…Проще всего было воровать на рынке. Народу много, продавцы отвлекаются, то между собой балакают, то с покупателями. Суета, толчея. Но и риску больше: это в магазине тебя спалят, в каморку заведут, и, если баба в охране есть, шмонать до трусов будут. А так – просто мозги выносить: чё ты такая-растакая, щас ментов вызовем… Хрен они вызовут, Вика прекрасно знала предельную сумму, при котором её деяние попадает под понятие «кража». А меньше – да никто не приедет, охранников на хрен пошлют. Вот они и изгаляются, пока сами пар не выпустят и тебя до зевоты не доведут. А на рынке – тут просто мудохают. Без разговоров. Когда один, сам продавец, когда всей толпой. На рынке нравы жёсткие.
Но всё-таки она решила пойти на рынок. И ближе, да и не шмотки нужны, а жрачка. Сланцы напялила: на босую внимания обратят быстро…

Первые двадцать минут толкания в рядах принесли ей пачку папирос с лотка и какую-то хреновину, похожую на зажигалку с длинным, змеевидным носиком-трубкой. На хрена такая, она не знала; стянула из чисто спортивного интереса.
И тут до её ноздрей долетели запахи.

Ах, какие это были запахи! Так может полыхать ароматом только свежий сыр, сыр настоящий, с огромными дырками в его золотистом теле, с коричневой корочкой на округлом боку. В таких сырах ещё попадались пластиковые метки серии выпуска, впаянные в их массу. В детстве Вика невероятно радовалась, если матери в магазине или на рынке попадался кусок «с цифиркой», коллекционировала их, складывала с баночку из-по леденцов… Запах, выворачивающий душу наизнанку, наполнявший рот слюной, дурманящий запах, будто она сама превратилась в червячка и заползла в одну из таких его круглых дырок!
И вместе с ним нос щекотал запах копчёной колбасы. Тоже, реальной такой колбасы, не эта сухая дурацкая «салями», горько-солёная, есть невозможно. А настоящая, там, где белые бляшки жира в почти чёрной толще мяса. И в кишках, конечно, в кишках, не в полиэтилене! Вика обожала есть её с кожурой, мать орала на неё, бесилась – дура, это же упаковка, ты желудок испортишь. Но желудок девушки переваривал всё, и накорми мать её варёными гвоздями вместо макарон – и те бы переварил, пережамкал.
Вики принюхалась и пошла на источник запаха.

Увидела аккуратный, опрятный лоток. «ИП ШУЛЬГА. ФЕРМЕРСКИЕ ПРОДУКТЫ». Большой дядька с вислыми усами, с красным, грубоватым, обветренным лицом, стоял там. Огромные руки в закатанных рукавах клетчатой рубахи. Белые чистый фартук. Вот он у него – и сыр, кругами, да нарезанный, и эти колбасные палки, чёрные, похожие на ментовские дубинки. С бечёвочными завязками на концах…
Дядька торговал около мясного павильона; тут такая у них, на несколько продавцов, подсобка-контейнер. Там часть товара в холодильниках держат, инструмент разный, чтобы убираться.

Девушка покружила около прилавка. Брали у этого дядьки хорошо, покупатели только успевали подходить. Нет, тут не пристроишься: не он спалит, так кто из покупателей. Чёрт. Надо ждать удобного момента.
И такой настал. Дядьке позвонили по телефону. Он прижал его к уху:
- Чё, Свет? Кому она там чего загораживает? А, поставила не так… Да щас. А как я? А, ядрить-мадрить, точно, ты же ключи оставила. Щас, найду кого присмотреть попросить…
Вот это плохо. Внимание на прилавок будет вдвойне, поставит он явно кого-то из таджиков, а те прилипчивые, Вику точно без внимания не оставят. Воровать лучше у своих олухов, у русских. Вот дядька отвернулся – пошёл в соседний, фруктовый ряд, нанимать присматривающего.
Её час настал.
Палку сырокопчёной колбасы – хвать! В джинсы. Между ног. Зажала ими, худыми, ощущение не из приятных – там у неё как бы ничего лишнего, а тут такая «балда» нарисовалась. Как пацаны с этим ходят…
Её подвела жадность. Взять бы только колбасу, но сыра-то тоже отчаянно хотелось! И она потащила один из отрезанных кусков.
А тот приклеился к лежачему снизу кругу. С хрустом отлепился, и этим потревожил сырную горку. Один их кругов, видимо, нехорошо лежавший, свалился и коричневым колесом поскакал по асфальту рынка.
- Э, хазаин! Сыра убежала! – тут же заорал кто-то из доброхотов.
Чёрт бы их подрал! Ситуация усугублялась тем, что девушка слишком сильно схватилась за кусок. Он, нежный и податливый, разломился; пытаясь схватить оба куска, Вика измазала руки, кое-как сгребла, и уже побежала вроде как…
Но дядька в фартуке вырос прямо на пути.
Цоп! – схватил прямо за пояс джинсов. Хорошо схватил, не вырвешься. Палка, твёрдая и холодная, неприятно терзала промежность.
Вот Вика всё-таки рванулась, ноги потеряли стискивающее положение и эта проклятая палка вывалилась в штанину, вылезла из-под края светлых джинсов.
- А ну-ка, пойдём, поговорим! – сказал этот, в фартуке.
Сыр, «убежавший», ему кто-то уже подобрал; хозяин на разломанные куски марлю от мух накинул, Вику потащил к подсобке…
На них и внимания-то особенно не обращали: обычное дело. На рынке такое по десять раз на дню. Торговые риски. Но Вика сжалась от ужаса: и кричать бесполезно – только больше получит, и вырваться невозможно…
Она помнила такую же подсобку. Она тогда пыталась украсть мясные консервы. Там проще – по банке в карман. 
Били её тогда двое, татары, кажется. Запихнули в такую же клеть. Один на шею собачий ошейник накинул, не придумал лучше, козёл! Зацепил за крюк какой-то наверху, на стене, Вика повисла, захрипела, руки заняты – вцепилась в ремень, чтобы совсем не задохнуться. А они футболку на ней распороли снизу доверху – да, полностью, чтобы втянутый живот и едва грудь оформившаяся была видна; и стали бить. Умело так бить. В живот, по почкам. Аккуратно:  не кулаками, а ладонью, чтобы синяков не было. Один старался по груди попасть, по соскам, глаза его масляно блестели... Довольно языками цокали, хлеща это молодое тело, с оттяжечкой, наслаждаясь её корчами, её сдавленными стонами и судорогами худющего тела. Жестоко бить полуголую девчонку, это же только в видео показывают, изысканный садизм… а когда отцепили и она, захлёбываясь слюной, хрипом, рухнула на грязный пол, один из этих, молодой, встал на ней и сладостно помочился. На избитое тело, на грудь и плечи.
Потом её просто выбросили, как собачонку, выкинув следом разорванную майку.

Вот и сейчас девушка с ужасом жала чего-то подобного. Этот здоровяк один раз по почкам шарахнет кулаком – те вообще отвалятся. Неделю кровью писать будет… Может, всё-таки заорать? Второго такого ужаса она не перенесёт.
Но дядька затолкнул её в эту подсобку; точно, два старых советских холодильника, метла да лопата для уборки снега. Ведро. Кряхтя, нагнулся и рывком вытащил из штанины колбасную палку. Распрямился, хмыкнул:
- Даж не спросила, скоко стоит… Я б скидку дал!
Вика ожидала, что этой палкой он ей по лбу даст. Самое логичное. Точно, она как дубинка, синяк бы оставила. Но дядька, неуклюже держа эту палку, горестно сел вдруг на перевёрнутое ведро. Усы его висели печально.
- Что ж, ёпарэсетэ, с вами, с ворьём-то делать? Убивать, что ли… - произнес он глухим и хриплым голосом.
Такого девушка не ожидала. И что? Вот она может уйти прямо так? Дверцы в контейнер открыты. Оттуда заносит жаркие запахи рынка.
- Я… я не буду больше… - неожиданно для самой себя пролепетала он.
- Да будешь… - устало ответил дядька. – Коли воруешь, значит, в душе это… сначала по мелочи, потом по крупному. Сядешь и вся недолга.
Тут она заметила татухи на его пальцах. Бледные, стёршиеся почти. На правой руке буквы К, Д, В, О. И якорь на большом. На левой, на всех пяти: О, К, С, В, А.
Внезапно Вика фыркнула, сдула упавшую на лоб прядь. Только сейчас заметила, что один сланец лопнул, пока дядька тащил её; второй тоже сбросила, встала, цепко босыми ногами уцепившись.
- А вы… сидели?!
Он как-то странно посмотрел на неё. Глаза желто-карие, тигриные, края радужки очерчены чётко. Вопрос понял, глянул на руки:
- Про это? Не. С армейки.
- А чо значит?
- КДВО – Краснознамённый Дальневосточный Военный Округ. Туда призвали… А ОКСВА – Ограниченный Контингент Советских Войск в Афганистане. Это я туда на сверхсрочной попал.
- Ну, ёб! – не удержалась девушка. – Извините. Я не хотела…
- Чего не хотела? – хохотнул он. – Колбасы, чоли, не хотели? Зачем крала тогда? Али собачке?
- Нет у меня собачки…
- То-то и видно… - проворчал он. – Самой жрать нечего, худая, как скелетина…. Лови!
И швырнул ей палку; Вика поймала.
- Лепёху могу дать ещё… С тандыра.
- Н-не надо! Спасибо!
Второй раз за день она благодарила совершенно незнакомого человека, сжалившегося над ней. И, пригнув голову, как перед нырком, бросилась вон из этого душного закутка, наружу – пока колбасу не отняли, пока не начали её, одумавшись, всё-таки метелить.
И на выходе ударилась головой во что-то мягкое, но сильное и упругое; и это, упругое, пахнущее почему-то бензином, вкинуло её обратно.
Теперь выход загораживала огромная женщина. Такая же высокая, как и их Айялга, но более – в теле. Груди, как две горы, бёдра широченные. Стоит в джинсе, на ногах – чёрно-белые древние кеды. И кудри золотые, рассыпчатые – на плечах. В живот её девушка-то и ткнулась...
- Дядя Лёша, это чо? Ты чо, тут, гумантарку раздаёшь?
- Какую гуманитарку… - дядька усмехнулся. – Воровка молодая. Простил по первости-то…
Блондинка разглядывала девушку. Глаза у неё тоже острые, с зеленоватым отливом. Сказала басом – голос низкий, как у грузчика:
- Меня Света зовут. А ты кто?
- Вика.
Вике больше всего не хотелось расставаться с колбасой. И она одной босой ногой почесала другую – от волнения; этот жест вызвал улыбку на лице светловолосой богатырши.
- А ты чё такая… Погоди. Ты, что, из третьей школы?! Там таких много.
- Ну… - Вика насупилась.
Блин, щас ещё школу приплетут. Всё, ещё одна кража – это Земфире на стол.
- Ой, ё-маё! Дядь Лёша, это же из наших…
- Из каких-таки «наших»? Наши, Светка, не воруют.
- Ты, дядя Лёша, иди, пока там тебе весь лоток не обнесли… - посоветовала женщина. – А ты Ханзара поставил, а он под насваем с утра, всё жуёт эту дрянь! Всё же растащат…
- Иду, иду уже!
Дядька вышел. А блондинка заняла его место на стуле. И почти весело спросила:
- Покурим, мать?
- Давай…
Вика достала украденную пачку папирос, Света – какие-то сигареты американские. А, «Кэмел», с верблюдиком. Закурили; Вика не знала – может, убежать сразу, всё-таки? Странная ситуация. И не бьют, и колбасу не отнимают… Но что-то им от неё надо!
Светлана, делая затяжку за затяжкой, поинтересовалась:
- Босиком прикольно, да?
Вика пожала плечами. С момента начала их «борьбы» она уже как-то привыкла к этому, как к данности. Да и воспоминание о прогулке по рынку с Марфой грело.
- Не знаю. Пока нравится.
- Да, ты девка отчаянная… - проговорила Светлана. – Мне о тебе Вера рассказывала. А, Комиссарова.
- Ой, бля… вы и её знаете?
- Короче, мать, давай на «ты». Без этих…. Сложностей. И вообще, мне тоже тут жарко уже. Пошла бродить по рынку, сука… Масляный фильтр для джипа своего ищу. Китайское всё. А мне оригинал нужен. Задралась уже с этим китайским говном.
Вика подумала. Помялась.
- Эта… я тут чела знаю… ну, я ему ему типа… так, разное приносила.
- Ворованное?
- Да по-разному. Ну, там с машин снимали… кенты. Короче, у него всё есть.
Света кивнула, с интересом. Глянула на девушку оценивающе. Потом:
- А чё я по такой жаре… всё. Как ты, буду.
И разулась! Ступни грубые, со следами мозолей, крепкие такие, нахоженные ступни. Как у Айялги, наверное. Связала кеды за шнурку, на шею бросила.
- Пошли, искательница приключений на задницу!
Вика терзала в руках аппетитно пахнувшую палку.
- А эта… колбасу можно оставить? Или вашему… отдать?
- Блин, да оставь ты её тут. Заберёшь. Дядя Лёша тебе уже подарил… Потом зайдём, он ещё сыра тебе даст. Всё, погнали!

Немного робея – от присутствия этой статной, шумной женщины, Вика вышла с ней на улицу. Но, как ни странно, мысли убежать уже у неё не было. Так и шли по базару, ещё более независимые, чем тогда с Марфой: Вика азартно пинала босыми ногами то комки обёрточной бумаги, то подгнившие и выпавшие с лотков фрукты. Кеды Светланы болтались на её мощной шее, как гирлянда….
В самом конце – авторяд. Сюда тоже человеку, не знакомому со спецификой, лучше не соваться: обуют в два счёта. Был случай, когда покупателю продали комплект шин с шипами… из покрытого лаком пластилина. Он это заметил, естественно, только в гараже, решив перебортовать машину.
В одной из палаток – кадыкастый, худой Тимоха в бейсболке козырьком назад. Вику увидел, осклабился:
- О, прива, подруга. Чо, притаранила чего? – заметил Свету. – Ой, ёп. Я эта, так. Что-то хотели?
Женщина назвала просьбу, лицо Тимохи приняло обычное, загадочно-задумчивое выражение:
- У-у, женщина, это непросто… Это нам с производителем списаться надо! Какого года тачка?! У-у… нет, ну завтра заходите, я с дилерами созвонюсь.
Девушка незаметно зашла ему в тыл. Благо палатка открытая. У неё в джинсах были ключи, а на связке – один старый ключ от дома; с помощью напильника заточенный до состояния бритвы. С острым кончиком. Им она и уколола Тимоху в мягкое место. А когда тот дёрнулся, прошептала в ухо:
- Быстро убежал и принёс, чё надо. А то пока «списываться» будешь, с дилерами-хуилерами, я те яйца этим проколю, и всё…
- Щас…
Он вернулся меньше, чем через пять минут, неся запчасть в пахнущем маслом пакете. Судя по маркировке, не Китай, что-то импортное, хоть и не «с нуля». Назвал цену. Света осталась довольна:
- На, держи. Пятихатка сверху, за сервис…
А когда отошли, спросила:
- Ты чё ему такое сказала?
- Я? Да ничё… Ну, эта, типа, чтобы постарался.
Светлана разразилась громовым хохотом и шарахнула Вику по плечу – дружески.
- Узнаю родную шпану! Я тоже такой была… Ну, ты просто мафиози. Если б чо, я бы тебя доном выбрала.
- Кем?
- Главой мафиозного клана. Пойдём к дяде Лёше.
Вика вспомнила о татуировках на костяшках пальцев мужчины. Сказала. Света хмыкнула:
- Ну, так он сидел тоже…
- За что?
- Официально, за разбой. В общем, отмечали встречу с корешем по Афгану в Питере, тут менты. Докопались. Что-то обидное сказали. Дядя Лёша близко к сердцу принял и давай их мослать. А потом ещё «люстру» - мигалку эту, с их машины сдёрнул и в Неву выбросил. Ну, типа для куража.
- Круто.
- Угу. Ему пятёрку и дали. Три отсидел, вышел по УДО. Он с моей матерью живёт, у них ферма почти. Вот, продукты и вожу.
- Так это он сыр сам делает?
- А то! Он сыроделанию в Швейцарии учился, специально ездил… Там пальчики оближешь.
С такими разговорами подошли обратно к лотку. Дядя Лёша их увидел, опять начал покряхтывать, складывал что-то в пакет. Вика обомлела. Сыр, банка домашней сметаны – просто белое масло, лепёшка узбекская, шмат сала солёного, три больших, разросшихся алых помидора и потом туда же легла отобранная у ней палка колбасы.
- Держи… - пробасил мужик. – И не воруй больше. Грешно это… Приходи – дам что нужно!
- Но мне… А, у меня только…
И она достала злополучную сотенную.
- Ты, девчонка, молчи. Молчи, не зли меня! И эту фиговину спрячь… – ласково попросил усатый. – Спрячь, говорю! Вот так… А то Светка-те то выпишет… горячих по заднице. Она у меня строгая!
Вика кивнула.
Пора было прощаться.

Она посмотрела в небо. Над барахолкой качались провода ЛЭП – там, вверху, уже бушевали вихри. Но небо пока голубое. И жить так хорошо.
Светлана, с иронией смотря на неё, поинтересовалась:
- А пятками голыми не побоишься по грязи да камням?
- Нет! Я могу.
- Ну, раз можешь…. Встретимся в школе. Да и ещё – ты машину водить умеешь?
- Не-а…
- Вон, видишь, жёлтый джипарь стоит?!
- Ага… ЧуднАя машина.
- Потом научу водить. Ладно, мне тут дяде Лёше помочь ещё надо.
Вика попрощалась и пошла домой. Тяжёлый пакет оттягивал руку; босыми ногами шаркала. Ничего себе сегодня день… просто феерия какая-то.
Такого дня, если не считать поход с Марфой, у неё за последние годы не было. Бирюзовое, кристальное небо колыхалось над ней, перекрещиваемое только проводами. И казалось, сам Бог смотрел на неё – усмешливо да жалостливо.

Отредактировано Admiral (2023-12-16 06:03:25)

Когда физик Тимофеев вошёл под своды спортзала, осиянного кольцами и мешками для баскетбольных мячей, лакированным деревом "шведской стенки" и парой угрюмых "коней" в углу,  он оторопел. Дышалось тут, в отличие даже от его физкабинета с вытяжкой воздуха - такая была ещё только в химии у Туракиной! - ещё лучше. Два гигантских окна с сетками, защищающими их стёкла от мячей, распахнуты почти настежь, один подоконник оккупировала Лиза Галиева с Таней, второй - вера Комиссарова, а стальные возлежат на разложенных коричневых матах. Голоногие и расслабленных. Тут впору себя ощущать султаном в гареме! Тимофеев кашлянул, сделал шаг вперёд, потом вспомнил о чём-то, вернулся к порогу и стащил чёрные штиблеты, оставшись в забавных пёстрых носках.

Прошёл к девушкам - Михаил Вепренко на их фоне ощутимо терялся, поэтому ощущение «бабьего царства» было абсолютным! - неуклюже присел на маты.
- Ну... и как мы тут будем физику проводить? Без приборов, таблиц?!
- Николай Николаич! А давайте вы нам про астрофизику? А то или астрономия, или физика! - А вместе - никогда... - проговорила Вика Болотникова, вытягивая аппетитные сытенькие ноги вдоль мата.
Она сегодня пришла в довольно короткой юбке и блузочке - и поэтому эти её конечности, да на тёмно-коричневом, просто ослепляли.
- А почему... астрофизика?
С разных сторон к нему протянулось несколько телефонов:
- но вы ж "Человек года!". Вы "Годзиллу" исследовали!
Бедняга Тимофеев залился краской, а Марина Вольф коварно процитировала с экрана:
- "...к открытию международного масштаба - обнаружению скалистой планеты, в два раза больше Земли и в семнадцать раз тяжелее, причастно и астрономическое сообщество РФ. В частности, ряд расчётов массы планеты и её траектории сделал внештатный сотрудник лаборатории солнечно-земной физики ИНГГ Новосибирского Академгородка, Николай Тимофеев. Он же признан, по версии международного издания Astronomy, "человеком года в астрономии"... Вот, что пишут!
- Ё-маё! - Тимофеев разволновался.
Был он, как обычно, в джинсах и рубашке под пиджак вельветовый; его скинул, шею под рубахой почесал.
- Ну, вы уели... Да, было дело.
- Ну, расскажите, Николай Николаич!
Физик покосился на ступни Вики - белые, как лилии, и на всякий случай отодвинулся. Прокашлялся. Обернулся на дверь. Потом сказал:
- Ну, про астрофизику... Вот что могу сказать: после полувека поисков наконец-то открыты гравитационные волны, колебания самого пространства-времени, предсказанные Эйнштейном сто лет назад. Недавно обновленная обсерватория LIGO зарегистрировала гравитационно-волновой всплеск, который пришёл - внимание! - из пределов известной нам Галактики. Понимаете, да?! Это реально, что-то вообще такое, неизведанное, с чем вообще наша наука никогда не сталкивалась!

И пошёл захватывающий рассказ о космической энергии, о "чёрных дырах" и о многом другом. На уроке Тимофеев говорил тоже хорошо, но всё равно, как-то вяловато; то требовал что-то записывать в тетрадях, сбивался на диктовку - урок есть урок! - то отвлекался на замечания. А сейчас он сидел, жестикулировал, говорил... а девчонки, сидевшие кто как и кто где, слушали без единого звука и шепота.
Потому, что интересно было...
никто тут из них сейчас о босых ногах не думал, ну, может, за исключением Михаила, но дышалось свободно и легко и в этой неформальности чудился глоток некоей свободы.

Уходить Тимофееву не хотелось, явно. Его по сути, выгнала Екатерина Ивановна. Она появилась в дверях спортзала, немного послушала о тайнах Вселенной, потом позвала:
- Николай Николаевич, дорогой мой! Не крадите мои часы!
- Ох, да... - он осёкся. - Извините... Ребята, спасибо за урок.
- И вам спасибо!
Екатерина Громило шла к ним через весь зал, держа в правой руке стопочку книг, перевязанную бечёвкой. Шла босиком. Да, в первый раз они видели её ноги без туфель и колготок. Немолодые. Коричневатые. Но сохранившие изящество длинных, чуть приплюснутых пальцев. Понимая, куда они смотрят, женщина остановилась, плюхнула стопку на дощатый пол:
- А какой-нибудь стул есть? Не хочу мять платье...
- Ой, щас!
Ленка и Марина тут же принесли ей "судейский стульчик" - такое устройство на возвышении, обычно задвинутое в  самый угол.  Екатерина Ивановна усмехнулась. Легко перебирая босыми ногами, забралась туда - на пять ступенек, устроилась, как на троне, кивнула на книги:
- Разбирайте... это весь Пушкин, который я нашла у себя и в библиотеке!
Снежана пристально смотрела на её босые ступни. А потом поняла:
- Екатерина Ивановна! Так это вы позировали... для рисунка?! Нам Изольда...
- Но комментс! - улыбнулась женщина. - Вот у Изольды Марковны  спросите. Что ж, дорогие друзья. Хочу, чтобы вы мне Александра Сергеевича почитали. С листа!
- А нам разные стихи выбирать?
- Любые. И разные. На свой вкус. Стихи или отрывки короткие... Хочу услышать вашего Пушкина!
- Как так понять?
- А он разный... у каждого в исполнении. Вот и посмотрим.
Солнце взошло в зенит. Спортивный зал возвышался над зданием школы, венчал весь третий этаж и выходил за его пределы. Поэтому солнечные лучи били в окна, дробились о сетки, распластывались солнечными квадратами на полу; всё было золотым - и лица девчонок, и их голые ноги, и волосы Екатерины, и лицо её, медальное.
И стульчик этот, на алюминиевых ножках, был действительно похож, на трон; и она - облик Ахматовой, царица, тоже была похожа. И она была с ними - так же обаятельно необута, так же проста и в то же время - царила тут, на этом празднике непослушания.

Самым грустным Пушкин получился у Марины. Она читала "К морю":

Одна скала, гробница славы…
Там погружались в хладный сон
Воспоминанья величавы:
Там угасал Наполеон.
Мир опустел… Теперь куда же
Меня б ты вынес, океан?
Судьба людей повсюду та же:
Где капля блага, там на страже
Уж просвещенье иль тиран.

Самым грозным - у Елены Мартель. Она встала так, что босые ступни её буквально вцепились в доски пола, пальцы их напряглись и побелели; и выкрикивала, смотря почему-то на двери спортзала - откуда в любую минуту мог появиться кто угодно. Хоть Аушева, хотя сама Эльвира Галиуллина:

Как труп в пустыне я лежал,
И бога глас ко мне воззвал:
"Восстань, пророк, и видь, и внемли,
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей".

Зара Гроба: у тебя большое дело впереди…
Зара школу откровенно прогуливала. И не в первый раз. Праздник, случившийся на выходные, потом переместился из цыганского дома на Барахолке вообще – на природу, на луга за Косихой. А там танцы до упаду, ночные костры. А после него как же: надо сёстрам, матери помогать. Убирать всё, чистить; затем вторая порция гостей приехала, из табора под Кемерово, и опять песни да танцы…
Ну, и что? Не в первый раз. Уже и переводили её на домашнее обучение, и возвращали, и Галиуллина уже на эту ученицу рукой махнула. Тем более, отец как-то заявил прямо, в лицо Аушевой:
- Ну, что вы меня тут мурыжите? Это вам, русским, образование нужно. А цыганка… её Природа учит. Доучится моя Зара, бумажку ей какую-нибудь выдадите, и дело с концом. Отстаньте уже!  А то ведь её сёстры придут к вам школу, юбками трясти – не будете знать, куда спрятаться!

Тем и окончилось. Мать, переживая, то и дело сажала дочь за учебники, но в настежь открытые окна цыганской «деревяшки» дышало таким нестерпимым теплом, что голова кружилась. Казалось – вся грядущая зима сжалась, скукожилась до десяти противных холодных дождей августа с мокрым снегом даже; и всё, снова лето, лето и ещё раз лето!
Мучась мыслью о том, что же происходит в школе, девушка позвонила Вике Бондаренко – но у той телефон то ли разряжен, то ли опять потеряла-разбила. Можно и сбегать, но личную жизнь Зары строго контролировали её племянники, два молодых цыгана. Они и развернули её от ограды, которой был обнесён дом табора: куда пошла, к кому? Зачем?! Нечего… Всё-таки, несмотря на любезного приглашение «баро», Вика оставалась для них «гадже» - чужой, враждебной.

Тогда позвонила Машке Чесноковой, из своего класса. Та трубку взяла. Призналась, что в школе тоже не была. И в понедельник, и во вторник каталась на вещевые ярмарки-распродажи в Новосибирск и Кемерово. Мария, худенькая, с потрясающей двухцветной причёской – оранжевый с фиолетовым, с пирсингом в брови и носу. В выбритым татуированным виском, была головной болью администрации. Стоило ей в школе появиться, до остервенения доходили сразу трое – Галиуллина, которая сразу выгоняла её с урока, Аушева, затевающая долгие и скучные разговоры о внешнем виде и Эльза Миллер, у которой от ярости буквально запотевали очки.
Другие реагировали проще. Айялга вообще не обращала внимания на её облик, Регина по «обществу» загадочно усмехалась и подмигивала, Изольда по ИЗО, поморщив высокий лоб, посоветовала выбрать другую цветовую гамму для волос – жёлто-рыжую; а Екатерина Громило, литераторша, только усмехнулась:
- «Ты можешь ходить, как запущенный сад, а можешь всё наголо сбрить. И то и другое я видел не раз, кого ты хотел удивить?!».
Девушка сглотнула.
- Это вы… сами сочинили?
- Нет, не я. Андрей Макаревич. Но суть передана верно. Маша… мне твои оценки и знания важны – а не то, в какой цвет ты красишь свои волосы. И что ты там себе протыкаешь.
Но таких учителей в школе было немного.

Так вот, Мария Чеснокова о событиях, и о «Дне Белых Тапок» не знала практически ничего. Правда, нет, ей что-то успела рассказать по телефону Вера Комиссарова и Настя Аша. Но в общем. Без деталей. В частности, ответила:
- Ну, девки там какую-то босоногую движуху организовали… Да мне не интересно. Просто типа так, побеситься. А чего ты звонишь?
Да, собственно, просто так. На этом разговор окончился, но вот в среду ситуация назрела. Зара уже собралась, чтобы пойти в школу, одевшись наименьшим образом «по-цыгански» - платье и ветровка. Но тут как раз вернулся из поездки отец, только что пригнавший свой грузовичок с товаром, оглядел Зару, спросил сурово:
- В школу намылилась?
- Ну, да.
- Брось. Мать, еда есть? Сутки по трассе гнал…
- Папа, так…
- Да никуда ты не пойдёшь! Отдыхай! – он положил тяжёлую руку, с мозолями от руля, на её плечо, стиснул. – Сиди дома. У тебя большое дело впереди…
- Какое дело?
Он не ответил. Оставив в прихожей свой рюкзак, Зара помчалась в кухню. Подождав, пока отец закончит с первой порцией и бараньими рёбрышками, поинтересовалась:
- Папа! Какое дело такое?
- Тебе сколько сейчас? – вместо ответа, спросил отец, жуя; лицо его, цыганское, печёное, стало с годами морщинистым, тёмным – а ведь всего за сорок!
- Шестнадцать исполнилось…
- Вот! - изрёк отец. – Значит, замуж пора…
- Что?!
Зара не верила своим ушам. Замуж?! За кого?! Отец сверкнул блестящими глазами в сторону комнаты, где шуршала разбираемой одеждой мать.
- Златка! Мы с тобой когда помолвились? Тебе сколько было?
- Двенадцать! – неохотно откликнулась мать.
- Во! В четырнадцать нас в таборе обженили, а ты в пятнадцать уже… того. Первенца принесла.
Теперь девушка ужаснулась. Как так – замуж?! Она школу ещё не окончила! Нет, она знала, как это у них, у цыган – паспорта не признают, есть какие-то бумаги, липовые; замуж – рано, а потом: дети, семья и гадание на рынке. Ну, «баро», конечно в торговлю некоторых пристраивает, но не всех…
- Пап! – закричала девушка отчаянно. – Но я не хочу! Ты меня спросил?! И за кого. Вообще.
Отец подвигал ртом, выбирая мясо, застрявшее меж жёлтых зубов. Волосы у него ещё курчавились, как у этнического цыгана – но уже блестели ранней сединой, как инеем.
- За кого… Есть у меня знакомый. Да тут в Новосибирске. Торгует. Метя… хороший дом, две машины. Чего не нравится, дочура?
- Пап! Сколько ему лет?!
Лекса Гроба опять клацнул челюстями, проверяя. Ну да, мясо вытащил. Принялся за остатки еды, возмущённо фыркнул:
- Тебе какая разница? Ну тридцать пять ему, и что? И не за таких выходят… всё. Бросай всё. Помолвка будет, красивая. А потом свадьба! Получишь свою… справку, или как там? И всё – жена.
- Папа, ты с ума сошёл!
Цыган напрягся. А потом ложна полетела в тарелку, обрызгав каплями бараньего жира возмущённое, пылающее лицо Зары.
- Ты кто такая? Ты – дочь моя! Я тебя… Да я что хочу, то и… А, ну, пошла вон! Давай, заканчивай дела свои. На неделе показываться поедем. В Новосиб. Метя уже ждёт!
И он шарахнул кулаком по деревянному столу. Теперь уже и стакан с вином подпрыгнул, разлился.

Зара ушла не к себе – своей комнаты у ней просто не было. Поднялась на второй этаж, к подруге Лале. Но и разговор с ней облегчения не принёс: Лала, сама уже разок «сватанная» - да не заладилось! – Зару жалела, но действия отца одобряла. А как ещё цыганской дочери? Отец сказал – закон. Так от веку было. Не то, что у этих «гаджо» - любовь какая-то ЗАГСы, документики…
От её утешений Заре стало ещё хуже.

…Луна выгреблась из туч над Прихребетском. Луна безглазая, мутная, покрытая пятнами; мрачная, как и городские окраины, как и его выщербленные тротуары, как и сверкающие – антрацитово! – грязные лужи на перекрёстках. Зара сидела на своей кровати; смотрела на неё. Как мышка, посапывая спала умаявшаяся мать, шумно, загнанным конём, храпел отец – в отдельной комнате спали вповалку, пихаясь и бормоча, два малых брата Зары и сестрёнка.
Что ей делать теперь?
Ночь обнимала Прихребетск чёрными ладонями и не было них ни тепла, ни ласки. А только – неумолимая жёсткость. И абсолютная, давящая определённость…
Она – цыганская дочь. Пусть и наполовину. Тут и «баро» не защитит, встанет на сторону «своих».
Неслышно поднявшись с кровати, в невесомой ночной рубашке, стараясь голыми ногами не запнуться ни обо что, не потревожить спящий дом ни единым звуком. Девушка прокралась в кухню. Там висел небольшой иконостас; всё-таки верующие, да крещёные.
С этого иконостаса смотрели на неё два лика, странным образом соседствующие тут, на гниловатой оштукатуренной стене. Первый – добрый, с сеточкой морщин у газ бородатый Николай Угодник – ведь цыгане вечные странники, путешественники! Православный святой. А со второго образца, не нашего, чужой работы, улыбалась Сара Египетская, она же Сара Кали – она же Сара Чёрная. Благодаря ей европейские цыгане приняли крещение по католическому обряду – это Зара знала. Она даже помнила безумно красивые стихи, посвящённые этой святой:

Поют о Чёрной Панни бродяги-скрипачи.
Часовня кочевыми созвездьями полна.
Молитва - что дорога, икона - что луна.
Когда пути не видно и свет дневной угас.
Мадонна, улыбаясь, оберегает нас.
Иначе как прошли бы, проехали бы как
венгерские долины, Карпаты и Камарг?
Тропинка наша вьётся, вмещая свет и тьму.
Куда же мы стремимся, зачем и почему?
Бредём мы постоянно неведомо куда.
За нами на колёсах - и счастье, и беда.
Что ладанки дымятся остывшие костры.
Цыганская Мадонна, своих укроешь ты.
Помолимся, скитальцы, поэты, скрипачи
- когда дышать нам нечем, когда бредём в ночи.

Это стихотворение цыганской поэтессы Попуши, польского происхождения, написанное в начале двадцатого века, Зара в своё время выучила. Наизусть. Поэтому, встав на коленки и ощущая ими щелястый, поскрипывающий пол, она помолилась сначала Святому Николаю-Заступнику: «Иже еси, на небеси, да святится Имя Твоё, да пребудет Власть Твоя…», а потом, повернув красное от слёз лицо к чернокожей Мадонне, прочитала шёпотом и этот стих.
Она молилась.
Она молилась об одном: чтобы святые, попросив помощи у неведомого ей и невидимого Бога – не важно, чьего, помогли ей бежать.
Куда глаза глядят… прочь!
Но вот – куда и как?

Утром в четверг она в школу всё-таки пошла. Несмотря на протесты отца. Объяснила: мне же тогда учебники надо сдать! А то ведь не отпустят…
Отец, не понимая, каким образом переводят на «домашнее обучение» - может, и книжки отнимают! – разрешил.
До самой школы девушка дошла, но входить в неё не решилась. Какая-то опасность от неё исходила… А так с девчонками хотела увидеться!
Подкараулила только Ярослава Закацкого. На втором уроке – английский был. Парень вырвался к теплице, ругаясь, сдёрнул с лица тёмные очки; достал сигареты, закурил. Тут рядом и появилась Зара.
- О, привет! Ты чё?
- Ничего. А ты сбежал?
Парень скривился:
- Да там Кохна эта… вся такая-растакая! К очкам прицепилась – типа, а что глазки болят?!
- Ну, так снял бы…
- Вот ещё Ага! Чё она мне указывать будет? Доску вижу. Могу… «эбаут» сказать!
Зара, несмотря на свои скудные познания в английском, знала, что звучное слово «эбаут» означает «около», «примерно», «приблизительно». Слово-выручалка. На немецком полкласса выучили другую фразу:
- Их хабе дизес ворт фергессен!
…и старательно артикулируя, растягивая звуки, говорили её, если Станислава Криницкая, голубоглазая «немка», поднимала их за пять минут до звонка. Так можно было потянуть время, бормоча на чистом немецком: «Я забыл это слово!», а потом с чистой совестью сказать – да вспомнил, но уже перемена.

Закацкий сделал глубокую затяжку; выдул клуб дыма, покосился:
- Та ты чё? Вопрос, типа, есть?
- Да. Есть.
Зара, подрагивая голосом, поведала ему о последних новостях в её жизни. И даже решение своё сообщила. Парень нахмурился. Старательно затаптывал окурок.
- Ну, эта… густо сказал он. – Ты подваливай ко мне. Кароч! Ну, после школы. Ну то-сё… подумаем!
- Хорошо. Спасибо.
- Да чо там… А ты щас в школу?
- Нет. Как-нибудь… потом.
- И правильно. Там с хлоркой утром всё помыли, капец, аж глаза щипет. Некоторые вообще ушли, не выдерживают. Девки наши вообще в спортзале засели, к ним учителя сами ходят. А Кохна у себя английскую группу собрала…

В кирпичном трёхэтажном здании школы уже шумели шквалы родительского собрания, грохотали, как сталкивающиеся в арктическом море льдины, голоса двух противоборствующих сторон, а Закацкий с Зарой сидели на крыльце дома. Там где он с Мариной недавно перебирал картошку; закончил всё сам, и остался совершенно один. А мать укатила на гастроли. Перед отъездом насоветоваа:
- Ярик! Ты знаешь, я в твою личную жизнь не лезу никогда…
- И чо, мам?
- Вот! Я тебе говорю: задружи с этой… Мариной.
- Зачем? На фига она мне?!
- Она человек хороший! – проговорила мать, скрипя дверцами шкафа, из которых доставала свои наряды; в комнате пахло нафталином. – Я это чувствую.
- Да ну, на фиг…
- Ярик, я тебе серьёзно говорю. Понимаешь, такая – не предаст. Ой, хорошо, мне ещё тут много погладить надо!

Ну, а сейчас Зара. Ярослав развёл на дворовом кострище огонь, вскипятил чаю. Любил он вот такой – с дымком, из старого чайника. Принёс кружки, какое-о варенье…Зара всем этим умилилась. Сидела она в своих цыганских юбках, и кофте расписной. Парень ухмыльнулся:
- Что… иначе с дому не выпускают? Ты в школу нормально ходишь?
- А я не в школу отпросилась! Я на базар вроде как пошла.
Снова ухмылка:
- А! Гадать-обманывать да воровать?!
Зара вспыхнула:
- Это вы всё так… думаете, что мы только воруем и обманываем! Я ни разу никого… не обманула! Я на картах Таро, между прочим. Лучше всех выучилась гадать!
- Да ладно…
Он ещё раз покосился на её юбки, сверкающие всеми цветами радуги, на звонкие монисто в чёрных непокорных волосах. Усмехнулся:
- А ты… обутая ведь, да?
Девушка снова вспылила. Резко задрала подол и показала Закацкому две голые ступни – точёные, смуглые и изрядно запачканные.
Парень удивился:
- А как так?! Вам же нельзя!
- Ты откуда знаешь?!
- Да слышал… такое…
- А никто не смотрит! – рассмеялась Зара. – Да тапочки у меня вон, в сумке. Чего ты… Так ты что мне скажешь-то?
Закацкий задумчиво отпил чаю из эмалированной, местами битой кружки. Веточкой поворошил угли у утихающем костре. Он сидел без очков – и глаза его были какими-то растерянными, грустными.
- Я что думаю… Тебе надо не из города.
- А куда?! Меня отец тут найдёт! Везде!
- Не. Не везде. Знаешь… Надо к дяде Георгию в общину.
- Куда?!
- Ну, короче…
Задумчиво посматривая на небо, темнеющее над Синюрой, Ярослав ей рассказал: год назад приехал в Прихребетск священник. Откуда-то с Севера. Высокий мужик с чёрно-седой окладистой бородой. Но в рясе не ходит, так – джинсы, куртка. Ездит на минивэне. Ну, с ним приехали три послушницы-монахини, все в чёрном. Решили монастырь восстанавливать… копаются там. Сейчас их шестеро. Живут во флигеле интерната для глухонемых. Никуда не суются, с утра до ночи там, и питаются отдельно. Чем Бог послал, наверное… Вот если Зара туда приспособится, это точно будет – могила, в хорошем смысле. Отец Георгий – пришлый, его никто не знает; своих не сдаёт. А Зара-то – православная. Примут. И вопросов лишних задавать не будут.
Предстоящее приключение захватило девушку; и она даже не сразу пришла в себя – а придя, за руку Закацкого схватила:
- А ты… с ним уже говорил?!
- Говорил… - мрачно ответил тот. – Ну, я ему тут запчасть достал, принёс. Короче! Сказал – пусть приходит!
- Когда? – девушка это выдохнула разгорячённым ртом.
- Ну… не сегодня, конечно! Ну, там, ближе к выходным.
- Яр! Меня в любую минуту в машину посадят и увезут! Отец договорится с этим Метей и всё!
- Ладно, ты не суетись. Решим!
Он поднялся. Зара – тоже, подхватила свою безразмерную сумку из крашеной холстины. Закацкий повёл её по дорожке к калитке – и тут на пути, девушка развернулась, привстала на цыпочки босых ноги от души поцеловала его. Прямо в губы.
- Ты чо, дурная? – ошалел парень.
- Спасибо! Это я так!
Зара побежала к калитке. Не оглядываясь.

Отредактировано Admiral (2023-12-16 07:10:20)

Эльвира Галиуллина - Земфира Аушева и другие: один раз спустим – они нам потом на голову сядут!
Известие о том, что мятежники обосновались в «крепости» спортзала, обеспечив себе, так сказать форпост сопротивления, дошло до Галиуллиной достаточно поздно – после второго урока ей сообщила об этом Аушева; пока докладывала, пока Эльвира осознавала эту информацию – прозвенел звонок, и туда уже ушла Адишактова, посалив свой «Б» за самостоятельную работу…
Директриса сидела неподвижно, напрягшись каждой клеточкой своего тела; Аушева докладывала – с растерянностью полководца, обнаружившего на месте вражеского лагеря только потухшие костры.
- Они там открыли окна… Поэтому сидят со свежим воздухом. Да и там же не проводили дезинфицирующую уборку, не пахнет. А в школе, честно говоря, Эльвира Ильдаровна, тяжело! Меня саму мутит. Миллер вообще плохо себя почувствовала, уже со второго урока ушла. Начальные классы родителям звонят, те приезжают, детей разбирают… В столовой поварихи жалуются.
- После большой перемены – школу на дезинфекцию! – лязгнула зубами Галиуллина. – Полную! С хлоркой всё ещё раз пройти, снизу доверху. Дозу увеличить. И спортзал – тоже! Вот тогда их оттуда и выкурим. А то они там вздумают чуть ли не до ночи сидеть… со своим босоногим шабашом!
- Но… Эльвира Ильдаровна, в спортзале нельзя с хлоркой. Там покрытие, она же его просто разъест! С такой-то концентрацией.
- А вы что предлагаете?
- Ну… я не знаю… честно говоря, я бы спустила это пока на тормозах. До родительского собрания и до Общешкольного совета.
- На тормозах?! – взвизгнула неожиданно режущим, истеричным голосом Галиуллина. – Спустила! Сегодня спустим, они нам на голову сядут!
Она вскочила. Задела телом стол – тот, массивный, как всё в кабинете Евгения Вадимовича, старомодный, даже пошатнулся, с края посыпались бумаги, стопки папок съехали набок. Воспоминание о конфузе с этой худой мерзавкой, Галиевой – жгло огнём – как она потом чмокала до дома в обляпанных глиной босоножках и испорченных колготках! Как бомжиха… Её унизили. Прилюдно. Будто лицом в эту грязную лужу макнули. Её холёные ноги вопили… Надо ж так! Сволочь! Удавить бы всех! Но, по понятным причинам, она об этой ситуации никому не рассказала.
Тяжело дыша, словно собака, гонящая дичь, она рванулась к окну, рванула пластиковую ручку, приоткрыла – рама чуть отошла, давая влиться струе воздуха. С перекошенным лицом Галиуллина обернулась к заместительнице.
- Калёным железом! Выжигать! Всякое неповиновение! Всякий бунт! Это закон! Немедленно! Только так! А думать о полах – не ваш функционал! На ваш!
Слова вылетали из её рта вместе с каплями слюны; худые длинные пальцы с острыми ногтями сжимались в кулаки, их кончики впивались в ладони – но директриса этой боли не чувствовала.
Выдохшись, она оперлась руками о подоконник, едва держась на ногах.
- Так! Тарабуко поднимайте. Прямо сейчас. Пусть собирает свою команду… Уборщиц…
- Но она же их отпустила, в основном. Они только к четырём теперь приходят.
- Сейчас! – заревела, зарычала, захрипела Галиуллина, трясясь. – Сейчас!!! Немедленно! Пусть вызывает из дому! Развести дезинфекцию и начинать! Немедленно!
Посеревшая лицо Аушева попятилась, стала отходить к дверям – медленно. Боясь обернуться, как будто директриса могла метнуть ей в спину какой-нибудь кинжал или десантный нож…
А Галиуллина опустилась в своё кресло, почти без сил и прикрыла веки. Выкурим… обязательно выкурим. Никакой пощады. Если враг не сдаётся – его уничтожают!

…Ещё в бытность Евгения Вадимовича местный ЧОП, в порядке шефской помощи, предлагал оснастить всю школу камерами и вывести мониторы слежения в директорский кабинет или на пост охраны. Но директор отказался, заявив, что школа у него – не следственный изолятор и не террариум; в итоге установили только одну камеру над входом в столовую, держащую под прицелом сами двери, большую часть гардероба, и склад. Граффити тогда, кстати. И остались в «слепой зоне», потому-то запись видеоролика прошла для Галиуллиной незамеченной.
Монитор, показывающий этот вход, стоял в самом углу стола. Она не имела ещё привычку туда смотреть постоянно. Поглядывала иногда, не более. Примерно через полчаса после ухода Аушевой она совершенно случайно бросила взгляд на монитор и застыла.
В вестибюль вливалась какая-то группа людей. Нет, толпа! Несколько мужчин в костюмах, женщина в платье. Другие женщины в спецовках, какие-то молодые люди с приборами в руках и, наконец, двое полицейских в чёрной форме! Что происходит?!
Галиуллина находилась в ступоре. Этот удар казался ещё более неожиданным, чем недавний налёт телевизионщиков. Ей казалось, она всё делает быстро, встаёт из-за стола, идёт в приёмную, чтобы встретить незваных гостей лично…
Но это ей только так казалось!

Она не успела дойти до выхода из кабинета шага три-четыре, как дверь открылась и внесло на неё блондинку Светочку с перепуганным лицом и вытаращенными глазами, секретаршу; а потом пространство заполнили какие-то люди, в штатском, в спецодежде и полицейская форма позади зачернела…
Какой-то костлявый и низенький, с землистым лицом, в мятом сером костюме, с неряшливо повязанным галстуком, сунулся к ней:
- Земцов Пётр Николаевич, заместитель начальника ГорСЭС. Эльвира Ильдаровна, поступил сигнал… У вас в школе неблагоприятная санитарная обстановка. Вы сами запах не чувствуете?
- Ничего я пока не чувствую! – Галиуллина с трудом взяла себя в руки, начала на низкого наступать. – Какой сигнал? От кого?! Я никаких сигналов не подавала! Кто разрешил эту проверку, кто санкционировал?!
-  Я санкционировала. Эльвира Ильдаровна, успокойтесь… Всё обоснованно.
Из этих, заполонивших кабинет, выступила невысокая миловидная женщина с круглым детским лицом и золотистыми волосами до плеч; в простеньком платье с короткими рукавами; полноватая. У неё всё было бело-сытое, тоже детское – плечи, локотки, икры ног в скромных коричневых туфлях на невысоком каблуке. Достала из портфельчика на ремне удостоверение, щёлкнула книжечкой перед носом директрисы:
- Ивашкина я. Ольга Ивановна. Заместитель мэра по социальным вопросам. Эльвира Ильдаровна, у вас школу с хлоркой моют, это я понимаю… Но почему такая концентрация дикая?
- Уровень концентрации паров хлора в коридорах превышен в полтора раза, почти! – проскрипел мятый. – Это же безобразие! Вы понимаете, что это может вызвать ожог слизистых оболочек? А если у кого-то ринит – так вплоть до кровотечения!
- На полах – хлорная плёнка! – встряла какая-то суровая тётка сзади. – Это вообще, бронхоспазмом может окончиться! Вам сейчас тут 2скорую» кому-то вызывать придётся!

Разгром. Галиуллина не понимала, откуда и кем нанесён этот неожиданный удар. И ничего сделать не могла: сотрудники СЭС с газоанализаторами уже шастали по всем коридорам, по открытым и засыпанным той же хлоркой туалетам – директриса в четверг распорядилась их открыть для всех. Сняла дежурство; давайте, топайте своими голыми пятками по этому всему, посмотрю я на ваш «протест»! И тапочки ваши белые не помогут!
А уборщицы, разводившие эту самую хлорку в ведрах, в облаке на первом пугливо жались к помертвевшей и даже потерявшей голос Тарабуко.
- Будем составлять акт! – грохнул низенький. – Ольга Ивановна, побудьте тут, пожалуйста… Товарищи, вы выйдите, хорошо? Мне нужен старший дезинфектор и приборы.

Галиуллина отступила – как окружённый неприятелем взвод. К долговременной огневой точке – за свой стол. Обвалилась в кресло.
И пробормотала севшим голосом.
- Делайте, что хотите…

И делали. Внизу. В вестибюле, где ещё ходили с замерами, Ольга Ивановна стояла на фоне пресловутых граффити: так не без умысла поставил её Михайлов-Глаз и говорила в камеру:
- …к сожалению, из-за грубейших нарушений техники безопасности при влажной уборке в школе номер три сложилась крайне нездоровая обстановка. Уровень содержания хлора в воздухе значительно превышен: пока трудно сказать, простая это халатность или что-то ещё. По факту нарушений будет проведена административная проверка.
А в уголке наблюдали за этой сценой Регина Ацухно и Марина. Те самые, которые устроили это нашествие в самый нужный момент.

Отредактировано Admiral (2023-12-18 06:24:05)

Конечно, Вера мигом потеряла весь запал. От неожиданности. И опять в сердце кольнуло, нехорошо. Да что же она делает-то?! Там «фашистка», тут «я тебе морду разобью!». Босые ступни самой Веры заиливала ещё текущая вода, струйки с журчаньем сбегали с краёв лестницы, вниз, а там, на первом, у лифта, кто-то громко костерил уборщиц, которые развели такое безобразие.
Не понимая, что теперь делать, девушка повернулась и побежала вниз. Поскальзываясь на мокрой лестнице.
Сбежала, выскочила из подъезда. Остановилась, переводя дух. Вот как же всё-таки, всё коряво-то! Вспомнила, что вэйп забыла в потаённом кармане рюкзака. Ну да, в кармане только зажигалка, карточка и телефон. Присела на край скамейки – отсюда их ещё не убрали, большая редкость. Курить хотелось до дрожи. Нос от предательского удара швабры побаливал, шмыгнула: даже чуть-чуть кровь пошла! Вытерла рукой, а руку? Да об джинсы…
Кровить нос вроде перестал.
Через несколько минут из дверей вышла та самая Илона. Косынка сбилась, показывая уложенные в узел тёмно-русые волосы. Уже без перчаток; а ногти на руках – загляденье, голубоватый перламутр с рисунком.
Они встретились взглядами; серо-зелёные глаза Илоны смотрели без злости и даже, кажется, без обиды.
- Извини… - просто сказала она. – Да, я на дороге поставила. Ведь в основном на лифте все ездят.
И пошла, держа в руках ведёрко, по опалубке вбок. Там торчал кран, из которого воду уборщицы и набирали. Присела к нему, подставила ведро… Ступни её, на этой ребристой, неряшливо залитой бетоном опалубке напряглись, все эти кости-фаланги пальцев вздулись, переплетения сухожилий, ещё больше делая ступни похожими на какой-то механизм, лишь обтянутый тонкой матовой кожей.

Вера не смогла выдержать разъедавшего её внутри чувства. Подскочила. Подошла к девушке. Плечом облокотилась о стену дома, угрюмо выдавила из себя:
- Ты, эта… извини. Что нахамила.
- Ничего. Тебя, наверное, кто разозлил хорошо.
- Ну, типа да.
Вера  задумчиво пошоркала голой пяткой по бетону.
- У тебя курить есть?
Илона усмехнулась.
- Ну, только вэйп, но он сел. А дома я трубку курю. Иногда.
- Трубку?!
- Ну, да. Женская такая.
- Ничо так… А родители чё?
- У меня мама – геолог. Она сама курит. В экспедициях научилась… А папы нет.
- Угу.

Вера отвалилась от стены. Оглядела двор. К Чесноковой идти ей уже не хотелось, настроение что-то смотреть, примерять – пропало. Но не домой же! Да и вообще, надо бы убираться отсюда поскорее. А то сейчас мать выскочит и на работу свою побежит. Увидит её, опять сцепятся. Во дворе. В кустах каких-нибудь переждать? Он голый, пустынный, только детский городок, а там мамаши с детьми; за трансформаторной будкой? Так там всё битым стеклом усыпано. Вдруг Илона сказала:
- Тебе… надо пересидеть где-то?
- Что?
- Переждать. Я понимаю. Сама такая.
- Тоже из дома убегала?
- Ну… один раз.
- Блин.
- Я тебе ключ дам… - Илона покопалась в кармане чёрного халата. – На первом дверь, там хозяйственная комната. Можешь там посидеть, пока я домою.
Вера кивнула, не зная, как выразить благодарность и пошла в подъезд. Только деревянная дверь за ней закрылась, лиф загремел дверями, послышались шаги и голос матери, говорящий в телефон:
- Да, Игорь Иваныч, уже иду… Да задержалась тут, дела семейные. Ой, не говорите…

В этой полуквартире – по сути дела, каморке с унитазом, душевой кабиной и ветхой тумбочкой с грязной электроплиткой, Вере подвалило неожиданное счастье: на стенке, поверх груды ведёр. Швабр, тряпья, висели самые разные халаты и ватники, дворницко-уборщицкие. В кармане одного из таких девушка нашла смятую, древнюю пачку «Примы». И спички. Курнула в вентиляцию, пару сигарет. Высохший табак драл горло, как перец, но всё равно, стало легче.

Минут через двадцать вернулась Илона. С ведром, шваброй, тряпкой. Расправляла тряпку на сушилке; сняла синие перчатки. Лак на ногтях сверкнул. Сидящая на перевёрнутом ведре Вера заметила:
- Маникюр обалдеть! Как ты с такими руками и… А почему ты тряпкой моешь? Шваброй бы повозила, и всё.
- Всё надо делать хорошо, - объяснила девушка. – Меня папа так учил.
- А-а… А почему тогда… босиком, если ты руки бережёшь?
- Так обувь от воды портится. А если не портится, то ноги потеют. Противно…
- Классно! – Вера поняла, что неожиданно для себя самой, разглядывает эти фактурные ступни Илоны, и не удержалась. – Ну, и ноги у тебя… прям такие, механические. Извини, я так просто.
Та рассмеялась.
- Да ничего! Мне мама тоже говорит: Илона с такими ступнями, как твои, тебе надо учиться карты ногами тасовать. И выступать.
- Правда? А что, так можно?!
- Ну, есть такое видео… Ты же Вера? Ага… Вера, мне переодеться надо. Тут вдвоём тесно.
Вера встала и зачем-то ляпнула:
- Да я тебя на улице подожду.
Зачем ей ждать, для чего? Она и сама не знала. Домой всё равно, даже в отсутствие матери, возвращаться не хотелось. Она бы к Насте Аше ещё сходила…
Но что-то её останавливало.

Илона переоделась. Курточка защитного цвета, «американка» чёрная с горлом, бриджи тоже чёрные… И опять – без обуви. В сумке через плечо она, что ли? Вере стало любопытно.
Откинув со лба тяжёлую чёрную прядь, полюбопытствовала:
- А ты сейчас куда?
- Ну… можно сказать на тренировку. Неофициальную.
- Какую?
- По скалолазанию. Я увлекаюсь.
- О, а это где такие проводят?
- Да я сама для себя провожу. На Синюре тренируюсь. Там, можно сказать, полигон.
Вот теперь и понятно. С такими развитыми ступнями только по скалам и лазить! И снова – никак не ожидая, что она это скажет, Вера выпалила:
- А можно мне с тобой?!
- Конечно. Пойдём.

Они шли практически по самому центру Прихребетска, шли неторопливо, наслаждаясь солнечной погодой, безветрием; даже Химкомбинат за их спинами присмирел, не пятнал небо кляксами дыма – перерыв у них там, что ли? Вера успокоилась совсем; чувство дружеской близости с этой серьёзной девушкой, подрабатывающей, потрясающе – мытьём подъездов! – сглаживало все трагедии этого дня. А чувство вины за свою грубость точило, поэтому Вера старалась отвечать на вопросы как можно более искренне.
- А ты чем увлекаешься, Вера?
- Я? Ну, боевики разные люблю смотреть… Не, хотя это так. Когда под настроение. Раньше бегала по утрам. С Ленкой.
- Чего бросила?
- Да, блин… Разленилась просто! – честно определила девушка. – Надо бы снова заняться. Ну, в шахматы играю. Иногда.
- С кем?
- Ох, да с кем играть-то? У нас Алисов знатный шахматист, так я пару раз посидела с ним. Капец. Он глазами тебя всю, как… обмазывает. Неприятно. И Макс Лопухов. Который видео девчонкам делал. Но он просто – зануда страшная.
- Да… - согласила Илона. – Корчит из себя такого «правильного», а что-то такое двуличное в нём есть.
- Ну, вот стреляю неплохо. Из «макарова» материного стреляла, в их ментовском тире, из «калаша» на полигоне. Из двустволки охотничье. Стреляю неплохо. Даже в соревнованиях участвовала.
При этих словах Вера заметила, что у Илоны нервно дёрнулась щека, девушка даже с шага сбилась, отвернулась; на лицо тень набежала.
- Не люблю стрельбу… - обронила она. – У меня на охоте отец погиб.
- Ой…
- Да нет, ничего. А ты в этом ролике босоногом, с плакатами, снималась?
- Нет… Не получилось. Теперь жалею. Кстати! Ты знаешь, что сегодня в школе было?!
- Нет. Я задание потом узнаю, сделаю. Просто сегодня двойная норма мытья получилась.
- Щас я тебе расскажу…
Девушка шли мимо Горсовета. Несколько чиновников в одинаковых костюмах, стоявших у большой иномарки с голубым огоньком на крыше, смотрели на них – брезгливо, недовольно; Вера шла, загребая пыль босыми ногами – как Вика Бондаренко сегодня! – засунув руки в карманы, Илона покачивала холщовой сумкой с бахромой на плече.
- Вот же какая подлость! – вырвалось у неё. – Всю школу хлоркой загадить, чтобы наши девчонки себе ноги пообжигали! Ну, это только Эльвира до такого додуматься могла. Садизм какой-то.
- Ну, не зря же Злыдня. Она непримиримая. Если что не по ней – она же в порошок сотрёт.
- А что не по ней? Ей наши пятки чем мешают? Впрочем, да, Регина Петровна объясняла…
- Что объясняла.
- Ну, про это всё наше дело. Протест и так далее. Слушай, а ты сама как к этому относишься?
- Сначала думала – прикол. Потом – тупость какая-то. А сейчас… да я назло Злыдне это буду делать! Назло всем им!
- Вот если бы такой рамс при Евгении Вадимовиче случился… - задумчиво проговорила Илона. – То знаешь, как бы было? Он бы нас собрал… хотя нет, не нас. Он бы спонсоров нашёл или от начальства деньги бы выбил. И постелил бы в школе, везде, новый линолеум. Или вообще, ковролин, как вон, в Управлении Геологии за Горсудом. Я с мамой там бывала. Ну, обутая, конечно… Но он такой мягкий, ласковый.
- Ага. А у нас только в обоих «началках» паркет. Ну, и в пристройке линолька новая. А в классах – там покрытие вообще с дырами, постоянно запинаемся!
- Так вот, если разобраться… Школа у нас для кого? Для детей! А у нас всё сделано – против. Как в концлагере.
- Точно говоришь! Столовские вон, придут с утра, завтрак вместе с обедом сделают. И оставляют. А потом сидят, трепятся на кухне или курят там… где у них выход. А перед обедом наскоро разогреют и хлебай едва тёплое!
- Тарабука продукты столовские продаёт… - мрачно добавила Илона. – Кто-то видел. Почему у нас хлеб всегда чёрствый? Потому, что мы его три дня едим. А новый привезут, свежий, она его знаешь, куда сразу?
- Куда? Домой к себе?!
- Да зачем ей столько… нет. В хлебный киоск на Автостанции. Подъезжает её «Газель» и туда. Тот-то мама удивлялась, что на Автостанции всегда свежий хлеб… А хлебозавод-то аж на пристани, и в первую очередь детсады да школы снабжает.
- Да-а… Блин, у нас просто такие дела творятся!
- Вот они и вызверились… - проговорила Илона, немного мрачнея. – Сначала мы им поперёк дороги с этими граффити встали. Скандал – значит, за деньгами на ремонт следить будут. Воровать будет сложно. Потом – босоногие. Опять скандал. Что, почему, зачем?! Начнут проверять – и тут полезет. Из всех дыр.
- А ты знаешь, говорят, Злыдня первого мужа в «дурку» посадила? – вспомнила Вера. – Ещё в Красноярске. А второго так затюкала, что он из дому ушёл и не вернулся.
- Не знала…
Разговаривая, они перешли улицу Ленина, прошли в проём длинной «Китайской стены», вмещавшей Дом Быта и легендарный кафетерий «Космос» с застеклённым балконом. Тут начиналась небольшая рощица. Вьющаяся между берёз да сосен тропинка издали показывала им мохнатую россыпь сосновых шишек. Илона усмехнулась:
- Как ты думаешь, пройдём?
- Пройдём! – Вера даже подпрыгнула. – Мы тут с Ашкой… Настя которая! Мы вообще, по такому ужасу босые на Гнилое ходили!
Она начала, жестикулируя, рассказывать. Со смаком вспоминая каждую деталь этой эпопеи. Как Настя «брезгливость преодолевала», растирая голой ногой её плевок. Как шли по шатающемуся железу эстакады, над ядовитой, по всем признакам, водой. Как на этом кране кувыркались. Как потом Михаил Вепренко на своей «Яве» прикатил. И как рассказал, что ночью босиком гуляет по окрестностям, ибо днём стыдно.
За этими разговорами и шишки прошли, конечно, не без ойканья, но прошли.
- Да, пацаны – они как дети малые! – согласилась Илона. – Им главное – понты, показать, какие они серьёзные да крутые. Боятся что-нибудь «не так» сделать. Ну, вот, кажется, пришли.

…Вниз, к корпусам интерната, частично являвшимися перестроенными и подлатанными бывшими монастырскими кельями, вела неширокая дорога; видно, тут часто ходили – может быть, интернатовские, может, и рыбаки. Она шла по берегу, была грунтовой, попадались лужицы, непросохшие после ночного дождя со вторника на среду. Девушки, не сговариваясь, вставали в их зеркало ногами; по их полупогруженным в воду ступням плыли набегающие на небо облака и кружили коршуны, облюбовавшие берега Сыростана. Смотря вниз и ещё раз удивляясь строению ног Илоны, этим пальцам с утолщенными фалангами, будто ввинчивающимися одна в другую, рельефу выпуклой косточки лодыжки – одним словом, что-то-то такое роботизированное! – Вера вдруг спросила:
- Слушай… А ты как к этому нашему, всему относишься?
Илона вышла из лужицы. Притопывала босой ногой, отряхивая воду. Потом грациозно приподняла её, обнаружив потрясающего изящества изгиб, положила на колено сумку и стала рыться там.
- Хорошо! Я всегда завидовала тому, что у вас в школе граффити. Меня одна подруга фотографировала… в своём арт-салоне. Мне понравилось. А у вас такая фотозона!
- А, ну хорошо. Ну, там вроде вышло всё, явно теперь так просто не соскребут! А к тому, что мы с девками босячим… назло администрации?
- Ой! Да ты на меня посмотри! Я уже дня два так хожу, наверное… Как с Региной поговорила и мы прогулялись… Чёрт, да куда же гребень делся?
Вера приблизилась, ненарочно; и удалось заглянуть в сумку своей новой подруги. Её сменная одежда, косметичка, плеер с наушниками и никакой обуви.
- И Регина с тобой гуляла? По улице?! – изумилась Вера.
Регина Ацухно последние дни вела себя странно. Такое ощущение, что «и вашим, и нашим». Тогда во вторник, раздала эти тапочки белые, а потом сидела – Вера видела! – на них докладные писала. Быстро-быстро, как под копирку… Да и на сборище у Айялги она девчонок поддержала. Но вот то, что она, взрослая и солидная, могла в таком виде с Илоной по улице прогуляться – удивительно.
Девушка нашла гребень, наконец, стала пристраивать его в волосы.
- Илона, а такое у вас, во второй школе такое могло быть?
- Ты что! У нас же советская школа была. До смерти…
Они продолжили путь. Слышался мерный шелест течения реки – порядком обмелевшей к осени, но всё ещё мощной и широкой.
- …у нас в столовую до седьмого класса все строем ходили! – рассказывала Илона. – Натурально. Прямо чуть ли не парам, колонной, учитель впереди! Так директор завела. Анна Леонтьевна Михайлова, отличник народного просвещения…
- А! Видела как-то. Маленькая такая. И вся, как кукла Барби!
- Да. Супер-пупер. Но «метр с кепкой». Сволочь фантастическая! Ваша Эльвира – тоже не подарок, но хоть прямая, как рельса. Знаешь, чего, от неё ждать… а та подлая. Спиной повернешься – укусит… Но вся такая мягкая, воркует, жеманится!
- А где на сейчас? Ждёт окончания ремонта?
- Что ты! В Новосибирск уехала, устроилась. В какую-то школу в «французким» уклоном.
- И если бы в вашей школе такое началось…
- Построили бы всех на линейке общешкольной. Классные бы, как на параде, доложили: «такой класс на линейку – построен!». Представляешь, к ней чуть ли не строевым шагом подходили. Разве что честь не отдавали.
- А потом?
- А потом два часа промывания мозгов и по классам. Писать объяснительные и письменные обещания о том, «что мы так больше не будем». И сразу – вызов родителей. Тоже с объяснительной под роспись!
- Кошм-а-ар… И ты там училась?!
- А что делать? Как зачислили с пятого класса, так и училась.
- Почему с пятого?
- Я раньше в Новосибирске училась, мы там жили. Пока отец, Альберт был жив, а деда не… - худая щека у Илоны заметно дёрнулась, судорожно. – Но это, в общем, не важно. Переехали.
Опять какой-то призрак тайны промелькнул в сознании Веры. Что-то Илона скрывает… Ну, докапываться она не будет. Девушка показала на дорогу:
- Зимой тут у вас хорошая лыжня, между прочим. Я часто на лыжах катаюсь. По другой стороне Синюры – классные спуски.
- Ты на лыжах хорошо?
- Отлично! Мы всей семьёй раньше… бегали.
- Здорово!
Илона засмеялась.
- Знаешь, как приятно главным образом? Пробежать на лыжах километров пять, а потом… Ботинки, носки снимаешь – и по снегу босиком! Минут пять-десять максимум. Но зато ноги потом такие лёгкие! Прямо не едешь, а летишь!
Вера удивилась, хотела поподробнее узнать, но перед ними уже встала панорама разрушенного монастыря.
Стены его громоздились на обрывистом берегу: местами обрушенные, провалившиеся, как от ударов вражеских ядер. Тёмно-бурый кирпич со следами белого – по контуру. За стенами вставал силуэт трёхглавого храма с пустой, лишённой купола звонницей…
Шли к высоким арочным воротам.

Под их ноги тут начал попадаться битый кирпич. Морщились, но шли. Наконец, вошли под свод ворот, остановились.
Развилины за эти годы заросли очень сильно; везде пробились неприхотливые тонкие берёзки, колючий кустарник. Деревья росли даже на фрагментахз стен, на крыше первого этажа, из грунта, нанесённого сюда ветром. Проход в сам храм представлял собой непролазную чащу, тут и там спускались куда-то вниз остатки лестниц и опять – груды кирпичных осколков, а в них поблёскивают другие: стеклянные. Бутылки битые. Вера знала – тут не только пикники устраивают «товарищи отдыхающие», тут ещё любят тренироваться, стреляя из «травматов», а то и из чего посерьёзнее, по бутылочкам. Сама Вера не любила это развлечение: мать, обучившая её стрельбе, всегда использовала мишени или, на худой конец, пустые консервные да пивные банки.

И тут они увидели справа, на полянке, под прикрытием стен, кострище.
Странное кострище.
Во-первых, место для него было старательно отчищено от битого кирпича и прочего мусора. Ровная площадка. Во-вторых, ушгли лежали будто бы дорожкой, метров пять в длину. И покрытые сажей, обгоревшие стальные листы валялись рядом.
Вера совершенно инстинктивно подошла к этому месту. И потрогала угли ногой, самый край.
- Илона! – позвала она.
- Что?
- Посмотри…
Угли были ещё тёплыми. Когда костёр тут жгли? Явно не позже полудня. А в чёрной пыли, в земле рядом отчётливо выделялись следы босых ступней.
Илона подошла, внимательно глянула.
- Это что за фигня, Илона?
- Да не фигня. Кто-то тренировался по углям ходить. Нет, есть такая тренировка, серьёзно. В Болгарии, в Хорватии… мы туда с мамой ездили, целые фестивали – пляси босиком на углях. Нестеринары. Но у нас-то тут кто этим занимается?
Так и не поняв, что тут происходило. Девушки отошли. Вера с досадой сказала:
- чёрт! Не, туда лезть не вариант. Это прям топор надо, дорогу прорубать.
- Ну, я тебе говорила…
- А вот, смотри! Нет, это точно! Видишь, стены какие широкие! По ним же взобраться можно!
Стены древнего сооружения и правда, широченные, в четыре кирпича! – и спускаются вниз уступами, будто чудовище какое грызло их огромной пастью. Вера первая полезла на них. Ха! Не труднее, чем на скалы!
За ней  молча карабкалась Илона. Поддерживая сумку. Опять надела тёмные очки – видимо, глаза её плохзо переносят яркое солнце.
Ини взобрались на стену. Ведущую к храму. Пошли по ней. Кирпичи под их голыми ногами стояли твёрдо, не сдавшись времени и взрывчатке; широченные. Не шатались. Так преодолели «мостик» арки и вошли на второй этаж разрушенного храма.
Здесь – тишина. Всё такое же обрамление бурых стен. Но тут местами сохранилась закопченная побелка, а на ней – потускневшая роспись. Какие-то лики. По второму этажу тянулся небольшой балкончик.
- Это хоры… - серьёзно подсказала Илона. – На них певчие стояли, пели.
Тут – пыль; слой густой, мягкий, в нём тонут их ступни. Никакого мусора. Вера остановилась под аркой – крыша первого этажа, ведущая на звонницу. Крыша обвалена, а стена осталась. Пошла по ней; в принципе легко, даже балансировать особенно не надо.
- вер, осторожно!
Но Вера и так замерла. Присела. И тихо-тихо позвала Илону, потом сделала знак рукой – иди сюда!
Снизу слышался разговор. Ленивый.
- …их отмыть сначала всех нужно!
- Ну, так ты и отмывай. Там у тебя бассейн и душевые.
- Да геморрой, бля. Сам не мог?
- У нас тренировка была. А у меня сам понимаешь, вопросы будут.
- Ладно, отмоем, переоденем. Как я с ними базарить буду?
- Обычно. Они всё понимают.
Внизу, на площадке, стояла «ГАЗель» с тонированными стёклами. Возле неё – мордатый тип в кожанке с «калашниковым» в руках, что-то жевал. Два мужика – один в костюме и неброском галстуке, второй – по виду охранник ЧОПа, в форме.
А рядом с микроавтобусом – рядок девчонок. Их с Илоной возраста; некоторые, впрочем, постарше.
Вера сразу заметила: все они одеты одинаково. Какие-то грязноватые футболки одного покроя, серые, длинные шорты спортивные, тоже пошитые в одном месте. И все – босиком; ноги – в синяках и ссадинах, до колен покрыты сажей, пылью. А ступни вообще – угольно-чёрные. И каждая сжимая в руках чёрные тапочки, интернатские.
Невысокий, с ранними залысинами, человек спросил спутника:
- Товар берёшь или как? Давай уже, решай.
- Беру… хрен с тобой.
- Только мне попорть мне их. Чтобы всё было чики-пики с медициной!
- Ладно. Пусть грузятся.
Невысокий сделал жест рукой. Девушки стали заходить в открытую дверь. Одна, крайняя, гортанно вскрикнула и рванулась в сторону; мордатый с «калашниковым» всполошился, но тот, в костюме, опередил её. Нагнал беглянку, схватил за плечи, развернул, приобнял и пригнув голову, потащил девчонку к машине. Та, кажется, тихо плакала.

В суровые нынешние времена даже пятикласснику было понятно, куда и зачем забирают этих существ женского пола. Вера и Илона тоже поняли; и сжались от страха и стыда.
Но интернатовские? Глухонемые?! Понимающие только язык жестов?! Они-то им зачем?

Среди стоявших была девка очень высокого роста. Сухая и тощая, как сосна. С ногами, очень напоминающими ноги Илоны – только тонкими. Ежё костоявее, длинными и узкими, как лыжи. С маленькой головой на высокой шее. Этой головой она зацепилась о потолок двери микроавтобуса, вскрикнула; один тапок выпал из рук, улеел куда-то под машину. Она хотела выйти его забрать, но следующая за ней, коренастая, пихнула ту в спину: иди давай! И втолкнула внутрь.
Кожаный отсчитал лысоватому какое-то количество зелёных купюр; считал чётко – вероятно, по числу принятого «товара». Прыгнул в микроавтобус, туда же залез тот что с автоматом. «ГАЗель» зарычала и, пыхнув дымом из выхлопной трубы, уехала.
Лысоватый осмотрелся вокруг, потом нервно поправил галстук и ушёл.

Подождав минут пятнадцать, девчонки спустились с хоров – Вера нашла остатки деревянной лестницы, дубовой, наверное – её время не тронуло. И спустившись, поняла с земли вдавленный в неё колесом тапок. Повертела в руках. На носке несмываемой краской был нанесён номер: «123».
- Ты понимаешь, да, что это было? – тихо спросила Вера.
Илона молчала – подавленно.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. БОЙ И ПОСЛЕ БОЯ.
Противостояние на родительском собрании – ложь и правда, подлость и честность: кто кого? А вот после боя – послевкусие… И как он прошёл для ребят и родителей? Тем временем бывшего опера Воробья, ныне сотрудника ЧОПа, волнует совсем другая опасность..

Родительское собрание: родители и все.
Актовый зал школы № 3, расположенной в центре города, когда-то планировался, как базовое место для проведения всякого рода методических семинаров, конференций и повышения квалификации педкадров. Поэтому и оформили его, не жалея денег: едва ли не дороже, чем аналогичные помещения в остальных школах. Большую сцену закрывал тяжёлый малиновый занавес, с золотыми, хоть и собравшими на себя всю пыль, кистями внизу; по краю шла рампа. Чуть сбоку – трибуна тёмного дерева с гербом РФ, стол для президиума – на пять-шесть мет. Там стояли даже стойки для микрофонов. На время проведения каких-то конкурсов творческой самодеятельности эту тяжеловесную мебель, пыхтя, старшеклассники сдвигали за кулисы – но сейчас она стояла на сцене, чтобы внушить собравшимся мысль о солидности происходящего. Единственное, что микрофоны безмолвствовали: Аушева так и не смогла разобраться со звуком, а единственного человека, который мог бы его настроить – физика Тимофеева, в школе уже не было…

Темно-коричневые дубовые панели до половины покрывали беленые стены, и на таком же потолке светили в пыли несколько рядов ламп дневного света, свисало несколько прожекторов армейского образца – для освещения сиены, выделенных в своё время Химкомбинатом. С правой стороны зала, у сцены, имелось небольшое возвышение, деревянное: когда-то там стоял алебастровый Владимир Ильич, вынесенный отсюда вскоре после начала девяностых годов – теперь деревянный куб пустовал. В торжественные дни на него водружали короб с флагом школы, но сегодня как-то об этом не подумали.
А вот кресла тут были тяжёлые, красного велюра, гулко бухающие откидывающими сидениями; специально купленные для этого зала кресла.

Сейчас в актовом густо пахло пылью: сюда не заходили с первого сентября, а помывка полов мало что давала. Над сценой ещё висел транспарант с торжественной линейки с переиначенным лозунгом: «УЧИТЬСЯ ХОРОШО, А ХОРОШО УЧИТТЬСЯ ЕЩЁ ЛУЧШЕ!».
Родителей встречали на входе надушенная Галиуллина, уже стёршая с лица следы  разгрома, учинённого внезапным вторжением СЭС и Ольги Ивашкиной, напряжённая Аушева, больше обычного гримасничающая – лицо её временами сводила судорога, оно делалось маской и голубоглазая холодная Криницкая, изображавшая из себя саму сердечность.
Родители проходили в зал и рассаживались.
И по тому, как они садились, где, уже становилось ясно: что-то такое на собрании точно будет!

Иван Галиев зашёл одним из первых; в сером, с металлическом отливом пиджаке, безупречной сорочке и чёрном галстуке в белый горошек; элегантный, с подстриженной рыжей бородкой. Почти сразу за ним появилась Ариадна Бойко – тоже в сером шерстяном платье, накрашенная, с серёжками-кольцами в маленьких ушках. Присела рядом с Иваном.
- Ариадна Сергеевна, вы сногсшибательны! – галантно произнёс мужчина. – Вы тут всех покорите.
- Ваши слова да Богу в уши… - небрежно ответила Ариадна. – Слушайте, пока никого нет: главное – сохраняем полное спокойствие.
- Согласен. Надо дать им прокричаться.
- Да. Наносим удар, когда они исчерпают основные аргументы. Сидим тихо, следим за реакцией.
Очень скоро к ним подсела невысокая черноволосая женщина с живыми карими глазами, в очках. В тёмно-синей блузке, в довольно короткой юбке. Извинилась смущённо, опустилась на красный велюр, представилась:
- Я мама Миши Вепренко…Маргарита. Я учитель английского в первой… Простите, я тут вообще никого не знаю! Можно с вами?
- Конечно. Присаживайтесь!
- Спасибо. Скажите, вы знаете, что обсуждать будем? Я пыталась у Михаила узнать, но он бурчит что-то… ничего не говорит! Что-то такое случилось?
- Да ничего особенного, Маргарита. Так, детские шалости.
- Вы больше слушайте… - вмешалась Ариадна. – Многое станет понятно. Но я предупреждаю: всё, что скажет администрация, надо делить минимум на шестнадцать.
- Почему на шестнадцать? Ах, да… фигура речи. Хорошо, хорошо.
Ещё одна женщина, в чёрной блузке и серой пёстрой юбке, с сумочкой на плече, зашла – приветливо кивнула Ивану Галиеву. Была она худа, и возрасте – на открытых плечах и руках – пигментные веснушки, кожа пожилого человека, но, видимо, ни своей седины в коротких волосах, ни этой некоторой своей неопрятности не стеснялась. Скромно села посередине – в средний ряд, и среднюю часть зала.
- Мама Тани Касаткиной… - сообщил Галиев. – Дружат они с моей Лизой. Бывали в гостях.
Ещё одна женщина, посмотревшая  на них неуверенно, чуть нахмурившись – явно виделись где-то! – вошла, села на соседний ряд. Блондинка с широкоскулым лицом, с типично немецкой налитостью его, и татарщинкой в разрезе глаз. Она была в красной курточке, чёрной длинной юбке и туфлях на высоком, с металлическом кончиком, каблуке.

…Как крейсер в гавань, в зал вошла, буквально разрезая его атмосферу, Евгения Вольф. Тёмный строгий костюм – жакет с юбкой, прозрачные колготки, узконосые туфли. Ни на кого не смотря холодными серыми глазами, села в один из первых рядов.
Зал заполнялся. Вошла главная парочка – блондинка в кожаных штанах, высоких сапогах и переливчатой кремовой ветровке на «молнии»; обесцвеченные волосы в прихотливом беспорядке, серо-зелёные глаза смотрят нагло и ожесточённо. С ней под ручку – вальяжный большеглазый человек с сединой в волосах, в дорогом костюме. Председатель родительского комитета, Алексей Ритин и его верный зам – Ольга Шерстобитова. Ариадна прищурилась:
- Наш истеблишмент… похоже, готов к решительному бою!
Также резко, топая, зашёл бравый полковник с мрачным лицом – городской военком, отец Камиллы Аязян. Худощавый человек в клетчатом модном пиджаке, с улыбкой на длинном гладком лице – отец Лены Шунайтис, хозяин нового супермаркета. С ним в паре – высокий и хорошо сложенный крепыш, более брутальный, с насмешливыми глазами.
- А вот этого персонажа я знаю… - пробормотал Иван Галиев. – Это директор управляющей компании жилого комплекса «Китайская стена». Пересекались… Жёсткий мужик.
Как шарик, вкатился жизнерадостный толстяк, тоже  в деловом, с распластанным в воротничке галстуком, улыбался всем, бормотал приветствия; Шерстобитовой, которой был едва ли не пояс, руку церемонно облобызал, сверкнув полированной лысиной. Начальник гаража ХОЗУ мэрии, Матвей Куницын.

Эта пафосная публика тоже держалась одной группой. Заняла ряды поближе, но не первые. Однако с краю – чтобы легко было выходить к трибуне; впрочем, Ритин, доставая из портфеля бумаги, сразу отправился на сцену.
Впорхнула яркая, с рыжеватыми, художественно растрёпанными волосами, женщина в терракотовом платье, в наброшенной серой кофточке. Кивала многим, и многие её знали. Даже мать Вепренко:
- О! Это же Нина Закацкая! Актриса… Боже, я её видела в образе Офелии… и Аркадиной в «Чайке»! Она бесподобна, она просто удивительна!
Закацкая, как и подобает приме, уселась в первый ряд.

Ещё две женщины появились вместе. Одну узнала Ариадна:
- А, вот и мама Веры Комисаровой. Замначальника нашей «детской комнаты милиции». Нашему таксисту шпана машину разбила – она приходила. А вот эту, в форме, не знаю.

Красная блузка, штаны «велосипедные» и простецкие синие кроссовки на сильных, с накачанными икрами, ногах. Каштановые длинные волосы собраны в узел. А с ней – да, миловидная молодая женщина в полицейской форме, с погонами лейтенанта.
Ещё одного человека, важно вступившего в зал, они тоже узнали. Монументальная, хоть и с простодушным лицом, директор магазина «Флакон», Наталья Баринова. За ней мышкой проскользнула пожилая, в светлом брючном костюме – и устроилась рядом с мамой Тани Касаткиной.
- А это Галина Владимировна! – внесла свою лепту мама Михаила. – Очень грамотный ортопед, между прочим! В поликлинике работает… я к ней Михаила водила.
Появился последний, вероятно, мужчина на этом собрании: высокий, худой, круглоголовый. Почти наголо бритый. Морщинки усеивали его лицо, как кракелюры – старую икону; был он в не очень хорошо сидящем костюме, рубашке без галстука, открывавшей до черноты загоревшею шею – и чувствовал себя крайне неуютно. Пристроился с самого бока правого ряда.
Остальных заходивших они не знали.

За пять минут до начала Аушева вошла в кабинет Галиуллиной – секретарши Светы уже не было, дверь открыта. С порога доложила:
- Эльвира Ильдаровна, ну, двадцать с лишним человек у нас есть. По идее, можно начинать… Больше вряд ли соберём.
Эльвира читала какой-то листок. Это была телефонограмма, принятая секретаршей незадолго до конца её рабочего дня. Ровным, округлым детским почерком Светочки на листе было написано:

ТЕЛЕФОНОГРАММА
Ацухно, Кужугет, Громило, Адишактова, Вайлидис. Регулярно собираются в кафе «Лазурь» и обсуждают планы против администрации школы. Примите меры. К сведению!

И Светочка не была бы скрупулёзной Светочкой, если бы не уточнила и не записала бы, от кого принята телефонограмма:

«Передала Фрида Тарасова»

Да, Галиуллина знала, что «Лазурь» - глаза и уши городской администрации. Догадывалась она и о составе фамилий «вражеской группировки». Но теперь вот всё, чётко и ясно, документально. Да, кто-то там у Фриды есть, видно по фотографиям опознал, да и у стола потёрся. Наверняка из официантов: на них ведь обычно внимания не обращают! Директриса подняла взгляд, увидела Аушеву и быстро перевернула листок: текстом вниз.
- Да, что?
Обескураженная заместитель повторила; Галиуллина довольно кивнула.
- Кворум достаточен. Согласие остальных на решение, в крайнем случае, оформите по телефону. Так, Регина готова?
- Да. Ждёт. Рвётся в бой!
Галиуллина помедлила, облизнула губы. Странновато, конечно, с учётом только что прочитанного. Но ведёт себя, в принципе, без замечаний. Даже жёсткую резолюцию по просьбе Аушевой – проект её подготовила. Чёрт её знает, может, быть, она с ними заигрывала, планы выведывала? Чтобы сейчас грохнуть. Ладно, посмотрим.
- Хорошо. А Болотникова?
Аушева нервно усмехнулась.
- Я её в литературе пока заперла. Думает девочка… Но уже дозрела, наверняка.
- Приведите пока в учительскую и тоже заприте. В зале её отец… Так что выведем в нужный момент! На Криницкую её оставьте.
- Ясно.
- Идите за Болотниковой и в зал. Начинаем.

Отредактировано Admiral (2023-12-20 17:51:42)

Аушева заняла трибуну. Дождалась, когда стихнет гул. И своим звонким, режущим голосом начала:
- Товарищи, вы все прекрасно знаете эту метафору: «улица разбитых фонарей». Если на улице разбивают хотя бы пару светильников и их не чинят, на этой улице начинается беспредел. Бьют окна, переворачивают скамейки, район становится криминальным. Так вот, не хочу утрировать… Но у нас в школе – так же! Я сейчас вам сообщу только некоторые факты о поведении наших учеников вне школы. И уж простите, товарищи… я буду с фамилиями. Ситуация не позволяет, простите, политкорректности. Пусть этим людям будет стыдно… за их детей.
Это заставило всех замолкнуть. Заинтересовало. Аушева, перебирая бумаги перед собой, била уже прямой наводкой:
- Виктория Бондаренко… Ну, это ясно, асоциальный элемент. Из неблагополучной семьи. Это, знаете, больной зуб, который мы давно пытаемся вырвать. Пока не получалось. Вот, смотрите: за сентябрь – два случая воровства в магазинах. Товаров народного потребления… И она каждый раз выходит сухой из воды! И я не удивлюсь, если она хвастается этим подругам. Тем самым провоцируя криминальное поведение. Буквально вчера, как мне уже сообщили, у неё опять был какой-то инцидент на рынке… С кражей. И опять ничего. Так что если ваши дети, не дай Бог, начнут воровать – вы знаете, кому за это спасибо сказать! Виктории Бондаренко. И её… родительнице.
Аушева перевела дух. Ну, матери Бондаренко тут нет и быть не может, но удар в цель попал. Лица Эльвиры, Ольги Степановны, других «приличных» перекосились. Вика на слуху. Сделать её исчадием ада – прекрасный ход.
- Но дальше больше. Эти личности… их действия развращают остальную, пока ещё более-менее здоровую часть учащихся. Вот Снежана Бойко. Хорошая девочка… - Аушева помедлила. – Учится на «четыре» и «пять», но… но не так давно была задержана органами полиции за управление чужим транспортным средством – на минуточку! – в состоянии алкогольного опьянения. Вот, видите?! Какие подвиги совершают наши с вами дети. А начинается с этого… якобы невинного босикомства.  Но это – ещё не всё. Вот, смотрите, вчера была вооружённая перестрелка в районе Станционной. Двое убитых. Наркоторговцы. И вот по данным ОБНОНа, в машине этих наркодельцов, сидели Ярослав Закацкий и Марина Вольф! Понимаете? Это же прямой криминал! Сегодня – по школе босиком, завтра наркотики! Это же такая ползучая зараза, товарищи! Что мы дальше будем делать?

Маргарита Вепренко с ужасом смотрела на сидящую рядом Ариадну Бойко; но у той на усмехающемся лице ни один мускул не дрогнул. С каменной же физиономией, не шелохнувшись, сидела и Евгения Вольф. А мать Закацкого только дерзко, с вызовом рассмеялась… видимо, всё знала.
- Это только, знаете, верхушка айсберга… Я уверена, что есть и другие факты. Отвратительное поведение, на грани хулиганства, демонстрируют и Елена Мартель, и другие… А Олег Голованов – это просто что-то с чем-то. И знаете, они вот так шутят: обзавелись какими-то банными тапочками и ходят в них. То снимут, то наденут! И это не детские шалости, простите… Это уже, понимаете, реальный развал, преднамеренный развал всей школьной дисциплины. Вот я вам зачитаю список наиболее отъявленных… Галиева, Касаткина, Мартель, Бойко, Вольф, Бондаренко, Комиссарова, Болотникова, Штрейзе, Лелик, Павленко, Аша, Коноваленко. Закацкий и Вепренко.
Услышав фамилию, мать Михаила с ужасом обернулась на соседей по ряду:
- Так и Миша мой тоже… Господи! Он же не говорит! И он… но ему-то зачем?!
- Гордитесь! – сурово отрезала Ариадна. – Девчонок поддержал, настоящий мужчина.
А мать Ярослава с первого ряда, сидящая нога на ногу, с хохотом выдала:
- Я и не сомневалась! Ярослав знает, где весело!

Это было похоже на перехват ракеты в небе силами ПВО. Простенькие казённые фразы бабахнули над головами так, что в спёртой атмосфере актового зала запахло одновременно – и гарью, и озоном. Аушева и Галиуллина сидели побледневшие. Со своего места рванулась Шерстобитова, ещё из зала крича Ритину:
- Алексей! Алексей, мне слово!
Две женщины ей место уступили, она взлетела туда, как пантера. Вцепилась большими руками в кафедру. Волосы светлые растрепались, совсем – в кучу.
Крикнула в зал:
- Товарищи, вы в своём уме?! Кому нужно всё это? Все эти копания в мелочах?! Вы что, не понимаете, что эти босоногие грибок и прочую инфекцию разносят?! Я вам, как член Спорткомитета, как врач, говорю – это опасно! Гигиенически опасно, да поймите же вы! Я ничего о криминале не знаю, но как медик, скажу – это не-до-пус-ти-мо! Если они такие модные, пусть ходят босые и в бахилах! Как на карантине! Потому, что иначе ваши дети будут вдыхать их испарения! Нездоровой больной кожи! Это что же за уродство такое среди цивилизованных людей?! Да вы просто подумайте! Какая-то группка каких-то маргиналов решила всё перевернуть вверх дном и мы должны идти у них на поводу?! Да это вообще ничего общего не имеет ни с закаливанием, ни с чем! Это дурь какая-то, сумасшествие.
Ритин согласно кивал; потом его тронул за плечо военком, и тот дал ему слово. Квадратный, мощный, как шкаф, Арам Арменович, занял место на трибуне. Гулким голосом сказал, как выстрелил:
- Да, товарищи, это бардак совершенный! Школа – это дисциплина. Все должны, как один. Иначе ничего хорошего не будет. Кто в лес, кто по дрова… Один туда, другой сюда. А должны все… как положено. Сказано: в обуви, значит, в обуви. И никаких там… вольностей. Иначе просто катастрофа будет… вы не понимаете, что ли? Я двадцать пять лет в Вооружённых Силах и понимаю, что такое порядок! Эльвира Ильдаровна из последних сил тут борется, а вы ей мешаете! Надо поставить заслон и сказать «нет!». А то будет… как сами знаете… Так и до выборов директора можно дойти! Дети, они неразумные, нам их надо направлять. В нужную сторону. В общем, я считаю, если все идут в ногу… а кто-то не в ногу…
Тут ему в голову пришла мысль о двусмысленности его сравнения и он, бухнув железной гирей-ладонью по трибуне, заключил:
- То всех обуть и чтоб в ногу! И без этого… дурости этой! Спасибо, я закончил.
После него, не дав залу отдышаться – кто-то посмеивался над казарменным стилем военкома, оттрубившего двадцать лет замполитом! – выскочил на трибуну Иосиф Шунайтис. Поправил щегольской пиджак, улыбнувшись, обворожительно, он начал:
- Товарищи! Ну, сами подумайте… вот я руковожу одной из крупнейших компаний, нашего города. Супермаркетом, вы все его знаете. Продавцы, кассиры, мерчендайзеры, грузчики… у всех своя форма. Офисный персонал. Каждый знает своё место. А если я бы позволил им ходить в чём им заблагорассудится? Какая торговля бы была?! Сплошной бардак. Претензии от покупателей. Ну, давайте же детей ответственности учить! За свой внешний вид, за свою корректность, выдержанность… Ну, что мы с вами демократию разводим. Право, смешно просто, ну. Правильно говорят: надо закон принять – и далее, по закону.
Его улыбка отделялась от лица и плыла в воздухе, как улыбка Чеширского кота. Он уже трибуну покинул, а улыбка ещё мерцала…
- Слово предоставляется представителю педагогического коллектива, Ацухно Регине Петровне! – объявил Ритин, улыбаясь.

Ну, вот. Первое сопротивление подавлено. Всё пойдёт, как по маслу. Регина Петровна, вся в чёрно-сером – юбка, жакет, кофточка, туфли, без украшений, эдакий «синий чулок», если бы не рыжие волосы и веснушки! – вышла. Открыла папочку, тоже. Усмехнулась строго и печально:
- Да, товарищи. У меня тоже ничего радостного для вас нет. Земфира Маратовна совершенно права: школа начала погружаться в океан какого-то беспредела. Это я вам говорю, как член педколлектива, как обществовед… Градус ожесточённости отношений достиг передела. Часть учеников, например, считает других, «изгоями», рвутся межличностные связи… я не психолог, простите, но я понимаю, насколько это опасно для психологического климата школы.
Эльвира, сидя с Шерстобитовой и Ритиной, согласно кивала. Негромко заметила подругам:
- Вот видите. Кроме меня и Земфиры, у нас тоже есть здравомыслящие!
А дальше – тональность речи Регины не изменилась. Она оставалась, как прежде – как сонная немного, как заторможенная. Читала по бумажке. И тут прозвучало:
- …и виновата в этом – наша администрация! С самого начала был взят курс на тупой диктат и всякое подавление любого инакомыслия. Негибкая позиция привела к протесту, который принял острые формы. Более того, директор школы пошла на заведомый подлог…
Эти слова не сразу дошли и до ушей собравшихся, и до самой Галиуллиной – в первую очередь. Но что-то тревожное ощутила Аушева. Она уже отошла вглубь зала, так удобнее было отслеживать его реакцию, оставаясь в тени; и при первых словах Регины, внезапно переворачивающих заготовленный сценарий вверх дном, Земфира встрепенулась:
- Регина Петровна! Перестаньте! Вы не по плану…
И она метнулась, опрометью туда – заткнуть, стащить с трибуны эту двуличную сволочь, которая так долго разыгрывала «преданность»!

Все смотрели на сцену – даже мужчины из президиума. Поэтому никто не отследил, как Аушева на бегу споткнулась о кем-то выставленную ногу и с размаху улетела во весь рост на пол. С треском. Разбив нос и губы.
Поднялся шум, вскрики; кто-то поднимал Аушеву, кто искал платок… А Регина, придавая голосу, и без того сильному, гремящую мощь, говорила:
- …странно, почему вам не рассказали о якобы случившейся драке между журналисткой городского ТВ, Марфой Ипонцевой и сотрудницей школы, замдиректора по хозчасти Зоей Тарабуко. В ходе этого конфликта та получила некие «побои», но удивительно, что факт драки не подтверждает никто из учеников, присутствовавших при этом! А ведь Марфа задержана… Соответствующие показания учащимися уже даны в ГОВД. А вот показания «о нанесении побоев» исходят от персонала, прямо подчиненного гражданке Тарабуко – сотрудников хозчасти, её уборщиц. Более того, администрация школы начала сознательно стравливать учеников, ваших детей, между собой, используя шантаж и другие непозволительные методы. Передозировка хлора в воде для уборки – не ошибка, а сознательная диверсия, желание ударить по детям побольнее… И эта провокация с побоями – это ли не уголовно наказуемое деяние лжесвидетельства?
Беда свалилась с неба. Откуда её не ждали. Бледная до бумажной белизны Эльвира выбиралась из ряда, где устроилась с Элеонорой и Ольгой. Фыркающая кровью Аушева только на ноги поднялась. Мужчины застыли: оказалось, что Регина умело перегородила путь к кафедре сцепленными стульями – так просто броситься на неё было невозможно, Ритин отчаянно подпрыгивал на месте, а полковник Аязян застыл, не понимая, что ему вообще делать в этой ситуации.

Отредактировано Admiral (2023-12-20 17:58:54)

Ариадна, до этого сидевшая с загадочной улыбкой на тонких губах, неожиданно вцепилась жёсткими пальцами в колено Галиева: «Пойдёмте!». И, пока Ритин, перегнувшись со сцены, уточнял что-то с Шерстобитовой и Куницыной, мужчина и женщина заняли «боевой пост» на трибуне.
- Товарищи. Я, Ариадна Бойко и мой коллега Иван Палыч Галиев – тоже юристы здесь, как Евгения Семёновна. Мы не отнимем много времени. Просто вот ряд соображений: первое. Учащимся запрещается находиться без обуви на территории школы. Хорошо, согласна. А как тогда зал ЛФК, где в носочках по правилам занимаются? Это уже без обуви. А как же начальная школа, где в классах также допускается её снятие? Уж надо тогда определиться и регламентировать. Это с точки зрения закона… А с точки зрения здравого смысла… Может, и не надо регламентировать? Я опущу эти разговоры про «грибок». Это всем понятно, что это околомедицинский миф. Давайте подумаем, как улучшить санитарную обстановку в школе, ничего не запрещая. А модернизируя…
Потом выступил Галиев и буквально слово в слово повторил собранию то, что когда-то коллегам в «Лазури» говорила Регина Ацухно. И закончил:
- Это, конечно, упущение руководства школы. Может и прежнего, не хочу никого обвинять. Но факт остаётся фактом:  полного кадастрового плана школы до сих пор нет. Есть только план первого этажа, как она и была в своё время возведена, как малокомплектная. А это налагает определённые ограничения на формальное истолкование приказов администрации, на её юрисдикцию на территории, не отмеченной в кадастровых документах. Я повторю – я не занимаю ту или иную сторону… Но если Эльвира Ильдаровна или Земфира Маратовна хотят, чтобы было всё «по закону» – так давайте всё-таки по закону.

Ритин судорожно искал какие-то пути спасения. К нему тянулись руки – просили слова, но он не замечал их. Дал Бариновой. Женщина с недовольным лицом, в ярком платье, вышла просто на середину зала, встала у сцены. Глотка у ней была лужёная:
- Я не знаю, что вы тут скажете… Но если моя Дашка будет с вашими босопятить – выдеру! Она девка приличная, не как эта шваль… И вообще, до чего мы докатились?! Вы понимаете, что себе сами яму-то роете? Они слушаться нас должны! Сейчас. А потом поздно будет! Сейчас их в узде надо держать!
Пытавшуюся прорваться к трибуне и прорвавшуюся Серафиму Куницыну никто не слушал. На её высокой сильной шее напрягались жилы; она кричала: «Я медик! Дипломированный! Вы знаете, что у нас по области всплеск кожных заболеваний! Вы понимаете, что будет, если они эти ногами голыми бытовой сифилис с улицы сначала в школу принесут, а потом к вам домой?! Что делать будете?! Да вы посмотрите: весь мир к гигиене стремится и только мы к грязным пяткам! Абсурд! Вы как не понимаете, что это разрешить – это конец всему! Мы просто в эпидемию свалимся!».

Тем временем на левом фланге народу прибавлялось: невольным центром этого кружка стали Ариадна и Иван. Маргарита Вепренко, сняв очки, с жадным интересом смотрела то на свои ноги, упрятанные в туфли – то на ноги Ариадны, пока тоже обутые.
- И что? – спрашивала она со страхом. – И вы вот так… босой, по улице, с дочерью?! И ничего-ничего такого не было?
- А чего должно было быть?!
Подошла миниатюрная, похожая на кореяночку, женщина с волосами, гладко зачёсанными и собранными сзади в шишку, улыбнулась бархатными глазами:
- Здравствуйте! Я мать Насти Аша, Ольга. Знаете, а мне Настя сразу всё рассказала… и я её поддержала. Пусть закаляется, пока можно. Страшного ничего не будет… а учиться ей это не мешает.
Появилась здесь и Закацкая. Уже разулась, босыми ногами сверкает, туфли в руках. Весёлая. Сказала с восхищением:
- Иван… простите?
- Ильич, к вашим услугам!
- Иван Ильич, возьмите пацана моего к вам на воспитание, а? С вашей дочкой вместе! Он, ей-Богу, славный, только дури в голове много. А так через босые ноги и выйдет.
- Заземлиться? – усмехнулся Галиев.
Актриса взмахнула туфлями.
- Точно! Вот я тоже сейчас… после театра так иду – так хорошо! Прямо гармония в душе!
Та самая массажист присоединилась – тоже невысокая, глазки блестят. Смущённо заметила:
- Я уж не стала говорить, какой это массаж для стоп… Мне Машу заставлять приходится, она не очень жалует. Но пусть уж с вашими гуляет. Ваши же, как я поняла, самые активные?
Прошли мимо Комиссарова и её коллега. Полина не то, что хмурая – просто какая-то не в себе, лицо расплылось, губы подрагивают. Склонилась над ухом Ариадны:
- Ариадна Сергеевна… Со Снежаной всё хорошо будет. Ваш водитель пишет, что она ему жизнь спасла. Это в прессу надо! Тогда дело вообще… развалится.
- Спасибо, Полина Юрьевна! А вы куда?
- Домой… плохо себя чувствую после всего этого…. Шабаша!
- Это точно. Чистой воды.
Пока Куницына с кем-то зло переругивалась, никто не заметил, как на трибуне оказалась та самая пожилая женщина в светлом костюме. С добрыми глазам в сетке морщин. Заговорила она тихо, но почему-то многие её хорошо услышали.
- Товарищи, я тоже медик. Ортопед, сорок лет стажа. Я вам скажу: наши с вами дети преступно мало босиком ходят. Да, не удивляйтесь. Дома они у вас в тапочках, в школе – в сменной обуви, на улице тоже… всегда обутые. А я свою с шести лет выгоняла босиком во двор. Летом, конечно. И она у меня сейчас и спортсменка, и здоровье отличное. Десять лет без ОРЗ и ОРВИ – это как, впечатляет?
- А как вас зовут? – спросил кто с интересом.
- Лелик, Галина Владимировна. Я в поликлинике работаю. Знаете, сколько пятиклассников уже с ярко выраженным плоскостопием ко мне приходят? Восемь из десяти. А это ведь проблемы опорно-двигательного аппарата, в глубоком развитии – варикоз, артрит. Ну, неправильно мы живём! И то, что дети интуитивно пришли к этому – хорошо же! Стопы развивают, пока можно… А если бы ещё дорожку здоровья организовать, вообще бы чудо, как хорошо было. Администрация бы об этом подумала, так и шума бы не было, верно? Давайте уж про наши полы поговорим… Бетон этот – ничего страшного, это тот же асфальт, но приятного-то мало…

Отредактировано Admiral (2023-12-20 18:01:31)

Родители и дети. И что было?
Вечер этого суматошного четверга заканчивался у всех по-разному. Веселее всего у Лизы. Отец сидел с ней и матерью за столом в кухне – в свежей футболке, джинсах и без каких-либо тапочек; уплетал рагу из овощей с куриной печёнкой – а мать, рано освободившаяся на своей станции и приготовившая всё это вместе с Лизой, наблюдала его бурную жестикуляцию и победные выкрики:
- Ну, мать, мы и дали! Мы так вжарили! Ариадна Сергевна как грохнет… А я потом ка-а-ак оглоушил их: товарищи, а кадастр-то на школу тю-тю! А как эта ваша Регина Петровна! Просто ураган! А потом эта, геологиня, вскочила на какой-то пьедестал и давай… Голос звонкий, как сирена!
- А что наша… директор? Эльвира Ильдаровна? – с замиранием сердца спросила девушка.
Отец махнул вилкой так, что чуть не метнул кусок печёнки в стену.
- Бежала с поля боя. Как увидела, что голосование сливают, бежала! Позорно! Vae victis! Горе побеждённым, как говорится!
Мать, слушавшая это, положив подбородок на руку, упершись в столешницу острым локтем, снисходительно заметила:
- Да-а… Ты прямо это, как какое-то генеральное сражение расписываешь. Баталия!
- А это и было сражение, Тамара! – отец опять ткнул столовым прибором в сторону дочки. – За них сражение! И давно, знаешь, пора… А то всё думаем: мы не при чём! Мы ничего не можем!
- Господи, Иван, да не тычь ты так вилкой! Точно, глаз кому-нибудь выколешь…
Отец почти не слушал. На худых его щеках поигрывал румянец, разлившийся ещё несколько часов назад. Лиза никогда не видала отца таким; естественно, не видела и на собрании и могла только догадываться, что там было…
- И ваша директриса! – высказался Иван Галиев, отложив вилку. – Ну, та-а-акая тварь! Ну, фантастическая! Посмотрел я на неё. И эта её, помощница… Удивительная змея!
- Иван! Прекрати! При ребёнке! – возмутилась мать. – Ты соображаешь?! Это её учителя!
- Не-е, Тома, это НЕ учителя. Не дай Боже им таких учителей! – засмеялся отец, уже отходя от возбуждения и доедая. – Такие научат их только лгать, подличать, выворачивать всё наизнанку… манипулировать другими. Вот учителей как раз там и не было.
- Да, мам! Эльвира раньше алгебру вела, а сейчас ничего… а Земфира вроде английский преподавала, а уже два года как ходит и на всех рычит!
- Ой, ты помолчи! На вас не рычать, так…
- Кстати, этой вашей Земфире кто-то подножку подставил… - рассеянно проговорил отец. – и она там устелилась на пол, аж со звоном.
- Земфире?! – обомлела девушка. – Кто?!
- Да есть у меня предположения, но…
- Иван! – перебила мать, убирая тарелку. – Так что вы решили? Что они теперь вот так… босые по школе носиться будут?!
- Как они будут «носиться», Тамара, они сами завтра решат… - отец отодвинулся от стола, довольно похлопал себя по животу. – На их собрании. Ой, спасибочки, дамы! Я просто объелся… А, решили назначить комиссию для выработки нового Устава школы, с пунктом про обязательную форму одежды.
- И ты туда вошёл, пап?
- М-да. Я, грешным делом… мать! Ставь чай! Чайку и я спать, как хотите!
Отец посмотрел на супругу, которая подошла к плите, наливала в чайник отстоянной воды. Потом на дочь. Заявил:
- И ещё! Я с завтрашнего дня торжественно клянусь… то есть торжественно отказываюсь от домашних тапочек! Ну, по крайней мере, если у нас в доме вдруг температура ниже плюс двадцати не опустится!
Лиза от радости взвизгнула и бросилась к нему на колени – обниматься. Как в детстве – с ногами, вся. Мать обернулась, со скептической улыбкой следила за их вознёй.
- Вы оба у меня – ненормальные… Мне тоже, что ли, отказаться?!
- Тома, а тебе вообще бы больше ногам давать отдыхать! – заметил отец. – Ты же из своих форменных колодок не вылезаешь.
- Ой, Иван, хватит…
Она обернулась к чайнику – не любила, когда регулятор температуры выключался сам, панически боялась короткого замыкания; а потом вдруг странным голосом закончила.
– Ну, я подумаю…

Домой Вера возвращалась с тяжёлым чувством. Во-первых, весь этот скандал и её рвущие душу слова. Во-вторых – испачканная кровью футболка; Илона предложила зайти к ней, простирать, но девушка отказалась – так ещё хуже будет. Как скрывать следы преступления. Мать в этих вопросах шарит, ещё больше занервничает.
Так вот и вернулась домой. Ключи у неё всегда в джинсах, отперла сама. В квартире – тишина. А ну, ясно, опять «усиление». Хотя… А, хотя ей же кто-то сказал, что родительское собрание сегодня! О, теперь всё по новой начнётся. Ты у меня такая и сякая, я на тебя жизнь положила и прочее.
- Мам! – позвала Вера на всякий случай.
Никто не ответил, но из кухни донёсся какой-то звяк, стеклянный. Вера, нетвёрдо ступая, вошла туда.
Дежа вю. Как в обед, мать сидела за столом. Правда, в чём-то таком затрапезном… Да и  вместо тарелки перед ней бутылка водки, наполовину выпитая, и стакан. А глаза матери смотрят неподвижно, пусто и мёртво, как у вытащенной на  берег рыбы.
- Мам! Что с тобой?
Вместо ответа та просто уронила голову на стол, на скатерть и зарыдала. Зарыдала тяжело, содрогаясь всем телом, сотрясаясь, возя этой головой по скатерти.
Вера кинулась к ней:
- Мам! Не надо! Не плачь! Мам, прости меня, дуру! Я больше никогда-никогда тебе так не скажу! Ну, прости меня!!!!
В тишине вечерней квартиры послышалось материно, сквозь рыдания:
- И ты прости… я тоже… больше не буду!
Раскаяние всегда нелегко. От века оно приходит через боль и слёзы. Так и пришло сейчас. Вера обняла мать, стоя рядом и тоже заплакала.
Уже не сдерживаясь.
Вволю наревевшись на пару, на кухне, обе покурили – одна свой вэйп, вторая – пару сигарет и это было для Веры откровением: она не знала, что мать курит, хоть и догадывалась: с её-то собачьей работой! Но, конечно, не осуждала. И футболку в крови, как не заметила... Про собрание мать не очень рассказывала, только, сидя на табуретке, распустила свой хвост волос. Они оказались у неё необычайно длинными, шелковистыми, с тёмным медным блеском. Вера и забыла уже, когда та так вот, с распущенными, ходила. Мать рассказала про другое: о том, как ЛОВДовцы и ОБНОН прихватили Марину и Ярослава в «Чёртовом углу»; суховато, но подробно; потом  спросила:
- Вер… ты с этой Мариной дружишь?
- Я? Да так… ну, так, не особо…  но ничо, не срёмся.
- А ты дружи… - тихо сказала мать. – Она, похоже, девчонка очень честная. Такая подруга никогда не предаст. И никого не испугается.
- Почему?
- Потому, что она наверняка вся в мать. А уж на Евгению Семёновну я вчера посмотрела. Стальная леди. Выдержка – абсолютная… И тоже честная до ужаса. Марина, кстати, тогда в полиции всё тоже откровенно рассказала. И сама настояла, чтобы протокол составили.
- Так что, ей теперь что-то будет?
- Ничего… протокол в корзину пошёл. Сама понимаешь, почему. Но я его читала!
- Хорошо. Ну, нет, мы общаться будем…
- Правильно. Только ты, Вер, будь осторожнее. На собрании им не удалось ничего сделать… значит, теперь провокации начнутся.
- Буду.
Потом проводила её спать, принесла полный стакан воды. С перепоя жажда мучает, это точно; заставляет среди ночи просыпаться…
Мать спала, свернувшись калачиком на диване. Не сняв красный верх, подтянув к животу коленки, обтянутые «велосипедными» штанами; на тёмно-зелёном покрытии ярко выделялись её голые ступни, такие же широкие, как и у Веры, такие же грубоватые, с натруженными «косточками» и очень тонкой, слабой на вид щиколоткой. Девушка постояла со стаканом в руке, потом поставила его на стол рядом, и бережно укрыла мать клетчатым пледом.
Похоже, началась у ней какая-то новая жизнь…

А вот Нина Павловна вернулась домой весёлая. По дороге, у театра, она даже покружилась в каком-то спонтанном танце, размахивая туфлями в одной руке и кофточкой в другой; что-то напевая. Ярослав даже испугался, увидев мать: мокрая, как мышь, волосы намокли, лицо облепили. И ноги мокрые, чистые, босые, лак на ногтях аж сияет – видимо, шла по самой середине дороги их, разбрызгивая лужи. В руке – такая же мокрая бутылка шампанского с золотой головкой.
- Мам! Ты чо? Как с премьеры?! – поразился юноша.
Нина расхохоталась, весело:
- Да нет, сынок, это не моя премьера была… Первую роль не дали. Я так, в массовке играла.
- Ты же на собрании была!
- Была… Один из самых интересных спектаклей в моей жизни. Такая драма, что Вахтангов отдыхает!
- А шампанское… откуда?
Мать с некоторым удивлением посмотрела на бутылку в руках. Потом – в тёмное небо. Дождь, пошумевший около получаса, промочивший тротуары и успевший наделать луж, стих, в воздухе пахло необыкновенной свежестью, мокрой землёй и травой, как после росного утра. Вдруг она сказала:
- Ярик! Там у нас колбаски охотничьи в холодильнике, я видела… Разведи мангал, давай жареное мясо поедим. А, шампанское? Так я это в универмаге прихватила. По пути. Давай, посидим на воздухе.
Недоумённо крутя головой, Ярослав пошёл в сени – за дровами. Через  полчаса они уже сидели во дворе – Нина в старом скрипучем шезлонге, он на раскладном стуле; на мерцающих, гонявший багровые пятна углях, шипя, жарились колбаски, истекая соком, лопались местами; мать разливала в железные кружки шампанское.
Обронила:
- За справедливость! Вот кто сегодня был главной героиней… Муза справедливости, если такая есть.
Чокнулись, выпили; Нина сказала задумчиво:
- «Уж лучше голодай, чем, что попало есть, и лучше ешь один, чем с кем попало!». Омар Хайям. Эх, Ярик, в молодости я любила это изречение… а потом сама забыла.
- Почему?
- Молодая, глупая. Так и отца твоего потеряла. Нехорошо себя вела… неумно. А порой просто отвратительно.
Ярослав молчал. Он даже не знал, что делать с этим внезапным приступом откровенности. За забором светили редкие фонари, а тут только мангал, и он с матерью. Она переоделась в сухое, из грубой коричневой ткани платье, но обуваться не стала; омытые дождём босые ступни положила на табуреточку, к теплу, шевелила пальцами. Покосилась на сына:
- Тебе, наверное, курить хочется… Да кури уж ты! Всё равно без меня смолишь, я знаю. Вон, сигареты в бане прячешь.
- Мам… ну, я так…
- Оставь! Придёт время, одумаешься – сам бросишь. Я же бросила.
Она сделала паузу. Отпила шампанского.
- Знаешь… от тех ошибок, которые ты уже в жизни натворил, я тебя уберечь не могу. Поздно. А вот от тех, которые можешь… Можно постараться. Я тебе не зря эту фразу сказала, про то, с кем надо есть.
- Ну, понимаю…
- Выбирай тех, кто лучше… - тихо произнесла Нина Закацкая. – С кем можно по жизни идти. А не тех, кто просто ближе. Вот и всё. А уж если о выпивке говорить… Если ты будешь иметь вкус к хорошим напиткам, ты у меня вряд ли сопьёшься. И главное – не растрачивай себя!
- На что?
- На глупые поступки. На плохие эмоции. На обиду… На зависть. Как я растратила. Понимаешь? Ну, ладно. Потом поймёшь. Но, лучше, чтобы всё-таки раньше, чем я.
Шампанское с непривычки щекотало нос: да, юноша его прежде не пил. С Головановым они употребляли больше самогон, водку и пиво. И сейчас это их прежнее питьё почему-то казалось удивительно скучным и даже – противным.
Ярослав поднял глаза. На небо, очистившееся от облаков, высыпали звёзды, яркие, крупные, как словно тоже умытые дождевой влагой.
Они смотрели на юношу, и было в их белом свете что-то немножко строгое и укоряющее…

Марина Вольф ждала возвращения матери со страхом. Нет, даже не поводу эпизода с перестрелкой – тут всё ясно, мать в курсе и ей поверила. Да и ведь она всё чистосердечно рассказала тогда, в полиции! Ну, если не совсем, на какую-то частичку промолчала, про велосипед, но это же ничего… Но вдруг сейчас на собрании ей что-нибудь такое вывалят, Она прекрасно помнила холодные злые глаза директрисы в кабинете. Они могут. Запросто.
А мать задерживалась. Вроде и собрание давно закончиться должно было уже, и дождь успел ливануть, по крыше простучал редкой дробью, закончился. Темень уже, звёзды.

…Сначала послышался звук мотора; машина проехала к ним, чавкая колёсами в промоинах дороги, остановилась; потом лязгнул ключ в калитке. А дальше по дорожке застучали-затопали две пары ног. Материны туфли и ещё чьи-то шаги, тяжёлые. Девушка едва не выскочила на крыльцо, с трудом сдержалась. Они появились в прихожей: мать с каплями воды на волосах, и какой-то круглоголовый крепыш в потёртой кожанке. Сердце у Марины ёкнуло, провалилось: это же тот опер, который её с Яриком из ямы вытаскивал после перестрелки. И сдал ЛОВДовцам.
- Знакомься! – почему-то весело сказала Евгения Вольф, сбрасывая туфли в сенях. – Это Сергей, оперативник наш. А ты, Серёжа, эту барышню знаешь уже…
Марина стояла, как заледеневшая: в домашнем платьице, с распущенными волосами. Мать подошла, за плечи обняла, непривычно ласково, негромко шепнула:
- Не бойся… знаю, всё знаю! И про Голованова, и про велосипед. Не бойся, хорошо? Ставь-ка чай.
Девушка расслабилась только через четверть часа. Пока готовила на стол – чай с травами, печенье, мёд, мать с Сергеем ещё говорили о чём-то в её комнате. Спокойно – не на повышенных тонах. А потом вышли в кухню. Опер держался скромно, только изредка с доброй ухмылкой поглядывал на Марину, а мать казалась необычно весёлой.
Как ни в чём не бывало, она сообщила:
- Велосипед нашли. Его мелкая шпана с «Тройки» угнала. Покатались, оба колеса пробили, тормоза сломали… бросили. Вот, вернули владельцу, а тот сразу вашего Голованова и сдал.
- А Голованов? – мрачно поинтересовалась Марина, уже догадываясь, что услышит в ответ.
Евгения Вольф засмеялась. Редко она смеялась – так искренне.
- О, там вся эпопея… Голованов перепуганный почему-то, с ним Сергей начал разговаривать, он сразу всех сдал. Ты же с ним, вежливо, да, Серёжа?
- Ну… - нехотя проронил опер. – Пришлось так, пару оплеух дать, чтобы в себя пришёл и быковать перестал. А так ничо, штатно.
- Ну, я этого не слышала… - усмехнулась мать.
Марина чуть чай не пролила:
- Мама! Но я же на следующий день… Насте… знакомой его, у которого…
- И это знаю. Серёжа и с Настей поговорил. Хорошая девчонка, да?
- Да. Переживает страшно.
Мать искоса посмотрела на Марину, объяснила:
- У неё и мама хорошая. Сама подошла на собрании… рассказала. Ну, я Сергея вызвонила, мы вместе домой к ним и съездили.
- Ага - поддакнул опер. – Там всё схвачено. Поговорили душевно. Ничего!
- Ничего, потому, что всё хорошо закончилось! – подвела итог мать. – А ты, Марина, выводы, надеюсь, сделаешь?
- Конечно, мама… прости! А Ярику… ему что-нибудь…
Мать с опером переглянулись. Тот помотал круглой стриженой головой с хитрыми глазами.
- Какому-такому Ярику? Не знаю такого… А Голованов ваш в понедельник на административную комиссию пойдёт. И всё, под надзор участкового. Я там знаю мужика, он с него не слезет.
У Марины отлегло от сердца. Значит, Ярослава из-под удара вывели. Отлично. Может быть, тоже… выводы сделает.
Мать пила чай. С удовольствием и даже жадно – как после тяжёлой работы. Мимоходом спросила:
- Марина, скажи, а эта ваша завхоз… С ней вообще, кто из ваших общается? Или она только так, в школе вас полоскает?
- А… а ты откуда знаешь?!
- О, Марина, не надо. У меня есть… источники информации.
Девушка вспомнила.
- Мам, эта Зоя Власьевна почему-то только на одного человека не орёт никогда. На Верку Комиссарову! Я даже удивлялась.
- Ладно. Посмотрим…
Тут засобирался.
- Евгения Семёновна, спасибо за чаёк. Напился-наелся!
- Да что ты, Серёжа…
- Пойду я. Завтра на работу.
- Правильно. А я завтра уборкой займусь… - мать усмехнулась. – В субботу мы с Мариной – по грибы. А? Пойдём?!
- Конечно, мам!
Сергей ушёл, довольно жмурясь; Марина собрала со стола. Перед тем, как уйти спать, мать ещё раз обняла её и твёрдо, но тепло проговорила:
- Марина, и запомни… теперь мы – вместе! Хорошо?! И никаких тайн!
- Да, мам. Обещаю!
- Умничка ты у меня. Спокойной ночи!
- Спокойной.

…Отец ел борщ – уже вторую порцию. Тот самый, «на косточке». Крякал, кряхтел, за ушами почёсывал – это всегда так от сытной еды он делает; мать, по случаю его возвращения с постели поднявшаяся, надевшая выходное тёмно-синее платье и даже нитку искусственного жемчуга на шею набросившая, сидела тоже с ними в кухне. И Вика рядом, в домашних джинсах, в чёрном топике.
- Геологичка хорошо выступила! – говорил отец, обгладывал кость, жадно, как пёс. – В точку сказала! Вообще, баба правильная… Мы, когда под Тюменью, у нефтяников застряли, там тоже такая… повариха была. Пигалица, а голос – ух! И строгая. Все мужики её слушались.
- Это мама Илоны… - подсказала девушка. – Ну, да, Илона говорила, что она постоянно в экспедициях с мужским коллективом. И начальницей.
- Во-от! Всем бы таких начальниц! А как мы с ней по лужам шлёпали! – отец искренне радовался, как ребёнок. – Вся такая кукольная, причёсочка, серёжечки, то-сё! А туфельки сняла и шпарит… По лужам, по самым, вот. И ещё меня подначивает: что, Егор Емельяныч, дождя боитесь?
Мать слушала с улыбкой. Приезд отца вдохнул в неё силы; она даже ходила получше, правда, по-прежнему изредка хватаясь за стенку и охая.
- Егор, а ты там, поди, молчал, как всегда?
- Алина! Ну, что ты? Нет… поначалу, конечно, молчал! – отец смутился, утёр большой рот, покрутил головой. – Ух, ещё бы порцию, но уже хватит… Я ж простой вертолётчик, а все важные такие. Но я тебе скажу: у них вот начальство в школе – ну просто стерва на стерве!
- Егор! Ты прямо слишком уж…
- А что? Как есть, так и говорю! – рубанул отец. – Алина, они же врут и не краснеют. А им они что втирают? Я представляю.
- Да Вика рассказывала… Про их «босоногое общество»
- О! – Егор Болотников поднял указательный палец вверх. – О! Это вот самое… Вцепились, значит, в эти босые ноги. Как собаки, честное слово! И туда, и сюда. И грибок там у них от этого, и чёрт… ещё бы энцефалит вспомнили! Им это, как ножом по сердцу!
- Говорят, что мы так неопрятно выглядим… - заметила девушка, стоя у мойки и уже отмывая тарелки, чтобы потом не возиться. – Не соответствует приличному образу.
- Да пошли они к чертям собачьим! – выразился отец, почёсывая теперь затылок. – Тоже мне, законодатели мод… чортовы! Алин, ну посмотри ты на неё – ну где она непрятная7 А? Ну, вот стоит девка, голоногая, здоровая, прибранная – смотреть приятно.
Вика засмеялась, приняла позу, отставила розовую круглую пяточку. Отец благодарно улыбнулся.
- Егор… Ну, там про деловой стиль одежды.
- Алина, да ну тебя1 И ты туда же! Знаешь, наработаться они успеют ещё! А учиться это не мешает, нисколько… Правда, Вик?
- Правда, пап.
- Вот! У кого голова на плечах есть – тот хоть босой, хоть обутый будет учиться. А у кого нет… Вот будет, как у нас в офисе Управления авиаотряда. Бывал там… кошмар. Ходят такие крысы офисные, морды тяпкой у всех, бумажки перекладывают с места на место! Все на каблучках, расфуфыренные, намазанные, одеколончиком или чем-там пахнут… Дармоеды. А дела по неделе решаются! Волокита, бюрократия! Вот и учат их так со школы.
- Пап, да хватит. Разбушевался!
- И буду! Нечего из тебя такого крысёныша делать, с малых лет! Да их учат не о деле думать, а об этой… одежде! Как его… тьфу! Имидж, вот!
Вика налила отцу и матери чаю. Хихикнула, устраиваясь в их уютной кухоньке, под мягким светом оранжевого абажура:
- То есть ты… не против? Что я так и в школе, да и туда хожу, пока тепло?!
- Вот и ходи! Слышишь, я тебе говорю… Ходи, и плевать на всех…  Грязные пятки им не нравятся! Их и помыть можно, с улицы-то… А пусть сначала школу вылижут, потом уже этот… стиль и имидж. Ты только вот аккуратнее ходи… Смотрю, ноги-то поцапрапала где?
Вика смутилась. Естественно, отец о её побеге со второго этажа ничего не знал. Ну, это ему знать совсем не нужно. Как и о том, как Аушева её шантажировала.
Пришлось соврать:
- Да это, пап, так… Я одной нашей девочке помогала. На огороде.
- Видала, Алина? На огороде! Вот, какая девка у нас растёт… и на огороде могёт! А не эта… как их директриса, напомаженная вся.
Отец ещё говорил что-то возбуждённо: чувствовалось, собрание его завело. Потом вспомнил:
- А, у тебя завтра-то занятия, да… А выходные?
- Да свободна я.
- Слушай, у меня рейсов до вторника нет. Завтра-послезавтра отсыпаться буду… в баню схожу. А в воскресенье давай на рыбалку махнём, на Косиху, а? Я у кореша лодку возьму.
- Ну, пап… я ж не умею.
- Так помогать будешь! И босиком находишься, опять жару обещают…
- Хорошо, хорошо…
Отец допил чай. Поднялся. Обнял мать, чмокнул.
- Устала, Алина? Иди, отдыхай… я тоже пойду. Давай, отведу тебя.
Бережно подняв мать, он задержался, обернулся к девушке:
- Ты у меня молодец, дочка. Горжусь! Так держать!
- Буду держать, папа!
Помыв посуду, развесив в кухне всё по своим местам, Вика удалилась к себе. Включила в телефоне аудиокнигу про самураев и, достав тушь с кисточкой, стала рисовать на листе ватмана иероглиф «тай» - «спокойствие». Это занятие действительно, успокаивало.

Снежана ожидала прихода матери с нетерпением; никаких неожиданностей она не ждала – между ними и так всё обговорено, до мелочей. Когда заиграл рингтон, всё равно подскочила; услышала весёлый материн голос:
- Привет. Скучаешь?
Девушка закричала в трубку:
- Привет, мам! Как там всё прошло?! Умираю от любопытства!
- Я тоже умираю. Только от голода! – мать засмеялась. – Ты как насчёт поесть суши? Готовить ничего неохота…
- Ой, блин! Да с удовольствием!
- Ну, если тебя мокрые улицы и дождик небольшой не испугают…
- Не испугают, конечно!
- Подбегай к «Аквариуму». Я уже подхожу.
Через пятнадцать минут Снежана влетела в суши-бар на первом этаже «Аквариума» - бежала по Веневитинова, подвернув обрезанные чёрные штаны, в распахнутой ветровке на кофточку; ну, да, лужицы, блестящий под зажёгшимися фонарями асфальт, опять потоп в низине у Горбольницы. В суши-баре тепло, уютно, стены в акварелях японских, играет негромкая музыка; пол тут из чёрного ламината, приятный. Столики на возвышении с лаковым паркетом. Снежана сразу обратила внимание на то, что туфли матери стоят на нём, рядом с диванчиком, улыбнулась. Значит, они по-прежнему – на одной волне.
Ариадна подсунула ей папку меню:
- Выбирай на свой вкус… Я в этом всё рано ничего не понимаю. Мне штук восемь, нормально будет.
- Ага. Сейчас… Я с тунцом возьму и с креветками…
- Как Миха?
Девушка забегала к нему в больницу, после школы; специально обулась и вошла в отделение в шуршащих бахилах. Миха, конечно, удивился – а чего ты не… и так далее, но по-детски обрадовался.
- А! – Снежана махнула рукой. – Болтает, как ребёнок. Всё про свой Тирасполь и эту… Абалдешту. Как он кукурузу там воровал с полей.
- Влюбился он в тебя, похоже… Ты только у меня смотри. Вот закончишь школу, поступишь – и тогда только начинай. По-серьёзному.
- Мам! – вспыхнула девушка. – Да я ничего не собираюсь начинать! Ни сейчас, ни…
- Ладно-ладно. Заказала? Иди, скажи… там принесут.
Сделав заказ, Снежана вернулась с двумя бутылками холодного зелёного чая. Села и сразу спросила:
- Ну? И что было-то?!
- О-о, было много чего…
Ариадна начала рассказывать. Дошла до того момента, как Аушева назвала фамилии «протестанток». Снежана хмыкнула:
- Ну, вот и меня помянули…
- Конечно. Ох, ты бы видела, как наша «благовоспитанная» публика перекосорожилась! Прямо будто им в нос нашатырь сунули… Ей-Богу, хотелось самой босиком на сцену выскочить и пятками посверкать. Чтобы им ещё тошнее было. М-да… а ваш директор – это, конечно, тот ещё подарочек.
- Злая?
- Нет. Просто какой-то верх цинизма, апофеоз ханжества. Подлость такая крепкая, профессиональная.
- Это она умеет. Злыдня.
- Так… давай держаться как бы в рамках. Без сленга. Эльвира Ильдаровна, какой бы она не была. Ну, вот, там мама Веры Комисаровой хорошо выступила. В частности и по твоему делу…
Суши принесла улыбчивая девочка-официантка: ходили они тут в фартуках и чёрных тапочках – тихо. Чуть поклонилась. Снежана уже палочки распаковывала, застыла с ними.
- А что сказали?
- Нормально сказали. Ну, ты, конечно, у меня просто гангстерша… - Ариадна расхохоталась так, что на них начали оборачиваться с соседних столиков. – Чуть ли не угнала чужую машину, гоняла на ней, пьяная, врезалась в кого-то. Так вот примерно подали.
- Ну, мам…
- Да успокойся. С этим, как его? Ну, боров этот… водитель, забыла его фамилию. Который ударил тебя. Так вот, с ним Иван Галиев поговорит. Как главный юрист. Он там у него рядом, на химкомбинате. И ты учти, он тоже… в неприятном положении. С кем он там, полуодетый, время в машине на обочине проводил?! Ну-ну, ты взрослая, всё понимаешь… Так что всё утрясётся.
Мать пересказывала события собрания, макала в соус роллы, орудовала палочками – умело, смеялась, показывая отличные зубы, покачивала изящной головой с поблёскивающими серёжками. Снежана ею любовалась.
- …и вот меня избрали в комиссию по выработке новых правил вашего поведения и внешнего вида! – закончила она. – Будем думать.
- А-а… У нас завтра тоже прямо бой будет. За граффити!
Ариадна прижала к губам салфетку. Отложила палочки. Вздохнула.
- Граффити – это всё хорошо… Только, Снежана, надо вам дальше смотреть.
- То есть, мама? Как «дальше»?
- Вот смотри… То, как ваша школа сейчас выглядит, я убедилась… Ну, мы там, действительно, только такие правила можем предложить: чёрный низ, белый верх и обувь. Обязательная. Убого у вас там всё, по-советски…
- Ну, да. Согласна.
- Но у вас же сейчас грядёт ремонт… - загадочным тоном продолжила женщина.
И она подвинулась к краю и поставила свою красивую, такую же, как у Снежаны, худую ступню на чёрное ковровое покрытие пола.
- Разница есть, верно? Между полами… у вас и тут. Плюс светлое оформление коридоров, стен. Плюс зоны отдыха. Можно ведь разработать правила – и под ТАКУЮ школу!
Девушка застыла с непрожёванным роллов во рту; вассаби жёг нёбо, но она не ощущала.
- А-а… как?
- Насколько мне кажется, Совет школы может участвовать и в решении вопросов о ремонте. И мы подключимся!
- Вот как… ну, да, подумаем.
- Мы с Иваном уже подумали… Давай, слушай меня внимательно!
И Ариадна начала излагать ей то, о чём они успели переброситься словами с отцом Лизы.

Шли уже по ночному городу. Дождь прекратился. Лужи холодные, как горный ручей – но обеим это нравится. Мать посмотрела на звёзды, на круглый серп луны, проговорила:
- Последнее лето детства у тебя, Снежана.
- Почему – «последнее».
- А потому, что на следующее – уже ВУЗ, поступление. А выбреешь не наш… Ты же хотела на юридический?
- Да.
- Ну, вот. Это либо в Томск, либо в Новосибирск. Самостоятельная жизнь. Общежитие или съемная квартира. Да ты у меня вон какая взрослая уже! Справишься…
- Постараюсь…
- Вот поэтому – последнее. И смотри, как оно вас радует! До сих пор длится. А вот знаешь, я поэтому к вашему этому босоножеству так и отношусь легко.
- Почему? Кстати, мы с девчонками, когда от хлорки в спортзале прятались, придумали назваться «Обществом Грязных Подошв»!
- Хм… ОГП. Почти ОПГ… Ну, не важно.
- Так почему, мам?
- Потому, что вы ещё… В общем, побеситесь ещё! В это последнее лето. Потом не до этого будет.
- А что такого случится? Разонравится?
- Нет… - Ариадна пожала плечами, забрела в очередную лужу на неровном тротуаре, постояла. – Да просто… приоритеты поменяются. Не много не до этого будет. Работа начнётся. И останется это сладкое воспоминания детства. Пошли быстрей, хорошо? Хочется ещё чаю перед сном, горячего!
И, приобняв её за плечи, повела к дому.

Но самым захватывающим образом этот вечер четверга закончился в семье Михаила Вепренко. Юноша тоже не особенно переживал насчёт того, что скажут о нём на собрании: ну, разве что про то, что он «отметился» в их школьном «сопротивлении»?! Ну, так тут скажет – ну, а я так, как все, все вот так, ну и я тоже… Прокатит!
Но время шло, стемнело, и стемнело уже хорошо, а матери не было. Странно! Идти-то от школы – два шага буквально. Потом от неё пришла запоздалая СМС: «Зашла по дороге к тёте Томе. Сидим пьем чай. Скоро буду!». Михаил знал – значит, ещё час времени.
И можно реализовать свой обычный… план. Ну, если это планом можно назвать. Он надел старые джинсы из чёрного вельвета, длинные, на краях штанин облохмаченные донельзя. Чёрную футболку и такую же, почти тоже чёрную толстовку с капюшоном. Всё! Теперь, если что, то капюшон на голову и дёру.
И так вот, босиком, вышел из квартиры.

Ну да, был у него бзык такой. Давно. Ещё до того, как в школе это началось. И вроде как уже там-то, среди голоногих весёлых девок себя переломил… это чем-то вроде игры казалось. А на улице не мог. Особенно на дневной, у всех на виду. Вот и компенсировал. Сейчас, пройдёт вокруг дома. Круг-два. И главное: не брать обуви – совсем. Так острее, сосёт под ложечкой – от мысли, что кто-то увидит.
Холодные ступени девятиэтажки только раззадоривали, добавляли куража. Сейчас спустится. А там волшебный мокрый асфальт, прилипающий к голым пяткам… У пятиэтажек ближе к школе – раскисшая наверняка земля, глина. Роскошные ощущения. И главное, тишина, он один, никого. Главное – успеть до прихода матери и ноги помыть. И встретить, как ни в чём ни бывало.

…Он уже заканчивал второй круг, обходя пятна фонарного света, проскакивая их невесомой тенью; и вдруг впереди заметил фигурку взрослой женщины. Примерно его роста. Тёмная блузка, юбка… и главное – туфли в руках держит!
Сердце у него захолонуло. Не видел он никогда такого, кроме как их девчонок! По улице. Взрослая. И то же ведь почти ночью; ну, проносятся по Станционной редкие машины, но кто там приглядываться будет…
Он инстинктивно убыстрил шаг. Хотелось глянуть ей в лицо. Какое оно?! Молодое, старое?! А ступни красивые. Блистают в каплях воды. Аккуратные ступни с точёными пальчиками, каждый отдельно; приятные пальцы, как ягоды, чуть угощающиеся к кончикам – и ногти покрашены бирюзовым лаком… И такая щиколотка рельефная, скульптурная.
Парень шаги убыстрил – начал топать и это насторожило женщину. Она обернулась.
И тут же оба застыли, словно намертво примёрзли к асфальту, словно схватился какой-то клей на их подошвах. Женщина, топливо достав из кармашка и водрузив на нос очки в тонкой роговой оправе, выдохнула:
- Михаил?!
А он также поражённо:
- Мама?!
Даже в самом фантастическом сне он такой картины не мог себе представить. И главное – ведь он сам… Миша потупил голову, пошёл вперёд на непослушных, подгибающихся ногах и ткнулся носом в сырое плечо:
- Мам… я так больше… не буду!
Его ласково обняли. Прижали к этой блузке. Ощутил запах парфюма, с лёгким привкусом шафрана. Ему сказали:
- Ну и дурачок… если не будешь больше!
Миша отпрянул; мать, именно мать, улыбающаяся, в очках, поблёскивающих в фонарном свете, держала его за плечи.
- Мам… а как ты…
Он, как проверяя себя, опустил глаза вниз. Удостоверился. Потом сник.
- Ой, Миша… - проговорила Маргарита Васильевна. – Я ведь и сама не знала, как это классно! Более того, май гуд, я не знала… что это вообще возможно! Миша… и ты так давно?!
Краснея так, что об щёки можно было зажигать спички, парень признался. Да. В двух словах рассказал про свой опыт ночных прогулок. И добавил сдавленным голосом:
- Я даже когда зимой ведро в мусоропровод выношу… я разуваюсь иногда и до первого этажа бегаю. А там стою на улице или… или в подъезде.
- Боже мой… Боже мой! – пробормотала женщина. – До чего ты себя… Да ты же ничего плохого не делаешь, Миша! Почему ты стесняешься?!
- Ну… я как дурак, так…
- А я кто, по-твоему, сейчас?!
- Ну… ты взрослая… тебе можно.
- Вот глупыш! Да это тебе как раз можно, а не мне! Ты молодой… О, schit, как всё запущено у нас с тобой.
- Не… ну, правда. Я всё время думал, что ты меня ругать будешь.
- Я? За что?!
- Не знаю…
Маргарита, не выпуская из рук туфель, прижала тонкие пальцы к вискам. Ещё раз сказала: «О, май гуд! Проклятье!». Потом снова порывисто схватила сына за плечи.
- Миша! Немедленно прекрати! Если тебе это нужно, то… то…
- Что, мам?!
- То будем так с тобой гулять! – выпалила Маргарита. – Вместе! Хоть каждый день… Миша, ну, это же ненормально – так прятаться.
- Я не знаю, как нормально… - пробурчал он.
Земля уходила у него из-под ног. И от того, что они с матерью так вместе идут. И от её красивых ступней, от которых глаз не мог отвести. И от всего. Джо жома оставалось шагов пятьдесят.
- Миш… а тебе вот это нравится? Или ты просто из солидарности с девочками?
- Да нравится, да! Ну… и из солидарности типа, тоже.
- А кто тебе из этих девчонок больше нравится?
- Вера… Комиссарова.
- Почему? – не отставала мать, и противиться ей юноша сейчас не мог.
- Она такая… резкая. В общем, железная такая. Иногда.
Они шли – странно звучали шаги их ног. Не стуком, разве что глухим звуком пяток, шлепками. Непривычный звук.
- А знаешь, это я виновата! – вдруг горько сказала женщина. – Я же всегда… как домоправительница. Всё по расписанию, всё по звонку! Ты вот маленький, плачешь, кушать хочешь, а у меня железный принцип – по времени! Бабка твоя на меня всех собак спускала…
Помолчала. Сняла очки, устало прибавила:
- И когда ты уроки делал. Я же тоже: не встанешь, пока упражнение не допишешь! Пока глаголы не повторишь! Ни спать, ни есть не давала… Ни на улицу погулять. Господи, какая же я дура была!
- Мам, да перестань. Просто так… ну, ты тоже же не знала…
- Я не знала. Я ничего не знала, Миша. Папа твой тоже моего характера не выдержал, наверное. Поэтому и ушёл. Ох, Господи!
Перед стальными дверями подъезда мать, доставая из сумки ключи, вдруг спросила:
- Миш… а как мне лучше с босыми ногами? В юбке или может, в джинсах?
- В юбке… - пролепетал парень.
Ему было стыдно – хоть под землю проваливайся. Пискнул зуммер домофона, дверь открылась.
- Значит, и буду… - в юбке! – заключила мать. – Миш, пойдём, что ты стоишь?
Поистине, какие фантастические сдвиги произошли на небесах в этот странный, такой богатый на события, четверг!

Отредактировано Admiral (2023-12-20 17:23:25)

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ: РЕШАЮЩЕЕ СРАЖЕНИЕ.
Вика получает очень криминальное предложение, Роман Торлов тоже нарушает закон... Директор поспевает в "закрытию занавеса", и это закрытие - пожар в школе...

Вика Бондаренко: неожиданное предложение.
В среду, Вика, конечно, нажралась. Реально. Получив продукты, она едва добежала домой – по пути уже откусывала от края лепёшки похрустывающие на зубах, обжигающие рот куски. А потом началось… Она рвала этот, ещё тёплый хлеб, руками, она макала обгрызенный кусок колбасы в белую патоку деревенской сметаны, она ломала сыр пальцами и жрала, жрала, жрала…
Похоже, ночью ей стало от этого пережора дурно. Но ничего, выкарабкалась.
Утром пошла в школу. Ко второму, первый проспала. Там ад кромешный. Хлорка. Девушка ещё раздухарилась, босая зашла в засыпанный ею туалет – когда в спортзале сидели и Чеснокова предложила нашить на её джинсы дополнительные карманы, Вика даже не отреагировала: пятки горели, как оскипидаренные,
Едва доплелась до дома. Отмачивала ноги в тазике. Наверное, всё-таки надышалась; первая же сигарета погрузила её в кашель, до выхаркивания какой-то белой мути, почти до обморока… Добралась до дивана, бухнулась спать.
Разбудил стук. В дверь ломились так, будто ОМОН штурмовал. Девушка, в одной майке до пят, старой, вышла в прихожую, хотела ещё спросить – кто? – но так и не спросила, открыла.
На пороге стояла Рая Кабзарова.

Вся на дерьмовом элеганте, платье с аппликацией, босоножки "под кожу змеи". Обесцвеченные волосы, ухмылка, глаза наглые.
- Прива, подруга! Чо, спишь?
- Типа да. А чо?
- Базар есть!
И гостья, отодвинув её худым деревянным плечом, вошла. Простукала каблуками сразу на кухню. Села на табуретку.
- Ты чо стоишь, сажайся… Посуда есть?
С этими словами Кабзарова достала из сумочки бутылку «Столичной» - с блёклой этикеткой. Ясно, из «Флакона». Вика осмотрела на водку, затуманенно; машинально вынула из шкафа два гранёных стакана, спугнув рыжего жирного таракана.
Поставила на стол.
- Чо надо-то? Ты говори, ёп.
- Не ёпкай. Накатим?
Вика нехотя взяла стакан.
- Ну, давай…
Кабзарова налила по половине, свой осушила, не чокаясь, наглыми круглыми глазами упёрлась в лицо Вики.
- Чо, бедуешь, типа? Я ж вижу… Бабло хотишь срубить? Реальное.
- Ну… типа хочу.
- Кароч… Вот тебе эта херня. И эта.
Девушка с изумлением смотрела на два предмета, появившиеся на этом старом столе с протёртой, засаленной клеёнкой. Один был металлическим, масляно, медно блестящим ключом; и второй – противогазом с круглым дырчатым рылом, отвратительного цвета хаки.
- Это на хера мне?
- Давай ещё хряпнем!
Вторая порция Кабзарову воодушевила. Она откинула с лица волосы, упёрлась в Вику твёрдым, как сверло, взглядом.
- Кароч... У Злыдни есть в сейфе папка. Со всем говном на нас всех. На меня, на тебя, кста... На девок. Это у неё там. Надо спи*дить по-тихому.
- Оба-на. А чо я?
- А ты крутая. Сможешь.
- Это как?
- Ухами слушай. Завтра совет какой-то, в общем, херота. Все в актовом соберутся. А потом дым пойдёт...
- Чо, школу кто-то подожгёт?!
Кабзарова нервно хохотнула, откинулась на табуретке, глаза расширила:
- Не сцы! Пожара не будет. Тока дым. Ну, паникос, конечно, все кто куда... А ты к директрисе в кабинет. Вот ключ, реальный.
- Ты где достала?!
Кабзарова обозлилась:
- В пи*де! У охранниц, оказывается, есть дубликат. Я одной из них бабло закинула, немного, она дала мне слепок сделать. Вот - дубликат, бля!
- И чо? А сейф как?
- Блядь! Ты чо, совсем овца?! Да эта хрень скрепкой открывается! Бля, заколкой для волос, ваще... Поскребёшь, там, и он отвалится.
- Реально?
- Бля, да чо я те кричу-то?! Реально! Я потренировалась. Такие в гостинице стоят... Старые. Ваще, без вопросов. Папку возьмёшь, она такая, сука, красная... толстая. Наверху. Надпись на ней: "ВАЖНО". И всё. И вот эту херню наденешь... - она ткнула пальцем в противогаз. - И убежишь.
- Бля, как я убегу-то? Со всеми?! Меня ж попалят!
- Дура. Не со всеми. Кароч, на первом, в началке... Ну, где эта жирная баба, Белых, да? Там запасной выход реально просто открывается. Замок вместе с гвоздями вынимается.
- Ты точно это знаешь?
- Ёп! А как я из школы с уроков сваливаю?! Знаю!
- Ну, ладно...
Вика пригубила ещё водки. Но пьяной себя не ощущала. Предложение ей не очень нравилось. Кабзарова это почувствовала. И коснулась своей холодной рукой с острыми когтями малиновыми - руки Вики; та свою отдёрнула. Гостья озиралась:
- А чо, закусить нету ничо?
Вика молча вытащила из холодильника колбасу. Подозревая, что Кабзарова её просто откусит, накромсала в старое, с трещинами, блюдце кружков. Гостья лениво подхватила один, очистив от шкурки кинула в рот, прожевала... кинула второй. А том зло усмехнулась:
- Ты, алё, подруга... врубаешься, что и на тебя там есть?
- Да ёп, на меня где только не есть!
- Ошиба-а-ишься! - протянула Кабзарова расслабленно. - Слышь, ты Варечку помнишь? Высокая такая девка, с кулаками. А? В "Садко"?!
Она произнесла это роковое слово и Вике сразу стало холодно. Она сразу всё вспомнила...
- Я тогда первая отстрелялась... - обронила Раиса. - А вы с этой Варькой потом тоже выступили. А? Чо? Голяком-то круто скакать на столе?! Так вот, об этом тоже там есть. В папочке.
- Блядь!
Девушка разом вымахнула налитую её водку. Кабзарова, ухмыляясь, следила за её реакцией. Ей было приятно: всё идёт по плану.
Поднялась. Рассеянно сказала:
- Бабло те затащу. Десятку. Довольна?
- Мало!
- У, ты бля, сука! Большеротая... Лады. Двадцать кусков устроит?
- Да.
- Вот и давай. Кароч... Зайдёшь в школку, потом схоронишься на втором. Найдёшь, где. Дым пойдёт, кипеш начнется - работаешь.
- А Злыдня? А Земфира?!
- Бля, охренела ты. Они типа детей спасать будут. Выводить. Никто не заметит.
- Ладно.
Кабзарова покачалась на своих каблуках, на пороге. Брякнула:
- Позвонишь мне потом. Как всё прошло.

После её ухода Вика ещё долго сидела, тупо смотря на недопитую водку и остатки колбасы. Боль в обожжённых хлоркой ступнях унялась… То, что ей предлагала Райка, было явным криминалом. Но... но, действительно, там и на её похождения целое досье. Блин, надо с этим разобраться...
Именно сейчас она почему-то очень не хотела бросать школу! А так ведь поднимут всё это и отчислят, запросто.
С минуту Вика мусолила глазами бутылку. Потом рванула дверцу холодильника.
И давай пить и закусывать. Жадно, роняя на стол крошки сыра, хлеба, ошмётки колбасы. Всё сожрать! Чтобы Кабзаровой не досталось.
Она допила водку и от еды, от выпивки, совершенно осоловела. Доползла, буквально, до дивана, на котором они тогда с матерью смотрели телевизор, нашла какое-то старое покрывало и убилась спать - в непроглядный, мутный сон.
До завтра.

Отредактировано Admiral (2023-12-22 10:19:26)

Земфира Аушева – Станислава Криницкая и остальные. «Хотим на домашнее обучение!».
Земфира Маратовна появилась в пятницу в школе в положенное время, столбом выросши на входе, контролируя сменную обувь и опоздавших. Но выглядела она странновато. Ну, да, разбитые губы замазала, тональным кремом убрала и кровоподтёк га щеке; но вот глаза пришлось скрыть под дымчатыми очками, в которых она ранее никогда в школе не появлялась. Смотря на заходящих учеников, немым кивком отвечая на многочисленные «Здрасьте!», она думала об одном: об чью ногу тогда запнулась?
То, что ей подножку подставили, это было ясно. Но кто? Увы, она не помнила, у какого ряда произошло её падение и  кто там сидел. Нервы того вечера смешали все карты, все лица склеились. Бойко, Вольф, какая-то Петрова, эта Штрейзе… кто? Не вспомнить.
Но она должным образом несла свой крест, и свой флаг, являя собой  с символ порядка в школе: всё под контролем. Странно, что не было Галиуллиной – ни звонка, ни сообщения… просто не было!
Она бродила по школе, как привидение в этих очках. Зашла в кабинет химии: там Лиза и Снежана рисовали на голых пятках хихикающей Лены Мартель смайлики. Чёрным фломастером, несмываемым, которым на стекле колб пишут химические названия. Ленка закинула голые ступни на парту; тут Аушева. Девчонки окамененели. Но замдиректора по воспитательной работе только скользнула взглядом по этому непотребству и рявкнула:
- Почему доска не убрана?! Через две минуты звонок! Кто дежурный?
Лиза сорвалась вытирать доску, Аушева ушла. Мартель с ужасом спросила:
- Она чо сегодня? Укушенная?! Ничо не сказала…
- Ещё скажет… - мрачно пообещала Снежана.
Настроение немного подпортилось.

После второго урока к Аушевой в «методкабинет» пожаловала целая делегация. Впереди – Ольга Ритина, за ней Лена Шунайтис, Соня Ядрик… Человек пять-шесть из девятого и десятого. И ещё знакомые лица.
- Здравствуйте, Земфира Маратовна! – чётко произнесла Оля Ритина, как продекламировала. – Мы к вам! Нам надо внести заявление!
Аушева усмехнулась.
- Вносят предложение, Оля… а заявление – подают. Но, конечно, сейчас это не очень и важно. Так о чём ваше заявление?
Ритина была одета необычно – никаких роскошных кофточек или платьев от легендарных брендов, а какое-то прямо ветхозаветное, глухое, до самого горла, на «молнии». И чёрные колготки. И кроссовки того же цвета.
- Мы… и они тоже! – она ткнула рукой за спину. – Мы хотим на домашнее обучение! Все!
- Позвольте узнать, почему?!
- Не хотим с этими голопятыми! – выкрикнула краснеющая Ритина. – Ходят тут, свои ноги… в ном тычут! Противно! Воняет!

Женщина углядела в хвосте этого собрания, заполонившего крохотный кабинетчик, знакомый профиль.
- о! Олег! Ну-ка, иди сюда… и тебе «воняет», Олег?!
Голованов, смущённый, кивнул и прогудел:
- А чо они… ноги… всякие… Что они эта, нам того, эти ноги?
- Олегушка, а кепка твоя не воняет? Ты её, похоже, и в постели не снимаешь…
Голованов тихо матюгнулся и сорвал кепку, обнажив голову, неаккуратно постриженную, всю в буграх и рубцах.
- Ладно… значить, вот что, девочки… и мальчики. Вот что я вам скажу. Сегодня вам с этими босоногими точно придётся доучиться вместе. Как хотите. А вот именно сегодня вы можете сделать… - Аушева оценила коллектив. – Так, Ритина и Шунайтис, останьтесь, остальным покинуть помещение! Они вам всё расскажут.
Народ рассосался. Аушева подошла к окну, посмотрела на пустой школьный двор. Так-так. А потом обернулась к девушкам:
- Я вам сейчас расскажу, что сейчас надо делать… Всё в ваших руках!

Учителя тоже реагировали вяло. Туракина предупредила:
- Девчонки и мальчишки! Не знаю, что там у вас происходит, но лабораторную на сегодня я отменяю… капнете реактивом на голые ноги – вот и ожог, и визгу будет! Ко мне, на занятия с опытами , пожалуйста, в обуви! Техника безопасности…
Адишактова, на истории, силилась сделать вид, что не обращает внимания на фактическую разделённость класса: обутые забились на задние парты, перемешав порядок рассадки. Только ядовито заметила:
- У вас, я смотрю, гражданская война началась? Тупоконечников с остроконечниками? Как по Свифту… Смотрите сами. Гражданские войны до добра не доводят.

А на консультации по «обществу» Регина Ацухно сама щеголяла босиком. Нарочно оставив туфли у двери. Мелькая красивыми ступнями, с розовым переливчатым лаком на ногтях. И тон уроку задала Снежана Бойко, встав и смущённо попросив:
- Регина Петровна! Нам надо посовещаться по «Обществу»… По нашему! Вы нам задание дайте, а мы тут…
- Молчу-молчу, ухожу-ухожу! – пропела учительница, начертала на доске номер варианта ЕГЭ из Сети, который они проходили, и, подхватив туфли, исчезла из кабинета.

Снежана первым делом развернулась к классу – были тут почти все. Но, прежде, чем она спросила, ей вопрос задала Вика Болотникова:
- Снеж, а Тарабуко сегодня в школе была?
Ей ответили сразу несколько голосов: «Да нет, вроде,.. не видели!». Потом девушка усмехнулась и сообщила:
- Странно… Туалеты девчачьи на первом этаже закрыли. Её наклейка, с ошибкой. Там ещё Рома Торлов тёрся...
- И что?
- Да не знаю… странно это.
Мартель вскочила.
- Девки! А вы знаете, что Ритина и Ядрик по школе ходят и бабло платят?!
- За что?!
- За то, чтобы нам, босоногим, бойкот объявили и на собрании не поддерживали!
- Да ну, ладно те…
- А вот и не ладно! Ритина с карты тут же башляет, по номеру телефона! Кому смотку, кому две.
Тут неожиданно подал голос Мишка:
- А голован просто угрожает. Лоб поломать. Он Чому сказал: если босых поддержишь, отпиз… ой, то есть изобьём!
- Кто изобьет-то? Он с кем?
- Не знаю. Может, с Яриком!
- Не гони. Ярик за нас!
- Так его нет в школе сегодня…
Повисла напряжённая тишина. Снежана вышла к доске, как на уроке. Махнула белыми тапочками – в руке:
- Девчонки! Надо тоже... работу провести! Айда по классам! Во время обеда!
- Так не пустят… даж в тапках!
- У кого обувь в гардеробе – обувайтесь! И в столовку! И агитируем!

Градус противостояния нарастал. Во время обеда и педагоги уединились в «кафетерии» - этот отсек столовой зоны назывался так исключительно из-за кофе-машины, к которой путь ученикам был заказан.
В довольно тесную выгородку с большим окном,  отделанную пластиковыми панелями ещё во времена Евгения Вадимовича, набились почти все. Легче было сказать, кого не было6 отсутствовали Криницкая, Миллер, конечно же, Аушева и «началка» - впрочем, можно сказать, от неё «делегатом» присутствовала Аня Каштакова; худая, тонкая, с бледным взволнованным личиком.
Некоторых сюда привела Регина; а некоторые пришли сами, повинуясь какому странному зову, внутреннему чувству: так многие животные перед землетрясением покидают свои норы и логова, стремясь на открытое пространство – движимые тревожным голосом природы…
К тому же все всё прекрасно понимали. Но делали вид, что собрались просто «кофейку  попить»; видимо, ждали чего-то от Регины – а та хлопотала, наливая желающим кофе, нарезая тортик, принесённый Каштаковой – у той сегодня случились именины.
И только заскочивший в помещение запыхавшийся Тимофеев нарушил этот «заговор молчания».
- Веткина из шестого  выбросила в окно свои кроссовки! – сообщил он тоном теледиктора. – Пока – выбросила. А они шепчутся, что устроят их ритуальное сожжение… Регина Петровна! Я с самого вторника хочу у вас просить, всё-таки – что происходит? Что?!
- Милейший Николай Николаевич, а вы сами не видите? – засмеялась Регина, беря стаканчик из аппарата. – Вам кофейку сделать? Эспрессо или американо?
- Мне не сделать! То есть спасибо! Коллеги, неужели только я хочу знать ответ?
Регина Петровна сегодня рассталась с образом скорбной монашки. Верх её гибкого, подвижного тела украшала кофточка со вспышками чёрных и сиреневых пятен, низ – блинная юбка, кокетливо открывающая, впрочем, стройные ноги в леггинсах и совсем летних сабо с двумя ремешками, перехватывающими загорелую ступню.
Людмила Туракина тоже сегодня яркая – в платье цвета «синий электрик», с золотым кулочиком в его вырезе, слегка нахмурилась, как обычно и поддержала физика:
- Да, Регина Петровна! Ну, не надо только, как говорится, нас за нос водить! Мы же все понимаем, что вы тут главный… идеолог, можно сказать! Если вы нам не объясните, то мы вас и поддержать не сможем!
- А вы поддержать хотите? – грубоватая Айялга в спортивном костюме едва её плечом не пихнула, по-детски. – Если поддержать, тогда вот… как я! Сейчас выйду из столовой и возьму их в руки. А то жарко!
Она имела в виду кеды на своих больших ногах; кеды эти были – без шнурков…
- Нет, погодите! – запротестовала Аня Каштакова. – Это не просто знак… Ну, Регина Петровна, миленькая! Чего дети хотят? Нам что, тоже теперь всем разуться, из солидарности?!
- Так, спокойно! – поставив перед физиком стаканчик его излюбленного «американо», Регина схватила пустую чашку и постучала ею по столу, привлекая внимание. – Разуваться не надо! По крайней мере демонстративно…
- А мне наплевать! – не согласилась Айялга. – По-моему, на это уже вообще никто внимание не обращает. Да и я в зале, по большей части…
- Ая, не перебивай!
Светло-карие глаза Регины искрились, как искрами сыпали. Она встала,  кулачки – в стол.
- Происходит то, о чём мы говорили ещё около двух недель назад. Тут же… Хотя да, многих не было! Новая администрациям решила «закрутить гайки». Грубо и резко. Про то, что собираются уничтожить рисунки на стене первого этажа, вам, коллеги, сказали на педсовете… Никто не прореагировал, кроме Изольды Марковны. Потом решили продолжить с внешним видом… И вот видите – результат. Стихийные протест.
Помалкивавшая всё это время светловолоса, с улыбчивым лицом, «англичанка» Кохно тоже перебила:
- А вообще, с чего это началось? С босыми ногами? Я слышала, кто-то из девчонок на перемене разулся и попался на глаза Эльвире Ильдаровне… господи, но это же пустяк. А такое началось! Ой, извините, Регина.
- Секунду! Девчонки так фигурировали в видеоролике в защиту своих граффити. Но об этом уже мало кто помнит. Сейчас, хотим мы этого или не хотим, это уже символ. Символ их «самости», инициативны, требования услащать их голос. Требования уважать их, как взрослых людей!
Её поддержала Адишактова, тоже сидевшая в сторонке с казалось бы, отсутствующим, задумчивым видом.
- Да, я согласна. Это самый доступный и простой способ. И с тапочками белыми они придумали… - она с подозрением покосилась на Регину. – …тоже замечательно. В тапочках – как дома. Это же прекрасно, если ребёнок чувствует себя в школе, именно – «как дома».
- К сожалению, Маша, ещё не совсем! Я сейчас вам кратко расскажу о том, что было вчера на родительском собрании…
- А вы там были, Регина Петровна? – Туракина даже ахнула. – Каким образом?! Нас же чуть ли не под дулом пистолета из школы выгнали! Правда, Николай Николаевич?!
- Да, и мне шестой урок отменили! И вообще, я теперь понимаю этот зверский замысел с хлоркой, этот кошмар вчерашний! – гневно поддержала Людмила Айвазова.
- Тихо, коллеги! – Регина на миг сомкнула длинные ресницы, переводя дух. – тихо! Вот и слушайте…
В течение нескольких минут она передала им всю драму вчерашнего родительского собрания. Лица у многих вытянулись, Тимофеев скрёб затылок, Туракина помрачнела, даже с круглого лица Алёны Кохно улыбка куда-то сбежала.
- Вот как… - пробормотал физик. – Теперь я понимаю ваши выходки, простите, во вторник. Вы втирались в доверие… к ним, чтобы в нужный момент всё обрушить!
- Примерно так, Николай Николаевич. Итак, как видите: сегодня дети поставят вопрос и о граффити, и о полномочиях совета школы, и своём босоножестве, возможно. Сегодня есть шанс, что у нас в школе всё переменится и заработает эффективное самоуправление. На этих, так сказать, «революционных парах». Маша, я правильно говорю!
Адишактова кивнула и тоже поднялась с пластикового стульчика. Смуглое лицо её горело румянцем, чёрные волосы отливали воронёной сталью, как клинок.
- Согласна! Вот поэтому, коллеги… Сегодня нас из школы, думаю, никто не выгонит. И мы должны поддержать ребят. Чётко и ясно. Кстати, родители будут?
- Два человека из родительского комитета… - проронила Регина. – И ещё… кое-кто. Знаете, давай так, для порядка. Создадим инициативную группу. Имеем право. М-да, листик бумаги бы…
Екатерина Громило и выдернула из пластикового «окошка» на стене лист с напечатанным меню пятницы; вторая сторона чистая, а ухмыльнувшийся Тимофеев молча протянул ручку.
- Отлично! Кого записываем, товарищи? Ну, я, Айялга, Екатерина, Мария…
- И меня! – резко выпалила Туракина. – Меня вчера ещё это хамство по отношению к нам выбесило!
Алёна Кохно улыбнулась. Она с удовольствием доедала второй кусок тортика, пока присутствующие решали оргвопросы.
- Меня записывайте, Регина. Эх, я бы тоже разулась с удовольствием! Barefoot in the Park, просто чудесно…
- Успеем ещё… - хмыкнула Айвазова. – Регина, надеюсь, меня записала?
- Меня тоже, обязательно! – Аня Каштакова даже руку подняла, чтобы её заметили. – Я сейчас у нас в «началке» так хожу, это просто наслаждение.
- Это всё понятно… Не увлекайтесь, коллеги. А вот теперь мы напишем главное.
- Что? – Тимофеев азартно напрягся. – наш манифест?!
- Нет. Наши требования. В том числе к администрации!
За пластиковой стеночкой «кофейной зоны» шумела столовая. И, так как на дверях её никто не стоял стражем, по кафельному полу шуршали и белые гостиничные тапки, и носки пятых-шестых классов – им так удобнее было беситься в коридорах! – да голые пятки тех, кто уже окончательно погряз в этом, как считали некоторые, «празднике непослушания».

А на другом полюсе тоже проходил важный разговор. Земфира Аушева покинула кабинет, прошла мимо лестничного марша. Постучалась в дверь 27-го кабинета – немецкого языка, коротким нервным стуком и вошла. Криницкая, сидевшая за столом, подняла на неё глаза:
- Земфира? Что-то случилось?
Аушева не отвечала. Прошла к столу, присела за парту первого ряда и сняла дымчатые очки. Криницкая охнула:
- Боже мой! Что у вас с лицом…
- Вчера упала. На собрании… - с трудом выдавила женщина. – Слава… хотела тебя попросить… Попросить провести сегодня Совет школы. Я… я не могу. Устала. От всего этого устала. Смертельно.
Такой Аушевой «немка» ещё не видела. Черты гордого лица заострились, щёки – впалые, губы даже не кусает… Криницкая отодвинула не до конца проверенные тетради, встала
- Так, Земфира! Это что такое ещё? Вы почему так расклеились?!
Учительница была в традиционном чёрно-сером: на худых узких плечах – почти мужского кроя пиджак с крупную клетку, с хищно поблёскивающими металлическими пуговицами. Земфира не отвечала; тогда Криницкая присела рядом, подвинув стул от соседней парты и положила узкую ладонь на плечо замдиректора – почти по-приятельски.
- Земфира, не беспокойтесь. Проведу! Проведу, как положено. Вы же наше самоуправление собрали.
- Да… - рассеянно отозвалась Земфира. – Весь старостат и его председатель. Предупредила.
- А кто у нас председатель?
- Саша Чом. У этих… - Земфира с отвращением скривилась. – У «А» - Шунайтис, у «Б» - Баринова. Ну, и ещё…
Она назвала фамилии. Криницкая, выхватив со стола листок, торопливо записывала.
- А наши коллеги будут?
- Увы. Формально не пустить не имеем права. Я боюсь, вся их банда в сборе будет. С Региной Неутомимой.
- Подождите, подождите… Так, время ещё есть. Я сейчас позвоню Эльзе Теодоровне, ей уже наверняка получше. Попрошу прийти. Мариенгоф должна к шестому уроку подойти, у неё вокальная студия. Галаган позовём… И новую даму, по биологии, Лялянскую.
- Зовите… - отрешённо пробормотала Аушева. – Зовите всех. У меня, если честно, руки опускаются.
Невероятно: похоже, она… сломалась. Натурально сломалась и вчерашнее падение было тем  знаком, который и определил начало этого слома. А вот Криницкая, наоборот, сжалась, как пружина. Пронзительно-голубые глаза её поблёскивали – льдом.
- Ничего, Земфира! Только не падайте духом… Кстати, я поговорю кое с кем. Мы этой Лялянской, кстати, ребёнка в детсад устраивали. По блату. Эльвира Ильдаровна сама просила за неё… О, а она-то сама где?!
И Криницкая недоумённо посмотрела на заместителя директора.
А та только тяжело вздохнула и нервными пальцами помассировала лицо.
- Представь себе, Слава – не знаю!

Вика Бондаренко – Мария Чеснокова: неожиданный подарок.
Ещё один человек в Прихребетске, как минимум, проснулся в то утро с чувством жесточайшего похмелья. Но в отличие от Галиуллиной, не в пижамке, и не в пахнущей духами постели. И никакого «алькозельцера» в этом доме не было.
Вика с трудом встала с дивана. Обнаружила тазик рядом – хоть и пустой, значит, не стошнило. Однако, пройдя в кухню, босыми ногами влезла с засохшее и поняла: нет, всё-таки это было. Опустила глаза вниз, на трикушки и майку, и проняла, как это было на самом деле. А на ветровке, которая почему-то висит на стуле в кухне – жирные сметанные пятна.
Голова раскалывалась. С отвращением Вика сорвала всё с себя. Бросила в корзину. В одних трусиках вышла на кухню; по столу с крошками хлеба, сыра и кожурками колбасы лениво ползало усатое зверье. Девушка разогнала насекомых, прибила одного пустой водочной бутылкой. Потом открыла холодильник, увидела банку с солёными огурцами  и начала прямо из неё пить рассол; захлёбываясь ядрёной горечью, проливая на себя – струйки текли по животу, лужицей растеклись у босых ступней.

Чуть-чуть полегчало. Она кое-как умылась, вернулась в комнату и закурила: всё, что могла сделать. Хорошо ещё, сигареты остались.
Так вот, смоля сигарету за сигаретой, она просидела с полчаса. Затуманенное сознание возвращало вчерашнее: Кабзарова, водка, ключ и противогаз. Где это, кстати, всё? На кухне, что ли… Или она уже прибрала?
Да и про предложение девушка вспомнила.
Выполнять это «задание» ей, конечно же, совсем не хотелось. Как говорится, палево конкретное.
Но картина только что открытого, пустого, как разрытая могила, холодильника, грязные обои на стенах, и тикающий будильник с треснувшим стеклом толкали её к решению. Денег нет, а они нужны. Элементарно, чтобы купить продуктов. Опять пойти воровать? Вот этого не хотелось ещё больше. И не потому, что на девушку напал внезапный приступ честности: нет, просто то происшествие на рынке что-то внутри неё изменили. Она помнила усталые, слегка выцветшие глаза этого усатого фермера, золотоволосую Свету, ощущение небывалое, как морская волна, баюкающей радости…
Нет. Воровать не пойдёт. Побираться по соседям? У той же тёти Люды. Не вариант. Сколько можно?!
Размышления прервал стук в дверь – звонок давно не работал. Это хорошо, что вчера она хотя бы, несмотря на пьяное забытье, заперлась. Встала, натянула на голое тело старую, до дыр и свисающих ниток, вытянутую тельняшку – ещё отцовскую, она доходила ей до колен, пошла открывать.
На пороге стояла Машка Чеснокова. Оранжевая половина её головы в полумраке их подъезда, пахнущего кошачьей мочой, светилась настоящей лампой; Вика бросила:
- Привет. Заходи. Не разувайся, грязно.
И пошла в комнату – в кухню даже зайти стыдно.

Чеснокову ничего не удивляло. Впрочем, она и в своём «Б» была на особом положении, словно стеклянной стеной от всех отгороженная. Сколько Вика её знала, шапочно: постоянно в своих мыслях, или сидит, рисует на клочках бумаги какие-то модели одежды. Вот и сейчас равнодушно осмотрелась; в руках – свёрток.
И без предисловий сказала:
- Вик, помнишь, когда с спортзале сидели, на тебе джинсы такие светлые были?
- Ну.
- Давай, я тебе карманы нашью дополнительные. Это сейчас модно, бохо, такой стиль. Ты ж хотела?
- Хотела.
- Давай, где они у тебя?
Если бы Вика знала, где. Сейчас, без матери, одежду разбрасывает где попало – вот и ветровка почему-то в кухне оказалась. По пьяни, что ли, напялила, холодно стало? Да чёрт его знает. Часть кучей валяется за диваном, часть в нижнем ящике шкафа. Пошла туда, буркнув:
- А чо ты вдруг? Типа, внезапненько решила?
- Со Светкой пересеклись… Ну, ты же её уже знаешь! Ты там вписалась… на рынке. Она тебя запомнила.
Пока Вика нашла только замусоленные треники. Так и застыла с ними в руках. Вот как: значит, та женщина, пахнущая бензином, и Машку знает! А Машка знает, что Вика пыталась колбасу с сыром своровать… Это радости не прибавило. А Чеснокова, топчась на середине комнаты, продолжала:
- Я сегодня Светку у школы встретила. На джипаре она своём катается… Ну, про тебя спросила. А тебя-то нет! Она говорит – зайди к ней, узнай. Заболела, может.
- Угу. Заболела… а чё ты не в школе?!
- Блин, там вообще не понять, что…
- Типа?!
- Ну, Зёма ходит, как пришибленная. Учителя все как… - Мария поискала слово. – как по башке трахнутые. О-бэ-жист один только на первом орал, что заставит нас в сапогах ходить и строевым шагом. А потом – вообще… Химичка ноль внимания,  даже журнал не открыла.  У Адишактовой вообще полкласса с урока свинтило куда-то, она и не почесалась. Регина тоже теряется где-то… В общем, они как засели на обеде в «кафе» своём, так и просидели ещё полурока.
- А-а…
- Ты нашла?
- Нет, блин!
В этот момент, разгребая одежду, Вика дёрнула покрывало, под которым провела эту ночь. Оно свалилось – и из-под него на деревянный пол со стуком выпал предмет грязно-зелёного цвета.
Чеснокова удивилась:
- О! А чё у тебя этот… противогаз? Стащила, что ли?
- Не помню. Так, приблудился.
- Ага. То-то Синельников бесится, что у него тащат всё из кабинета. Говорит, ещё чё-то пропало, как бы вообще не оружие.
Разозлённая Вика подобрала чёртов противогаз – надо же было ей с собой его принести га диван; ещё ключ тут может быть где-то… Нашла джинсы, наконец.
А Чеснокова развернула свой свёрток.
- Вот! Джинсы я заберу, а тебе, чтоб порадоваться.
Это была рубаха. Сшитая из разноцветных лоскутов, причём швами наружу, грубыми. И главное – на ней везде были карманы!
- Вот… - показывала Чеснокова, подойдя. – Вот видишь, по бокам на разных уровнях. Под мышкой один вот… И потайной еще, смотри.
- Круто. А это чё, мне?!
Мария засияла:
- Да! Подарок от меня! И не вздумай отказываться. Обижусь! Я шила два дня.
Вика мяла в руках рубаху. Пуговицы какие-то странные. То есть и кнопки есть, для быстрого застёгивания, а пуговицы… какие-то камни с дырками, декоративные. И через них кожаные ремешочки продеты.
- Не фига… это что за такая фигня?
- А это пуговицы старинные. Их древние люди делали. Мне Светка задарила!
- Бля! – только и смогла сказать девушка от избытка чувств.
Серо-голубые глаза Марии смеялись: она этой реакцией осталась довольна. Похлопала по этой рубашке в руках Вики:
- Носи на здоровье! Так… Слушай, а ты в воскресенье что делаешь?!
- Да ничего вроде…
Про себя Вика подумала, если сегодня всё пройдёт удачно и Райка ей заплатит, то в воскресенье она пойдёт на рынок, к этому усатому Шульге и скупит у него весь лоток. И наестся так, чтобы почти лопаться… Особенно она хотела яблок; хрустящих, сочных, аж челюсти сводило от этого хотения и при одной мысли о яблоке рот наполнялся слюной…
- Поедем со мной в Кемерово, на ярмарку дизайнерскую? – предложила Мария. – Мы со Светкой едем, она нас отвезёт туда и обратно. Я там по рядам пошарюсь, а ты за прилавком постоишь. Ага?
- Нормально. Поедем.

Мария ушла. Вика выпила ещё рассола, почти опустошив банку. Это дедовское средство мозги, как ни странно, прочистило; она нашла ключ, чуть не провалившийся между диванных подушек и стала обдумывать своё предприятие.
Час, в которой ей надо быть уже внутри, она знала. Да там её Райка встретит, на всякий случай. Сигнал поступит на её телефон от Кабзаровой – та предупредила, что номер будет каким-то «левым». Ну, это её проблемы. Оставалось два момента, очень важных…
В чём идти? Ну, ладно, на низ есть эти треники с просвечивающими на коленках дырками. Не на бал собралась, пойдёт. А наверх? Вика прекрасно понимала, что в дизайнерской этой рубахе она будет заметная за версту. Однако у этого варианта имелось много плюсов… Её никто и никогда в этой вещи не видел. Более того, сама она, это многоцветье отвлекало от лица; Вика отчётливо поняла это, когда примерила рубашку перед зеркалом. Сплошные цветовые пятна, лоскуты. Да и никому в голову не придёт, что у ней может быть такое вот одеяние. Да и карманы идеально подходили для размещения телефона, ключей, противогаза и того самого – дубликата от кабинета директрисы.
Второй момент – выбор обуви. Из неё у Вики оставались только две пары: старые, столетней давности, «балетки» с полопавшимся верхом и протёртой на подошве дыркой и те самые армейские «берцы», которые выкружила в ГОВД мать.
Однако попытка напялить балетки сразу показала их непригодность: в дырку вылез большой палец с нестриженым ногтем, а подошва на глазах отслаивалась. Пришлось влезть в «берцы». Огромные, не по размеру, худые ступни девушки болтались в них; кроме того, задубевшие так, что стискивали ноги в области щиколотки словно клещами. Ладно, потерпит. Грохочут они, конечно… ну, ладно, как-нибудь.
На голову она натянула засаленную бейсболку, козырьком назад. Взяла с собой чёрную бандану с черепом; валялась у неё такая. Закроет лицо, до глаз…
Когда девушка, пробираясь сквозь заросли около школы, вышла к деревянной, облезлой двери того самого запасного выхода, главное шоу в актовом уже началось…

Собрание: силы рассредоточены!
Зал почти не изменился с четверга. Тот же малиновый занавес перекрывал сцену. Только трибуну по распоряжению Криницкой утащили вглубь, за занавес; Криницкая объяснила Аушевой:
- За эту трибуну будут цепляться, как за безымянную высоту… ничего. Со сцены скажут. Так проще контролировать ситуацию.
Над сценой теперь криво висел лозунг; его пытались снять, но не нашли стремянку и только оборвали болтающийся край, и сейчас лозунг представлял собой бессмыслицу: «УЧИТЬСЯ ХОРОШО, А ХОРОШО УЧИТЬСЯ». Но это никого не заботило.
Под ним за длинным столом, ещё недавно занятого «Президиумом» родительского комитета, расселись старшеклассники. Высокий, худой, толстогубый Саша Чом, задумчивая, черноволосая Лена Шунайтис с бархатными глазами под накладными ресницами, крепкая, с волосами «в пучок», Дашка Баринова и ещё ученики из других классов, человек пять. Многие узнали о своём необычном качестве только сегодня, поэтому глазели в зал, крутили головами и пересмеивались, не понимая, что вообще они будут делать.

И зал, как и вчера, чётко показывал раскол, обозначившийся в школе. Босоногая команда заняла левый фланг от входа, дерзко оккупировав первые ряды. Их белые тапочки были в руках, кто-то воткнул в погончик куртки, как носят пилотки солдаты, а Мартель вообще связала их шнурком и повесила себе на шею – будто те самые валенки, в которых отметилась в прошедший понедельник. Практически весь «протестный» коллектив 11-го «А», да плюс часть «Б»: загадочная Болотникова, настороженная Штрейзе, смешливая Лелик, рыжая, как огонь, Ирка Коноваленко. Ещё одна блондинка, тоже очень кукольная, затесалась в их команду – высокая, с огромными серыми глазами Ева Полько.
Пацаны поддержали девушек в меньшинстве; сидел рядом с Комиссаровой Ярослав Закацкий, Миша Вепренко, как обычно, где-то позади. Добавились к этой команде разве что Максим Никитин, русоволосый, тихий, невысокого роста и, конечно, привлекающий внимание красавец Джебраил. Он тоже зашёл в зал босой, фирменные кроссовки в руках, и кажется, страшно доволен своим видом: белоснежная толстовка, обтягивая мускулистый торс, голубые джинсы и смуглые, безупречно вылепленные ступни. На них, кстати, засматривались его соседки – Маша Лелик и Ленка Мартель.
Ну, и влились в их компанию с дюжину ребят из десятого. Худосочные девчонки, дико стесняющиеся своих голых незагорелых ног – одна даже осталась в прозрачных колготках! – и трое вихрастых, так же смущённых юношей, запихавших носки подальше в карманы. Их классным руководителем был добряк Тимофеев, но они приняли решение только сейчас и опасливо косились на него – а вдруг нельзя?! Из самых младших была только необычайно гордая собой шестиклассница Веткина, которая, действительно, обувь выбросила из окна и потом уже, перед собранием, нашедшая только одну из двух кроссовок; сейчас она всем её показывала и утверждала, что домой так босой и пойдёт…

Лагерь противника представляла Ритина с окружением: утомлённо-расслабленный Кирилл Мозгалин, вертлявая Аязян, темнолицая Соня Ядрик. Курчавый парень, Виссарион Попухо. И девятый-восьмой классы;  обработали их хорошо, они показывали языки группе «ашек», выкрикивали обидные слова. Им эта задумка с босотой в школе представлялась совершеннейшей глупостью, а многие уже получили некую сумму от Ритиной и поэтому отрабатывали денежки.

В середине держались самые младшие, понимавшие, что происходит, меньше всех; некоторые пришли тоже без обуви, но в носках – как по школе и носились. Действительно, за всего годы существования актовый зал школы номер три такого собрания ещё не видел…

Педагоги уселись на задних рядах. Там удобнее совещаться. Регина, сверкая россыпью веснушек, подошла к «своим», предупредила:
- Девчонки, ваш час! Помните, что я говорила… Не мы должны вас защищать. Сейчас – вы сами.
- Но вы-то…
- А мы поможем, когда будет надо.
Регина вернулась к коллегам; проговорила:
- ничего… ребята заряжены. Значит, так, мы выжидаем подходящего момента.
Екатерина Громило внезапно что-то смахнула с глаз. Слёзы?
- Не думала, что доживу до такого момента… - негромко сказала она. – Это же надо… Просто батальное полотно.
Лариса Белых, тоже сидевшая с ними, отреагировала:
- Батальное или нет, Екатиринванна, но я им устрою, если что! Между прочим, я тут с мамой вашей, как её? Лелёк? Ну, не помню, с Галиной Владимировной, связалась. Она, как ортопед, мне такое рассказала… про стопы!
И начала шёпотом пересказывать. А в зал скромненько вошли Ариадна Бойко и Ольга Аша; кивнули Регине, тихонько устроились тоже в самом последнем ряду.

Картину довершал правый фланг: тоже у сцены. Высокая, прямо державшая спину Криницкая, Аушева; Эльза Миллер с больным выражением лица, сумрачная брюнетка Галаган, музыкантша Мариенгоф – отстранённая, и блондиночка  Лялянская, молодая мама.
Сама же Эльвира Ильдаровна, прикатив в школу за час до этого, заняла глухую оборону в кабинете, не отвечая на звонки и общаясь только с Криницкой. Её кабинет – стена в стену с актовым, она решила вмешаться в самый нужный момент.
Да и после вчерашнего поражения она этого зала – словно боялась.

Отредактировано Admiral (2023-12-23 13:25:10)