ростом одинаковые, комплекцию скрывали надетые поверх кофты… Обе с перепачканными лицами, замарашки.
Ну, а так как Вику тут знали пара-тройка человек, да и «гаджо», не цыгане, были для них все на одно лицо; да и потому, что никому в голову не могло бы прийти, что цыганка Зара «осквернит» себя чужой одеждой… В общем, пока всё складывалось удачно.
На прощанье снова бросилась к подруге, прижалась к ней всем телом, задрожала, прошептала в ухо так, что от этого горячего шёпота в голове зазвенело:
- Прощай, подруга! Прощай… может, где свидимся ещё! Те ажюти́л ту о де́л! /Да поможет тебе Бог!/
И она убежала. А Вика, путаясь ногами в этих, непривычных для неё одеждах, пошла к саманной яме. Последний раз в юбку она наряжалась, кажется, в пятом классе, ещё при отце…
Донка оказалась поплотнее и даже потолще, чем Зара; её же возраст, но уже начала «бабиться», как многие цыганки, согласно законам своей расы и народности. И глаза хитрые, не такие как у Зары:
Сказала:
- Мэ саро’ джинэ’л /Я всё знаю!/ Тувэ янлэ’! /Вы хитрые!/. Русска плох знать, не говорить русска!
- Вот и не говори! – буркнула девушка и юбки подобрала, скатилась в яму.
Саманная глина оказалась липкой, но не совсем противной. Между пальцев ступней залезали соломинки и щекотали; застревали, приходилось выковыривать, ругаясь по-русски. Донка толкнула её в плечо и показала пальцем на рот:
- На холя’сов! /Не ругайся!/. Шуне’са! /Услышат!/.
Однако через пятнадцать минут она спокойно покинула яму, сказав: «Мэ кхра’ни!», что можно было, в принципе, перевести и без знания кэлдарского диалекта: устала я, сама тут топчись. Цыганка жевала жевательную резинку, время от времени добавляла в рот новые помадки, а отжёванную сплёвывала в яму. Вике она даже не подумала предложить.
Вика же месила. Яростно месила; брызги глины уже темнели на худых бугристых коленках, ступни словно чёрной патокой покрыты. Высохнув, эта глина превратится в благородно серый, не очень ровный, но зато достаточно прочный саманный кирпич…
Как-то пришедшая мать о чём-то жарко заговорила с Донкой и Вики внутри всё сжалось. Сейчас её схватят! Но даже не это её волновало. Успела ли Зара убежать?!
Солнце клонилось к закату. Обе устали: Донка вообще только делала вид, что работает. Её разговор с матерью, видимо, темы Зары-Вики не коснулся: никто никуда не позвонил, никто не примчался с гневом вытаскивать «диверсантку» из ямы…
Да, Заре наверняка уже убежать удалось. Но, тем не менее, ни она, ни Вика не подозревали, что обе находились в большой опасности…
Ещё, когда они чинно попили чаю во дворе с угощением Вики – сыром, колбасой и лепёшками, своего изготовления, кукурузными, Зара пошла Вику якобы "провожать". Ворота снова сторожили, и не только из-за Зары: так у них заведено было. Цыган этот, у калитки, при приближении девушек метнулся в кусты, росшие тут редкой кучкой; курил, наверно, а баро запрещал это: не положено «часовому»! Поэтому вернулся сконфуженный, особо на Вику внимания не обратил; Зара что-то сказала ему на своём, он массивный засов с двери снял, Вика уже занесла ногу туда… и тут цыганка отчаянно завизжала:
- Дутэ’, дутэ’! Дыкхэ’с а’да! – и, словно специально для Вики, добавила. – Там, там! Видишь это?! Трое!
Она указывала на забор промзоны, менее высокий, чем тот, что огораживал цыганский участок со стороны промзоны – обычные бетонные плиты, местами покосившиеся. Да, через этот забор иногда пытались проникнуть заезжие ловкачи, не знающие, как цыгане хорошо умеют бить воров – и не все обратно возвращались.
А солнце стояло в зените, и как раз стреляло по их глазам; цыган, прикрываясь рукой-козырьком, побежал в сторону, куда указывала Зара. А когда вернулся - конечно же, ни с чем, девушка кивнула на ворота, сказав на своём: «Закрывай! Ушла моя подруга-гаджо».
Вика, конечно, никуда не убежала. Она, царапаясь о кусты, пробралась вдоль забора к саманной яме и появилась там уже с Зарой.
Остальное вы знаете.
Зара, превратившаяся в Вику, знала: до вечера Лекса Гроба совершит ещё пару рейсов на своей «Газели». Небольшую партию сырцовых кож он должен забросить в Косихинскую артель, но поедет, только сытно отобедав – пропустить такое он не мог. И она как подгадала. В окно видела: отец в кухне наливает в термос заваренный матерью чай с травами, значит, скоро поедет…
Несколько человек её видели издали, однако ведь они с Викой уже погуляли по участку, примелькались. Ну, да, эта гаджо на особом счету у баро, что ж, ей можно… Поэтому проводили эту непонятную босую девку в совершенно чудовищной рубахе да нелепо повязанной косынке взглядом, вернулись к свои делам. Лезть в чужую жизнь и тем более в дела баро тут не приято.
Девушка улучила момент, когда у машины, стоящей в тени старых тополей, никого не было. Конечно, риск был, что её заметят из окон. Был! Но что делать, когда нет выхода?! Быстро, делавшая это в первый раз, Зара, ухватившись за какие-то крепления, выступающие детали, крюки, влетела в кузов тентованной «Гзели».
Запах от связок кож, очевидно, коровьих, исходил ужасный. Какая-то зловонная химия. Она слышала, как вышел Лекса, начал зачехлять заднюю часть тента, потом выругался: «Да ну его к бесу! Всё равно щас раскрывать!» и бросил. Слышала, как он сказал матери:
- Златка, давай, к ужину зови Зарку от Донки! И собирай… Поужинаем, поедем.
Громыхнула дверь кабины, зарычал мотор. Переваливаясь по ямам, «Газель» поехала. Заскрипели ворота. Незакреплённый задний тент колыхнулся, на миг показав её прежнее обиталище: зелёное железо забора, старые дома под потрескавшимися шиферными крышами, обрезанные кривые тополя… Ворота закрылись,
Девушка была в относительной свободе. Относительной, потому, что из машины ещё надо незаметно выйти. А вот где и когда – Зара пока не знала. Но это было уже не столь важно.
Кроме того, она не знала главного: за «поместьем» цыган пристально наблюдали ещё со вчерашнего дня.
Один из двух сотрудников ОБНОН, сидевших в японском грузовичке перед овощным погребом рынка – то ли погрузки ожидали, то ли разгрузки! – поднёс к губам рацию.
- Командир, приём! Первый докладывает… только что объект покинула автомашина «Газель», грузовая с тентом, груз неизвестен, в кабине один. Приём!
- Продолжайте наблюдение! – проворчала рация.
Замначальника ОБНОНа Василий Свешин организовал эту операцию на свой страх и риск: между цыганским баро и начальником отдела, майором Талеевым, существовала негласная договорённость о том, что баро строго запрещает «своим» торговать наркотиками, а взамен ОБНОН не требушит его табор. Однако Свешин из агентурной информации знал, что часть молодых цыган, уже оценивших прелесть лёгкого заработка и роскошной жизни, придумало хорошую схему: товар собирался в таборе, от поставщиков, затем мелкооптовыми партиями доставлялся в Косиху, Хаустово, Изобиловку, Кармаль и другие посёлки, окружавшие город. Там им торговали уже подвижные «бригады» на машинах.
Ни покупатели, ни продавцы, таким образом, в табор не ездили; продажа осуществлялась на местах, и брать надо было с поличным. Получается, что по идее, надо было накрывать большую и не развезённую ещё по точкам партию – и накрывать сразу.
Беспокойства добавляла информация о Буче. ОБНОН передал её по старой дружбе, уголовному розыску, те перешерстили все городские шалманы и притоны, и ни в одном из них ни Бучу, ни его группу даже не видели ни разу. Опознали их только на СТО, куда бандиты заезжали заменить разбитое камнем лобовое стекло их джипа, и всё. Но этот «хвост» ничего не давал…
Вот где он прячется? А может, у цыган?! Ну да, он – русский, чужак… Консультант отдела, капитан Каримов, его высмеял.
- Только не лепи мне, что у вас тут кэлдары такие белые и пушистые, бабы честно гадают, а мужики котлы лудят… Сейчас до тридцати-сорока процентов наркотрафика в центральной части – идёт через Кишинёв и Приднестровье. Через таборы… Работают, как заведённые. Многие, кстати, уже табором-то не живут, кирпичные виллы построили, деньги на кипрских офшорах держат. Евроинтеграция, дружок.
- Хм… от на до Европы далеко. А наши с кем «дружат»? У нас только Китай рядом. Да Казахстан.
- Да, казахские и среднеазиатские цыганские сообщества. Потом, думаешь, в Китае цыган нет? Таких, прямо, как у нас, нет. Но там есть такой Синцзяно-Уйгурский округ и вот эти уйгуры – цыгане. Этнически далеко ушли, но считается, что далекие потомки. А уйгуры в Китае контролируют две трети рынка гашиша и марихуаны.
Постепенно Свешин и сам уверовал в то, что прятаться людям Бучи и ему самому, кроме, как у цыган, негде. Во-первых, не найдут – ведь там УР и искать не будет. Во-вторых, цыгане не сдадут, ни один, это тебе не блатное сообщество с его продажными и завистливыми «шестёрками». Во-вторых, если уж баро легально занимается металлом и авторемонтом, то там, где металл и тачки – там и оружие!
После авторитетного вмешательства Каримова было принято решение о спецоперации; майор Талеев от неё уклонился, спешно выехав на какое-то совещание в Омск: он и с баро ссориться не хотел, но и за недавнюю неудачу со стрельбой в «Чёртовом углу» надо было как-то оправдаться…
С минувшего вечера в ворота цыганского табора заехало пять машин – тентованная «Газель», «УАЗик», внедорожник баро и две помятых «японки». С утра выехал только «УАЗ», его последили, он съездил на Автокомбинат, затарился левым табачным грузом из Казахстана, наверняка контрабандным, и встал на Барахолке на торговлю. Потом вот только выехала эта «Газель». Доклад «Первого» Свешин принял, послал машину вдогонку; когда оказалось, что фургон следует в направлении Косихи и Хаустово, распорядился взять водителя с грузом на повороте с трассы: с поличным брать, при оплате партии, было бы лучше, но так они рисковали и время потерять…
Группа ОБНОНа и автобус с ОМОНовцами – «ПАЗик» с тонированными стёклами дежурили совсем недалеко: на территории пожарной части, за её забором.
Спина уже одеревенела. Наглая Донка только вид делала, что месила; Вике приходилось отдуваться фактически одной. Ступни настолько привыкли к этой глине, что срослись с ней, их девушка тоже не ощущала. Около трёх позвали под навес пообедать: термос с кипятком, по пачке китайской лапши и в качестве добавки – вкусный салат с солониной. Очень хотелось покурить; глухая бабка Донки смолила свою длинную, чёрную трубку - не просить же у неё. А сигарет не было: в цыганский наряд без карманов их прятать просто некуда.
Солнце клонилось к горизонту.
Зара, которая в этот момент изнывала от вони в кузове фургона и спасалась только тем, что умудрилась разодрать его старый брезент, в месте одной из прорех и приникнуть туда носом, не учла в своём плане только одного. Двоюродного брата её отца. Тамаша. Тот, молодой, неимоверно жадный, узнал о близком замужестве и успешном сватовстве ещё вчера; видать, проболтался подвыпивший отец. Но Тамаш не знал сумму! В обед он пристал с расспросами к Злате, но та категорически отказалась говорить: это дела мужские, брат приедет – у него спросишь. И тогда Тамашу в голову пришла идея найти саму Зару и узнать правду от неё: должен же был Лекса ей сказать! А когда узнает, ему будет легче определить, в каком размере требовать от Лексы своей части, ведь, в конце концов, с новосибирским Метей он, Тамаш, его свёл!
Тамаш обошёл весь двор. Не то, чтобы он был большой: просто Зару никто не видел. Вернулся к матери. Та, хоть и предчувствовала недоброе, проговорилась: с Донкой саман месят. Метя помчался туда. Близко подходить не решился, встал метрах в тридцати, закричал что-то по-цыгански.
Донка надула на губах пузырь жевательной резинки, толкнула Вику:
- Дядь твой. Иди туда, Звать!
Вика ощутила холодок. Обернулась, и крикнула этому довольно молодому «дяде», как Зара учила:
- Ту дыкхэ’с? Яв дури’к!
Это заставило Тамаша рассвирепеть. Что себе позволяет эта девка?! А ведь он Лексе говорил: не надо было в школу отдавать, только плохому научат! Неуважению к старшим! И, сорвав с ремня кожаную плётку – он работал конюхом у хозяина лошадей, рванулся к яме. «Осквернения» он не боялся – они-то внизу!
Подскочив к яме, он ухватил «Зару» за руку – толстую Донку-то хорошо знал. И резко выдернул из густой грязи. А тут и оторопел. Вблизи было ясно, что перед ним никакая не «ромала»!
- Ка’ски сан? Ка’тар сан?! /Ты кто такая? Ты откуда?!/
- Иди в жопу! – от испуга, от неожиданности, на чистом русском ответила Вика.
Цыган заревел какое цыганское ругательство: «Кар тукэ’ дре бул! Лу’бны!». Что это значит, Вика не знала: но цыган замахнулся плёткой – и чем вот это закончится, она хорошо понимала. Поэтому бросилась бежать.
Неслась через этот огромный участок до диагонали, не разбирая дороги, к спасительным воротам; ну, да, там этот охранник, но она хоть заорёт в голос, может, за воротами её услышат. В том, что её будут сейчас жестоко бить – обман раскроется сразу, она не сомневалась.
Но, конечно, географию этого маленького мира она знала плохо. Залетела на какой-то пятачок, где стояли две цыганки у котла на огне, одну сшибла, сбила сам котёл – вслед отчаянно закричали; потом рванулась в сторону развешанного белья, надеясь проскочить через его пёстрые лоскуты, запуталась, и когда выбралась, то увидала перед собой того самого цыгана, с оскаленным ртом – и лицом, сморщенным от ярости. Она сумела уклониться, пригнуться, но плеть, которой охаживают коня, всё равно калёным своим языком прошлась по плечу, по спине. От дикой боли девушка завизжала. Откуда-то выметнулась мать Зары, загородила её собой, закричала на цыгана
- Тэ ска’рин ман дэвэ’л! Тэрдё’в! /Со ту кираса?! Чтоб тебя Бог покарал! Стой! Что ты делаешь?!/
У упавшей «Зары» с головы слетела косынка. И теперь ясно было видно, что это никакая не цыганка… Красный от злости Тамаш плетью указал не девушку:
- Ту дыкхэ’с?! Хоха’йпе! /Ты видишь?! Враньё!/
Вокруг них начали собираться люди. Цыгане. Вика сжалась комочком на земле, затравленно озираясь, наталкиваясь на рассерженные, неприятно удивлённые взгляды. Почему эта гаджо в их одежде? Что она тут делает? В ней словно включится невидимый переводчик с кэлдарского: она ни слова не знала на их языке, но понимала почти всё, о чём говорил этот, разъярённый, с плёткой. Где настоящая дочь Лексы? Ведь эта тварь в её одежде! Значит, настоящая дочь сбежала, он подозревал, что та не послушается! А эта «дили’ хыв» - то есть, проститутка, помогла ей бежать! Пусть говорит, как и где Зара Гроба!
Привели и этого, от ворот; он тоже говорил гортанно, тыча пальцем в Вику. Схема, придуманная Зарой, рассыпалась на глазах.
Толпа густела и сдвигалась плотнее. Мать Зары всё ещё закрывала Вику, даже присела рядом с ней на вытоптанную землю; они стали такие маленькие, обе, в этом круге… и по дрожи этой женщины, тоже обо всём наверняка догадавшейся, Вика понимала – сейчас может случиться самое страшное. Неужели не позовут баро?
Позвали.
Высокий, окутанный чёрной бородой, в неизменной шляпе, он пришёл, опираясь на палку-посох; тоже резную, но грубее, чем у их школьного Майбаха, и щедро украшенную металлом. Остановился. Сапоги его блестели, алела рубака с поясом их посеребрённых чешуек. Чуть наклонился над Викой:
- Ты помогла Заре бежать из табора? Зачем ты это сделала?
- Я… Я помогла! Она попросила… Она замуж не хотела! А я подруга её.
Ситуация накалялась. Несколько цыган и этот, «дядя Тамаш» подступили к баро, возбуждённо говорили, а Тамаш грозно потрясал плетью, показывая на Вику. Конечно, её сейчас оттащат на их конюшню и безжалостно высекут. До остающихся на всю жизнь шрамов. Какое ещё наказание заслуживает вор, пособник вора – ведь Вика помогла «воровству» их невесты!
- Баро! – из последних сил закричала девушка. – Я не могла её бросить! Так нельзя! Насильно!
Тот ещё ниже согнулся. Его глаза под низко опущенными веками пристально смотрела на Вику.
- Это у вас нельзя… у гаджо. У нас есть цыганский закон. Ты виновата. За свои дела нужно отвечать… перед людьми! Ту джине’с! /Ты знаешь!/
И выпрямился во весь свой рост, немалый; и сказал что-то окружившим его цыганам – а по этим гулко упавшим Вика всё поняла. Так и сказал: она виновата, делайте, что хотите!
За происходящим наблюдали в бинокль два ремонтника, вот уже два часа копошившиеся на мачте ЛЭП в районе Медучилища. Ну, что они могли делать? Какие-то изоляторы менять. Но один, посмотрев в бинокль, доложил по рации:
- Командир, приём… Тут на объекте кипеш. Кого-то грохнуть хотят, собралась толпа, приём.
- Понял, второй. Конец связи.
В оперативном штабе в микроавтобусе на Станционной капитан Свешин обернулся на помощника, в недоумении поинтересовался:
- Мы, что, своего человека туда засылали?! Информатора?
- Да нет, товарищ капитан… это же невозможно. К ним хрен кого зашлёшь!
Несколько секунд Свешин размышлял. Ситуация становится неуправляемой. Поэтому скомандовал по общему каналу:
- Начинаем операцию. ОМОН, пошёл!
…Мать Зары Тамаш просто отпихнул в сторону – толкнул в грудь, та отлетела, её тут же подхватили другие цыганки, отгородили, крикливо увещевая – тебе это зачем, Злата? Пусть с этой гаджо мужчины разбираются! Двое волокли уже Вику за обе руки куда-то, головой вперёд и вырваться она не могла, только голыми пятками безуспешно елозила по земле, оставляя борозды, как от полозьев саней.
В этот момент первый раз грохнуло в калитку. Заревел мегафон:
- Граждане цыгане! Проводится операция полиции! Сохраняйте спокойствие и не оказывайте сопротивление!
Какое тут может быть «сопротивление»? Люди врассыпную бросились по своим квартирам-муравейникам – к старикам, к детям. От второго удара калитка застонала и от третьего, от чугунной болванки-вышибалы, вылетела, кувыркаясь. А люди в чёрной форме, в шлемах с забралами, поблёскивающих на солнце, с автоматами, широкой рекой начали вливаться во двор, делая привычную работу: "Руки в гору! Работает ОМОН!".
Свешин примерно знал, как действовать. Дома заранее распределены, ОБНОНовцы с группами ОМОНа начали их шерстить. Старый цыган в шляпе, в окружении молодых, напряжённых, смуглолицых «гвардейцев» остался стоять посреди двора; капитан широким шагом направился к нему.
- Гражданин Деметр Симайонс Григорьевич! Вот постановление прокурора о проведение обыска на незаконно… огороженной вами территории, - показал официальную бумагу. - Я могу рассчитывать на то, что ваши… не окажут сопротивления?
- Не знаю, начальник! – сухо ответил баро. – Я простой человек, почему я им должен приказывать?
- Слушайте, «простой человек»… мы всё знаем! Оружие, наркотики в таборе есть?
- Зачем, начальник! Если ты всё знаешь, то знаешь, что мы этим не занимаемся… Ада чачи’пэ! /Это правда!/.
Капитан кивнул. Ну, посмотрим, как не занимаетесь. В этот момент один оперативник, коренастый, коротко стриженый, выволок из-за угла дома молодую цыганку, поддерживая ту за локоть. Ещё двое её соплеменников шли сзади, угрюмо, под прицелом ОМОНовских автоматов.
- Товарищ капитан! Вот двое этих… тащили её куда-то.
- И что?
- Так она… Она не цыганка!
И в качестве доказательства оперативник задрал юбки этой, схваченной. До колен всего, но этого хватило: цыгане покраснели и отвернулись.
- Она бОсая, товарищ капитан! А ни одна ихняя так ходить не будет… Тебя как зовут, девка?
- Я Вика… Я тут гостья! – на чистом русском ответила девушка.
- Обыщите! – велел Свешин и собрался было уже отвернуться, но не успел этого сделать. Появилась женщина-сотрудница, полная, со злым лицом. Сразу, уверенным жестом залезла куда-то за пазуху задержанной, и тут же на пыльную землю вывалились два пакетика. Явно с белым порошком.
- Ох, вот она и наша… наркота любимая! – зло рассмеялся капитан. – Так вы говорите, гражданин Деметр, вы этим не занимаетесь?
Баро несколько секунд с презрением и с болью смотрел на Вику. Потом хрипло сказал, на своём: «Йертиса́р ма, сы́ ма йе́кх де́ла те кэра́в» /Извините, у меня дела ещё…!»/. И, опираясь на палку, в сопровождении «гвардии», пошёл к дому.
Капитан огляделся. Переполошенный табор ходил ходуном. Собаки истошно лаяли у кого-то, цыганки визжали, дети орали; ОМОНовцы, конечно, с трудом справлялись с этим кавардаком, его люди тоже, похоже, ничего особенно не могли сделать, кроме как очень бегло осмотреть дома цыган и некоторые квартиры, перетряхнуть тряпки... Свешин распорядился:
- Пакуйте её и… и сворачиваемся. Протокол только составьте с понятыми.
Больше тут явно нечего было ловить. Машины на территории они досмотрят, конечно, но если ничего и там не найдут, то всё. Операция закончилась.
Небо сотряс грохот; бело-голубая ветка воткнулась в вершину Синюры. И как-то без перехода, с неба обрушился дождь. Свешин, прикрывая голову папкой с документами, быстро пошёл к их оперативному микроавтобусу.
…В чистом улове, в «сухом остатке» у них на руках будет пять-шесть человек без документов или с непорядком в них – штраф, пара-тройка незарегистрированных охотничьих карабинов и ружей – тоже не особый криминал. Ну, мелкие партии контрабанды. И ещё эта, русская, невесть как к цыганам затесавшаяся, с порошком.
Однако Свешин, прекрасно зная все тонкости аппаратной интриги в МВД, понимал: он – молодец. Как говорится: провели, отчитались, галочку поставили. Упрекнуть не в чем.
Тем временем «Газель» Лексы Гроба выехала на Станционную и взяла курс на восток. Однако почти сразу же попала в пробку; автомобильный караван встал почти намертво на мосту через Косиху. Жадно хватая воздух через прореху тента, девушка слышала, как отец опустил стекло двери и спросил у кого-то, видно, выскочившего покурить на обочину:
- Мужики, чё за хрень? Авария, что ли?
- Да не. Менты машины шмонают. С «гайцами» вместе.
- А чо ищут?
- Наркоту или взрывчатку. С собаками досматривают.
Зара поняла, что это ещё одна угроза. При таком осмотре её обнаружат в два счёта. А машину отца осматривать будут, неминуемо – грузовая же… Значит, надо её покинуть до этого момента!
Томительные двадцать минут занял путь до места проверки. Зара поняла: это наверняка, большая площадка перед поворотом в деревню, место стоянки большегрузов. Сюда фуры и мелкие грузовики сейчас и сгоняли.
И вот, когда «Газель» отца начала поворачивать и остановилась, пропуская серый бок грузовика, а другие, такие же, отгородили её от посторонних взглядом, девушка переползла через тюки вонючих кож и выпрыгнула на землю, едва не подвернув ногу…
И побежала – стремглав, только бы подальше отсюда!
Отредактировано Admiral (2024-01-12 06:49:57)
