ГЛАВА ДЕВЯТАЯ: БОЕВЫЕ ПОРЯДКИ…
Противоборствующие стороны «строятся в боевые порядки»: директриса собирает команду, девчонки выбирают «Политсовет», Настя Аша и и Марина вольф попадают в новые нехорошие ситуации…

Криминал: Алексей Мансуров – Александр Воробей: загадочная гильза.
Алексей Кузьмич Мансуров, когда-то полковник и глава городского управления внутренних дел – потомственный уральский казак, гладкий и тяжёлый, словно пушечное ядро, но сейчас, конечно, весьма располневший и даже слегка обрюзгший, не без этого, сидел в своём, богато убранном кабинете и, наверное, впервые, очень встревоженно и мрачно слушал болезненно худого, щуплого человечка с острым носиком. В сером, достаточно дорогом, но несусветно мятом костюме – будто тот не снимал его с колыбели; прозвище человечка было «Воробей»  и звали его то, как это ни банально – Александр Воробьёв.
Заместитель начальника ЧОП «Урал» по оперативной работе.
Он постукивал костяшками хрящеватых, с желтизной от курения, как из моржовой кости выточенных пальцев с белыми длинными ногтями, по столу и говорил сонно, часто моргая светлыми пшеничными ресничками.
- …это патрон для СВД, однозначно, но не стандартный. Это 7Н13, у него лак на капсюле и в месте соединения пули с гильзой фиолетовый. Масса пули 9,41 грамма. Характеристики могу напомнить…
- Не надо… - проворчал начальник. – Ты считаешь, точно, СВД?
- Да. Самый эффективный инструмент, до трёхсот – четырёхсот метров. И главное-то не в этом, Алексей Кузьмич. Бронестекло, в которое там лупили. Это реально мэрская машина… Её лобовуха, заменённая два года назад. Общий ремонт машины делали, вот и лобовик меняли.
- Почему не утилизовали?!
Воробей усмехнулся. Зубы у него были мелкие, острые.
- А вот это уж ГОВД должен выяснять. У меня полномочий нет… Ну, можно сообщить.
- Пока не надо. - Кто тренировался, есть предположения?
Щуплый Воробей покачал стриженой под «ёжик» головой.
- Нет. Всё обшарили. Никаких следов. Так, бомжовские вещи. Этого добра на любой заброшке.
- М-да…
Мансуров молчал. ЧОП, за хорошие деньги, занимался охраной не только объектов городской власти – и не только курорт-отеля «Горки». Охрана самого мэра, Ишаева, тоже была на нём. Правда, негласно: официально-то это обеспечивало специальное подразделение ГОВД, но и мэр, и Мансуров хорошо знал, что там – мышей не ловят. По-настоящему.

…Оба этих человека, прошли очень долгую и непростую жизненную школу. Мансуров, хоть и с почётом, был отправлен на пенсию после того, как отказался прикрывать дочку прежнего мера, господина Бекурбаева, совершившую первое в истории города «мужское изнасилование», иначе говоря, надругавшись над одним из постояльцев «Садко», сделавшим замечание развязным девицам в баре. Щуплый Воробей, дослужившись в Новосибирске до майора, работая в УРе, завалил во время захвата какого-то «не того» человека – вот и пришлось сматываться в глухую глушь, провинцию…
Оба знали, что тут каждый шаг – тоже как по минному полю. Или по обманчивому, прозрачному, уже покрытому паутинкой мартовских трещин в искристой лазури, льду Сыростана.

Мансуров не был уверен в том, на кого работает Воробей. На него? Ну, можно было так надеяться… А если на конкурентов? Тогда всё это – подстава. И это расхлёстанное лобовое стекло, и патрон диковинный. Втянутся в охоту за несуществующим киллером, та приведёт их в какой-нибудь «блудняк», как говорили люди, знакомые с криминальным миром; а в итоге получится нехороший скандал, конкурентам Ишаева так нужный…
Воробей тоже хмуро гнул бедные, тонкие, всегда холодные пальцы. Мансуров – конечно, хороший мужик… Но слишком долго сидит в кресле самого могущественного в городе ЧОПа. На нём – и «Садко», и Автостанция, и «отель» в Горках, и вот – спецохрана мэра. Народу разного около него много крутится. А может, перевербовали? К тому же Ишаев позиционирует себя до сих пор, как «молодой демократ», хотя самому за сорок; запросил поддержу из Новосибирска, у какой-то новой партии. Победит – так придут новые, зубастые, передела собственности и сфер влияния потребуют… Самое выгодное Мансурову – сейчас переметнуться на чужую сторону. А тогда он Воробья сольёт, без колебаний. Таков закон бизнеса, политики, самой этой волчьей жизни.
И Воробей окажется в чём-нибудь – да крайний, если вообще – живой.

Сотрудник молча забрал со стола Мансурова злополучный патрон, кинул в карман своего дорогого мятого пиджака. На шмотки он тратил немало: встречают-то по одёжке! Поднялся пружинисто, легко:
- Ладно, Кузьмич не грей голову. Похожу-поброжу… Авось и разузнаю что-то. Доложу.
- Хорошо. Давай… Броди.
Это исход устраивал обоих. Выгорит – не выгорит, посмотрим, время для манёвра есть. Хоть и немного Если киллер и есть, он пристреливался; но до официального старта мэрских выборов ещё месяц с лишним, сейчас Ишаева не грохнут – пока есть возможность договориться по-тихому.
Киллер пока затаится и будет ждать своего часа.

Выйдя на улицу, он сел в свой «БМВ» Шестая серия, знаменитый кузов Е24, со скошенным, хищным передком, как у морского зверя; середины восьмидесятых – чинил по мелочи только пару раз. Благородный, тёмно-фиолетовый цвет, насыщенный. Такая одна в городе – он это хорошо знал. Да и прятаться особо не от кого…
Достал из бардачка тот самый рюкзачок. Старый. На двух лямках. С такими сейчас в школу ходят – с первого по одиннадцатый. Но никаких значков, или фенечек. Нет, здесь глухо. Вытряхнул на сиденье. Два пары кроссовок. Одни – маленькие, тридцать шестой размер, судя по маркировке на подошве. Белые, с синими полосами. Аккуратные, почти не сношенные. Понюхал – чуть-чуть пахли нежным девичьим потом. Ну, ясно, носят на носочки, обязательно, регулярно моют и опрыскивают. Вторые – размер уже тридцать восьмой, чёрная пупырчатая кода, малиновые ставки. Шнурки залохмачены. Тут человеческим потом пахло хорошо; стелька новая, но уже стоптана.
Подумав, исследовал сам рюкзачок. Обнаружилось немного: чек на вэйп, проданный около месяца тому назад в соответствующем отделе супермаркета, по карте Сбербанка; и обрывок записки на половинке тетрадного листка:

ГАЛАВА НЕ МУТИ С ВЕРКОЙ ОНА НАС В МИНТОВКУ СДАСТ!

Написано чудовищными каракулями. Ну-ну. Значит, школьники – судя по обуви, школьницы, девки. Ну, это понятно. Но какого чёрта они оставили свою обувь в сумке, повешенной на арматурину в заброшке. Куда они пошли без неё?! В Гнилое, топиться, что ли?!
Насколько Воробей представлял себе современную молодёжь, для них это было просто немыслимым делом – расстаться со своими кроссовками. Даже на пляже, он замечал – половина пляжных волейболистов играла в плавках-купальниках и в обуви. На горячем-то песке. И тут – такое?! Скажи ему – разыскать в Прихребетске агента ЦРУ или израильской «МОССАД», и то легче было бы.
Воробей хмыкнул про себя. Упаковал обувь, рюкзачок спрятал и сунул в зубы очередную сигарету.
Ну, что ж, попробуем…

Мария Чеснокова – Светлана Ильиных: неожиданная встреча.
В понедельник, как раз, когда в школе часть 11-го «А» в недоумении выслушивали спич Айялги про «новую физкультурную политику», а Галиуллина, оставив всё хозяйство  на попечение Аушевой, отъехала в мэрию, ученица другого одиннадцатого, «Б», сошла на автостанции с рейсового автобуса из Кемерово – с рюкзаком за плечами, могущего быть огромным, безразмерным, но сейчас совершенно пустого, и, образно говоря, с полными карманами  денег: на вещевой ярмарке девушке удалось распродать все свои творения, поднять полновесную «двадцадку» тысяч. А настроение слегка портил только один эпизод, случившийся в автобусе на самом подъезде к городу.

Мария Чеснокова заранее встала, подошла к передней двери, взялась за поручень; вот он уже, мост через Косиху, рядом – серые кованые рёбра моста железнодорожного, кромка леса на высоком, обрывистом, желтеющем уступами глины, берегу… Кто-то невежливо ткнул её сзади в область поясницы и спросил негромко, но очень развязно:
- Ау, подруга, ты чё такая разноцветная?!
К разнообразным реакциям на свою оранжево-фиолетовую голову девушка уже привыкла; но если бы не этот наглый тычок и тон… Она мельком заметила: там, на переднем, развалился хлыщ лет двадцати, в модной спортивной  рубашке, в правом ухе серьга… Кофе в стаканчике и картонной снасти на коленях; на сидении – банки с тоником.
Он и спросил.
Не оборачиваясь, только чуть-чуть повернув в его сторону яркую голову – чтобы хоть контролировать его движения! – Мария проронила:
- Да, разноцветная. Я же не спрашиваю, откуда ты такой, голубой!
- Чо-о-о?! – моментально заорал на весь автобус этот нахал. – Чё ты гонишь, дура?! Ты чо там сказала?!
Он бы кинулся в драку, но пролитый кофе заляпал его модную одежонку; ругаясь, стирал его – только размазывая коричневое. Большая машина уже тормозила, вкатываясь на автостанцию; сейчас дверь с шипением откроется. Девушка повернулась всем корпусом и бросила в перекошенное яростью лицо:
- Ты сначала узнай, в каком ухе серьгу надо носить, баран, чтобы не быть зашкваренным! – и вышла.
Там орал этот парень, облитый собственным кофе, плевалась  пеной упавшая банка тоника, заливая пол; матерился водитель… Всё это осталось позади.

На Автостанции девушке надо было провести ещё около получаса. Потом из Новосибирска проследует автобус; пассажир, едущий в нём, передаст Марии пуговицы. Эти пуговицы она ждала уже полгода – резал из какого-то прозрачного камня, похожего на горный хрусталь, один мастер. Получались сияющие звёздочки, внутри которых, в зависимости от угла освещения, вспыхивал то желтоватый, то голубоватый огонь. Как в волосах Марии… Такие пуговицы – едва ли не половина успеха любой вещи, а уж про цену-то и говорить нечего.
Девушка прошлась по киоскам у перрона, где разгружались прибывшие автобусы и маршрутки; перекусить? Но из обилия выставленной еды так ничего и не выбрала. Купила большую бутылку «Колы», и всё.
И тут, обернувшись от киосков, увидела ту самую машину!

Этим летом она тоже ездила на фестиваль самодеятельных дизайнеров в Новосибирск с целым баулом вещей, найденных ею на помойках, отстиранных, перешитых, доведённых до совершенного великолепия ручной работы – модных на грани фола, необычных, выбивающихся их всех возможных стилей. И продала также всё. Обратно решила ехать автостопом; и не потому, что денег жалко, просто – по приколу. Первым взял её в салон своей «японки» вислоусый добродушный дядька, похожий на запорожского казака, да ещё с характерным выговором и словечками: «То дывысь!». Дивился он тем, что такая вот, пигалица, мол, а сама зарабатывает, шьёт, а не по дискотекам болтается, что табаком от неё не пахнет, и так далее... У самого дядьки на шее сидели четверо разновозрастных оболтусов и никто из них ничего не делал – зависали в играх, «стрелялках», слушали рэп – а он один, будучи фермером, тащил на себе это большое семейство.

Дядька высадил её у поворота на село Хаустово, Мария продолжила «голосовать». И первой остановилась эта потрясающая машина. Скрипнула дверь, с водительского места на Марию глянуло весёлое, смеющееся лицо с зелёными глазами и роскошной рассыпающейся гривой золотистых кудряшек.
- Прыгай! – коротко предложили кудряшки.
- Мне до Прихребетска… Подбросите?
- Та же беда! Прыгай!
Эта особа с золотой копной на голове сидела в машине, по случаю июльской жары, в шортах, сотворённых из неровно обрезанных джинсов и в чёрном бюстгальтере. Мощное тело, плечи, как у их учительницы Айялги, арбузные груди, буквально рвущие ткань, мускулистые руки с рыжим пушком. Выжала газ крупной босой ногой,  дёрнула рычаг скоростей рукой-лопатой, представилась:
- Меня Света зовут.
- Я Маша…

Автостоп – это путешествие с непременным общением. Поэтому Мария, вглядываясь назад, где на сиденьях громоздились какие-то вещмешки, сапёрные лопатки со следами глины, даже металлоискатель! – спросила деликатно:
- Ты откуда едешь?
- Да с Новосиба! – жизнерадостно отвечала женщина, крутя баранку. – На археологической конференции там была. Доклад делала о стоянках древних угров…
- На конференции – вот так? – Мария не удержалась от смеха.
- Да ты что! Пришлось два дня в блузке и юбке проходить. На каблуках дурацких. Просто чума! Я чуть не кончилась! А потом плюнула, содрала с себя всё и вот так… Не, ну в футболке, конечно. Как раз к банкету.
- И что, пустили?
- Куда там? Выпереть попытались, охрана. Так меня со второго этажа профессор Резницкий увидел, как я с ними собачусь и они меня буквально на руках туда занесли. Там дядьки такие весёлые… академики, член-коры. Они в восторге были.
- Так ты… учёная?
Света расхохоталась, как ведьма, вернувшаяся с удачного шабаша:
- Почти!

Её новой спутнице стукнул ровный сороковник. Успела побывать замужем, но детей не завела по каким-то причинам – уж по каким, Мария не спрашивала. Закончила Новосибирский университет, работала в Институте археологии. В первый раз поехала в экспедицию под Белово, второй – на Тогул. Втянулась, понравилось; начала кандидатскую писать по раскопкам в Тундрихинской котловине. Так и осела в Прихребетске, где базировалась управление экспедициями в эти места. Сейчас же подрабатывала преподаванием археологии в их «Педе», помогала матери, живущей в тридцати километрах от Прихребетска с фермером, возила в её фургончике продукты фермерского хозяйства «ИП Шульга А. В.» в город, сама и за прилавком стояла порой… А жила в материной квартире в микрорайоне «Чайка».

И машина у неё была потрясающая. Вся, казалось, сваренная да склёпанная из листового металла, как броневик, к тому же грязно-оранжевого цвета: как пояснила женщина, окраска «сафари». На плоском капоте возвышалась огромное запасное колесо, от капота уходила вбок изогнутая труба воздушного фильтра – чтобы речку вброд можно было проехать.
- Эту тачку друг моей мамаши в Афгане взял. Ну, взял или отбил – дело тёмное. Говорит, на ней какой-то американец, инструктор «духов», раскатывал. Перегнал в Душанбе, а потом уже к нам.
- Да уж… вездеход!
- Ты что, она просто ломит! Сыростан по осени на ней проходила. От берега до берега, по малой воде. Там редукторы от БТР стоят.
- Понятно… - хотя Маша ничего не поняла.
- Это «Лендровер Дефендер» - с видимым удовольствием добавила женщина. – Легендарная машина. Британец, чистокровный.

Вот это самое жёлтое сооружение на пятачке автостанции Мария сейчас и увидела. А через несколько минут и саму Свету. Женщина шла от продуктовых павильонов узбеков, держа в руке два свёртка, из которых за версту аппетитно пахло свежевыпеченной самсой. Как будто вчера виделись: по-прежнему огромная, в мужской рубахе, широко расстёгнутой, навыпуск, в джинсах с эффектными прорезями и, конечно же, босая – крупные ступни её не переносили обувь просто физически и сейчас расшвыривали луковую шелуху вместе с окурками.
А характер у Светы, девушка уже это знала, атаманский: тогда, летом, на подъезде к городу, их «Лендровер» остановил патруль ДПС. Так Света, даже не подумав прикрыть свою полунаготу, свой выпирающий бюст, так и выскочила из-за руля и вмиг построила несчастных ДПС-ников до такой степени, что те едва ли их эскорт с мигалками не выделили.
Голос у Светы был низковатый, немного прокуренный – но зычный и трубный.
- Ё-маё! – завопила Света на всю автостанцию. – Машка! Привет! Давно не виделись!

Девушка с удовольствием села в прогретый на солнце салон машины; тут опять пахло чуть-чуть бензином, сыромятной кожей, листвой осени, пылью и гарью костра. Опять сзади – тюки с вещмешками. Света развернула купленное:
- Будешь? Я две взяла, я ж большекромая… Одна не съем!
С ней Мария ничего не стеснялась – да и почувствовала, чо есть охота, а особенно именно самсу!
- Давай… спасибо. А у меня «Кола»!
- Супер. Запьём! Как сама-то? Ты чего тут?
- Да я пуговицы жду. Один чел привезти должен.
- Редкие?
- Ага. Ручной работы.
Самса, казалось, дымилась ещё в пакетах, мясо, показавшееся в прорехе поджаристого треугольника, обжигало; язык щипала зира, добавленная щедрой рукой.
- Чё в школе у вас? – с полным ртом спросила женщина. – Вы ж на ремонте стояли, да?
- Нет. Это вторую тогда на ремонт закрыли… А у нас только вроде будет.
Света что-то вспомнила. Смотрела вперёд, рассеянно. Два узбека подошли к оранжевому монстру, цокали языками, руками взмахивали за капотом.
- А! Слушай, мне говорили, у вас какая-то суматоха была. Телевидение снимало.
- Ты сюжет не смотрела?
- Не-а… А ты?
- Да я тоже… не люблю. У меня шитьё.
Основываясь на отрывочных сведениях, почерпнутых ею главным образом от Верки и Марины, Мария рассказала про историю с граффити. Добавила:
- Прикол в том, что когда девки это записывали, ну, видео, пришла эта наша… новая директриса. Которая вместо прежнего, Евгения Вадимовича. А она просто… просто какая-то, как надзирательница. Ну, Марина, чтобы прикрыть, всех, на неё и выскочила. А та как разорётся: почему босиком?! Что за фигня! Марш домой и завтра с родителями!
Света фыркнула и посмотрела на свои ступни. Широколапые, хоть и с аккуратными ногтями, но большие; пальцы прямые, с утолщениями на кончиках.
- А что она так? Я, например, почти всё лето так гоняю. Удобно и ноги не потеют…
- Не знаю. Наверное, выбесило это…
- А-а, понятно. Дресс-код! А ты сама что про граффити думаешь?
Мария зевнула. Выехала ночным рейсом, не выспалась.
- Да я… Ты знаешь, эти рисунки как-то мне поднадоели. Уже два года все с ними носятся. Ну, если бы хоть каждый год новые, тогда прикольно. А так – одно и то же. Так что мне как-то… фиолетово.
- Ну, понимаю… Но всё равно, стрёмно. Плюют на вас там.
Мария рассмеялась, нервно:
- Ой, Свет, а где не так, скажи?! У тебя в школе по-другому было?!
- Да я не помню… Не, ну в выпускных классах мы уже как-то сами по себе. Погоди, а ваш Евге…
- В больнице он до сих пор. Одна половина тела отнялась, говорят, - хмуро оборвала девушка. – Всё. Жить нам теперь с этой змеиной проклятой.
Она спохватилась:
- Ох! Сейчас курьер мой приедет… я побегу!
- Да я тебя подожду. Ты живёшь же, напомни?
- У овощебазы!
- А, там гаражи и СТО. Подожду!
Мария выскочила. Автобус, большой, бело-синий, уже вкатывался. Набрала номер мужика – тот вышел, пожилой, лысоватый, отдал пакет. Девушка вернулась в «Лендровер». Показала сокровища. Света восхищённо перебирала пуговицы – её тоже зацепило.
Потом хихикнула, полезла в мешки, копалась там; встала на сиденье, показывая крепкие, круглые пятки в пыльной каёмке; и наконец, преподнеся Марии – в горсти:
- Держи. Таких ты точно не видела!
С первого взгляда – камешки. Мария пригляделась. Нет, это прямо инженерная задумка! Одна дырка прорезала камень повдоль, вторая – чуть пошире – поперёк. Шнурок вставляется в одну, а потом проходит в другую, касаясь… и при натяжении держит намертво!
- Ух ты! Это откуда?
- Так, копанка одна мутная… Из Белово. Предположительно, семнадцатый век, начало восемнадцатого. Мануфактуру там сгоревшую копали.
- Ничего себе… И ты мне… даришь?!
- Дарю. У меня полмешка их. Штук восемь хватит? Нет, давай десять. Для ровного счёта.
От радости девушка ошалела и уже думала, к чему она это приспособит. Включая мотор, Света пожаловалась:
- Рулевую рейку вести стало… мать её, в сторону! Надо на СТО заехать. И тебя подброшу. Ага?
- Давай.
- А у тебя этот ролик по спасению граффити есть?
- Нет. Ну, я сейчас посмотрю по чатам, кто-то выкладывал.
- Погляди.
Машина тронулась, распугивая уже подобравшихся к ней голубей – привлечённых запахом самсы из окон с опущенными стёклами.

…Пока ехали, Мария искала видео в наслоениях дурацких мемов, всякого рода лайф-хаков и прочих картинок. А когда нашла – приехали: машина нагло вкатилась в распахнутые ворота СТО. Это вторжение заставило ремонтников напрячься.
Девушка обратила внимание: Светка выскочила из «Лендровера» босая, голыми ногами на цементный пол, весь в потёках бензина и смазки. Без проблем.
- Здорово, ребятишки!
«Ребятишки», одному из которых было за шестьдесят, второму около тридцати, забеспокоились. Молодой выронил из рук ключ, звонко загремевший, пожилой с блокнотом в руках надвинулся на Свету лязгающим танком:
- Женщина, вы кто? Вас как зовут? Вы у диспетчера записывались?
- Меня не зовут. Я сама приезжаю… - в быстроте ответов на чужие вопросы Свете можно было позавидовать. – Ребята! Подшаманите рулевую стойку, налево ведёт, сил нет…
- Я вам что говорю: вы по записи? У нас тут все проговорено, каждая минута…Надо по записи!
- Родной ты мой, брильянтовый! – нежно проговорила женщина. – Я ж писать-то не умею! Три класса и коридор. Ты уж запиши, если так всё строго.
В этот момент молодой, не сводя неподвижного взгляда с грудей Светы, активно выпирающих из-под ткани, нервно глотнул, подал голос:
- Слышь, капитан… Всё равно к «паджерику» запчастей ещё не привезли. Мож, посмотрим её?!
- Вот ты и смотри!
- Алё… женщина, подкатывайте вон к тому стенду! Ага, справа!
Садясь за руль, Света попросила:
- Ты покури там. На улице…
- Не курю.
- Ну, так воздухом подыши! Я щас…

Во дворе, где на отшлифованной многими задами скамеечке сидела Мария, женщина появилась через пять минут. Жадно просмотрела ролик. Потом сунула сигарету в рот:
- И что? У вас там все такие бойкие?!
- Да нет. Человек шесть.
- Слушай. Сведи меня с ними, а?
- А тебе зачем?!
Света важно выпустила клуб дыма. Пальцами босых ног поскребла грязный бетон.
- Хочу вкупиться…
- Что? Так всё, проехали…
- В ваше движение…
- Так движухи нет пока никакой! Какое-то шевеление только.
- Ну, так дальше расшевелим…
Мария с искренним интересом посмотрела на знакомую.
- Свет! А тебе чо, за это чо-то обломится.
- Ничо, кроме геморроя… - выдувая дым изо рта, ответила та. – Да не твоя забота. Нужно – и всё.
- А что ты им скажешь?
- Что нужно! Ты мне дашь контакт или чо?
- Дам… Я С Верой дружу. Узнаешь у ней всё. Вот телефон, записывай.
Стуча пальцами с коротко обрезанными ногтями по кнопкам, Света призналась:
- Хочу одну штуку вам предложить… чумовую. Потом узнаете.
- Зачем?
- Да прикольно мне с вашими… так. Вот номер. Верно?
- Верно.
- Будешь ждать?
- Нет, - девушка поднялась. – Мне до дома два шага. Спасибо, Свет. Встретимся ещё, да?
- Обязательно.
Кивнув девушке на прощание, Света смотрела на записанный номер. Нет, она не сейчас позвонит.
Чуть позже.
А ещё надо Арнольда Майбаха найти. Давненько с ним не виделись.

Эльвира Галиуллина – Алексей Ритин: здоровая часть родителей консолидируется вокруг вас!
Алексей Павлович Ритин, полноватый, с брюшком, с усмешливым лицом записного донжуана, с курчавыми, чуть поседевшими волосами – дар матери-нефтехимика из Баку, имел в мэрии среди своих, знающих, прозвище «Карлссон». Он появлялся ровно там, где нужно было что «решить», хоть и без пропеллера, неизменно сияющий, балагурящий, плавающий в аромате дорого одеколона, с конфетами для дам или шампанским, а для мужчин – с бутылкой грузинского коньяка. И «решал» всё моментально, к вящему удовольствию любого просителя. Не безвозмездно, конечно. А что вы хотите? Жизнь такая…

Известие о том, что мэрия решила передать школе партию почти новых, но уже списанных ноутбуков, в качестве шефской помощи, застало Эльвиру Галиуллину в тот момент, когда она в школьном коридоре наорала на Мартель с её идиотскими расписными валенками и отправила ту на занятия. Возникла дилемма: отправлять получать подарок Зою Тарабуко или ехать самой. Ехать самой не хотелось; это значит, обезглавливать школу, в которой она уже чуяла какие-то зловещие изменения. Но безграмотная завхозиха распугает там чиновников своей матерной речью, на которой он просто говорила – наверное, от самого рождения, от колыбели; да и Галиуллиной с отцом Оли Ритиной надо бы переговорить!
Подумав немного, она решила ехать самой. Дала инструкции Аушевой. Поинтересовалась: как учителя – в свете последних событий?
- Да так, болото… - поморщилась та. Только Регина Петровна активничает.
- То есть? Подробно!
Заместитель потрясла пачкой объяснительных.
- Да вот… На Мартель успела написать, на Марину Вольф, ещё на кого… Ой, тут гора просто! Утонем мы в этом, Эльвира Ильдаровна.
Директриса сцепила зубы.
- Она что, дура?! Она сама этого не понимает?!
- Ну, я думаю, просто хочет, так сказать, выслужиться…
- Вот ещё этого не хватало. Ладно. Оставим всё, как есть. Пока. Приказ сняли?
Лицо Аушевой дёрнулось. Гримасой.
- Видите ли…
- Что?!
- Да кто-то этот экземпляр уже сорвал с доски объявлений. Ещё утром.
- Какая наглость… Хорошо. Разберёмся! Идите, работайте.

Алексей Павлович встретил Галиуллину, как обычно, радостно, восторженно; выгрузил своё большое тело из-за стола, пошёл навстречу, широко улыбаясь:
- Ох, Эльвира великолепная! Сами приехали! Такое чудо! Вы просто икона стиля! Не устаю любоваться. Сейчас чаю! И даже не отказывайтесь? Может ликёрчику?
- Извините, на работе…
Он облобызал её руки. Галиуллина, морщась, терпела – не любила это прикосновение слюнявых мужских губ к свои пальцам. Противно. Но пришлось налепить на лицо резиновую безразмерную улыбку-маску, поблагодарить таким же вычурно-цветистым стилем, сказать о «больших заслугах мэрии в развитии городского образования», прибавить все эти: «Да что бы мы без вас делали!» и «Вашими трудами, Алексей Павлович, вашими!». Подписала акт приёмки, а потом перешла к главному. Попивая чай в позолоченном сервизе. Сибарит Ритин, иначе не скажешь.
- Алексей Павлович, у нас будет тут родительское собрание… По ситуации, сложившейся в двух наших выпускных классах. Как говорится, маленькие детки – маленькие бедки, а большие… Там катастрофа.
- Ой, ой, что вы прямо такие говорите! Ни за что не поверю, что у вас что-то может выйти из-под контроля! Вы же административный гений!
С трудом перебив его славословия, директриса рассказала о «множественных нарушениях дисциплины». Упомянула о «Злостном нарушении делового стиля школьной одежды;: это должно Ритина пронять, всё-таки чиновник, и хотя галстук носит на толстой шее похабно, тот болтается, полу развязанный, но Ишаев их строит и Ритин не может не понимать, что орднунг должен быть юбер аллес! Конечно, сообщила «развратном видео с порнографически душком», которые сняли девчонки. Ритин если и смотрел теленовости, явно не вдумывался  в содержание сюжета – не его епархия, а уж до Ю-Туба ему, до Марса на метле.
Закончив выливать поток шокирующей информации на курчавые волосы замначальника ХОЗУ, Галиуллина попросила:
- Вы, Алексей Павлович… Как председатель родительского комитета! Понимаю, у вас крайне мало времени. Но я просто умоляю вас приехать. Уверена, здоровая часть родителей вокруг вас консолидируется и мы эту «оранжевую революцию» победим.
- А что, есть нездоровая… часть? – изумился чиновник.
- Да, есть… К сожалению, некоторые родители не понимают меру своей социальной ответственности. Заниженная планка. Даже мать Марины Вольф, судья – казалось бы! Просто беззастенчиво-наглое поведение!

Ритин кивал. Кабинет весь в золоте, антикварной мебели, окаёмы кресел и стола сверкают. Толстый ковёр, роскошная люстра…
Галиуллиной дико хотелось вызвать сюда этих соплячек, этих дурочек. По одной. Промыть им мозги, выдрать оттуда всю дурь; чтобы они робели, глядя на полотнища флагов – городского и российского, за спиной Ритина. Чтобы поняли, что с ними говорит Власть; а Власть неумолима, ей можно – и нужно! – только подчинять, безропотно…
Но, конечно, сюда она их не вызовет. Но Ритин своё дело сделает. Попугала они его хорошо. Сама Оленька – та ещё штучка. Вроде вся из себя «приличная», взгляд, как у больной коровы – волоокий; а тоже якшается тайно и с Кабзаровой, и с Головановым. Покопать за ней, так что и найдётся. Но пока – рано…
Тем временем чиновник, сопя, просмотрел какие-то записи в ежедневника, почеркал паркеровским пером; при Эльвире куда-то позвонил, отменил встречу в среду… Значит – будет!

Потом отгружали ноутбуки, сутулый помощник Ритина медленно переписывал каждый инвентарный номер в ведомость, бормотал; потом ещё полчаса машину свободную ждали – тащить же тридцать аппаратов в руках. В школу директриса вернулась уже  к концу шестого; уже никого нет практически – искать Аушеву не хотелось, голова разболелась.
Ничего. Завтра вторник. Будет день, будет пища.

Вера Комиссарова – Света Ильиных: телефонный разговор.
А Вера, совершенно не подозревавшая о том, что стала кому-то неожиданно интересна, пришла из школы домой. С удовольствиям рассталась с кедами: после потери кроссовок на Гнилом пришлось ходить в них, старых, было жарковато, таскала на босу ногу, без носков, иначе парилка вообще. Матери, конечно, нет. Девушка заглянула в холодильник, нашла полбатона варёной колбасы, в шкафу – упаковку китайской лапши. Быстренько сделала себе эту роскошную снедь, включила телевизор и уселась на раскладную свою тахту. Сейчас начнётся её любимый сериал, про зомби, про новую эпидемию. Там она передавалась интересно – взглядом; посмотришь в глаза заражённому – и заражён сам…
Чуть смугловатая, с непокорными, буйными чёрными волосами – выглядевшими всегда немного мокрыми! – с хорошей, плотной, но гибкой фигурой, кареглазая Вера сидела по-турецки, сложив такие же, смуглокожие ступни, в абсолютной некрасивости которых была совершенно уверена: не зря чуть было руку не подняла при вопросе Регины! Колбасу она ела варварски, откусывая прямо от палки крепкими зубами, лапшу втягивала в себя из пластика со свистом – и капли бульона на эти ступни капали, и колбасные ошмётки. Потом уберёт. Равнодушно смотрела на кадры рекламы…
А думала – об отце.
Он тоже любил сериалы. Какие-то, приключенческие. Они даже смотрели с ним, пока мать моталась тогда по своим первым «усилениям» и дежурствам. Также вот, на этой тахте… Но, по большей части он работал. В кухне, другого места не было; ведь он курил. На столе – ноутбук, кипа машинописных и на принтере распечатанных листов. Пепельница, обязательно – кружка с тёмным пивом. Отец трудился литературным редактором Гортелерадио, что мать страшно раздражало: ни денег от неё, ни прибытка, ни дома от такого «мужика» - толку, даже гвоздь вбить не умеет, самой приходится!
Она ненавидела и его пиво, и его эти чёртовы рукописи-машинописи… По сути, она всегда была властной, давящей, это ещё со школы милиции. И Веру она давила постоянно, по каждой мелочи; девушка ощущала это давление, это ограничение постоянно, с самого детства… Вот почему она завидовала этим, которые с плакатами вышли. Босиком там или нет, да по фиг – нет, само ощущение протеста и борьбы! А с Настюхой когда на Гнилое ходили?! Вера вспомнила первый стыд появления босиком на улице, жгучий: как же так, на неё смотрят, она что-то делает неправильно! И то, как этот шар огненный лопнул внутри и как она откровенно изгалялась, как бесилась, как упивалась своими грязными лапами там, в магазинчике на АЗС.
И сегодня, в школе, на физкультуре…
А главное – она почувствовала, что с ними. В первый раз. До этого всё время в тени, одна, как и правда, какой-нибудь вампир, боящийся дневного света и живого общения. Ну, Машка Чеснокова зайдёт, новые вещи свои покажет; ну, с Настюхой потрещат, или погуляют тут, до площади и обратно. С Дашкой Бариновой тоников попьют, которой те втихую от матери во «Флаконе» продавщицы отпускают. С Ленкой когда-то бегали вместе. Ещё были «бэшки» – Ольга Прохоренко и Вера Шиверских, но они такие, сами в себе, общались редко.
Да, сегодня она была наравне со всеми. На короткой ноге. Усмехнулась: на босой ноге… как странно. В этом, похоже, особый смысл. Неожиданный. Который как-то, чудом, их всех связал. А что будет сегодня на той встрече, о которой Регина шепнула девчонкам на уроке, а потом Настюха – ей?

Началась серия, и мысли отлетели, спугнутые. Лапша почти доедена, обкусанная колбаса отложена. А в момент рекламной заставки, когда на экране показали рекламу безалкогольного пива, вновь вернулись, и уже не очень хорошие. Об отце.
Мать всё-таки дожала его. После нескольких месяцев каких-то непрерывных скандалов на пустом месте, перераставших в озлоблённую истерику, в ор; он тогда сидел в кухне, как обычно, стукал по клавиатуре. Невыспавшаяся мать вышла, и взорвалась: «Опять?! А то, что я просила за яйцами сходить на завтрак?! Холодильник пустой! Что мы с Веркой жрать будем?!». Он отмахнулся, отговорился чем-то погруженный в свои тексты и сценарии.

И тогда она эту полную кружку тёмного бархатного вылила ему на голову. Всю. А потом швырнула. Её пустую – на эти листки, на клавиатуру.
Он встал. И кажется, назвал её матерным словом. Вера не слышала – в комнате была, и окна; последовал удар. Звонкий шлепок пощёчины. Нет, это не он; он не смог бы. Мать залепила.
Вот тогда он собрался и ушёл.
Вера прекрасно помнила: стоял февраль. Поздний, промозглый, слякотный, кашляющий и чихающий в автобусах, со снегом-слизью на тротуарах; серонебный, муторно-бессветный, с голыми деревьями и тушками дохлых голубей у мусорок. Отец кое-как оделся, в один из своих старых костюмов, в плащ дешевеньки. Стоял на пороге, топтался, ждал – пока Вера выйдет. Попрощаться. А она не вышла – и матери боялась, и вообще – страшно было погрузиться в эту атмосферу прощания, ведь чувствовала: последняя эта встреча, да! Будто в прихожей она увидит не рано постаревшего, лысоватого, нескладного человека в этом порыжевшем плаще и кепке, а зомби с красными жуткими глазами, в которые смотреть ни за что нельзя!

Он тогда сказал в пустоту: «Ну, пока! За вещами… потом зайду!». И зашёл. Когда Вера была в школе, заканчивался её седьмой класс, мать на работе. Собрал всё, небогатое барахло. И исчез – навсегда.
Мать запретила с ним видеться. Ещё одно ограничение. Некоторое время он обитал где-то тут, в Прихребетске, мотался по съемным квартирам; может и искал её – мать заставила девушку сменить СИМ-карту телефона, домашний аппарат же торжественно убрала и провода из гнезда вырвала. А потом сказала, что уехал и, похоже, это было правдой.
За это она её тоже простить до сих пор не могла.

Рекламная пауза заканчивалась, сейчас снова пойдёт серия. Девушка устроилась на тахте поудобнее, ноги вытянула и почувствовала что-то давящее, колючее в заднем кармане. А, это же та самая гильза, которую они с Настей нашли на «заброшке». Вытащила, рассмотрела. Хмыкнула. На шею, что ли, на цепочку повесить? Кулон будет? Или на рюкзак?!
Так и не придумав, бросила гильзу на пыльную поверхность телеящика. Достала свой вэйп из матрёшки, пустила первый клуб ароматного пара…
И вот от просмотра её оторвал телефонный звонок – на её мобильник.

- Алло, Вера? Привет!
- Алё! Это кто?!
- Это Светлана. Я тут по одному делу…
- Блин! Чё за Света... чё за дело?!
- Да я сейчас объясню.
Девушка начала терять терпение. На экране – самая кульминация. Героиня готовится выколоть себе глаза, чтобы не заразиться от инфицированного – сейчас самая жесть будет!
- Алё! Подруга, ты номером ошиблася, по ходу? Всё, гони гусей.
И приготовилась отключить связь.
- Да погоди ты! Не кричи! Мне Маша Чеснокова дала номер. Есть один вопрос... Ты точно Вера?
- Да Вера я, блин, заколебали! Машка дала? А-а... – досада обжигала изнутри - И чо надо-то?! Я блин, тут телек смотрю, сериал.
Но это не убедило звонившую отстать.
- Есть тема интересная. Поход.
- Чо-о? В смысле?! В тайгу, чоли?
- Нет, ближе… - незнакомая Света засмеялась; голос с хрипотцой и неожиданно низкий.
- Куда "ближе"?! Блядь! Всё, просрала новую серию "Красной сыпи" про зомбаков! Блин...
Да, самый конец она пропустила – чем там дело закончилось. Посмотрела героиня в глаза этому чудовищу, или нет?! А ведь повторов серий этот канал не делает. Где теперь её искать, где скачивать…
А настырная Света гнула своё:
Маша рассказала, что у вас в школе интересная движуха началась. Только она не совсем в курсе...
- А... ну, да. Есть такое... – вздохнув, девушка постаралась сообразить. - Короче, у нас граффити прикольные есть, их замазать захотели. Ну, по телику показывали. Вот... а потом, эта... Эта, сказали, что в школе босым нельзя появляться.
- Что-то такое слышала, про репортаж. А при чём здесь босые?
- Потому, что девки так выступали. Ну, и короче нам сказали... задвинули, что это нарушение и вообще кто-то там говорит, разврат. Неприлично.
- Мрак там у вас! Как в казарме хотят заставить строем ходить. Нас тоже строили в своё время. Но в старших классах уже уважали, вроде...
- Ну, хрен его знает, как у вас там было… - Вера мрачно смотрела в экран, щёлкала клавишами переключения каналов. - Короче, мне всё равно. В субботу наши девки кросс босиком гоняли, трое... Не было меня как раз. А сегодня эта... на физре так зажгли. И ещё одна училка говорила, что нам помогут. Типа, своё общество создать.
- Мы вот с подругой на выпускном разулись и никто не запрещал. Танцы, потом встречать рассвет пошли. Так и домой пришли, босые. Классно было!
- Хм. Ну, везуха вам... Нам до выпускного как до Луны ещё!
Было ощущение, что эта Света её просто не слышит. И всё ехидство, и грубость – мимо ушей пропускает.
- Я сама на выездах, летом, часто босиком всю дорогу. На фестах и в экспедиции когда. Я археологией серьёзно увлекаюсь. Кстати, мы школьников тоже брали в экспедиции, на раскопки. У вас там есть что-то типа кружка исторического?
- Ну, есть. Арнольд ведёт. Такой... барин, короче. Но ничё так мужик, не злой.
- Красивое имя… Арнольд! – проговорила незнакомка странным тоном.
- Угу, - буркнула Вера. -  Ну, так эта... чё ты хотела-то от меня? Про школу узнать? Ну, рассказала. Машка теряется тут, завтра тоже, наверное, не будет. Ну, а у нас, наверно, как обычно, всех выдерут и родаков вызовут. За нарушения.
- Хочу вам предложить интересное мероприятие. Ехать далеко не надо. Но удивить обещаю. Берем только тех, кто не выдохнется на первом же переходе. Хилых и занудных оставляем дома. А, для начала, мне нужно поговорить с вашим Арнольдом
- Ну... эта... интересно. Бегать нужно будет? У меня дыхалка слабая...
- Бегать не будем, а вот лазить по всяким гребням - это да... Тебе как такая перспектива?
- Да ничо... прикольно. Погоди. Я вот одно не пойму - а ты как с Машкой-то пересеклась? Она по босоножеству не угорает, и по походам тоже!
- А, да познакомились случайно. Она искала на барахолке материалы для костюма. Что называется, помогли друг дружке. Я ей пуговицы подогнала. Старинные, с ракопок.
- Ну, ё-маё... Понятно. – Вера зевнула -  Короче, эта... Ну, если замутите, то я "за". А Майбах у нас по средам кружок ведёт. Последним уроком.
- Это во сколько?
- Та-ак... Бля, вспомнить бы. Типа в два двадцать. Ну, в школе там, в кабинете истории.
- И фамилия у вашего руководителя Майбах, да? Ты хоть знаешь, кто он?
Девушка прыснула:
- Еврей, кто ж ещё.
- Я тебе в среду утром наберу, если не против. Расскажешь, как найти кабинет. В школу то сейчас пускают свободно?
- Хрен там. Там охрана. Ещё на той неделе девка молодая была, так ничё... правильная. Хоть и строгая. А сейчас баба с усами. Капец морда. Ну и к нам тут телевизион-т-щи-ки... да, завалили, шухер навели, никого не пускают. Ты его лучше за оградой карауль. Он там трубку курит.
- Я там ещё кое-кого с собой захвачу. Скучно не будет
Значит, встретимся, перекурим вместе.
- Добро. Тоже куришь?
- Курю иногда. В походах, обычно. А ты, значит, в школе босиком ходишь?
- Ну, сегодня ещё нет. Так, только на физре была так, и потом пару раз по коридору прошлась... Перед уходом.
- Нам надо будет собрать всех желающих. Мужчин, особенно. Крепких, выносливых. Есть у вас такие?
- Ха! – Вера откровенно заржала, издевательски. - Щаз-з! У нас не парни, а ссыкуны. Ну, Ярик Закацкий только, раз, потом Руслан-спортсмен и нерусь Джебраил. Остальные - отстой. Ботаны конченые.
- Ну, тогда, покажем им!
- Хы-хы... Да они даже не прорубят эту фишку.
- Ну что, договорились?
Нет, ну надо же! Прёт, как танк! Прямо вторая мать.
- Добазарились, да! – сердито отозвалась Вера. -  Телефон мой знаешь, только эта... У меня мать в ментовке, если я дома, могу не ответить сразу. Палит она меня.
- Замётано. В среду, после двух. Ты меня сразу узнаешь...
- Не поняла?
- Ну, там увидишь, поймёшь.
- Добро. Ну чё, пока?
- До встречи!

Посидев ещё с полчаса на кухне, подымив вэйпом, попив невкусного чаю – самый дешёвый, в пакетиках! – Вера начала собираться. Надо ещё Вепренко позвонить… Обещал доставить.

Отредактировано Admiral (2023-12-06 12:26:58)

Марфа Ипонцева – Вика Бондаренко: жизнь – это булка с говном и изюмом!
Всю субботу Марфа Ипонцева тупо отсыпалась – ночь интимных приключений со «Штирлицем» её вымотала, оставив приятную ломоту в теле и менее приятную головную боль - от выпитого. В воскресенье совершила ненавидимый, но необходимый «уроборос» - прибрала квартиру; вообще, конечно, это понятие, пришедшее из Древнего Египта, эта змея, кусающая себя собственный хвост, обозначала репрезентацию вечности и бесконечности, в особенности — циклической природы жизни: чередования созидания и разрушения, жизни и смерти, постоянного перерождения и гибели. А для Марфы – то, что она сделать не успела, или забыла – таковым являлась уборка в квартире, постоянно откладываемая «на завтра». Может быть, и какие-то свои дела. Ощущение чего-то, так и не сделанного, жило в ней постоянно.

Сюжет, снятый на неделе и показанный в пятницу, успел обрасти комментариями. Их было предостаточно – и в электронной версии телеэфира, и везде, по Интернету. В основном, они были положительными – Марфа умело повернула пафос сюжета в сторону педагогического «беспредела», а это моментально зацепило родителей. И, как из пробитого бензобака, хлестануло: там-то то желают, тут-то так-то зверствуют… Больше всего досталось школе № 1, считавшейся оплотом советской педагогике и советской системы обучения: родители тут же припомнили, как учителя говорят: «Садись, два, жук навозный!» и «Заткнись, чтобы я тебя больше не видела!», и прочие педагогические реплики на уроках. И про занижение оценок – тоже. И про то, как выгоняют из классов за одну недовольную гримасу, и про то, как нарочно «теряют» тетради с поздно сданными домашними заданиями… Дело дошло до того, что на сайте «Вечернего Прихребетска» директриса первой школы разразилась мучительно-стыдливой отповедью в стиле: «Вот вы сами своих детей распустили, а нам что делать?!», а её громил какой-то упёртый демократ, говоривший о том, что пора уже ученикам выбирать директора, а не назначать его сверху - через департамент образования…

Афанасьев принял сюжет с удовольствием. На Марфу косились: опять «выстрелила»! На понедельничной планёрке он отметил «острый гражданский пафос» сюжета, покритиковал конечно, Глаза-Михайлова, за "неряшливый кадр" – но в целом, остался доволен. Бывший командир эскадрильи знал, в чём красота неожиданной атаки!
После планёрки мигнул Марфе – останься. Та, проводив глазами коллег, устроилась на стульчике. Директор посмотрел на неё сурово, посопел; потом достал из стола сигару – он курил данхилловские, помял в пальцах, проговорил густым голосом:
- Ну… и что ты сейчас будешь делать?
- Не поняла смысла вопроса… - храбро, но вежливо ответила журналистка. – Работать, товарищ начальник!
- Угу… - угрюмо ответил Главный. – Осиное гнездо разворошила опять… Работать она будет.
- А это уж как скажете.
- Да как скажу… Тарасова звонила. Перед эфиром.
Ипонцева звонко, серебристо рассмеялась.
- О, ну это её профиль. Гасить пожар. Кто бы сомневался! Требовала снять с эфира, да?
- И ещё она заместитель мэра по «социалке». Ну, новая, ты знаешь…
- Хм. И что?
- Поддержала. В общем, я о другом хотел сказать.
Сигара, наконец, обрела своё достойное положение – во рту Главного. Пока что незажжённая.
- Ты гостиницу «Садко» знаешь ведь?
- Ещё бы. Содом и Гоморра местного пошиба.
- Там проституция… буйным цветом.
В полумраке кабинета, вечно зашторенного, вспыхнул алый огонёк кончика сигары – Афанасьев прикурил. Глядя на эту точку, женьшеню рассмеялась:
- Ой, да что вы говорите… Знаете, это как про тараканов в общежитиях писать. Скучно и банально. Понятно, что по-другому быть не может.
- Может, да не может… - почему-то недовольно проворчал Афанасьев. – Ты понимаешь, раньше это было… понятно. Менты весь местный контингент знают.  Взрослые. А сейчас кто-то новый зашёл… И несовершеннолетних туда таскает. С Техникума, с Пединститута, с первых курсов. Мне это один источник из ГОВД слил. Понимаешь?!
- Это уже интересно… Молоденьких?!
- Девчонок почти. Какая-то новая команда, приезжие. И ещё…
Марфа насторожилась. Главный редко кидал провальные идеи. Если бил, то в «десятку».
- Похоже, туда и «глухих» водят.
- О! Из их интерната?
- Да. Ну, не буду говорить пошлости, но это удобно. Глухонемая. Кусок мяса. Сунул, вынул. Не отвлекает разговорами… Ты нового директора интерната видела?
- Ой… не помню. Кажется, нет.
- Его год назад как поменяли. Прежнюю директрису на пенсию, а этого, нового… Пришлого… В общем, он мне сразу не понравился.
- Чем?
Тлеющий кончик сигары подпрыгнул; описал кривую во рту Афанасьева.
- Какой-то он… ретивый. И слишком здроровый. Знаешь, у меня такой замполит был. Закалял всех. По морозу в трусах бегал.
- И?
- А потом оказалось, стучал на половину полка. Сдал с потрохами. Кто кого слушает. Чьи голоса, о чём говорит… Не люблю я слишком здоровых. Так вот этот тоже – кружок закаливания какой-то, походы с этими девками глухонемыми. Какие-то пляски на углях… Как бы этот след там не обнаружился.
Марфа ощутила гончую страсть. Так хотелось закурить! Но свои «Житан» она оставила в куртке, в кабинете.
- Интересно… покопаем!
- Покопай. А я по линии ГОВД тоже… помогу.
Женщина поднялась. Что ж, новое задание вдохновляло. Воевать ей не впервой.
- Хорошо… Тогда я пойду, шеф?
- Иди. Только будь осторожнее. Тут взаправду… укусить могут.
- Хорошо.
И после этого, понедельничного разговора, оставалось ещё послевкусие; оставался снова пьянящее сознание ввязывания в драку; и на даже что-то начала узнавать…
Но точила одна мысль. Сюжет о школе не отпускал её. Почему-то хотелось снова увидеться с этими девчонками, поговорить. Нет, на знала – из того же Интернета, что вроде и от граффити администрация отступилась, будет общешкольное обсуждение их судьбы… Но всё равно – опять хотелось увидеть эту задорную голоногую спортсменку. А главное – ту, которая у них выделялась своей ненормальностью. И неприкаянностью. Которая, похоже, была самой бедной из них – Марфа хорошо помнила её грязноватые матерчатые тапочки и чёрную каёмку грязи на грубо обрезанных ногтях босых ног!

Из глубины воспоминаний выплыло давнее, школьное. В Камне, в её среднем классе – то ли в двенадцать, то тринадцать лет ей было! – одноклассница начала ходить в школу босая. Правда, по маю, вроде того; и не из протеста, как эти девчонки, а вроде как стало тяжело таскать полу сапоги демисезонные, со стёртыми каблуками. А летнего у ней не было…
Да, что-то там было с ужасающей бедностью. Марфа даже не помнила; вокруг ревели девяностые, эта бедность ледащая лезла из всех щелей. Но классная немедленно отреагировала. Марфе и ещё двум девкам были выделены деньги и поручено было, в хороших советских традициях. «Шефство» над этой девчонкой. Как её звали? То ли Алёна, то ли Милана… Они ей тапки первым делом принесли. Отвели в столовую, накормили макаронами. И Марфа помнила пальцы её ступней – макаронины такие же. Вылезающие из этих тапок. Потом вроде как повели в магазин, купили что-то на ноги – а потом они с ней занимались, готовили к урокам, а Марфе надо было домой.
И вот она прекрасно представляла себе эту девчонку. Эх. Надо бы с ней связаться… Что ж, опять придётся Айялгу беспокоить.
Она набрала номер на телефоне.
Айялга Кужугет где-то на рынке была.
- Алло! – и ругается с продавцами. – Ой. Извините. Я тут баранину покупаю… кого «свежая»?! Ты на неё посмотри, потом на бесстыжие глаза свои!
- Айялга простите великодушно… У меня один вопрос…
- Да! Сейчас! Короче, либо скидка двадцать процентов, либо…
Айялга победила увёртливого восточного торгаша своим напором, продиктовала адрес той девушки, который по счастью, непонятно откуда, знала. Коротко рассказала про семью.

Попрощавшись с учительницей, Марфа Ипонцева задумалась. Всё бы, конечно, хорошо, но… Но с чем ей идти туда? Ну, это понятно, сумку продуктов она купит в новом супермаркете. Но… как это она, отверженная, воспримет? Опять всплыли в памяти грязные пальцы-макаронины в старых тапках. Грязные, пыльные. Та ведь тоже ершилась. Самолюбие, а как иначе?! Нет, тут нужен предлог. И солидный предлог.
В поисках такового она напрягла всю свою многочисленную агентуру: знаменитая книжечка в кожаном переплёте без устали шуршала страничками. День перевалил за половину, женщина выпила две турки кофе, съела один, весьма чертсвоватый круассан, а голода не ощущала – только гончую страсть… Только в пепельнице копились окурки от «Житан», комнату наполнял едко-кислый сигаретный дым.
В конце концов, женщина подошла к окну и почти настежь распахнула его белые пластиковые рамы. Свежий воздух ворвался в комнату, как прилив; затопил её. Пахло прелостью. Тёплая, безумно тёплая осень. Так необычно. Странно, но этот циклон, или антициклон – как это синоптики там называют! – случился как раз в этот год. Когда в школе номер три начало «это самое». Словно кто-то свыше помогает этим девчонкам. Босоногость? Ну, а почему нет? Это может быть, всё, что угодно – дреды или разноцветные волосы, джинсы или что-то ещё, внешнее, яркое, старательно изгоняемое из стен любой школы. Выделяться – нельзя! Будь, как все! Не нарушай правила! Веди себя прилично! Ну, а сейчас, когда все рамки уже давно перейдены, когда и с цветными волосами-то уже воюют особенно, и джинсы педагоги носят запросто, и косметика на лицах старшеклассниц – обыденность, только босые ноги и остались…
Как символ. Марфа усмехнулась про себя. А что, она бы, в их возрасте, тоже бы в это вкупилась.
Чёрт, ну какой же предлог найти для визита к Вике?! Такой, железный…
И этот предлог она всё-таки нашла.

…Вести свою белую «восьмёрку» по городу, уже содрогающемуся в конвульсиях предвечерних транспортных пробок, женщина не решилась. Оделась простенько: джинсовый костюм, светлый, чёрная водолазка с серебряной переливчатой цепочкой на тонком горле, в ушах – недорогие, но яркие клипсы. Кольцо с аметистом, конечно. С некоторым сомнением она посмотрела на пару узконосых туфель – да, да, именно в них наливал шампанское Глаз, придурок. И, кажется, испортил совсем. Попробовала в них, уже вымытые не раз и высушенные, влезть – стелька драла пятки наждаком. Выбрала практичные теннисные туфли.
И отправилась по указанному Айялгой адресу, невесть как оказавшемуся в записях телефонной памяти физкультурницы.
Марфа думала, как встретит её эта девушка, Вика. Она даже жалела, что после съёмок прогуляться довелось ей с весёлой спортсменкой Леной, а не с этой… Она напоминала одновременно – бродячую собаку, нахоженностью своей, кое-как, обычными ножницами остриженными ногтями на руках; одеждой с лохматившимися краями да разошедшимися швами; и – какую-то статуэтку из слоновой кости… нет, из моржовой, чуть потемневшей. Это бледное изящное лицо, дышащее внутренней силой, одухотворённостью, баррикадным каким-то настроением – отчаянным; эта прядка, постоянно спадающая на висок справа… По всему выходило: девчонка должна встретить её в штыки.
Да и она бы встретила. Явилась чужая благополучная тётя. С продуктами – явилась как бы с «гуманитарной помощью», но её кто об этом просил?! И на лице этой девчонки угадывалась природная гордость, затаённая, задавленная внешними обстоятельствами, да и Марфа сама бы так отреагировала. Но и по-другому она не могла.

/////ПРОВЕРИТЬ!
В ту самую пятницу, поздно вернувшись с цыганского празднества, Вика мать дома не обнаружила. Не удивилась: пятница, народ получает зарплату, сабантуи везде. Да и просто – конец недели; студенты заполняют кофейню в «КООПторге», и оккупируют фаст-фуд в супермаркете. Эстеты и немногочисленные хипстеры идут в суши-бар в «Аквариуме». Публика среднего возраста идёт в «Лазурь», манагеры прут толпой в «Садко», где вместе с баром есть ещё и кегельбан; надувшись пива, гоняют там шары. В кафетерии «Космос» веселье только начинается – в субботу достигает апогея, гуляют «солидные», многие – с криминальным весом.
В субботу окончательно стало ясно – мать ушла в загул. Бухает где-то на какой-нибудь хате многочисленных «друзей». Есть дома нечего. Вика справилась даже с рыбными консервами, взял открывашку у соседей; съела всю банку целиком. К вечеру сходила в супермаркет. Трофеев стали две банки кильки в томатном соусе, пакет арахиса и батон, кем-то забытый на кассе. Тоже ничего, подкрепилась.

Мать появилась только в воскресенье. Иссиня-белая после выпитого, с набрякшими мешками под глазами и непривычно тихая. Напялила один из рабочих халатов и принялась драить полы. Вика догадалась: ну, всё, уволили в очередной раз. Наверное, из ГОВД, там давно на неё ругались… Да и сколько можно терпеть?
Вечер воскресения мать провела на мойке подъездов: слава Богу, там местные ТСЖ были менее требовательны, маялась до полуночи. В понедельник – отсыпалась, выставив на кухонный стол дары сочувствующих жильцов – банку тушенки, банку солёных огурцов из чьего-то погреба и пакт просроченных сарделек, напоминающих нечто среднее между ватой и пластмассой.
И вот в разгар этого печального, разбросанного, полного нехороших мыслей, состояния к ней в дом и заявилась тележурналистка.

Вика не особенно удивилась. Вероятно, чего-то такого она простудно ждала; дверь, украшенная дерматином – с парой насекомых, юркнувших в его трещины при приближении Марфы, долго не открывалась, а когда открылась – Вика стояла на пороге, дожёвывая сардельку, даже не варёную а вырванную из пакета. В блинных старых спортивных шортах и нечистой майке. Утёрла рот тыльной стороной руки.
- Здрасьте…
- Здравствуй, Вика! – проговорила Марфа, внутренне содрогаясь: что сейчас будет? – Ты прости, что я без приглашения…
- Да проходите.
Девушка отступила в глубину тёмной комнаты этой общаги; конечно, ноги голые, на крашеных досках пола выделяются ярко; дёрнув худыми плечами. Бросила: «Не разувайтесь, грязно у нас!». Хотя это было неправдой; Марфа заметила, что пол вымыт достаточно чисто. И вылезла из своих «теннисок», надетых, как она правильно решила, на босу ногу.
Проходя за Викой на убогую кухоньку, украшенную пожелтевшим по краям календарём, засохшим цветком в горке с трещиной, древним холодильником, да шатающимся столом в засаленной клеёнке, Марфа говорила:
- Я пришла по делу… Но давайте чаю попьём сначала!
- Вам мать надо? – не оборачиваясь, спиной с острыми лопатками, спросила девушка.
- Да… Если можно…
- Щас. Вы сюда всё ложите.
Ставила чайник на облупленную конфорку. Обернувшись, крикнула в глубину комнаты:
- Ма! К тебе пришли!
- И к тебе тоже! – Марфа выкладывала купленное на стол. – Вика, тебя тоже касается. Так что не уходи.
- Ладно.

Журналистка купила всё, что нужно, к чаю и демонстративно, нарочно – без спиртного. Даже без самого маленького на него намёка. Это сейчас лишнее. Пирожные, вафли, связка бананов; при виде последних у Вики жадно заблестели глаза, было понятно: такие фрукты здесь, на этом столе явно появляются редко. Она даже, кажется, облизнулась; снова воскликнула в сторону комнаты:
- Ма! Ну, ты где там?! Спит, наверное… щас позову!
И побежала – половицы скрепили от топота голых пяток. Марфа осталась одна в кухне; по привычке достала пачку сигарет… Судя по треснувшему блюдцу со следами пепла и прилипшим окурком, тут курят свободно. Нет. Она не будет. Что это натолкнуло на такое решение, женщина не знала. Но пачку спрятала в карман джинсовой куртки.
Мать Вики вышла в кухню нечёсаная, лохматая; седеющие, тёмно-русые волосы на кончиках секутся. Видать, девушка успела предупредить о том, кто такая гостья; на помятом, истасканном лице женщины – испуг, она торопливо запахивается в очень старый халат, когда-то роскошный, махровый, но сейчас – с прожжённым в двух местах подолом; шаркает ногами в старых тапках, в дырки которых лезут пальцы её ступней с желтоватыми ногтями.
Марфа приветливо улыбнулась:
- Здравствуйте, Александра Алексеевна!
- Здрасьте… - точно с такими же интонациями, что и дочь, ответила та. – А чё… Это Викуля чё-то натворила? А чё она… эй, ты чё там наделала опять?!
- Да ничё, мам! Чё ты опять заелась?
- Спокойно! – Марфа подняла худую руку, аметист сверкнул в солнечном блике. – Александра Алексеевна, Вика ничего не сделала. Ни-че-го! Я просто пришла поговорить…
- О чём? А чё вы…
Женщина тупо разглядывала продукты; Марфа, перехватывая инициативу, распорядилась:
- Ну, где тут у вас чашки, ложки? Чай будем пить…  Давайте!

Хрустели вафли. Булькал, остывая, вскипевший чайник, наполняя кухню запахом пыли, нагретой его паром – как в старой бане. По клеёнке боком, пробежал таракан – Марфа чуть вздрогнула. Руку со стола убрала, но деликатно «не заметила».
- Александра Алексеевна, скажите, вы когда эту квартиру получили?
- Я-то? А… а чё… Не помню. Викуля в пятом была… Или в шестом?! Ну чё ты молчишь-то, а?
- Мам, да отсекись! Докопалась! – Вика жадно набросилась на бананы; счищала кожуру, неловко. – Я чё, помню?
- А тебя спрашивают!
- Тебя, а меня!
- Не ссорьтесь. Это общежитие Химкобината. Я проверила: до две тысячи шестого оно принадлежало заводу, потом его передали городу, а эту вот однокомнатную выделил ГОВД. Так?
- Не знаю.
- Ну, видимо, в седьмом или восьмом вы её получили.
Вика ела банан, зыркая глазами то на мать, но на журналистку. Чего ей надо?! Вся из себя модная такая. На ногтях худых ступней, не побоявшихся их тёмных от старости полов – светлый, нежного оттенка лак. Кольцо это на пальце. Хотя, какая разница, что ей надо?! Вон, сколько принесла… Сначала надо с этим расправиться – а думать потом будем! А про квартиру…. Ну, да, когда мать с отцом жила и её родила, они вроде какую-то квартиру снимали. Кажется, в панельном доме на Лунной – там ещё из окон угрюмая, с колючкой поверху, стена Автокомбината видна. Она играла там, где за каким-то хилым ручейком – куркульские высокие заборы и дворы с гремевшими цепью собаками. Как-то провалилась в этот ручей в такую же осень, но уже холодную, слякотную, под самый ноябрь; один сапог резиновый сразу смыло, унесло водой, второй в грязи увяз – не вытащить. Пошла домой по снегу – одна нога босая, вторая – в мокром носке, потом и он слез. А домой-то страшно: мать орать будет, может, и ремня всыплет. Так и шаталась по двору, пока голые ноги, давившие грязь пополам со снегом, не окоченели совсем, забралась в соседний подъезд, на подоконник, босые ноги к батарее – так и задремала, всхлипывая. Ну, соседи нашли, матери привели.
А потом – да, как раз когда последние сведения об отце из Тюмени получили, то сюда и переехали. За наёмную хату нечем стало платить.
А Марфа Ипонцева, отпивая свой чай – и не налегая на угощение, продолжала:
- В десятом году мэрия включила ваш дом в программу расселения. Под снос. То есть его уже должны были снести… Только вот вам никто об этом не сказал. А ваши квартиры кто-то получил. Они в новом микрорайоне за АЗС. У Гнилого.
Мать чуть не подавилась вафлей. Вика уронила банан – шлёпнулся на пол; да под стол, пришлось доставать его босой ногой, возить неловко…
- И чё? Так эта… Мы чё, типа туда можем?! А, Викуль?! Ты слышь, нет?
- Да замолчи ты уже!
Марфа отпустила чашку с чаем.
- Да! Александра Алексеевна, если вы напишете заявление… И мы грамотно оформим документы – я вам помогу! То вы уже до Нового года переедете туда. Там девятиэтажки стоят и ещё два дома сдают. Экология не очень, но это лучше, чем здесь!
Мать, совершенно ошарашенная этими перспективами, только глаза таращила. Девушка же, достав, наконец, банановую кожуру, кинула ё, не глядя, в белую раковину с чёрными язвами отколотой эмали:
- Да ну, на фиг! Кому мы нужны?!
- Я вам говорю: у вас есть права! Просто с вашей жилплощадью кто-то схимичил… Но я вам помогу. Это не обсуждается.
Мать Вики только кивала; было видно, что страх перед «бумажками» силён, но и желание хоть какого-то просвета в жизни – тоже. Марфа решительно встала:
- Вика… а мы с тобой на базар должны сходить.
- Зачем?! – девушка насупилась, голову опустила; со лба сорвалась прядка, закачалась. – И так всё купили, вон…
- Тебе нужно что-нибудь из вещей! – твёрдым голосом заявила женщина; она предвидела эту реакцию. – Потому, что ты в школе учишься. Знаешь, мне тоже когда-то всё равно было.
Вика скривилась:
- А чё покупать-то? Боты, что ли? У меня есть.
- Тапочки?
- Берцы! Да!
Она не врала: эти армейские ботинки, на размер больше, хлопавшие по её тонким щиколоткам порыжевшими старыми голенищами, мать принесла из ГОВД. Кто-то отдал. Вика тряхнула головой, фыркнула возмущённо:
- Пока тепло, мне и тапок хватит… Или… или так! А вот снег будет – берцы есть!
- Ну, хорошо. Давай хотя бы толстовку купим, добро? И джинсы нормальные.
- А…
И такую реакцию Марфа просчитала. Её разноцветные глаза загорелись – это пламя не испепеляло, но оно просто прижимало к стулу.
- Гонорар! – отрезала она. – Вы интервью мне давали?! Для новостей? Давали. Положен гонорар. Всё ясно?!
- Ага. И остальным будет?
- Будет. Собирайся!
- Щас. Штаны одену.
Марфа поморщилась: не любила она этих языковых ошибок, но не учить же Вику грамматике русского языка!

Натянув тренировочные брюки с ярко выраженными «пузырями» и слегка подкатав их обтрёпанные края с оборванными штрипками, девушка посмотрела на журналистку изучающе.
- Я так пойду… А вы?!
- И я так! – Марфа засмеялась. – Уж давай в одном стиле. Тем более, что обувь примерять всё равно не придётся… Раз не хочешь.
Её ноги перешагнули через белые «тенниски» и переступили порог.

…Городская Барахолка по-хорошему оживает только ближе к концу недели. В середине её и в начале – тишина, запустение после набега покупателей в выходные дни. Поблёскивает окнами медучилища; у крайней общаги стоят трое студенток в цветастых байковых халатах и тапках на босу ногу – чуть розоватые, пропаренные пятки давят их задники; девки курят, конечно, ощупывают глазами странную пару, покинувшую соседний дом. На пятачке у Центральной проходной Комбината, похожей на бастион крепости, перед его вечными трудами, пофыркивает заворачивающая сюда «тройка»: большая, старая, обклеенная всевозможными рекламами. Между лотков и палаток, небольших павильонов похаживают жирные лохматые голуби.
Марфа шла, особо не избегая ни тёмных пятен на асфальте – неизвестного происхождения, ни каких-то его нечистых проплешин и отчётливо понимала, насколько дико смотрят её ухоженные голые ступни на этом липковатом покрове. Достала пачку «Житан», рассмеялась:
- Ну, что ты на меня так смотришь, Вика?
- Ну, эта… Вы такая вся чистая, и по этому всякому… Как-то, эта. Грязь.
- Грязь, Вика – это не тут. Грязь, это…
- Закурить дадите?
- На, бери. Грязь – это когда вспоминаешь, как день провела – и тошно на душе. И думаешь, какой следующий будет – тоже тошно. Вот это, грязь!
Девушка не ответила. Сунула в зубы сигарету, щёлкнула зажигалкой, затянулась… И её разобрал кашель; она зашлась им, беленькая палочка вылетела. Откатилась далеко; Вика кашляла, согнувшись, до слёз, потом насилу прохрипела:
- Нихренассе… Вот, ёп… какой…
- Извини. Крепкие.
Очевидно, даже для видавшей виды Вики алжирский табак оказался «термоядерным». Надо будет купить ей сигарет. Да, дурная привычка. Но ведь всё равно купит сама или стрелять будет у других.
Они подходили к лоткам. Вика робко спросила:
- А вы давно… в Ти-Ви работаете?
- Да. Давно.
- И, эта… всегда хотели в телеке работать, да?
- Я? – Марфа удивилась этому вопросу; удивилась так, будто кто-то развернул её за плечи, поставил перед зеркалом да она сама себя спросила. – А ты знаешь… Ха! Вот это номер.
- Вы о чём?
- Да о том, что я как-то… блин, не задумывалась! Ну, жила в Камне-на-Оби, школу закончила… Год проболталась. В театре.
- Актрисой?
- Куда бы! С моими внешними данными! Нет, в массовке играла… на подхвате. Ассистент главрежа, потом диспетчер, туда-сюда. Потом моделью поработала.
- Моделью?
Женщина со смехом пнула босой ногой гниловатое яблоко – оно отлетело метров на пятнадцать, с хрустом, плеском распласталось у стенку мусорных баков.
- А ты думаешь, модель, это титьки третьего размера и силиконовые губы? Идеальная модель – это вешался. Как я… - Марфа горделиво расправила худые плечи. – Чтобы автор нарядом мог что угодно на «это» повесить.
- А почему ушли?
- Надоело. По подиуму взад-вперёд. И каждый день – предложения… Ну, ты, понимаешь, от кого и о чём.
Девушка думала о чем-то, о своём. Они уже вошли под сень палаток, под тенты; народ слонялся мимо, невежливо толкал в бока, плечи, дышал сзади перегаром, орал: «И чо?! И чо, и это не лезет? Животяру раскормила, курва!» или «Чо за на хрен, почему маленьких размеров-то нет?». Барахолка не могла угодить всем сразу…
- Ну, а потом… - Марфа остановилась у лотка с джинсами, пощупала одни, другие; сонная продавщица не реагировала. – Потом меня трахнул редактор нашего местного телеканала. По пьянке… Так получилось. Женщина, а это натуральный деним? Или «типакитай»?
- Где я вам натуральный деним возьму? – буркнула та. – Это Китай. Хороший. Фабричный.
- А-а, фабричный… Ну, вот, как-то пожила у него, проревелась, аборт сделала. И как-то встроилась в их телевизионную жизнь. Сначала вообще ему салфетки подносила.
- Салфетки?! Зачем?
- Лоб вытирать. Он, понимаешь, весь из себя такой лукино-бля-висконти, оператор пашет, журналист подводку читает, а он сидит в раскладном шезлонге и пот трудовой вытирает… Ладно! А какие размеры есть?
Продавщица проявила какой-то интерес; поднялась, подошла к прилавку, потом посмотрела на босые и порядком уже грязные ноги  покупательниц, обрубила:
- Мерять не дам! Уговняете мне весь товар.
- Поняла-отстала! – бросила Марфа небрежно. – Пошли, вика. Этого добра тут на всех китайцев вместе с их предками. Ты вообще какие хочешь?
- Да мне как-то… поровну.
- Поровну у тебя унитаз дома стоять должен… - Марфа тоже была бойка на язык. – Иначе говно подтекать будет… Вик! Ну не ершись ты! Реально – я тоже не охрененная модница, но шмотки должны быть удобными и качественными. Понимаешь?
- Угу.
- Так какой цвет? Чёрный?
- Ну, да.
Марфа прищурилась.
- Что б, как ворона – похожая на всех? Тогда вон, забирайся на дерево и каркай… А этот, серый, как тебе?
- Ничо так…
Но и с этим ничего не получилось. Тут продавщица была молодая и она буквально вцепилась в джинсы в руках девушки:
- Сначала заплатите! Сначала деньги, а потом…
- А потом что, на тряпочки их можно порвать? – насмешливо спросила Марфа.
- Нет! Но мне хозяин так сказал… если такие…
- Какие?!
Молоденькая, светленькая, она дрожала, как отбойный молоток, побледнела, зубы стиснула. И ненавидяще смотрела на Вику, в её грязноватом и старом. Содержание слова «такие» угадывалось на раз.
Женщина молча отняла джинсы у Вики, тоже залившейся бледностью, швыранула на доски прилавка с силой, и, приблизив лицо к лицо к лицу этой продавщички, выдохнула: «Сука ты!».
И потащила Вику за собой. Та слегка упиралась.
- Марфа! Пойдём отсюда!
- Не пойдём! – зарычала та. – Не пойдём! Тебя так легко нагнуть, Вика?! Тебя обосрали, а ты иди, обтекай?! Так, что ли?! Так чего же ты тогда в этой жизни стоишь?!
Эта жестокая отповедь, как ни странно, Вику отрезвила. Она подобралась, губы сжала; костлявые кулаки в карманы засунула своих тренировочных брюк. Потом остановилась и гордо закатала штанины этих вытертых «треников» - по самые бугристые коленки – в синяках и ссадинах.

Повезло на третьей или четвёртой палатке. Полная, румяная, с трогательными младенческими складочками на руках, торговка, видимо, Вику узнала. Разулыбалась:
- Вика, да? А я тебя помню!
- Драссьте… - хмуро ответила та. – Откуда?!
- Ты с Ромой моим в шестом классе под ёлочкой стояла! – улыбнулась женщина. – Меня Святослава Сергевна зовут, помнишь?
- Не…
- А это к тобой? Сестра?
- Знакомая я её. Старший товарищ… - Марфа усмехнулась, разглядывая ассортимент – тут и джинсы, и шорты, и толстовки. – Марфой зовут.
- Очень приятно! Девушки, вам чего хотелось бы? У меня из новых вещей – вот, привезла недавно из Хайхе! Сама!
Тут до Вики дошло. Ну да, это мать Ромки Торлова, тихони белобрысого. А он говорит – маманя бизнесвумен, целый магазин у неё! Тут как раз женщина, уже взяв что-то в руки, приблизилась – и умилилась:
- А, так вы, наверное, за обувью?! Ой, так идите ко мне в магазин-то, я девчонкам позвоню, обслужат!
- Нет, именно обуви нам не надо… - Марфа с интересом перебирала джинсы, ощупывала цепкими руками ткань. – И вы – хозяйка магазина?!
- Ну, да, а что? – и Святослава Сергеевна горько улыбнулась. – Эх, милая! Знали бы вы, сколько мне легально надо платить продавцу… Вон им, в салоне-магазине, плачу. А это так… ну, сами понимаете… побочный такой бизнес. Сама и стою!
И она покрылась красными пятнами. Всё понятно. Салон модной обуви – бизнес «чистый», подналоговый, а эта палатка, с которой прибыли явно раза в два больше, да и вся – живыми деньгами, это неизвестно на кого оформлена и как существует. Тут только хозяйка стоять может. Дуру-продавщицу не поставишь.

Марфа засмеялась.
- Да. Не подумала. Вы уж простите… Но мне кажется, что и тут облом. Запачкаем мы штанцы ваши, пока мерить будем.
- Ой, ерунда какая! Сейчас всё устроим… Вика! Вика, иди сюда! Ой, какая худа-й-я-а! Прям жердочка. Сейчас!
Она выдернула из груды вещей ленту «сантиметра». Быстро опоясала им девушку.
- Ну, спусти-то трикуху свою… Спусти, говорю, бёдра обмерить. Да не крутись! Кто тебя тут видит…
Марфа старалась не смотреть на чуть-чуть обнажившиеся худые бёдра Вики, с бледной кожей и прожилками вен; вообще, на полоску этого голого тела. Отвернулась, скучающе изучала барахолку. Святослава закончила обмер, нырнула в подобие подсобки и вынесла две пары джинсов: серо-серебристых и роскошного цвета хаки.
- Вот! Должно вам по размеру! Ну, точно, у меня глаз – алмаз!
- И что… прямо померять можно?
- Да берите сразу обе пары! Дома померяете, если что… Вик, ну подбежишь ко мне, деньги верну, честное слово!
- Ладно…
Девушка не знала, куда деваться от свалившегося на неё счастья. А Марфа не успокоилась.
- Так, ну и курточку какую-нибудь… Это точно мерять можно. Вика!
- А?
- Не «а», а ноги в руки, то есть глазами смотри и выбирай.
Выбрала она, конечно, толстовочку с неизменным капюшоном. Но с кожаными вставками и металлическими пуговицами везде: и где надо, и где не очень. Святослава вынесла небольшое зеркальце. Девушка крутилась около него…
Марфа, уже не раздумывая, отсчитывала купюры. Женщина, оставив Вику красоваться, негромко спросила у Марфы.
- Слушайте… а что там в школе происходит-то у них? Рома ничего не говорит, он скрытный… Больше с дедом всё.
- А де почему не говорит?
- Да! – она мазнула рукой – Бирюк он. Сидит на своей биостанции.
- Бардак у них там в школе, Святослава Сергеевна. И самоуправство. Ничего, сигнал есть, будут разбираться.
Женщина покосилась на босые грязные ступни Вики – та непроизвольно ставила их в красивую позу, вертясь.
- А что они там… про босые ноги что-0то?
- Это программа закаливания! Только не все её понимают… - Марфа усмехнулась. – Мы к вам ещё за зимней обувью придём.
- Ой, приходите! Вам – со скидкой!
- Спасибо!
Взяв сверток, шуршащий, как пергамент из Александрийской библиотеки, Марфа приобняла за плечи чуть оробевшую девушку и повела с рынка. Мимо мордатых полицейских, мимо усатых нерусских торговцев, мимо тёток со злыми глазами и карапузов в колясках, ополоумевших от жары, духоты, голосов, мотания по рядам – и поэтому заливавших пространство воем да плачем.
Чуть выбрались из этого ада, и, почти одновременно остановились. Из мест для сидения – только побитый поребрик. И они обе нагло сели на него, вытянули в сторону рынка босые ноги, грязны пятки свои.
На обратном пути Марфа, не торгуясь, смела с прилавка торговца сигаретами блок «Кэмела». Сунув купюру без сдачи - сейчас и раздербанили его, и закурили вместе, жадно, наслаждаясь дымом. Женщина, смотря в небо, задумчиво, проговорила:
- Понимаешь, Вик… Жизнь – это как булка с изюмом. Хотя, вообще, это булка с говном. Говно – это плохие люди. Изюм – хорошие. Но, чтобы узнать хороших, изюмных, приходится и говно жрать. Вот такая метафора.
- М-да…
Она поняла это слово. Не дура, отнюдь. Кивнула. Затушила сигарету. Марфа с улыбкой смотрела на спутницу, подмигнула:
- А об голую пятку умеешь сигарету тушить?
- Нет… А как?!
- Просто…
И Марфа легко это сделала. Надо просто послюнить палец, мазнуть им по этой грязной коже, а потом резко и сильно прижать тлеющий кончик. И ничего. Нормальная физика. Так Марфа и сделала, окурок показала.
- Во, блин, фигня крутая! А я только карточные фокусы умею…
- Как-нибудь покажешь… - Марфа поднялась на ноги. – Пойдём. Навеселились.

…Когда пришли в дом, в квартире густо пахло говяжьим бульоном, луком; мать, по-прежнему в этом своём халате. Но уже босая – подстроилась под гостью! – выскочила из кухни с ножом в руке:
- Ой, пришли-та… а у меня супчик щас… на косточке!
«К тёте Люде сгоняла» - догадалась Вика. Заняла мясца… под будущие бонусы. И грубо мать оборвала:
- Ма, мне вечером надо отойти. И у Марфы – дела!
Та поспешно согласилась:
- Точно-точно! Дела! Давайте в другой раз, благодарю за приглашение…
- Так, а как же эта… что же вы…
- Ма, скройся, а?! – грозно сказала девушка.
Марфа остановила её, чуть-чуть приобняв – по-дружески и притянув к себе.
- Александра Алексеевна! Мы всё сделаем. Что я вам обещала… Попрошу нашего юриста завтра же начать готовить документы. А вы мне должны пообещать – не пить!
Мать стояла с поварёшкой в руке и та рухнула к её босым ногам – синевато-белым, с уже слегка скособоченными пальцами ступней, неряшливыми ногтями… И засверкала.
- Типа … вообще бухать бросить?! – спросила она поражённо, как будто ей предложили прыжок без парашюта.
- Хотя бы – месяц! – Марфа отрезала это резко и даже зло. – Месяц трезвости! Всё!
Она повернулась к матери Вики спиной, подчёркивая этим жёсткость поставленного условия, пошла в прихожую.

Она следила, как журналистка обувается. Ступни обмахнула салфеткой, прихваченной из кухни – нашла где-то старый обрывок… Усмехнулась:
- Ты ж понимаешь, я особа статусная… Приходится соответствовать. Ладно, не обижайся.
- Да мне по фигу.
- Вот и ладно!  Марфа встала, подала плоскую  ладонь. – Ну, что, дружим?
- Дружим!
Она её пожала. Непривычно горячая. Как-то женщина старалась её долго удерживать…
- До встречи!
- Пока.
Выметнувшись на улицу, Марфа бессильно, как будто из неё кости вынули, привалилась к шероховатой стене барака; даже головой стукнулась – чтоб унять муторный морок в ней… Видение стояло перед ней: очень худые бёдра. Как у неё. Вырвала из кармана пачку «Житан». Сигарету прикурила. Дымом заглотнулась – полные лёгкие. Едва не закашлялась. Отпустило. С минуту смотрела на свои белые «тенниски»… Задумчиво.
Потом поплелась прочь от дома. Её слегка пошатывало. Кое-как перебралась через Станционную по пешеходному переходу; подумав немного, вернулась обратно и дошла до «Флакона». Там купила дорогой вискарь.

Первый глоток сделала в кустах за первой школой. Пустой и тёмной. Тут курили школьные дети: курили, судя по земле,  обильно и  часто.
Обожгла нёбо и язык ядрёным вкусом виски.
Потом потянула из кармана телефон.
И, набрав очень знакомый номер, совершенно трезвым голосом сказала в его коробочку:
- Привет, это я… Сегодня свободна… Хочешь? Приходи через час.

Отредактировано Admiral (2023-12-07 06:47:30)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ДЕНЬ БЕЛЫХ ТАПОК.
Девчонки, не без чужой помощи, придумывают, как обходить школьные «правила», администрация готовится «ударить в лоб»,  Закацкий выясняет отношения с Мариной, а Снежана спасает человека и попадает в неприятную историю. Ну, и у Марфы Ипонцевой – ночь любви и утро трагедии.

Земфира Аушева и все: бунт.
Так как понедельничный «беспредел» ускользнул от внимания Эльвиры Галиуллиной – вызванное такси унесло её от школы ровно в тот момент, когда по деревянному полу спортзала ударили голые пятки первых разувшихся! – то она имела основания быть в полном спокойствии. Мартель с её дурацкими валенками… Ничего. Обломаем. Запланированные акции просто снесут эти наивные «очаги сопротивления», как сносит вражеские позиции своевременно подтянутая к передовой тяжёлая артиллерия…
Встречу она провела великолепно. Компьютеры получила. В общем, получалось так, что на родительском собрании это были главные её, Галиуллиной, силы.
А вот во вторник она ощутила себя плохо. Видимо, пережитые события, нервное напряжение последних дней всё-таки настигли её; ноги подкашивались – она едва смогла выползти на кухню и, чувствуя десятибалльный шторм – нарастающее давление, позвонить в школу Аушевой. Приказ простой: сохранять спокойствие, провокаций не допускать, нарушения дисциплины искоренять немедленно, вплоть до отстранения от занятий… И так далее. Потом напилась зовартана, чего-то ещё – от давления и рухнула спать.

А жизнь в школе шла своим чередом. На первый урок к Тимофееву, в самом конце, заявилась Регина Петровна. Вся, по-прежнему во вчерашнем, монашеском одеянии – только колготки не чёрные, а отвратительного, коричнево-телесного цвета, делавшие её тонкие красивые ноги балясинами деревянных перил… Физик только что провёл лабораторную работу по изучению электромагнитной индукции; бегал по классу, собирал миллиамперметры, магниты реостаты и прочее оборудование. Пользуясь тем, что он ничего не видел и не слышал вокруг, женщина плюхнула на стол чёрный мешок – из тех, что для мусора, и провозгласила:
- Кто у меня на получение спецодежды записывался?! Подходите по одному!
На это получение «записывались» все, кто побывал вчера в доме Айялги Кужугет; остальные и внимания на это не обратили. Даже увлечённый процессом сбора  приборов физик. Раздав коричневые запечатанные пакеты, Регина Петровна с чувством выполненного долга удалилась.

А Земфира Аушева решила выполнить указание Галиуллиной и проверить состояние школы на втором уроке. До этого она сидела у себя, в кабинете, писала тезисы для родительского собрания – надо отправить каждому родителю! Потом вышла. Передвигалась она по школе не в туфлях на каблуке, как директриса; её тайным оружием были удобные туфли на резиновой мягкой подошве, с овальными носами - они удобно охватывали пальцы ступни и позволяли идти бесшумно; в школе чаще всего носила один и тот же тёмно-коричневый брючный костюм с разными светлыми кофточками.
И, конечно, прямо сразу же, на втором этаже, увидела Елену Мартель. Та совершенно спокойно шествовала к лестнице, к секции туалетов. Без своих дурацких валенок, которыми блеснула в понедельник. Но, тем не менее, опять босая! И голые пятки её круглые, и подошвы были хорошо видны: серого цвета, говорящие о том, что она не просто вот сейчас, пять минут разулась!
Бесшумно, как кошка, Аушева подскочила к девушке, рявкнула:
- Мартель! Это что такое опять?
Та вздрогнула, обернулась. Спросила с невинной улыбкой:
- А? А что, Земфира Маратовна?!
- Ты почему опять босая?!
- А-а! Так я забыла! Щас…
И она выхватила из заднего кармана джинсов что-то белое. Это, выхваченное, моментально трансформировалось в её руках в белые тапочки. Лёгкие, невесомые. Из двух тонких листов хлопчатобумажной ткани. Эти тапочки вмиг оказались на её босых ступнях.
Аушева потеряла дар речи. Возразить – нечего. Обута? Обута. Приказ директрисы не нарушен. Дико они смотрелись, эти тапки и что-то ей, Аушевой, напоминали. Пришлось скривиться, зло проговорить:
- Вот так! И не надо, Мартель, забывать. Ты всё-таки в школе, а не на…
Так и не придумав, где бы ученица могла находиться, замдиректора мазнула рукой. Развернулась, пошла обратно… Но внезапно её слух уловил подозрительное плямканье. Босых ног по полу.
Развернулась опять, как ужаленная. Девушка снова шлёпала босиком. Аушевой пришлось снова подскочить:
- Мартель! Ты что делаешь?!
- Я? Да ничо. Да они свалились, Земфира Маратона. Они всё время сваливаются…
И опять – извлекла эту «обувь» из заднего кармана джинсов.

Так вычурно над Аушевой ещё никто не издевался. Поняв, что тут контролировать старшеклассницу бесполезно: ну не в сортир же её конвоировать! – замдиректора махнул рукой и пошла на первый этаж. Нет, с валенками было проще…
На первом этаже – новое открытие. У стойки гардероба топталась Света Веткина, из шестого. Худенькая. Она переобувалась. Хотя, если это можно так назвать. Кроссовки уже сняла, сейчас стягивала гольфы. И вот стояла белыми, худенькими ножками в синеватых прожилочках, голыми – на школьном полу!
Аушева подскочила, вскрикнула:
- Веткина! Ты куда так собралась?!
- Земфира Маратовна, я опоздала, потому что мама меня к терапевту возила! – засуетилась девчонка, шаркая этими голыми пятками по полу. – Я вам щас от неё записку покажу…
- Не надо мне твою записку! Почему ты обувь сняла?! Ты босая собираешься ходить?
- Да… Так, эта… сказали ж, можно.
- Что-о-о?! Кто сказал?
- Старшаки… - растерялась девчонка с короткой косичкой. – Ну, старшеклассники, то есть. Сказали, приказ такой был…

Земфира Аушева пошатнулась. Это же натуральная диверсия… Это как красный флаг в оккупированном немцами Краснодоне поднять. Это кто такое придумал?! Прорычала: «Обуться немедленно! И чтобы этого больше не видела!». И ринулась к себе.
Шестое чувство в ней говорило: ой, неспроста эти белые тапки и «так старшаки сказали!». Да и поведение охранницы, молодой девки в чёрном, безучастно стоявшей за своей конторкой и наблюдавшей за этим, требовало вмешательства. Женщина к ней подскочила:
- А вы что стоите, наблюдаете? У вас тут ученики разуваются… приказом запрещено! А вы не реагируете!
- А что, должна?! – холодно проговорила та.
Глаза серо-голубые, холодные, крещенская прорубь. Лицо худое, напряженное.
- Должны! Это нарушение дисциплины!
- Где это написано? О том, что я должна контролировать внешний вид учеников?! – отрезала девушка.
Аушева задохнулась:
- Да вы… Да вам приказ такой будет, уже сегодня! Персонально!
- Вот будет – в письменном виде – тогда и буду выполнять!
Разбитая наголову, Аушева отошла; решила наведаться в начальную школу.
Как оказалось, на свою беду.

…Лариса Белых, накануне неловко поранившая большой палец на ноге, после того, как её застукала директриса, всё-таки не обулась. Пацанчика она придержала, дождалась ухода Эльвиры, потом нашла с ним его несчастный телефон; вернулась к себе – и проходила босой до самого последнего часа, когда «раздала» родителям всех своих малышей.
И удивительно: ей так было хорошо! Ноги совершенно не устали, боль в пораненном пальце отпустила…
Но это было тогда, на прошлой неделе. Потом на день она благоразумно взяла отгул, подменившись; а в роковой четверг, когда школу сотрясало вторжение телевизионщиков, сидела у себя – и ни о чём не думала. И тут к ней в кабинет проскользнула пышноволосая, почти кудрявая девочка – Настя из 11-го «А» - она любила с маленькими возиться, помогала им делать домашнее задание, отличная воспитательница. И на пороге класса попросила: «А можно разуться? Ноги устали!». Лариса, сама расхаживающая босиком, конечно, разрешила. А Настя ей всё и рассказала – про бурю, которая разразилась на первом этаже.

Сейчас Лариса Белых сидела в классе с Аней Каштаковой – тоже из «началки». Хрупкая, молоденькая блондиночка. Конечно, она ей рассказала об инциденте с Галиуллиной, да и Аня, увидев босую коллегу, восхитилась: «Какая прелесть! А можно, я тоже?». У них там, в их крыле. Полы паркетные, тёплые, в кабинетах постелен ламинат, и Анюта разулась с удовольствием. Её незагоревшие за лето ступни, мраморные, с тонкими пальчиками-веточками смотрелись на этом ламинате экзотическим цветком. Так как их два класса, третий и четвёртый, забрала Айялга на «подвижные игры», дамы могли посвятить это время зелёному чаю.
- …и ты знаешь, что меня прибило? – гневно говорила Лариса, отпивая чай из чашки с толстыми стенками. – Она мне потом же высказала! Пятки, говорит, свои колхозные, не денонсируйте! Понимаешь, Ань? Пятки – колхозные! Это она так меня унизить решила?!
- Ой, не знаю, Лариса. Она грубая, вообще. Ужасно!
- Нет, я понимаю, я ж с Кемерово. У меня мама, да, всю жизнь в колхозе пахала. Между прочим – ударница! Папа – горняк! Но зачем так-то, с таким осуждением?! Пятки ей мои не понравились!
- Ну, да. У меня мама – гинеколог, но тоже сельский. Всю жизнь в Лебедёвке нашей прожила.
- Так и я говорю! А она такая вся расписная-городская! Да пошла она в пим дырявый!
- Конечно! – поддержала молодая учительница. – Это вообще какой-то… расизм! Ой, давайте я чашки помою…
И она, собрав со стола их посуду, отошла к мойке в углу класса: "началка" такими роскошествами обладала.
Вот этот патетический момент распахнулась дверь и на пороге возникла Аушева.

Что она увидела? Пустой кабинет. Голые ступни. С пресловутыми пятками, Ларисы Белых - та их тут же постаралась спрятать под стул. Не получилось. И босые ступни Ани Каштаковой – узкие, тонкие, как вазочка, белые. Такие все архитектурные, на тёмном ламинате.
- Что у вас тут происходит?! – закричала Аушева, содрогаясь: это уже слишком! – Вы почему…
- У нас дети на "подвижке", Земфира Маратовна…
- Я знаю, где они! Вы почему себе позволяете… Где обувь ваша?!
Тут Аня, светловолосая, тонкая, обернувшись от мойки, ляпнула:
- Так разрешено же, Земфира Маратовна… в классе…
- Что?! Это кто вам такое сказал?!
- Ну… Лариса Спиридоновна…
Учительница густо покраснела и отвернулась. Ну, да, она это сказала коллеге. Господи, да её красивым ножкам, этим ступням тонким, любая обувь – обуза.
Аушева открыла рот. Она бы могла прочитать длинную лекцию о том, что вот, мол, приказом директора и так далее… Хотя приказа-то уже Но в этот момент крыло «началки» затопил детский визг, смех и топот явно необутых пяточек.

Дело было в том, то малыши заинтересовались необутостью своего педагога. И тогда Лариса объявила «игру в голопятки», чем всех порадовала: к тому же в таком образе можно было прыгать, визжать, прятаться под парты и вообще – всласть беситься. Ну да, в столовую и в туалет они обувались, но по своей "началке" носились кто как. Кто в носочках, кто голыми ногами… А потом попросили ещё – и в классе Ани тоже.
И вот сейчас эта орда просто смела Аушеву. Она, не договорив, выскочила в коридор – на неё нёсся третий  четвёртый классы. Горный поток сметающий всё на своё пути. И некоторые девчонки. И мальчишки топали, плескали босыми, или в – в разноцветных носках, ногами; а за всем этим шествовала рослая Айялга Кужугет. Тоже босая. И её большие, растоптанные ступни. Крашенные непривычно ярким лаком,  шлёпали по паркету вольготно, живо.
- Айялга Борисовна! Вы почему…
Та даже ответить не дала. Направила поток детей в кабинет.
- Да обуться забыла, Земфира Маратовна! Извините, больше не буду!

Всё это буквально вышибло из колеи "железную" Аушеву. Она уже чувствовала: это не просто отдельный досадный инцидент. Это хорошо спланированная и явно удавшаяся диверсия. Против директрисы и против неё, как представителя школьной власти. Ничего не сказав, побледнев жёстким свои лицом, она отправилась к себе.
И там, дрожавшими пальцами набрав домашний номер Галиуллиной, сказала в трубку:
- Эльвира Ильдаровна! Здесь – просто ужас. Они все сошли с ума!
Директрису звонок поднял с постели; она не сразу поняла, в чём дело. Но. Борясь с последствиями своего состояния, сумела сформулировать приказ: шестой урок отменить. Вместо него провести, врачу школы, лекторий о пагубности хождения босиком! Собрать всех в актовом! А педагогов – на мини-педсовет срочный, в методкабинете! И изолировать одних – взрослых, от  других – детей.
Она очень хотела бы выехать туда, чтобы лично контролировать ситуацию.  Выпитые лекарства не дали этого сделать.
Чуть не упав в обморок в прихожей, она вернулась в постель.
«Мини-педсовет» пришлось вести Аушевой.

Она начала традиционно. Выдернув всех учителей из их кабинетов, она рассадила их в «методкабинете» на третьем этаже, вышла к кафедре, вдохновенно начала:
- Коллеги! Я вас тут собрала, по поручению Эльвиры Ильдаровны, чтобы поговорить о нездоровой обстановке в школе. У меня сложилось такое мнение… и это мнение администрации школы! Что у нас дисциплина пошла «в разнос». И это…
Аушева не смогла договорить. Как обломившаяся чёрная ветка, буквально хрустнула Регина Ацухно. Она вскочила. Крикнула: «Да! Совершенно согласна, Земфира Маратовна! Школа разваливается, коллеги! Её надо поддержать!».
И начала бегать между столов,  раскидывая какие-то бумажки:
- Вот! Это образец докладной… Вам только фамилию и имя ученика написать! Я вам прямо распечатала готовый бланк, всем! Это позорное босопятство… Эти голые ноги! Пишите! Нам надо создать единый фронт! Всем педколлективом! Пишите… На каждого. Так сказать, единой стеной! Дадим отпор!
Аушева смешалась. Эта инициатива была в тему и одновременно – лишняя. Но остановить Ацухно не было возможности: она металась меж столами, разбрасывала заранее отпечатанные бланки, что-то то одному, то другому шептала на ухо… В общем, ситуация из рук явно ускользала.

Замдиректора попыталась восстановить порядок:
- Коллеги! На прошлой неделе участились случаи нарушения дисциплины…
И тут её перебила поднявшаяся Екатерина Громило.
- Да! Согласна! Вот, Голованов всё время ходит в головном уборе. В этой дурацкой кепке… В стенах школы. Это безобразие. Я требую, я просто требую, Земфира Маратовна – отдельного приказа по Голованову! Который запрещает ему носить головной убор в школе!
Аушева, у которой уже дёргалась правая щека, попыталась овладеть положением:
- Будет вам приказ, будет… но мы сейчас не о том! Регина Петровна, прекратите хаос вносить! Мы успеем с этими вашими докладными!
- Нет уж, всё надо по правилам! – вскрикнула Регина. – Да, да, вот тут надо вписать… Я сейчас каждому объясню!
А Екатерина подошла к кафедре, которую ещё из последних сил, как безымянную высоту, удерживала Аушева и начала нервно выкрикивать:
- А я требую! Я требую именно сейчас – приказа! Эта кепка меня лично оскорбляет! Это вопиюще! Покажите мне хотя бы макет такового! Вы обязаны! Как заместитель по воспитательной работе!

А последний удар нанесла Айялга. На это неожиданное собрание она пришла, всё-таки «не забыв» свои красные кеды в спортзале. Как положено пришла, в спортивном костюме и в них. Но в то время, пока Аушеву отвлекали, женщина ухитрилась их снять. Громко прошлёпав босыми ступнями по кабинету, она вышла «к сцене», и, пока Екатерина Ивановна своей притворной истерикой отвлекала Аушеву, завладела общим вниманием.
Сделала она это довольно просто: хлопнула этими кедами один об другой.
Получился маленький артиллерийский салют.

- Коллеги, а я хочу поднять вопрос об обязательной сменной обуви! Осень пришла. На улице скоро грязь начнётся… Эту грязь дети потащат в школу. И ко мне в спортзал! А в школе и так к концу дня дышать невозможно! Пылища стоит! Ну? Вы же сами это знаете.

Всё – собрание было разорвано в клочки, как заяц – стаей волков. Про пыль и сменную обувь, действительно, знали все, и эта тема была более насущной, нежели туманные заявления Аушевой; а та, совершенно деморализованная и задавленная, уже просто не могла сопротивляться…
И выскочила из «методического», белая, как школьный потолок – с перекошенным лицом. На неё уже не обращали внимания. Криницкая, прожекторно сверкая ярко-голубыми глазами, совершенно справедливо возмущалась:
- Секундочку, коллеги! Всё должно быть не абы как, а продуманно! Хорошо, мы вводим обязательную «сменку»… Но тогда мы просто обязаны обеспечить в гардеробе хотя бы шкафчики или полочки для неё… Иначе, я вам точно говорю, будет толкотня, бардак и бесконечные вопли о том, что «у меня сменку украли!». Земфира Маратовна, вы слышите?! Ах, она ушла…
Её поддерживала Люда Туракина; хмуря смуглое лицо, говорила:
- Да, шкафчики – это очень здравая мысль. Между прочим, на Химкомбинате у каждого работника есть шкафчик для одежды, в которой он приходит, чтобы потом переодеться в то, в чём он работает. Я это прекрасно помню! И наверняка есть списанные шкафы, которые… Надо обратиться к их дирекции! Неужели не дадут?!
А Екатерина Громило, слушая, как коллеги живо обсуждают этот наболевший вопрос – тут каждому было, что сказать! – шепнула на ухо раскрасневшейся, пылающей каждой своей веснушкой, Регине:
- Ну, что? Кажется, этот локальный бой мы выиграли!

Они его, вне сомнения, выиграли. Потому, что по замыслу Земфиры Аушевой и директрисы всё должно было пройти штатно: короткая, энергичная выволочка учителям, в том числе классным руководителям; быстрая «промывка мозгов» - а потом погнать их на лекцию для учеников в актовый. Где они, получив вводные указания, обеспечат порядок, дисциплину и поддержку речи врача – о недопустимости этого проклятого школьного босоножества…
Но основные силы противника оказались скованы в методкабинете неожиданным демаршем Ацухно, Громило и Кужугет; а вот в актовом заде творилась настоящая вакханалия. Когда Аушева влетела туда, то старенькая, сухонькая врачиха в очках на сцене пыталась перекричать шумных семи- и восьмиклассников, задающих самые разные вопросы – как обычно, совсем не по теме лекции. Между рядов носились малыши, играющие в любимые «голопятки» – кто босой совсем, кто в носочках, а Лариса Белых и Анна Каштакова, хоть и обутые, сидели с зачарованным видом. На галерке – сзади – устроились сами возмутители спокойствия из 11-го «А» - и Лена Мартель, нагло положив на один из стульев голые ступни, вытянув длинные тренированные ноги, рассказывала девчонкам о педикюре; почти все помахивали этими чертовыми белыми тапками в руках, как веерами…

Отредактировано Admiral (2023-12-08 04:08:32)

Администрация: тайное совещание.
После полного, разгромного, как Ватерлоо, провала попытки создать из педагогов «единый фронт», Земфира Маратовна просто руки опустила. Совсем. Она чуть не разревелась; слава Богу, железный характер, выкованный отцом-чеченцем, её от этого сохранил; поэтому из своего кабинетика, сжимая железной рукой трубку, всё доложила Галиуллиной. Услышала короткое: «Приезжай немедленно!».
По странному совпадению, в этот же момент ещё один звонок поступил, но не на мобильный директрисы, на её домашний – этот человек мобильного просто не знал. Звонила Станислава Сергеевна Криницкая, учитель немецкого. Длиннолицая, высокая, с худым лицом, рыжими короткими волосами цвета старой благородной меди; с ярко-голубыми глазами, холоднее, чем вода Баренцева моря – она тоже рассказала о вакханалии в школе. Причём в самых нелестных эпитетах. И получила такой же ответ, как и Аушева.
Обе дамы прибыли почти одновременно. Аушева – пешком, Криницкая – на такси, заезжала в библиотеку имени Светлова, за материалами для курса. Эльвире встретила их на пороге своей трёхкомнатной, отведенной по канонам евроремонта, выдала стандартные домашние тапки и проводила в «зал» - светлый, большой, со стеклянным столиком в центре и удобными креслами. Извинившись, сбегала на кухню и принесла традиционный чай, сахар, печенье.
Но, впрочем, это менее всего интересовало её гостей. Аушева, скрепя сердце, зашла по дороге в аптеку, купила зелёный пузырёк валерьянки и выпила его почти весь – поэтому находилась в немного сонном состоянии. Криницкая – на боевом взводе; голубые глаза зловеще поблёскивали.
- …понимаете, Эльвира Ильдаровна, - говорила Аушева, по привычке закусив губу, от возмущения, еще бурлившего в ней волнами. – Они надо мной просто издевались! Все! Вижу – идут эти трое: Галиева, Касаткина и Мартель. Вроде в тапочках. Отвернулась, потом назад, а они уже босые и эти грязные пятки мне показывают! Встав и обнявшись! Как язык!
- Бондаренко мелом на дверях кабинетов рисует отпечаток голой ступни и пишет: «МОЖНА!» - прошелестела Криницкая.
- Аша чуть началку так босиком «погулять» не вывела! Я вовремя остановила! И эта толстая корова Белых не отреагировала! – возмущалась Аушева. – Бойко вообще хамка – мимо меня идёт, топает нарочно, я ей говорю – где тапочки? Потеряла, мол! Я ей: я тебя сейчас в класс отведу! Она – за волосы, что ли? Хватайте, у меня там спицы острые!
- Понятно. Хватит! – распорядилась директриса. – В общем и целом ситуация понятна. Неуправляемая… А, кстати, как юноши?
Аушева вздохнула.
- К сожалению, и Миша Вепренко присоединился. Уж я думала, что приличный… Руслан тоже. Прямо аж светился от счастья. Говорят, и Джебраил тоже, но я его не видела – а то бы приструнила!
- Ясно. А что наши коллеги?
- Трудно сказать… Регина Петровна вроде как вообще, была этим возмущена. Но вот её эта неуёмность! Вылезла со своими бланками докладных в самом начале, кто её просил?! Инициативу проявила… Весь настрой сбила.
Криницкая отпила чаю. На худом лице её выделялись алые, большие, алчные губы.
- Это очень глупая инициатива… - проговорила она негромко. – Ведь мы ведь так утонем в этих докладных. Эльвира Ильдаровна? Каждую надо оформлять, подшивать, так сказать, к делу. Потом – родителей вызывать. И только потом – принимать решение! А они куражиться будут.
- Стоп. Вы с Изольдой Марковной разговаривали?
- Конечно! Она только ресницами своими длинными хлопает: а что? В тапках? Босые? Ну, так они, дескать, в прошлом году и в пижамках пришли… Но это же перед выпускным, они всегда что-нибудь отмочат такое! А тут... Дурочку разыгрывает. Тимофеев тоже с идиотской улыбочкой: что-то такое-сякое, не понимаю, но это же молодость, красота!
- Громило странно себя ведёт… - подсказала Криницкая.
Солнце, прыгавшее в «зале» со стеклянного стола на эстампы и на гладкий кафель пола, играло в её горящих волосах.
- Точно! Вижу: стоят Бойко. Бондаренко и Комиссарова. Босые. Как ни в чем ни бывало. Екатерина  Ивановна с ними разговаривает. Приближаюсь… И тут она так рукой – чик! Жест какой-то. Они моментально тапки из рук на ноги и поворачиваются ко мне с ухмылочкой: здрасте, Земфира Маратовна.
- Миллер возмущена, Соня Галаган. Туракина очень, знаете, расстроена… - добавила Криницкая.
- А врача, Эльвире, пришлось чуть ли не за руки из зала уводить! – Земфира устало откинулась на спинку кресла. – Малышня вокруг бегает, бесится, кричит: грибок? А где грибок?! Давайте искать грибок тут! В общем, всё… всё, натурально, под откос!

Эльвира Галиуллина уже оправилась и от своего давления, и от первого шока. Значит, «день неповиновения». Открытый бунт и деструкция школьной дисциплины.  А дисциплина - это святое! Ну, хорошо. Директриса сжала тонкие сухие губы.
- Так. Прекрасно! Ответ будет жёстким и бескомпромиссным… Кстати, в 11-Б как ситуация?
- Там только Болотникова подержала… - прошептала Аушева. – Хотя её босой не видела, только в тапочках этих идиотских. Наверное, заставили, запугали… А, ещё Илона Штрейзе и Маша Лелик. Кто бы мог подумать!
- Ну, Штрейзе – внучка убийцы, всё понятно! – процедила директриса. - Адишактова что сказала по этому поводу?
- Тоже… непонятная реакция! Я ей говорю – вы разберитесь! Она мне отвечает: мне на них тапочки надевать каждую минуту? Или новые купить?!
- А тапочки откуда, кстати?
Этот вопрос застал Аушеву врасплох. Она немного подумала, потом голову вскинула и опять закусила губу:
- Слушайте! Тапочки-то… Там везде на месте пятки – гусли. Понимаете, гусли! Эмблема гостинцы «Садко»! Я только сейчас сообразила…
В наступившем молчании прозвучал серебряный голос Криницкой – она иногда им говорила, хотя по большей части немецкая речь звучала на нём колотым льдом.
- Дамы… Я бы вот что посоветовала. Нам надо сейчас отступить.
- В каком смысле?
- Отойти, сделать вид, что мы ничего не заметили. Выманить их – на открытое пространство.
Директриса как очнулась. Встала. Подошла к окну. Сама она передвигалась по дому в замшевых туфлях почти без каблука.
- Хорошее решение. Это их дезориентирует. Значит… Будем бить в лоб. С завтрашнего дня позволяем им ходить в чём угодно. В красном, синем, пёстром. В тапочках этих или без них. Но! Во-первых, выставляем дежурство у столовой. Туда без обуви – никак! Это нам санитарные нормы, слава Богу, позволяют.
- А Громило, я видела, ключ от учительского туалета на третьем давала Мартель и Болотниковой! – заявила Аушева. – Вообще, нонсенс…
- Завтра с утра поменять замок. На втором, на третьем туалет закрыть! – распорядилась директриса. – Скажите слесарю, пусть сделает это до начала занятий. Ученические – оставить один на втором, другой – на третьем, в левом крыле. Остальные тоже закрыть, а у этих… Придётся дежурить. Туда тоже – уж понятно, без обуви не пускать. И в этих тапках тоже. Тут вообще говорить не о чем, санитария. Врача привлеките. Что ещё?
- Эльвира Ильдаровна… - холодные голубые глаза Криницкой посмеивались. – Я надеюсь, это поможет нам выявить… Понимаете, мне кажется, у этого балагана есть талантливый режиссёр. Из числа наших коллег. И, подумав, что мы отступили, он себя раскроет. А мы сможет нанести точечный удар.
- Прекрасная тактика.
- Кто-то ими руководит. У меня есть данные, что разулись-то они первый раз на уроке у Кужугет. Полкласса, «ашки». Не все, конечно, эту дурость поддержали… Но прецедент был создан. А потом я позвонила маме Миши Вепренко, хотела по его опозданиям ко мне поговорить, а она говорит: он у Айялги Борисовны! С девчонками! – со значением прибавила «немка».
- О, господи… - пробормотала Земфира Аушева, снова бессильно, киселём, растекаясь в кресле. – Но главное… откуда это всё пошло? Так внезапно?! Жили ведь спокойно…
Криницкая положила ногу на ногу. Длинные, стройные, обтянуты они были чёрными колготками – как у Ацухно. И одежда – как форма военная; жёсткая, строгая, жакет с погончиками, белая сорочка с «галстуком».
- Я вам скажу… Это бо-лезнь.
- То есть?
- Болезнь. Психическая девиация. Называет «фут-фетиш», или «ноголюбство». Тут я летом совершенно случайно узнала… Наш Максим Лопухов тайно снимал босых Галиеву и Касаткину в школе.
- В школе? Это как так? – подпрыгнула в кресле Аушева. – Почему… никто не знал?!
- Он тайно снимал. Мне об этом Серёжа Алисов сказал… ну, между делом. Она там голоногие перед ним прыгали, безобразничали… кажется, даже, развратничали. А он делал фото.
- И куда они пошли потом, эти фотографии?
Криницкая свела узкие худые плечи.
- Не знаю. Ну, вроде как в Интернете не появились… для каких-то своих маньяческих целей.
- Отвратительный юноша! – призналась Аушева. – Двуличный. Всё он из себя такого борца за здоровый образ жизни строит. Майбаха с его трубкой курительной ругает… А сам?! Вот точно, в тихом омуте черти водятся.
- Он слабый… - скривилась директриса. – Слабый, трусливый тип. Один раз вызовем на административный совет, и всё. Кстати, я вас туда ввела Станислава Сергеевна. Будете на моём месте.
- Покорно благодарю, Эльвира Ильдаровна.
- А вы, Земфира, ещё раз поговорите с Болотниковой. Да, я думаю, давление - налицо. Её надо от них как-то отсекать… Это наш фонд.
- Но я уже говорила… Она обещала подумать.
- Ещё раз! – произнесла директриса резко. – Нажмите! Да, вот ещё – с пирсингом в школе у нас кто?
- Чеснокова, Мяута… в носу. А, ещё Плакидина, дурочка, в бровь этот гвоздик вставила!
- Разобраться. Привлекаете Гвоздеву из поликлиники. Это уже доказано – риск инфекционных заболеваний, того же СПИДа. Это серьёзно, ту у нас будет мощная поддержка.
- Хорошо, Эльвира Ильдаровна…
Директриса отошла от окна. Что ж. за себя надо бороться. За свою власть. Власть – такая штука! И она поборется. Деловито собрала чашки:
- Простите, надо работать… Земфира. Родителей обрабатываете?
- Да. Почти всех обзвонила.
- Вот и отлично. Дадим бой в четверг, а там и на собрании введём новые порядки!
Ворча, поднялась из кресла Аушева; встала Криницкая. Проводив их в прихожую, Галиуллина напутствовала:
- Зоя Власьевна тоже нам помогла… Свой ход уже сделала.
- Правда? А какой?
- Ну, об этом мы скоро узнаем.
Каблуки обеих простучали по лестнице. Эльвира закрыла дверь, облокотилась неё затылком и выдохнула: ну, ничего. Ещё не вечер.
А «хороший вечер» она им устроит.

Отредактировано Admiral (2023-12-08 15:21:13)

Снежана Бойко – Миха: роковое путешествие.
Звонок в дверь прервал разговор Снежаны и матери на полуслове; купленное в «кофейне» пирожное ещё хрустело на зубах, девушка радостно вскрикивала:
- …представляешь, только она такая, подходит сзади,  Екатерина Ивановна нам знак делает: так пальцами – щёлк! И мы моментально – бац! – в тапки. Замша тут, а уесть нам не за что! Мы обутые!
- Да уж… - мать печально усмехнулась. – Хорошо вы научились закон «соблюдать». Лучше, чем взрос… а это кто к нам?
Она прервала чаепитие, продолжавшееся с момента победного возвращения дочери из школы и пошла открывать: на сегодня мать брала в своём таксопарке отгул. Послышалось её недоумённые возгласы – а потом в кухню ввалился Миха.
Всё такой же, мосластый, похожий на верблюда о двух ногах и двух руках; нескладный, растрёпанный… В рабочем, но вроде чистом комбинезоне светло-коричневого оттенка. Одним движением плеча сшиб полочку со специями – хорошо, не разбились! Поздоровался:
- Здорово, Снежан! Ариадна Сергевна, здрасти! Я тут к вам, того самого…
- Чего «самого»?! – миниатюрная мать терялась под его огромной фигурой, полностью закрывавшую коридор их «малогабаритки». – Кому цветы. Кому шоколадка?! Ты поясни.
- А! Эта, того… Цветы – вам. А шоколадка – Снежане!
- Я не люблю сладкое! – ответила девушка, собирая с полу рассыпавшуюся корицу. – Чего нужно-то?
- Снежа! Ну, разве можно так с гостем?
- А чё он без приглашения! Лапу убери!
Водитель-молдаванин был в огромных ботах. Явно переделанных в некое подобие сандалий из резиновых галош. И точно мама в прихожей ему сказала – да не разувайся! Ага… На этих «сандалиях» три тонны глины. Девушка шарахнула по ним кулачком:
- Убери, говорю! Разуться ломы было?!
- Снежана!
Она разогнулась. Молдаванин стоял с глупым видом – на его широком и бугристом, как лунный кратер, лице, играла беззвучная симфония тихой радости. Комкая одну огромную ладонь в другой, водитель высказался:
- Ариадна Сергевна! Я того, этого… ну, как бы типа того, что… В общем, кароч… эта самое… я того, вашу дочерю… то есть дочу, я эта… Я эта, хочу! – тут он понял, что фраза звучит очень двусмысленно и торопливо закончил. – Как бы на Кыштымский Ключ скатать этого-того, отдохнуть и вот всяко тама…
Мать прыснула в букет цветов, усаживаемый ею в вазу.
- Миха! Так если ты её зовешь пригласить, так и приглашай. Я-то тут причём?
Бедняга совсем растерялся.
- Так, эта, того самого… то есть… ну, она ж ваша эта, туда-сюда…
И горестно добавил, не в силах закончить формировку:
- …она эта, того… ёлы-палы!
Теперь уже закатились смехом и девушка, и её мать. Комбинезон Михи точно - выстиран. Однако уже заполнял запахом бензина всю их квартиру. Клиентов он тоже так возит?! И эти сандалии на ногах…
Снежана смилостивилась:
- Мам, я поеду… Только если он разуется. Ну, что за эти… мамонты нацепил?!
- Ну, так эта… Жарко, а педали… Ну, чо вы такие?!
Водитель скис. Его руки приобрели вертикальное положение и болтались теперь где-то чуть ди не у самых коленок – рычагами выключенного робота. Мать это первой заметила, проговорила примирительно:
- Снежа, ну съезди… На Кыштыме сейчас хорошо. А потом слякоть и ветер начнутся. Только не вздумай купаться!
- Да ни за что мам!
Девушка водрузила на полку обрушенные специи; проходя мимо, тем же кулачком пихнула верзилу в бок:
- Погнали, Шумахер! Или как тебя там…
- Да я того, я ж Миха.
- Помню. С Тирасполя.

Салон «Киа», в отличие от самого Михи, пах и автомобильными духами, и каким-то одеколоном, которым водитель, вероятно, щедро полил его кожаные сиденья. Девушка легко устроилась на переднем.
- Что, долго думал, куда меня пригласить?!
- Ну, эта… Там же типа, красиво.
- И что?
- Да матка твоя сказала… - признался водитель, включая зажигание. – Говорит, в кафе с тобой облом, не пойдёшь. А тут как бы интересно.
- Да уж… Точно вот окно я точно опущу!
Она нажала кнопку стеклоподъёмника. Стекло съехало вниз. Снежана задумчиво глянула на своё отражение в зеркальце заднего обзора. Хрупкая черноволосая девчонка; чёрные шелковистые волосы сзади забраны в её любимую японскую «копну» - или «кочан», как со смехом называла это мать! – закреплены двумя деревянными спицами. Тонкие черты лица, прямой нос; зелёные глаза смотрят с прищуром, губы слегка выпячены… «Гордячка, Анна ты моя Австрийская!» - смеётся мать; а вот и да! Гордячка! За ней ещё побегать надо. А то этот увалень решил: принесёт шоколадку недорогую, маме цветов надарит – скатает Снежану и прямо всё-всё-всё будет? Крупно ошибается.

Девушка поехала практически в том, в чём была дома – в джинсах и байковой клетчатой рубахе, и, конечно же, по новой привычке, без обуви. Огромные шлёпки на таких же немалых ногах Михи, выжимавшие, слегка раздражали. Снежана потянула носом:
- Нет, ну ты что, прямо в ванне бензина искупался?
- Да, эта… Я комбез-то постирал, спецом, а потом по запаре в багажник на канистру с бензином положил! – просто объяснил парень. – А чо, окно не помогает? Щас на трассу выскочим выветрится…
- Ну, так хотя бы боты свои сними.
Водитель заржал, видимо, от растерянности, с трудом пытаясь понять, какая связь между его немудрящей обувью и бензиновым запахом; но, конечно, ничего так и не сделал. Ответил со смехом:
- Мне, эта… мне как бы нельзя.
- Это почему так?
- Ну, блин… Я типа ж как пацан!
- И что?
- А пацану стрёмно.
Теперь искренне засмеялась девушка и даже пихнула спутника в могучее плечо:
- Ой, дурачок ты. Миха! Ты в самой-самой Молдавии родился?
- Ага. В Тирасполе.
- А мама с папой у тебя кто был?
- Кто батяня – бес его знает. А маманя у меня танцевала. В шоу-балете, в клубе.
- Понятно… Так ты в Тирасполе и вырос, да?
Весело барабаня коричневыми пальцами по чёрной оплётке руля, водитель с той же бесшабашной интонацией воскликнул: «Не-е!».
- Мамане не до меня было, она психовала. А я в два месяца титьку барсил. Детское питание не жру, ору. Синий весь. Бабка приехала, увидала и забрала меня.
- В деревню?
- Ага. В село Абалдеши.
- Как? Абалдеши?! Вот названьице.
- Ну. Вот там и вырос.
- А что ты там не учился?
- Ну, пять классов закончил… - гордо признался Миха. – А потом эта, того. Свиней с дедом разводил.
На Станционной опять – транспортная катастрофа. У Горотдела полиции прорвало канализацию; водяной поток моментально рванулся вниз, к ручейку, протекавшему по задам барахолки – как раз тут Вика Бондаренко живёт; вымыл часть грунта, асфальт просел. Образовалось большое заливное озеро и автомобили преодолевали его с черепашьей скоростью, по верх своих колёс в воде, а часть водителей, не желая рисковать, с руганью разворачивались, чтобы обогнуть этот участок по Первой Зари. На улице царили суматоха и хаос.
Миха не стал следовать этому примеру, аккуратно завёл «Киа» плещущуюся воду и вот: тут же между порогами дверей и полом начала сочиться вода; такси – не амфибия! Снежана захихикала:
- Во-во-во. Вот теперь точно снимешь. Сейчас утонем… А мне – ничего.
- Не утонем, не боись… Главное – чтоб воздушный насос не залило!
- А что тогда?
- Захлебнёмся! Вот сук... блин! Мать его!
- Давай, давай…
Лужу они преодолели, но воды в салон набрали; Снежана, хоть и не боялась промочить босые ступни, всё равно с ногами забралась на сиденье. Михе пришлось заехать на парковку за полицией, остановиться. Выйти, кое-как вычерпать, выгнать воду из машины, коврики снять. После этого волей-неволей сбросил мокрые свои шлёпанцы – с кряхтеньем, и бросил их назад. Девушка с улыбкой косилась на него: ступни разлапистые, как лепёшка, пальцы квадратные, будто неряшливо вытесанные плотницким топором – на педалях.

День к вечеру переполнился духотой, набряк сыростью Химкомбинат прибавлял к этому ещё характерный запах аммиака – пахло старыми ношеными носками. Снежана взмолилась:
- Миха, давай уже быстрее за город! Я сейчас с ума сойду от этого!
- Щас, щас… На заправке воды купить? Или мороженое?
- И то, и то! – быстро сообразила девушка.
Справа проплыли силуэту высотки с универмагом, центра Прихребетска с серой скалой гостиницы «Садко», обрезанные его тополя, слева – нагромождение корпусов Комбината. Всё это казалось грязно-серо-зелёной кучей, картиной спятившего абстракциониста. Вот она, коробочка автозаправки. Молдаванин съехал на обочину, пристроил машину за длинными фурами.
- Я щас, быстро.
Хлопнула дверца. Снежана подождала, когда он уйдёт, быстро перегнулась на заднее сиденье…
Миха вернулся с двумя бутылками холодной, почти заледеневшей «минералки» и рожком мороженого; отдал девушке с заискивающей улыбкой.

И они поехали. Водитель продолжал рассказ, прерванный наводнением:
- …да не свинопасом работал я! А свинарем! С дедом! А этого, знаешь, того!
- Знаю. Этого!
- Да вот,  что ты знаешь… Свинья, она же такая хитрая су… ой, коза такая, короче. Чуть отвернёшься – а хлоп, и из загона выскочила! Куда прёшь, корова, на «встречку»!
Это он орал вслед какой-то тётке, обогнавшей их на красном джипе; снова:
- …и того, начинает бегать. А если хряк, то это вообще гов… ой, ну, вообще, ракета дурная.
- Почему?
- У него рыло, знаешь… как боеголовка. Или снаряд бронебойный. И масса – ого!
- Правда?
- Ага. Сарай на скорости насквозь прошибает. Сам видел.
Снежана, развлекаясь, доедала мороженое, ждала развязки своей провокации. Дышать было уже гораздо легче: за городом справа и слева тянулись широкие поля с небольшими кучками деревьев и круглыми катушками собранного сена, на горизонте вставала сизо-серая изломанная гряда Салаирского кряжа. От свиней Миха перешёл дальше:
- Ну, эта… короче, а потом дед ещё вино делал. Виноградник в Бессарабии купил.
- Так ты вообще, в школу, получается, не ходил?
- Да зачем эта школа? Скукота одна… Читать-писать-считать научили, и ладно.
- А как вы вино делали?
- Ну, собирали этот виноград, Потом девки его давили. В чанах.
- Только девки?
- Ага. Обязательно, чтоб бОсыми ногами. Как у тебя.
Снежана расхохоталась:
- А почему не парни? Тоже стрёмно?!
- Да не. Так положено! Вино получается какое-то… Ну, того, этого. Девки как-то аккуратнее, что ли. У меня все сёстры давили, и бабка тоже. А мужики бочки делают, наполняют.
- А прессом просто нельзя давить? Так же быстрее.
- Э-э, не надо! Пресс – это дура механическая. Вино с под него дешёвое. А это, значит, на десяток лет в погреб ложат.
- Кладут!
- Да какая разница! Ага, тапки-то мои высохли уже, поди… Снежан, дай мне их, а? Сзади лежат.
- Не лежат! – бодро ответила девушка, облизывая тонкие пальцы, сладкие от мороженого.
Миха даже подпрыгнул:
- Как «не лежат»?! Я ж их…
- Так я их выбросила. Когда ты за мороженым ходил.
- Ну, ты… того, этого. Ты даёшь!
- Ой, новые себе купишь! Кусок резины.
- Да они удобные были… Эх! – молдаванин нахмурился, но уже через полминуты на его широком, угловатом лице улыбка заиграла.
- А потом, того… Дед меня шоферить научил. Ну, я давай. В Кишинёв подался, там, значит… У ментов водилой был.
- Ого! Интересно! Лихая жизнь была?
- Да чо там… Ну, гонялись, стрелялись, потом опять гонялись.
Он ухмыльнулся:
- У нас в Кишинёве того… Как-то так было. Днём – менты, ночью – бандиты. А потом сидят в кабаке вместе, водку пьют. Да ладно ты меня допрашивать! А ты как сама?
- Что «как сама»?
- Ну, как живёшь… типа…
- Того-этого! – рассмеялась девушка, ответив любимым словом Михи. – Учусь я. Учусь и… и всё.
Она на самом деле думала, ну, что рассказать этому увальню за баранкой? Об их приключении с граффити? Не поймёт, не тот уровень. О том, как они устроили «день белых тапок» и собираются так продолжать? Тем более… А остальное – скучно. Точнее, не скучно у Регины Ацухно на обществознании: старшеклассникам она не боится и анекдот рассказать, у Екатерины Громило на литературе – она как начнёт стихи читать, у всех просто желудок к рёбрам прилипает, слушают безмолвно… Или Айвазова, Людмила Евгеньевна! Как начнёт про тайны происхождения русских слов рассказывать, тут и про Инстаграм, и про ВКонтакте забудешь. Даже грубоватая Айялга снежена нравилась. Особенно после её лихой придумки с «босоногой физрой» и последующим посещением её дома, похожего на сказочный теремок. Но опять же, Михе – который в школе почти не учился. Какой ему прок?
- Экзаменов не боишься? – спросил водитель.
- Нет. Экзамен, как экзамен. ЕГЭ. Зубрить много придётся, да…
- А кем по жизни хочешь стать… Ну, типа потом?
Девушка опять задумалась. Ну, переводчиком с японского хотела. Вика Болотникова поэтому с ней и дружит – вместе каллиграфией занимают. Плакат, который они вместе писали тогда – «ГРАФФИТИ ДОЛЖНЫ ЖИТЬ!», оказался самым красивым, чётко видным на видео и в телесюжете. Ну, фотографом когда-то хотела. Когда нашла старый фотоаппарат отца, ещё советский «Зенит» - даже успела повозиться со всякими ванночками, проявителями-закрепителями и красным фонарём. Но потом «Мыльницу» подарили, она тоже неплохо снимает… А сейчас – телефон. Вот он, в кармане. Лучше всяких фотоаппаратов.
И она ответила, глядя в набегающую на них дорогу с белыми перьями размётки:
- Адвокатом!
- Ух! А чего-почему?
- Не люблю, когда несправедливо… наезжают. И когда беспредел. Закон должен быть везде!
Миха закряхтел: «Эх! Закон, он того-этого… он, знаешь, то так, то эдак!». Девушка снова погрузилась в свои мысли.

Она понимала, что этот нескладный, простоватый парень становится ей всё ближе и ближе. Она уже смирилась и с запахом бензина от его комбинезона, и с волосатыми руками и плохо стрижеными ногтями, и волосами – едва расчёсанными. Немного раздолбай. Немного неряха. Но добрый. Явно без подлости внутри.
Воле-неволей мысли перескочили на одноклассников. Ну, за ней, можно сказать, открыто начал ухаживать двадцатипятилетний парень. А на кого ещё посмотреть? Серёга Алисов – мутный тип, закрытый, себе на уме. И что-то нехорошее такое у него в душе, эти тёмные очки по лету, эти волосы длинные, эта замкнутость. Нет… Голованов – это вообще просто выродок. Закацкий? Ну, Ярик вроде и человек с принципами, но эта его жёсткость, это показная крутизна Снежану отпугивали. Она, бы, может, с ним и подружилась – были бы точки соприкосновения. Вот, кто-то сказал, что он на Марину Вольф глаз положил. Ну да, с ней у него больше шансов. Вот ещё Максим Лопухов… Но Снежане претила его нарочитая «борьба за здоровый образ жизни». Курильщиков ненавидит. Арнольда Витольдовича за его трубку ненавидит – стоит тому отойти к школьному забору, а то место хорошо видно из класса, Лопухов демонстративно носом швыркает: «Ну, всо! Опять курит! Воняет, закройте окна!». Сама Снежана не курила, но и таких «крестовых походов» за здоровье не любила.
Да и вообще он дурак. Тормоз, тугой какой-то, об СССР всё мечтает. Неприятный, хоть и не хам.
Обернулась к Михе:
- Кстати, а ты куришь?
- А чо кстати-то?
- Да просто так. Ну?
- Не-а. Не балуюсь. Так. Того, меня по пацанке-то дед спалил с его трубкой… Ну, говорит, давай! Набил какой-то своей гадостью, дал дунуть – меня аж вывернуло! Не, с тех пор ни за что!
Снежана хмыкнула: ну, вот ешё одно открытие. Водитель, шоферюга, таксист – и не курит!
Девушка поудобнее устроилась на сиденье. Отодвинула его назад, голые ступни забросила вверх, положила на край окна, чуть высунув их: ветерок ласково облизывал её голые пятки, пальчики.
Миха посматривал на это с явным интересом, потом сказал, почему-то слегка покраснев:
- Щас, эта. Свёрток на Ключ будет… Только, того, купаться не будем! Тебе матка не разрешила.
- Да не будем, не будем…
- Там, значит, ну как сказать… Там типа энергетика какая-то. Люди говорят, от инопланетян это место осталось!
- Ой… не верю я в этих инопланетян!
- Но место-то зачОтное! Одни «Чертовы Яйца» чего стоят!
- Это да…

Девушка и сама знала о странностях Кыштымского Ключа, названного так в честь деревушки Кыштымка, стоявшей на другом берегу и вроде как исчезнувшей в середине девятнадцатого века со всеми своими жителями: крестьянами, охотниками, бабами да ребятишками, да самое удивительное – своим невеликим, но скотом – свинья, коровами и курами. При этом говорили, что деревня вымерла в одночасье; прибывшие охотники обнаружили пустые незапертые избы, кое-где в печах стояли чугунки с картошкой да щами, на крыльце попадалась раскрытая церковная книга…
Кыштымка исчезла давно, избы поглотила тайга, немногие ставшиеся были растащены да распилены на дрова. Ну, и чем больше это место узнавали люди двадцатого века, тем больше дивились.
Изначально тут были пороги; река Сыростан бросалась в них, билась о камни и за столетия умаявшись, пробила себе путь северо-восточнее, по равнине, сделав петлю. Уровень воды упал; но ха эти годы вода сточила пороги до ровного уреза, до фактически прямого гребня и начала обрушиваться с него вниз – в протоку, потом вливающуюся в Сыростан.
Река вливалась сюда и затихала, как  любуясь окружавшими это место отвесными медно-красными и буро-малиновыми скалами; потом подбегала к гряде – застывала у её кромки озером и бросалась дальше. Как с края совершенно гладкого стола. Внизу кипели буруны, поднимались облачка брызг. А наверху – тишина и полный покой.

…Но вот дальше начинались диковины. Прямо рядом с этом местом под слоем мха обнаружились непонятные сферические ямы-углубления. Потрясающе правильной формы, с гладким базальтовым дном, правда, испещрённым многочисленными отверстиями, как сито. Они были неглубоки, по колено максимум по пояс в середине; после летних ливней в них почему-то застаивалась вода, и ребятня приехавших туристов с воплями бесилась в ней, прогретой солнцем. Потом линзы снова высыхали. Но и это ещё не всё. Пространство между разновеликих «озёр» усеивали камни странной формы, почти идеально круглой и будто бы отшлифованной гигантским наждаком. На них почему-то не рос мох и никогда, даже в самые любые зимы, не лежал снег. Приезжали томские и уральские уфологи, кружили над этими местами на вертолете, составили подробную карту. Высчитали координаты… В общем кто говорил, что это древняя астрономическая лаборатория и камни точно указывают на карту звёздного неба, кто пытался читать по ним предсказания – и всё сходилось, хотя и предсказания получались все каким-то очень мрачноватыми. Ну, и картину завершала уникальная сосна, росшая примерно в середине этого непонятного комплекса. Из могучего его ствола, который с трудом обхватывали три человека, росло не два, а пять кривых стволов! Кто-то намекал на зловещую пентаграмму, и не будь это место в пятнадцати километрах от города, сюда бы точно постоянно наведывались на свои шабаши сатанисты.

Миха свёл машину с грунтовки; дальше ехать не решился – низкобрюхая «Киа», того и гляди – оставит на дороге глушитель! Потопали по земляной колее; девушка с наслаждением припечатывала босые ступни к холодноватой пыли, Миха – с некоторой брезгливостью. Чудак человек. Это же земля. Какой вред от неё может быть?!

Дошли до первого «озера». Нет, сейчас полно оно не было, но на дне, в серединке – всё-таки вода. Удивительно чистая; тут, в этих круглых лужах, даже ряска не заводилась. Снежана с визгом бросилась туда, Миха орал ей: «Купаться не надо! Матка ругать будет обоих!». Но девушка купаться и не собиралась. Закатала джинсы выше колена, встала в середину. Голыми подошвами ощупывала дно. А вдруг это и правда, выходы какой-то странной, неведомой энергетики? Вон, профессор Окинцев выдвинул версию – это система пространственно-смещённых линз, вогнутых, которыми являются озёра и выпуклых, которыми являются те самые шары, «Чертовы яйца»?! И они, мол, только в нашем измерении не совпадают друг  другом, а в четвёртом совмещены и это не что иное, как вход в параллельные миры, «коридор», некий «временной портал».
Да, дно было ещё более холодным, чем пыль дороги, но тем не менее ласкало её босые пятки, и давало чувствовать в мягкой глинистой плёнке свою шершавую суть…

Выбралась. Ноги мокры и перепачканы. Грязь художественно облепила каждый пальчик её худых ступней.
- Супер! Хочу ещё на этих… камнях посидеть.
Подошли к одному такому шару, хорошо видном в окружающем редколесье. Особенностью этого места были и сосны, крайне невысокие и буквально изломанные, искривлённые в кроне, будто кто-то невидимый завязал их концы в узелки… Девушка взобралась на такой камень. Он оказался шершаво-бугристым и… тёплым. Снежана с изумлением смотрела на свои босые ступни, лежащие на серой поверхности.
- Изнутри тепло идёт! – растерянно проговорила она. – Мих, ты сам попробуй! Руку положи!
Руку – огромную, мозолистую, длиннопалую, он положил, но почему-то не камень, а на ступню девушки; нервно засмеялся, отдёрнул. Закивал: ну да, да, идёт!

А потом, насидевшись на камнях и выпив всю минералку, пошли уже на сам Ключ. Собственно, ключи били гораздо ниже, но так уж сложилось. Сначала надо было взобраться на горку по тропинке, оттуда открывалась панорама водяной чаши. На высоте полутора-двух метров над каменным барьером шли деревянные мостки на бетонных сваях; мостки вели на другой берег, где стояла заколоченная будка, то ли охраны, то ли обслуги: когда строили Комбинат, была идея тут даже ГЭС возвести, но потом сочли, что дешевле поставить ТЭС рядом, у железной дороги.
Эти мостки лет пять назад отремонтировали. Сделали смотровую площадку с металлическими перилами. Сюда любили приезжать свадебные кортежи, и теперь ни одна личная страничка в соцсетях жениха и невесты не обходилась без их фото, стоящих либо на фоне водопада, либо на фоне ровной воды залива.
Они пошли по мосткам. Те вибрировали; голыми ногами Снежана хорошо ощутила эту вибрацию – она шла волнами, то мелко подрагивая, то покачиваясь, видно, повинуясь прихотям водяного течения.
- Мих… Чего-нибудь чувствуешь? Ногами?
- Не. Ничего я не чувствую.
- Слушай, а ты плавать умеешь?
- Я? Да я… да ты чё! Я вообще, в Тирасполе… - он вскинул голову, потом осёкся, устыдись собственной хвастливости. – Не, ну, того… в речке плавал.
- Так… Сейчас я тут поснимаю, а потом ты меня на «Яйцах» ещё снимешь, ага?
Девушка пошла дальше – на старый участок мостков. Сюда новобрачные не заходили. И доски старые, скрипучие. Сделала несколько снимков на свой телефон – в сторону водопада, потом решила ещё снять эту чашу, окружённую скалами с сосняком, похожим на щупальца.
Облокотилась спиной о брус перил.
И услышала только лёгкий хруст, а потом поняла – летит!
Летит головой вниз.

…Собственно, падение в «колбу» водопада им ничем не угрожало: столетьями, а может, и тысячелетьями бьющая в одно место вода выгрызает, выдалбливает дно на многие метры вниз. Другое дело, что надо суметь не удариться о воду, не потерять сознание, быстро вынырнуть и не попасть под валящиеся сверху струи.
Увидев, что Снежана падает, Миха вскрикнул и, не раздумывая, сиганул за ней – туда же. Прыгал он «рыбкой», вытянув вперёд руки. Поэтому в воду вошёл технично, хоть и глубоко. А вот Снежана рисковала, но в воздухе умудрилась перевернуться, сделать кульбит и вошла туда «на пятках», то есть «солдатиком»…

Проблема была в другом. В этом месте подводная часть водопада напоминала химическую реторту, с широким основанием и узким горлом. Девушка довольно быстро вынырнула на поверхность, тем не менее почувствовав, что всё убыстряющееся течение буквально хватает её за ноги и несёт вперёд; и, отфыркиваясь, увидела барахтающегося в воде молдаванина, и по его поведению, по беспорядочным ударам по воде руками и ногами поняла, что его информация об умении плавать оказалась сильно преувеличена.
Их сносило в «горло» выхода из водопада, на камни. А те острыми рогами выглядывали из воды. И, хотя тут было мелко, но опасности это не снижало.
Призвав на помощь всё своё умение плавать, Снежана пустилась – за Михой.

Она хорошо помнила, как мать учила её плавать. Ну, поплескались сначала в бассейне вдвоём, мать её за руки держала, под спину. А потом отпихнула от себя: плыви! И сама взобралась на краешек.
Девушка хорошо помнила свой ужас и истерику. Отчётливо – тогда ещё загорелые, бронзовые босые ступни матери на краю бассейна; как с них стекала серебряные капли воды, как такая капля блестела на мизинце-жёлуде; мать присела, ступни напряглись, обозначив каждое сухожилие. Снежана орала: «Я утону! Мам, я утону!», а женщина хладнокровно отвечала с бортика: «Захочешь – не утонешь!», готовая спрыгнуть за ней в любую минуту. Прошла тренерша местная, крикнула в спину: «Женщина! Тапки оденьте!», на что мать шёпотом послала её куда подальше таким забористым матом, что Снежана обмерла – и истерика моментально прекратилась. Храбрости хватило доплыть до другого края бассейна и вернуться.
А вокруг другие заботливые  мамаши так же учили своих деток плавать, в жилетиках, нарукавничках надутых, на пенковых досках, поддерживая за всё. Что можно…
Наверное, те и выучивались «плавать», как Миха!
Снежана ожесточённо гребла.

В самый последний момент она сумела нагнать его у камней. Упереться ногами в его тело – он уже сипел, нахлебался, да отпихнуть в сторону. Всё равно, поток понёс их, но там, куда норовил унести сначала, точно поджидала верная смерть!
А так – ну да, бросило раз, другой, по коленкам, по ступням ударило; но в конце концов выбросило в тупиковую заводь-каверну.
- Миха! – заорала девушка. – Ты живой?!
Он только хрипел. Изо рта – пузыри. Хрупкая Снежана никогда бы не подумала, что ей удастся подхватить взрослого, по сути, мужика и вывалить его на мокрый камень, потом полупить по щекам, так как искусственное дыхание она делать не умела! – и всё-таки он закашляется, выбросит ей в лицо поток воды и очнётся.
- Ну, бля… ну, того… - едва выговорил Миха. – Пойдём… отсюдова!

Пошли – точнее, полезли. Снежана видела какую-то розовую полосу на левом виске своего приятеля. Но, пока выбирались на берег и по колючим кустам, босые, мокрые, забирались на склон – не до того было. Тут Миха опустился на жёсткую выгоревшую траву без сил. Снежана с ужасом увидела: на виске кожа содрана до крови, до розовенького мясца, и обильно кровоточит!
- Аптечку принеси… с машины… В бардачке! – снова хрипло попросил водитель.
- А ключи?!
Миха махнул рукой, слабо:
- Задняя справа… заклинила сегодня. Козлы… так отремонтировали. Открывается просто.
Она умчалась. А, пробралась через заднюю дверь в машину, выдрала из бардачка эту аптечку. Вернулась.
- Миха! Сиди! Давай, я тебе обработаю перекисью… и пластырь!
- Да я сам! Сам, говорю!
В нём зудела гордость: ну, ещё бы, будем какая-то юная девчонка за ним, кабаном эдаким, ухаживать! Сам с руками. Сел на траве, раскрыл аптечку. Бинт, пузырёк перекиси приготовил. Подхватил салфетку – протереть пораненное место и тут охнул, рука скользнула назад…
Красно-белый чемоданчик аптечки, ею повёрнутый, откатился и полетел – туда! Туда, чёрт подери, прямо в водопад! Снежана хорошо видела, как он угодил именно в воду. На траве осталась только упаковка пластыря. А кровь-то шла! На мокром комбезе парня расплывались тёмные пятна. Миха выругался.
- Слушай… под передним сиденьем – две бутылки водки. Принеси одну, а? Рану промоем!
Ну, конечно. Каким бы добрым ангелом Миха не был, но он, как все таксисты, водкой по ночам приторговывал. Втридорога. Во «Флаконе» её к двум ночи уже нет, всё… Это тебе Прихребетск, детка!
Тут она уже бежала, не разбирая дороги – по сучкам. По камешкам, всё это впивалось в босые ноги и что она там получит, неизвестно. Может, тоже, водкой промывать придётся. Но принесла. Парень свинтил крышку. Треть вылил на голову, залепил пластырем. С сомнением посмотрел на остаток:
- Блин… не, не буду пить. Менты могут на въезде стоять.
И без сожалений выкинул остатки в водопад.

От шока он отошёл, ему стало легче. Встал, и вроде шёл уверенно. Но молчал, правда; решительно сел за руль. Снежана посмотрела в его глаза: какие-то странные, дурные.
- А может…
- Не может! – рыкнул он. – Малая ещё… по трассе гонять!
Впрочем, вёл он машину хорошо. Включил печку; и он, и девушка, насквозь мокрые, быстро согрелись. Снежана горевала только о потере своего телефона. А телефон Михи тоже промок и с трещиной оказался: видимо, о камни ещё ударился. Начиналась пора сумерек. Над несколькими трубами Химкомбината вдалеке зажглись оранжевые огоньки – ориентиры для самолётов и вертолётов. Ехали не быстро, Миха часто ворчал что-то, тряс головой. Внезапно Снежана ощутила что-то странное… А потом поняла, что их «Киа» виляет. Они пару раз критично пересекали сплошную осевую. Внезапно Миха едва не бросил руль, из последних сил вывел машину на обочину и мотор заглушил.
- Снеж… - выдавил он. – Помоги, назад. Всё. В глазах плывёт, приборов не вижу… Руки не слушаются. Ты эта… ты аварийку включи! И тихонько… тихонечко… правый ряд… до дома…
Девушка догадалась: это сотрясение мозга, факт. Сначала ничего, а потом головокружение, тошнота и рвота. И ведь даже «Скорую» не вызвать! Телефоны погибли. Ждать на обочине, голосовать?! Но, во- первых, за всё это время их не обогнала в сторону города ни одна машина. Вечер буднего дня. Все, кто нужно. В Прихребетск приехали… А огромные фуры вряд ли тормознут.
- Хоть помнишь, как?
- Помню! – Снежана стиснула зубы, помогая Михе устроиться сзади. – Всё! Сиди тихо!
- Я тебе помогу… Ты сначала с зажиганием… потом с нейтрали в положение…
Она уже сидела за рулём, мотор урчал; как тогда, в таксопарке, голая подошва чувствует дрожь её, мотор, всю машину целиком. Поехали!

Первые сотни метров дались легко. Потом – ещё легче. Темень стремительно наползала с обеих сторон дороги, будто в клещи их брала; в свете фар загорались знаки и указатели. На горизонте уже сверкали огни Прихребетска. А вот Миха – совсем затих. Совсем. Господи! Только бы сознание не потерял. Сейчас, сейчас, доедет… Прямо к Горбольнице можно с Станционной свернуть, на светофоре.
Однако до города доехать не получилось.
Недалеко от той самой АЗС, где в кювете лежали выкинутые ею тапки Михи, внезапно в свете фар она увидела приткнувшуюся на обочине машину. Почему-то без габаритных огней; что-то большое и чёрное, угловатое. При этом, конечно, можно было, конечно, взять влево и запросто объехать её – но и автомобиль на четверть метра стоял на асфальте своим корпусом, и Снежана просто испугалась, растерялась. Выжала тормоз. «Киа» чуть, не критично, занесло – девушка вывернула руль из направления заноса и её автомобиль помчался прямо на тот.
Ей посчастливилось: скорость угасла быстро. И всё равно – резиновый бампер легонько стукнул в кузов той, стоявшей машины, совсем легонько.

Она ещё отходила от ужаса, когда дверь водительского места рванули. Какое-то лохматое чудовище, матерясь, светило в неё фонариком своего телефона:
- Ты чё, козёл?! Ты чо летишь?! Ты… а ты кто такая?
Теперь и девушка рассмотрела его. Дюжий мужик, явно из числа комбинатовских начальников – они там все такие, похожие друг на друга: краснорожие, зычные, в дорогих костюмах. Этот ещё и без пиджака, без галстука и в рубахе на выпуск. Видом юной девушки за рулём он был ошарашен. Луч фонарика светил назад – на Миху. Тот очнулся, пробормотал неразборчиво:
- Не ори… Это… моя…
Однако этот ответ дядьку распалил ещё больше. Он отскочил, заревел:
- Чо-о! Шалаву свою за руль посадил, а сам бухой?! От тебя водкой несёт. А ты тварь, ты понимаешь, что ты мне трещину в бампере сделала!
- Извините… Но он сотрясение получил! Ему в больницу надо срочно, я его везу!
- Ща ты у меня все сотрясения получишь. Сразу! – пообещал дядька, тыча толстыми пальцами в «печатках» в телефон. – Алло! Полиция?! Это кто там? А, Никифоров… Да это Петелин, я. Слышь, вызови своих, у меня тут девка и мужик пьяные, мою тачку таранили прям! Ну! На да, на заправке, ёптить, рядом!

От такого наглого вранья Снежана даже побелела. Ну, ведь ни она, ни Миха не пили ни капли! Пахло-то от его комбинезона, от ворота, куда водка пролилась; да и от неё могло пахнуть – она поддерживала его, когда шли к машине. Она ж его на заднее сиденье перетаскивала! Могли волосы принять этот запах, одежда…
- Перестаньте! – закричала девушка, выскакивая. – Зачем вы врёте! Отдайте телефон, я маме позвоню!
- Пошла отсюда, мокрощёлка! – гаркнул мужик и отпихнул Снежану так, что та отлетела на машину, спиной, видимо, сломала зеркало заднего обзора: вместе с болью в лопатке там хрустнуло.

Сумерки сгущались всё более и более. Какие-то автобусы, длинномерные грузовики, подвывая натруженными моторами, проходили мимо. Дядька закурил, и снова начал общаться по телефону:
- Слышь, Сергеич… прикинь, еду по трассе, никого не трогаю, вдруг сзади – бам! А там девка пьяная и её хахаль, в уматину вообще… Ну, как так? Ну, вот ментов вызвал, чё.
- Не врите!
С этим криком девушка рванулась из последних сил к мужику; он её нападения не ждал. А та ударила его головой в мягкое брюхо, схватилась за руку с телефоном – но та стискивала его крепко и Снежана, не помня себя, впилась в это волосатое, жирное, белое запястье своими зубами.
Разжать их заставил только удар по голове.

Дальше было, как какой-то дурацкий сон. Её кто-то спрашивал, строго:
- Девушка, это вы управляли автомобилем марки «Киа» на момент столкновения?
- Да…
Этот, спрашивающий, в форме ДПС, светящийся жилет, квадратные буквы. Фуражка, жезл, фонарик. Двое других осматривают «трещину».
- Девушка, вы находитесь в состоянии алкогольного опьянения?
- Нет…
- Согласны пройти медицинское освидетельствование?
Снежана не помнила, что она ответила. А тот, животастый, наматывал на руку белый бинт. Жаловался:
- Я ей спокойно говорю: вы почему себя агрессивно ведёте?! Вежливо говорю… А она, как, бля, собака… Бросилась на меня и зубами давай грызть. Вот, руку прокусила, до крови.
- Сейчас врач вас осмотрит… - говорил кто-то ещё.
- Ага! А если она эта, бешеная? Прививку, что ль, ставить, да?!
- Вы успокойтесь, гражданин. Разберёмся.

Сами сотрудники ДПС, конечно, особенно не старались проявлять рвения. С одной стороны – да, замдиректора РСУ, господин Петелин, и его пассажир, не пожелавший представиться – его право! С другой – таксист. С запахом водки и явно несовершеннолетняя подруга за рулём… Всякое бывает, и хуже!
Лейтенант, начальник экипажа, вызвав подмогу, скомандовал:
- Так, Ельцов, этого давай, в «скорую», быстро! А вам, гражданка с нами. До выяснения.
Снежана одно ещё соображала: с полицией ерепениться не надо. Так мать учила. В конце концов, оттуда, из ГОВД, она ей и позвонит. Должны дать возможность. Поэтому гордо прошла к машине ДПС, проследив, как уже неразборчиво мычащего Миху грузят в другую и та, со сполохом мигалок и рёвом сирены уходит в сторону города. Лейтенант на неё покосился – гравий обочины уж слишком громко хрустел под босыми ногами девушки:
- А чё так, без обуви?!
- Купались! – отрезала та. – Утопили случайно…
Машина мчала её в город. Навстречу новым приключениям.

Отредактировано Admiral (2023-12-08 16:13:36)

Вика Бондаренко и цыгане: «гаджо» думают, счастье в деньгах…
Вика, вернувшись из машины этого мужика-оператора с забавной кликухой «Глаз», заскочила в ванную, ноги ополоснула, потом в комнату, где бурчал маленький телевизор, одолженный у тёти Люды. Мать, в постиранном халате, лежала на разложенной их тахте, старой, с проваливающимися матрасами. С закрытыми глазами. Вика испугалась:
- Ма, ты чо?
Бросилась к ней, начала трясти. Уловила слабый запах алкоголя. Колыхая мать, сдвинула её – «мерзавчик», стограммовая бутылочка, выскочил из кармана халата, упал на пол, покатился… Девушка мать отпустила, поднялась, усмехнулась горько. Ну, понятно. С этой иглы так просто, враз, не соскочишь. Какими бы искренними обещания не были. А тут они наелись борща, потом к вечеру Вика нажарила целую сковороду картошки на сале. Мать налопалась. И даже сто граммов стали для неё критической дозой – спала. Спала безмятежно, и с улыбкой на лице.
Устроила её поудобнее, убрала пепельницу, телевизор выключила.

А сама вышла в подъезд, и, закурив сигарету – из тех, что оставила Марфа, задумалась. И почему-то вспомнила про карточные фокусы. Как играющий «заказывает» карту, а фокусник достаёт её из рукава. А у неё в рукаве – козырь! И хороший козырь.
Через пять минут она была уже у дома за высоким прочным забором на другой стороне Барахолки. В пятке что-то зудело, что-то воткнулось, пока она шла так, по темени, но это потом разберёмся. Ветер рвал её чёрные волосы, кидал в лицо пыльную труху; отворачиваюсь, захлёбывалась, фыркала – но всё равно шла, упрямо наклоняясь вперёд всем корпусом.
Постучалась. Звонка тут не было. Только грохотать; прислонилась спиной и начала непораненной ногой бить в железо – получалось гулко.
- Кон дый?! Яв дурик! Закер… (Кто там, иди отсюда! Закрыто) – гаркнул кто-то рядом, по ту сторону калитки.
Девушка закричала:
- Я Вика! Зары подруга!
- Э, митшто акана брэ! Ту хохавэса, ми джином! (Да ладно тебе, зачем ты всё врёшь, я знаю!)
Вика ни черта не разбирала в певучей цыганской речи; а вот слушавший наверняка её понимал.
Она снова забилась:
- Пустите! Я к баро! Он сказал приходить в любое время дня и ночи! Я могу, он разрешил! Я Витка, скажите ему!

Луна, иногда выглядывавшая из туч над городом, иногда заливала всё голубым переливчатым светом. Как бы не хотелось неведомому стражу открывать, а слово «баро», произнесённое правильно, а не как «гаджо» обычно его называют, подействовало. Послышалось вполне русское:
- Сука нах, вот гаморой! Мишто…
Стальная калитка отворилась, Вику впустили. Молодой цыган свирепо глядел на неё. За оградой цыганского общежития пахло гарью костра, конским потом и ещё чем-то, приторно-душистым.
- Стой суда. Запру! Пойдём. Ту джинес, карик та джяс? (сама знаешь, куда идти?)
- Не понимаю я вашего! Веди к баро.
- Э, дырлыны! (дура) Иди!
И зашагал к дому.

…Второй раз Вика поднималась по этой лестнице. Только уже без подруги Зары. Что с ней? В школе не появляется. То, что она её бросит рано или поздно, все знали. Только она сама этого не хотела.
На этот раз баро не расхаживал по устланной коврами комнате в сапогах. В чём он вообще был, Вика не знала. Сидит за длинным столом, позади электрокамин мерцает ненастоящим пламенем. Халат чудесный – чёрный атлас, расшитый золотыми лилиями. И алая туника. Блик от камина и двух бра играл на его бритом черепе. Перед ним – хрустальный кувшин с вином, бокалы и неизменные фрукты. Девушка замерла на краю этого обиталища цыганского повелителя.
- Простите, баро… - пробормотала она, чёлку отбрасывая со лба рывком. – Я просто… очень нужно просто… одно дело.
- Садись! – пригласил он тем же глуховатым, проходившим как сколь жернова, голосом. – Джюкел джюклес на хала! (Пёс пса не укусит!) Не бойся, ты в гостях. Выпей. Ты волнуешься.
Не ожидая её согласия, налил густого, почти чёрного оттенком вина. Странно, в этой очень старой комнате не пахло пылью. А пахло фруктами, вином, каким-то душистым табаком и ароматом… роз!
Вика почтительно пригубила. Это не пьянство. Это гостеприимство.
- Баро… одна моя подруга… в беде.
- Тэре якха сыр чигирна… (Твои глаза как звёзды) Не называй меня «баро». Это для тех, кто ромы.
- А как?
- Симайонс. Так в лилоро, в паспорте.
- Да. Симайонс… надо помочь… одному человеку.
Она принялась сбивчиво рассказывать всё про арест Марфы, про пришитое ей обвинение в избиении наглой завхозихи. Мужчина слушал. Руки его лежали на тёмной скатерти, напоминавшей собой театральный занавес – цветом и бархатистостью. Эти узловатые мужские пальцы украшали перстни, золотые печатки, кольца. Понятно – знак власти.
Избегая смотреть в его большие, какой-то гипнотической силой обладающие глаза под низкими веками, Вика опустила свои. Услышала:
- Да… я услышал тебя, Вику. Услышал… знаешь? Есть один вопрос у меня к тебе.
- Да… спрашивайте.
- Ты хочешь денег?
- Конечно! Очень хочу! Да, блин, заеб… Ой. Ну, плохо… без денег. И у матери никогда нет.
- Почему ты не пойдёшь работать проституткой? – внезапно жёстко и почти без всякого акцента спросил цыган. – На Автостанции есть люди, берут. Платят честно, мы знаем… Пойдёшь – будут деньги! Много.
Вика окаменела. Нет, такая мысль ей когда-то приходила, в минуты отчаяния, но… но  она её отгоняла. Это её тело, и никто без её соизволения не может его касаться! Да лучше прямо в ад! Ни за что, никак! Это она себе выберет, а не её!
- Н-не… хочу…
- Почему?
Цыган и сам налил себе полный бокал, задержал у губ, ожидая её ответа. Вика дёрнулась: спазм полоснул по животу, по промежности.
- Я мужа хочу… любимого1 – выдавила она. – И ребёнка от него. Что б жить нормально. А не как мать!

Очень долгая тишина стояла в полумраке этой комнаты. Потом послышался голос старого цыгана.
- Вот почему я понял, что ты… не как все. Гаджо говорят просто: хочу денег, много и сразу. За что угодно… - рука с перстнями взмахнула, сверкнула. – Гаджо думают, счастье в деньгах. А только ты думаешь, в любви и детях. Ты умная. Хорошо. Я помогу. Выпей вина ещё. Не бойся, не напьёшься. Цыганское вино – это не водка.
Вика выпила ещё полбокала безумно сладкого, чуть вяжущего язык каким-то ореховым вкусом, вина. Неужели всё получилось?
Тут Симайонс задал ещё один вопрос, который показался не проще предыдущего и просто прижал девушку к мягкому стулу.
- Ты веришь в Бога, Вику?
- Я? Я… эта… я не знаю. То есть, знаю, он… того… он есть, но... Но я в церкви не была никогда! – пискнула она.
Цыган усмехнулся:
- Мы тоже не ходим в церковь. Бог сказал цыганам: у меня нет для вас земли и Храма. У меня для вас только дорога. В дороге ваше счастье. Идите и бродите… а когда нужно, я вас позову.
- Куда?
- Мы не знаем. Вот мы бродим… - он улыбнулся и морщины над бородой разгладились на миг. – Мы бродим и не думаем, когда. Что будет, то будет Богу видней. Нас много, а он один. Представь, как ему трудно… но мы знаем, что он рядом.
Вика ничего не поняла, но согласно кивнула. Симайонс кивнул ей и сделал жест рукой – свободна. В нём не было надменности, это просто жест очень усталого от жизни человека.
- До свиданья! – она встала и торопливо пошла к дверям, стараясь быть как можно незаметнее, неслышнее.
В спину ей баро удивлённо заметил:
- У тебя  ранена нога…
Девушка обернулась. Да, стекло она засадила в пятку – и та краснела кровавым пятном. Господи, она же ковёр ему испачкала!
- Простите! Я не заметила… Я… я дома всё сделаю, это недалеко!
- Миро дэвэл! Ашадем са ман тутэр мэ… (Бог мой! Ты как будто из железа!) – Иди…

Она спускалась, оставляя на ступенях следы крови – не очень чёткие, едва темнеющие, но всё-таки видные. И слышала, как там, наверху, гулко раскатывается прежде спокойный, глуховатый голос: «Милош! Явкемэ!» (Милош, иди ко мне!).

Отредактировано Admiral (2023-12-11 17:35:37)

Но вот этот урок ИЗО преподнёс неожиданный сюрприз. Изольда Марковна, покачивая своей чернокудрой головкой, вошла в класс, уставленный мольбертами - все уже стояли, каждый за своим, осведомилась:
- Ну, что? Все готовы сдавать зачёт? Хорошо...
И выставила на "предметный столик" - небольшую подставку с чёрным фоном, стоявшую на треножнике, гипсовый слепок кисти руки. Такие у неё были. А потом, вдруг, объявила:
- А тем, кто не желает... могу предложить рисовать ступню! Но это, учтите, сложнее! Да... сейчас покажу вам образец графики этого жанра.
Женщина пощёлкала клавишами  на своём ноутбуке, всегда дежурившим на её столе, подключила шнур - и на довольно большом плазменном экране, укреплённом у потолка в углу класса, возник чёрно-белый штриховой рисунок голых стоп, выполненный мастерски и живописно. Лучше всякого слепка. И явно - с натуры.
- А это чьи? - глупо спросил кто-то, ибо что-то такое знакомое - угадывалось!
Изольда Марковна бросила: "Это не важно!", затем быстро вышагнула из своих босоножек. Встала босыми ногами на пол, подвинула чёрный стульчик с вертящимся сиденьем - какие бывают у роялей! И поставила на неё ногу, картинно, эффектно выгнув и чуть приподняла подол. Чудесная пластика её тонкой, изящно вылепленной ступни с длинными ровным пальцами, с божественным выгибом длинного мизинца - засверкала на чёрном...
В окна кабинета номер 28 смотрела скучная панорама центра города: надоевшая уже всем "Садко", такая же изломанная "Китайская стена". Ноги Изольды казались экзотическим деревом, чудом произросшим на этой скудной провинциальной почве. Над зданиями голубело покрывало неба, гладкое и лазурное. Таня Касаткина шепнула Лизе:
- Вот тебе и "Изольда - изо льда!". Смотри, на что решилась!
- Конечно! Взять да разуться... Она её и не такое отмочит!
Девчонки ходили от мольберта к мольберту. Переговаривались. Даже Вера, ИЗО практически ненавидевшая, грифелем работала, как заведённая. Подошедшей Снежане заявила, негромко:
- Вот это ступня! Афигеть просто... красотища.
- А ты думаешь, у тебя хуже?
- Не думаю, а знаю! У меня грубые!
- Вот глупая! Совсем нет.
Самое убийственное впечатление обнажённые ноги учительницы произвели на пацанов из "А". Максим Лопухов просто впал в ступор - едва касался грифелем ватмана, испещряя его бессмысленными точками. Алисов, снявший тёмные очки, и показавший всем близорукие, растерянно-испуганные глаза, рисовал неумело - руки как будто дрожали. Михаил Вепренко почти не рисовал: тоже выводил неумелые штрихи и часто-часто оглядывался.
В разгар рисования в дверях появилась рослая фигура Земфиры. Она скептически посмотрела в класс, проговорила:
- Изольда Марковна, можно вас на минутку?!
- Вы не видите?  - не поворачивая медальной головки, ответила женщина. - Я позирую! И в следующий раз будьте любезны постучаться!
Позеленевшая от злости Аушева злобно хлопнула дверью.
Другая группа - Ритина, Ядрик и Аязян, малевали что-то на своих мольбертах абы как, изображая старание. Впрочем, честно старались только Аязян и Зина Плакидина - но у первой ничего не выходило, у второй - выходило плохо, она то и дело стирала свои штрихи, чем превратила лист в картину туманного облака. А Ритина работала грифелем грубо, резко; закончив, звонко спросила:
- Изольда Марковна, я закончила! Вам показать?!
- Нет... потом посмотрю. Подпиши.
- И я могу идти?
- Да.
Девушка оставила размашистую роспись на ватмане, брезгливо отряхнула руки, и, стуча каблуками, ушла – мыть ладони, как будто избавляясь от всего этого, пережитого. Многие увидели её творение: карикатурное изображение отпечатка босой ступни с надписью ФАК Ю!

Роман Торлов - Раиса Кабзарова: чисто "спортивный интерес".
Для Ромы Торлова весь этот грохочущий водопад событий последних дней прошёл, как дождь на даче: по жестяной крыше прогрохотал, пошумел, завывая в окна ветром, и всё. Что там было? Да чёрт его знает. Говорят, что  девки в понедельник разулись на «физре», чем страшно выбесили гламурную Ритину и её подпевалу Ядрик. Ну, это понятно: ты давно уже в игноре у большей части класса. Кстати, в этот же день, только шестым, физкультура была и у них, но Айялга куда-то делась и урок вёл коротконогий, пшеничноволосый, крикливый физрук «для малышей». Он явно был не в курсе ситуации. И, когда увидел в зале красавицу-блондинку Болотникову, точёную немку Илону Штрейзе и отчаянную, смешливую Машку Лелик – вышедших из раздевалки босыми, без всяких там признаков носков и обуви, заорал:
- Вы чё, сдурели?! Вы чо, на пляж пришли?! Не понял прикола!
- А мы так хотим… как в «А» классе! – со смехом заявила кареглазая Лелик. – А что, нельзя?
- Нельзя! Антисанти… анти-сати-тари… Тьфу! Анти-санитарно! Марш обратно!
- А у нас спортивной обуви нет, забыли! – это негромко объявила Вика.
- Ну, тогда по домам и вам двойки выставлю! За неготовность к уроку!
- Ну, извините.
Девчонки удалились. Класс провожал их недоумёнными взглядами, Роман – тоже. Ну, это «ашки», их-то понять можно. Они вообще, чудят. Он помнит их выход «в пижамах» на окончание девятого. Вся школа в шоке была. Ну, прикол словили, да. И Ленка Мартель со своими расписными тапками… Ну, что чтобы Злыдню позлить, не иначе. А вот почему их девки отчаянно попёрли на "пару" из-за такой пустяковой причины... Спортивной обуви нет. Да соврали ы чего, или пришли бы в школьном. Загадка!
Эх, нет Евгения Вадимыча. Он бы пошевелил очки на плюшевом носу своём, посмеялся: «А что это вы? Лета захотелось?!» - и ничего бы не стал говорить. Он вообще не любит кого-то ругать. Это у них Галиуллина, да Земфира Аушева – две цепные собаки.
Вакханалию во вторник он тоже спокойно: ну, это просто вообще шоу. Земфира Аушева, губу свою нижнюю закусив, носится по школе, палит босоногих. А она на каблуках, те грохочут, как целый кавалерийский эскадрон; девки шествуют босиком, а потом бац – и обулись сразу. И младшие им помогают – сообщают разведданные, на каком этаже сейчас Зёма или Злыдня.
Ну, что, день непослушания. Бывает.

Сам Роман никакого желания проявлять какой-то протест не чувствовал. Знал из чатов, что это вроде по поводу замазывания граффити на стене первого, а что ни ему? Он, вообще, потратил эти дни на взлом сервера компьютерных игр – система не давала «прокачать» персонажа, требовала баллы. Ну, он и упирался. Сидел за компьютером до того момента, пока в желудке не начинал петь сверчок.
И вот в среду – это и случилось. На большой перемене, отметившейся небывалым «контрольно-пропускным постом» перед дверями в столовой – там дежурила Земфира и Эльза, по алгебре, разворачивая назад всех «тапочных» под предлогом каких-то там «санитарных норм»! – Романа поймала за плечо Райка Кабзарова из их класса. Вцепилась, дура руками своими жёсткими, а ногти у неё полуметровые, чуть ему пиджачок его не проткнули. И потащила куда-то на лестницу.
- Рай, ты чо…
- Заглохни. Щас скажу!

…Раиса Кабзарова оказалась в весьма трудной ситуации. За неполные две недели первой годовой четверти – когда учителя ещё расслаблены летним отпуском, кода жалеют и прощают, она умудрилась схватить сразу три двойки. Одну – от физика Тимофеева, когда, балуясь, умудрилась сломать электрофорную машину. Вторую – от Изольды Марковны: рисовали кувшин. Он у Кабзаровой не выходил, вместо сосуда она изобразила на ватмане нечто непотребное, к тому снабдив это творение матерным комментарием. Изольда вспылила… Третью получила у «музычки» Мариенгоф и за что – во время разучивания песни затянула частушки, тоже весьма непристойного содержания.
Со всем этим делом надо было… что-то решать. Ситуация осложнялась ещё тем, что Аушева, естественно, немедленно поставила в известность мать Кабзаровой. Великого и могущественного главного бухгалтера самой дорогой гостиницы города – «Садко».
Та была женщиной жёсткой, квадратного типа, и такого же «квадратного», прямого характера. Поговорив с Аушевой, она сорвалась с работы и переворошила комнату дочери. Нашла: две надорванные пачки «Мальборо», ещё блок таких же; явно не полагающиеся одиннадцатиклассникам изделия из латекса, в большом количестве; три вэйпа – два из них сломаны, кучу жидкостей для «парилок». Кроме того, явно отобранные у кого-то телефоны, электрошокер и изрядно озадачившую её маску для маскарада – с блёстками. Её Рая в таких смешных мероприятиях обычно не участвовала…
Когда Кабзарова заявилась из школы во вторник, мать её уже поджидала. Сидела на кухне, скорбно смотря на трофеи. На груде их возвышались кремовые «лабутены» Раисы, купленные на выпускной – с белыми подошвами, что однозначно говорило об их китайском происхождении.
Мать, качнув головой с коротко стрижеными, обесцвеченными волосами, только спросила:
- Это – чо?
- Это?! Мам, да я не знаю… валялося просто… а чо, мам, чё, в натуре?
Мать поднялась. Как медведица поднимается на задние лапы. Уперлась кулаками в хлипкий  кухонный столик, модномебельный – тот задрожал.
- Я тебе сейчас всё сделаю! – страшным голосом пообещала женщина. – И в натуре, и в фантастике! В общем, так. Вот это всё… это всё, до свиданья!
Она сгребла в пакет все следы дурных привычек её дочери. Остались телефоны, маска и туфли.
- А это всё – я в комиссионку сдам, поняла?!
- Ма-а… ну чо ты такая… чё случилось-то? – заныла девушка.
Отношение матери  к ней прыгало то в одну, то в другую сторону, как стрелка какого-нибудь взбесившегося прибора. То она её вытаскивал из номеров «Садко», полупьяную, хлестала по щекам – или принимала такую же, от сотрудников полиции; и тоже хлестала. А потом, устыдившись – ну как же, девочке трудно, растёт без отца. Мать на работе… разражалась «приступом любви»: везла по бутикам, накупала шмоток, сладостей.
Но сейчас был нижний виток этой амплитуды.
Мать, в бархатном халате, забрала туфли и телефоны. И заявила:
- На следующей неделе свои «двойки» не исправишь – всё! Не видать тебе этого! Пошла отсюда, лахудра подзаборная… Оссподя, кого только выродила!
Раиса Кабзарова поняла: это всё, приплыли. Мать гнев на милость пока не сменит. А исправлять свои оценки у Раисы не было ни душевных сил, ни особого желания. Она сумрачно думала почти всю ночь. Периодически куря в форточку припрятанные сигареты… К утру план созрел.

Вот поэтому сейчас она как можно более ласково сказала растерянному Торлову:
- Слышь, алень… Дело есть, кароч.
Роман её побаивался. Ногти острые, как бритвы – глаз выцарапает на раз. Ходи потом по больницам! И вообще, у всё накладное: ногти на руках, ресницы, и губы, кажется, тоже… Как держатся они, непонятно. Разве что, как клыки у его приятеля Лёвы, которым хвастался в третьем классе. Тоже – нацепляемые.
Поэтому он перечить не стал.
- Ну, говори… что… что нужно-то?
Кабзарова, крашеная блондинка с дёргающимся, худым, нервным лицом, начала озираться. Потом снова вцепилась в плечо, мерзавка. Больно же!
- Слышь… ты компьютерный гений, да?
- Типа того.
- Кароч… Дневник-ру надо поломать, понял? И эта… ну, кароч! Мне там пары поисправлять, понял?!
Роман колебался. Вопрос явно требовал немедленного ответа: да или нет?! Но это ведь риск… Когтистые пальцы на его плече разжались – хоть вздохнуть можно! Раиса внезапно стала какой-то подозрительно, до отвращения доброй:
- Эта… ну, ты не думай, что на шару! Кароч! Я тебе бабки заплачу!
От неожиданности Роман даже не спросил, сколько. Стояли они на лестнице. Мимо них лилась туда-сюда мелкота. Не вслушивающаяся в разговор; прошли-прошествовали Снежана, Верка и Ленка – все «ашки», босые, с этими тапками в руках… Что творится-то… Окинули их насмешливыми глазами. Ботан и хулиганка – картина маслом.
- Хорошо… - выдавил парень. – Я… попробую… правда…
- Ты без "правда", алё? Пацан сказал – пацан сделал. Впрягайся… А, эта! И ещё Соньке Ядрик её трояки исправь. У неё два.
- А ей…
- Ушами меня слушай! – зашипела Кабзарова; Роман боялся только одного – как бы её когти не стали опять терзать его, как орёл терзает куропатку. – Всё в ту же цену. Не обижу! Всё, отваливай, поговорили.
На ватных ногах круглолицый, маленький, светловолосый Рома начал подниматься вверх по лестнице – сам не зная зачем. Ему как раз на второй… А Раиса Кабзарова, звеня каблуками – вместо лабутенов у неё туфли «на шпильке», сейчас убогое это старьё! – скатилась вниз.
За школьной радой ждала Соня Ядрик. Ей, дуре, повезло: мать, хозяйка мотеля, позвонила Аушевой, отпросила. Какой-то там заезд, дочка помогать будет… Выскочив за ограду, сунув на ходу в рот сигарету, Кабзарова выпалила:
- Всё, подруга! Всё путём! Согласился!
- И мне исправит?
- И тебе! Всем… да он сможет. Ботан, чё с него.
- Ну, спасибо.
С лицом Раисы Кабзаровой произошла моментальная перемена. Девушка оскалилась. Мелкие крысиные зубки выперли вперёд, под надутыми губами:
- Ничоссе… Ты прикалываешься?!
- А что такое?
- Бабло! – зло отрезала Раиса. – Я тебе услугу подгоняю, а ты?! Подруга, бабло гони!
- Сколько?
Кабзарова, пуская в небо дым, назвала сумму.
По всем прикидкам, ей эта операция не будет стоить ничего. Роману она отдаст из полученного треть, а то и четверть – что с него, дурачка, взять?! Пусть пашет. Ботан компьютерный. А эти бабки – ей в карман.
Для Раисы не существовали категории Добра и Зла, подлости или честности. Она все привыкла мерять на деньги. И совершенно не подозревала, куда эта дорога её, в конце концов, приведёт…
Ну, а с папкой, хранящей великий список её прегрешений, она ещё решит. Как-нибудь. Но ля этого есть другие люди – и другие методы.

А Роман провёл оставшуюся часть дня в какой-то прострации. Он уже сто раз укорил себя за то, что согласился. Но поздно: слова назад не возьмёшь! У Кабзаровой вход - рубль, а выход - два. И главное - не с кем посоветоваться...
Друзей особенных - нет. Хотя если разве что Мишка Вепренко... Ну, Лиза Галиева ему была ещё симпатична и он - ей, но это так, на уровне фантазий. Вика Бондаренко ему нравилась, но он опасался так же её, как и Кабзарову. Это как к лошади сзади подходить: лягнёт копытом, мало не покажется! А из взрослых разве что Арнольд Витольдович, руководитель кружка и Людмила Айвазова. Но, как на грех, ни того, ни другого не застал. Айвазова быстро уехала после занятий, после пятого; а Майбах, тоже в среду исчез после кружка - пока Роман на консультации по географии парился.
А из других взрослых некому ему было, что посоветовать.

К родителям - даже не моги. Мать, дипломированный программист, сейчас - и уже давно торговала на рынке; у неё была большой обувной магазин, эдакий стеклянный сарай, забитый фирменной обувью. Для неё самоценными были только оценки, вот Роман и учился на твёрдую "четвёрку". Всё прочее её не интересовало, а уж спрашивать совета в таком деликатном деле - и вовсе самоубийство. Отец работал экспедитором; возил для матери товары, со своей ролью "второго пилота" в семье смирился, старался ни во что не вмешиваться и никуда не лезть. Свободное время проводил с машиной, у машины, за машиной, в районе капитальных гаражей за Ленина.
Роман рос, по большому счёту, у дедушки с бабушкой - в пятиэтажке на Ленина, между "второй школой" и уродливым ДК Химкомбината. Там ел, пил, иногда спал на диванчике в большой комнате; когда бабуля с дедулей уезжали к тому на "станцию", уходил к родителям: такая же "панелька", вниз по Веневитинова, у Горбольницы. Бабуля с дедулей и баловали его, и дарили подарки, и прощали мелкие шалости; и защищали порой...

Но бабуле про это сказать, это тоже нож острый. Она сама программист. Сейчас устроилась в школу № 1, которая почти что на "Гуляе", и подрабатывает на Химкомбинате: там с этими кадрами проблема. Молодёжь не едет, не приходит устраиваться.
На счастье романа, в среду дед как раз заехал на Ленина: туда, куда парень и пошёл после школы. Дед с бабкой, по поводу небывало тёплой погоды, сейчас проводили время на биостанции...

Дед Романа имел полных два метра и два сантиметра роста. Потомок саратовских хлебопашцев-крестьян, с Волги, он обладал не только ростом, но и зычным голосом, руками-ковшами; пронзительными глазами серо-голубого оттенка и кустистыми, лохматыми бровями, которые ему иногда - с боем! - но стригла бабуля. На голове его, непропорционально крупной, ерошились почти не поседевшие волосы, не укладываемые ни в какую причёску. Он с годами даже почти не полысел, в отличие от отца.
Дед был единственным в роду, кто получил высшее образование. Стал биологом, закончил университет в Новосибирске. Приехал сюда ещё по советскому распределению молодых специалистов. Комбинат тогда показно заботился "об экологии", говорили правильные речи, на месте озёрного комплекса за нынешней Комбинатской прямо чудо-сказку хотели сделать: с домом отдыха для трудящихся, с парком, запустили в эти озёра зеркального карпа... Потом время шло, деньги, выделенные на дом отдыха, перетянуло к себе партийное начальство, сделав себе на них другую "базу отдыха" - в месте слияния Косихи и Сыростана; в озера Комбинат по-тихому вывел сброс сточных вод. Подохли и карпы, зеркальные да обычные, вообще всякая живность там.
Дед, бывший начальником службы бионадзора, протестовал, ругался, писал во все инстанции. Кончилось это тем, что его "ушли" на пенсию, а в утешение дали эту биостанцию, в десяти километрах за Косихой. Дескать, от греха подальше, от нашихвонючих труб: сиди там и опыты свои проводи...

Сейчас дед с отцом сидели на кухне, трескали бабкины пельмешки: она их делала впрок, держала в ледовом погребе, и те в любую минуту извлекались - звонкие, как ядрышки, а после варки пухлые, взрывающиеся соком во рту. Ели без спиртного: и тот и другой - убеждённые трезвенники, а запивали квасом, тоже бабкиным.
Роман зашёл, поздоровался с отцом, тепло обнялся с дедом. А уйдя к себе, внимательно слушал, о чём это там родственники говорят.
- Слушай, Игорь! - говорил дед басом своим, "бочковым", как бабуля говорила. - Попросить тебя хочу... Мне коняжку на биостанцию надо. Лошадь!
- Господи! Зачем вам лошадь? - удивлялся отец, катая горячие пельмени во рту.
- Так возить всякую всячину... Те же образцы из тайги. Ну?
- Да что ты, бать, как маленький... Возьмите себе "УАЗик" то же, или "ГАЗельку" и возите.
- Слушай, балда ты-иванна! Я тебе русским языком говорю: у меня био-станция. Не хочу я, чтобы она бензиновым духом да маслом моторным провоняла... Ну? Коняжку?
- Где ж я вам возьму её, бать?
- Так ты же в Омск мотаешься. В Новосибирск. Та конефрмы есть, я узнавал. Продают добрый коней.
Последовала пауза и возмущённый фырк: отец злился.
- Бать.. я как эту коняжку привезу? На части порублю и в кузов сложу? У меня ж не фура!
- А ты заедь! - увещевал дед. - Ну, что трудного-то? Заедь по дороге, с мужиками поговори. Они и подскажу, у них наверняка транспорт есть подобающий. А я оплачу!
- Ой, батя... придумщик вы. На старости лет.
- Поэтому-то и дожил до старости... - чуть обиделся Михаил Иванович. - ...что сызмальства на воздухе, да на природе. Эх! Игорь, Игорь... а я надеялся - поможешь.
- Ладно! - буркнул отец, очень нехотя. - Поспрашиваю. Про коня.
- Молодец! Вот за это и люблю! Ну, ещё пятнарик пельмешков?
- Не. Хорош уже.
Снова пауза. И снова осторожный, глуховатый голос деда:
- Игорёх... А ты про Ленточный бор что-то слышал?
- Чего мне слышать?! Шишкуют там, кстати. Сейчас пора выходит уже.
- А говорят, там трассу будут прокладывать...
- Куда?
- Ну, так, на север! На Екатеринбург.
- Есть же федеральная, от Челябинска. Эм-5.
- Так то другая. Кто-то из мэрии подсуетился... Называется "Проект Северо-западного объезда". Вот!
- И что, бать?
Там, в кухне, с грохотом рухнула под стол вилка. Дед уронил - от избытка чувств.
- Игорёх! Так она через Ленточный пройдёт! Там самое мелкое место по Сыростану-то! И прямо через бор!
- И нам-то чего?
- Ну, ты даёшь у меня... вырубят же!
- Да полоску вырубят, что вы панику разводите.
- Я знаю, какую "полоску"! - дед забасил, загорячился. - Строители пригонят технику, они тебе половину бора этого внесут. У нас же как - сначала загадят, пока строят. А потом сосны-саженцы завозят. Мне вон, в Академгородке новосибирском рассказывали, как там тайгу под корень на его месте снесли. Потом высаживали. Так там Лаврентьев был, при Хрущёве - сила! А у нас плюнут и берёзки воткнут. Или тополя!
- Ну, вам-то что с этого бора? - устало спросил отец. - Он на другом конце Земли... от вашей биостанции. Вас-то не трогают. Живите спокойно.
Какой-то нехороший укол ощутил Роман при этих отцовских словах. Ну, вот школа ходуном ходит. Босиком или нет. Граффити эти долой... А его не трогают. Ему тоже должно быть всё равно. Ну, и жить должен... спокойно.
Дед не отвечал. Подумав, что всё решено, отец заскрипел стулом:
- Ладно, бать.. я в рейсе наломался, отдыхать пойду. Вы эта... Мать придёт, уберёт всё.
И протопал тяжёлыми шагами, мимо.
Роман проскользнул на кухню. Дед обрадовался. Волосы свои, жёсткие, ещё больше растрепал, руками большими притянул Романа:
- Чего, внук, проголодался? Пельмешков хочешь?!
- Не, деда. Я в школе поел. Пока не хочу.
- Ну, а чаю?
- Хорошо.
- Ой, это мы быстро... сейчас поставим. Я мёду привёз. В Косихе у нас пасека хорошая. Давай...
Пока дед возился у новомодной электроплиты - у них на биостанции газовая! - парень обдумывал, что он скажет. Деда, меня тут попросили взломать Дневник-ру! Хм, тот наверняка даже не знает, что это такое. Деда, тут надо исправить оценки одному человеку... начнётся: а почему ты?! А почему он сам не исправит?! И так далее. Роман думал-думал, потом ляпнул:
- Деда, а у нас в школе девчонки начали босиком ходить...
Дед не удивился. Стоял, высокий столб, следил за чайником на плите - именно его поставил, хотя рядом стоял электрический собрат.
- Ну, молодцы... Здоровее будут. А ты?
- Да нет. Я как-то не в этой тусе... ну, одним словом, я не с ними!
- Зря... - проворчал дед, снимая начавший бурчать чайник. - Тусы какие-то... Это, внучок, здоровье. А что у вас холодно, что ли?
- Нет. Топят хорошо, малышня в майках бегает.
- Так вот! Или что-то такое ещё?
- Ну... учителя считают, что мы правила нарушаем.
Дед разливал кипяток - из заварника, пузатого, уже плеснул в чашку Романа:
- Правила, внучок, должны от человека идти. А не сверху. Тогда это правила. А так... Самодурство это. Насколько  знаю, в законе про то и речи нет. Главное, чтоб учились вы.

Дед ставил перед ним баночку с мёдом: из-под джема, маленькую, закрыта бумажкой и ниткой суровой перевязана. Бабуля паковала!
Ложечку подал, чистую.
- Я, знаешь... Когда под Самарой в сельскую школу ходил, у нас и девки, и парни так приходили. С апреля примерно, теплынь придёт - сапоги долой. А другой обуви мало было... Да и никто не думал ничего. Так это ты про это самое хотел у меня узнать?
Вот же дед хитрый! Мигом Романа расколол. Тот потрогал губами горячий чай; потянул, обжёгся. Выдавил:
- Нет... Я про... В общем, тут хочу один сайт поломать. Ну, значит, просто, чтоб...
- Ой, не объясняй! Твоя бабуля мне про сайты всё объяснила. Я с её помощью сейчас вон, на Фейсбуке страничку... или как это называется? В общем, веду. Английский заодно подучил. А тебе-то это зачем это надо?
Роман снова задумался. Действительно, зачем?! Из-за денег? Так он ни в чём не нуждается. Если что, прямо намекнёт деду с бабкой, они хоть месяц ему с неба - на! Пробормотал сконфуженно:
- Ну... из спортивного интереса. Типа как - могу или нет. Я ж эта... я программированием увлекаюсь.
Дед присел на покинутый отцом стул. Положил большие, узловатые руки на стол. На пальце - тонкое колечко потускневшего золота. Дед с бабкой справили такие кольца только на сорокалетие свадьбы, когда ему Госпремию дали. А до этого ходили оба чуть ли не в оловянных.
- Понимаешь, внук... Могу или как - задача достойная. Все открытия в науке через это делаются. Но... но как тебе объяснить-то? Одно дело - открывать. А другое - ломать. Люди ведь, такие как ты, этот сайт делали. Головой своей, руками. А ты - как тать, разбойник, пришёл, Сломал, украл.
Роман испугался и поперхнулся чаем. Брызги запятнали чистую белую скатерть.
- Дед! Да я не красть... я просто так!
- Просто так? - горестно спросил дед. - А это ещё хуже. Когда ты сосну валишь на дрова для избы... это одно. Пусть даже кедрач. А когда так, от дури молодецкой... Это уже зло, внук. За это...
Он посмотрел вверх, словно хотел сказать про Бога - но, как учёный, сдержался.
- ...за это Небо накажет.
- Почему?
- Ну, как, почему? Сегодня ты - зло миру этому, завтра он тебе. Закон сохранения энергии. Ну, как у нас, учёных, говорят. И это не только леса, воды, зверей, касается. Это закон жизни, внук.

Роман молча допивал чай. Нет, надо было всё-таки отказаться. И всё-таки слова деда его до конца не убедили.
И он решил про себя: он взломает, одну оценку, чёрт с ней исправит, и всё. И будет горд тем, что эту систему хотя бы победил!
Из чисто "спортивного интереса".
А дальше - видно будет.

А вот на другом углу здания собрались их родители. Папа Лизы, в чёрных джинсах в облипочку, крахмальной сорочке и клетчатом пиджаке дельца из Сити, независимо покуривал прямую трубку. Разговаривал с Генрихом Мартелем, низеньким, в невзрачном, плохо сидящем костюме… Мама Снежаны, в комбинезоне тёмно-коричневого цвета и «балетках», мерила ими плитки двора – взад-вперёд, вперёд-назад, о чём-то о своём дума. И уж на самом конце пристроилась явно стесняющаяся себя мать Вики: с помытой головой, отчего её волосы даже блеск приобрели, но выглядели более лохматыми и нечёсанными; с ярко и неумело накрашенным лицом, с бедой, покрытой трещинками, сумочкой. На ней было «барахольное» чёрное платье с серебристыми вставками и туфли-лодочки, которые сваливались с усохших ступней при каждом шаге. Она курила сигарету за сигаретой – из запасов Вики и периодически ныряла рукой в сумочку – но отдёргивали их.
Стас Михайлов сначала сказал что-то девчонкам, потом подошёл к родителям:
- Ну, ребята, пойдёте… Дано добро!

Лейтенанта полиции Капитолину Георгиевну Качинскую трудно было назвать красавицей. Фигура-скелет, высокий рот, выпирающая вперёд верхняя челюсть – и торчащие зубы, как у кролика; смугло-землистое лицо, короткие неухоженные волосы – сущая спутанная пакля, большие глаза с морщинами в уголках, губы бледные… Она вышла в холл ГОВД в форме, посмотрела на людей, сказала сухо, твёрдо:
- Товарищи родители! Обязана спросить вас о разрешении на допрос ваших детей в качестве свидетелей в соответствии… - и далее скучный список статей. - …без вашего присутствия. Все согласны?
- Да!
Так ответили все, только мать Вики замотала крупной головой, отчего Качинская повторила вопрос и та одумалась, выдавила: «Да, да, конечно!». Стажёр отдела по делам несовершеннолетних положила на столик четыре стандартных бланка и ручки.
- Заполните, пожалуйста, здесь…
Заполнили. Девчонки мялись рядом, с тревогой поглядывая на застеклённую дежурку, откуда слышались переговоры патрульных машин и кто-то орал: «Да какого хрена на Ленина, они уже на Синюру побежали!». Вообще, в ГОВД было неуютно. Пахло несчастьем, и из чего складывался этот запах – из пыли ли, пота, из аромата ружейного масла из комнаты оформления оружия – чёрт его знает!
Собрав документы, не дрогнув своим вытянутым лицом, Качинская отрезала:
- Тогда я попрошу вас подождать снаружи, товарищи родители.
Папа Лизы только показал ей пальцами «V», Генрих Мартель всхлипнул, двинулся к дочери, но отпрянул, увидав её недовольную гримасу; Ариадна Бойко просто встретилась глазами – с глазами Снежаны, а вот мать Вики, едва не выпав их туфель, бросилась к ней:
- Викуль! Ну, ты там всё хорошо говори, а? Викуль! Что я без тебе делать буду?!»
- Да иди ты, мама… Отстань! – шипела девушка разъярённой кошкой, отбиваясь от этих ласк.
Наконец, покинули холл. Качинская, глянув на свидетельниц, проговорила:
- По одной заходите, девушки… Пока за мной.
Кабинет ОПДН находился за оружейно-разрешительным отделом: тут лавка, отполированная задами охотников, охранников и прочих законных обладателей огнестрельного оружия. Первой зашла Елена Мартель – действие началось.

На улице топтались родители. Они уже успели перезнакомиться. Генрих Мартель несмело подсунулся к отцу Лизы:
- Иван Ильич! Вы свою ждать будете?
- Конечно! – ответил тот, раскуривая трубку. – Чтобы я упустил шанс с такой красавицей по городу прогуляться?
Генрих стушевался.
- Да, у вас, похоже, взаимопонимание...
- Видит ли, дорогой Генрих Иванович, я всегда хотел девчонку, точнее, я хотел мальчишку, но когда девчонка такая появилась... В общем, я её с колыбели воспитываю. Как мне надо. И сейчас совершенно доволен полученным результатом.
- Да, да... конечно. Ну, а я, наверно, пойду. Моя-то не очень с родителями любит…
- Да конечно, девушка самостоятельная.
- Иван Ильич… так что же… воевать придётся?
Отец Лизы выпустил в небо пару крупных клубов дыма.
- Вся наша жизнь – война, Генрих Иванович! Кому, если не нам? Но предупреждён – значит вооружён…
- Да, да… конечно…. Хорошего вам вечера.
- И вам.
Генрих попереминался  с ноги на ногу, ещё тут, со всеми; немного, ему было явно не по себе, и потом пошёл прочь в своём мешковатом костюме, как-то нелепо наклоняясь на один бок. А вместо него подошла Ариадна Бойко. С интересом посмотрела на трубку Ивана:
- Да, а вы стиляга.
- Да Бог с вами. С юности привычка.
- Не удивляюсь, что у вас такая дочь замечательная...
- Да  и вы роскошно выглядите, Ариадна Сергеевна. Вы просто амазонка без коня! - не остался в долгу мужчина, с удовольствием ощупывая глазами ладную, точёную фигурки матери Снежаны.
Та кивнула коротко, пропуская любезность мимо ушей:
- Иван, можно на «ты»?
- Конечно.
- Мы с тобой, как я понимаю, коллеги. В общем, юридическую защиту их позиций на родительском собрании вместе будем готовить?
- Всегда готов! Я, кстати, пионером был когда-то. Даже пионервожатым!
- Ух! А вот меня в пионеры не приняли… За поведение.
- А что такое?
- С мальчишками часто дралась. Кусалась больно. Ладно, это не важно, в общем, вот моя визитка, давай свою! Спасибо… я тебе сегодня вечером пришлю некоторые соображения, к четвергу родим что-то, да?
- Всенепременно, Ариадна Сергевна!
Тут на них налетела мать Вики. Нервы у ней сдали, из потрескавшейся сумочки своей она извлекла очередной «мерзавчик» и выпила его в один глоток.
- Хоспаде-е… Люди! Что с ними будет! Закроют же! Менты ж закроют, звери!
Она упала практически на руки Ивана Галиева, но Ариадна Бойка её перехватила:
- Александра Алексеевна, успокойтесь! Ничего страшного! Поговорят и отпустят!
- Так зачем это всё-о-о…
- Чтобы восстановить справедливость… Ну? Ну, всё, хватит!
Мать Вики с трудом пришла в себя, бормотнула: «Ой я того… почапаю!», сделала шаг и чуть не рухнула из-за подвернувшегося каблука. Ариадна вовремя её удержала.
- Александра Алексеевна! У вас что-то с обувью… Вы так одна не дойдёте!
- Да я… как-нить… Чо я?
- Так. А давайте мы её снимем.
- Ково?
- Обувь. Босиком пойдём. Вместе. Нам по пути.
- Да вы чо… засмеют же…
Конечно, Ариадна легко сдёрнула с ног туфли. Иван Галиев с усмешкой следил за этим, приподняв бровь - да и красивые ступни её, с длинными пальцами, загорелые, отметил:
- Дочь научила, Ариадна Сергевна?
- Да я сама такая… Кого хочешь, этому научу. Александра, ну разувайтесь, пойдёмте! До связи, Иван!
- Счастливо вам!
И две босые женщины, одна из которых пошатывалась и причитала, пошли по Станционной, по её пыльным тротуарам, по пороху жухлых листьев и прочей требухи.
Ветра налетали на город со степей, гудели уже в трубах Химзавода. Завтра будет настоящая буря – точно!

Лиза Галиева - Елена Степанова: фотограф должен быть честен!
Лиза давно не заходила на ту страничку в Ю-Тубе, которую сделал для них и их ролика Макс Лопухов. Как и на остальные. Но и по Ю-Тубу было понятно: интерес к акции быстро угасает, если не угас совсем. Все, кто хотел поругаться – отругали своё, все, кто хотел покричать – проорались; холивары распались на цитаты, ушли в лички. Остались какие-то странные личности с иностранными никнеймами, ожесточённо спорящие на тему: «можно было в СССР ходить босиком или нет?!». Отдельные робкие голоса спрашивали: ну, как там с граффити? Что там решили? Что дальше? А что вы сейчас делаете?! И всё.
Сначала девушка хотела было настрогать такой яркий программный коммент на «надцать» страниц: что вот, мол, и «День Белых Тапок», а администрацию они зашугали… Заем поняла, что без фото-видео всё это будет выглядеть хвастовством. Нет, они, конечно, снимали для себя, на телефоны: как Вика Болотникова и Лиза показывают «модельную походку босиком», прямо в коридоре; как Лиза с Таней, дурачась, «ламбаду» танцуют; как, наконец, Вика Бондаренко и они все, намазав растолчённым мелом подошвы, с хохотом оставляют на классной доске свои отпечатки с надписью: «МЫ БУДЕМ!». Но это всё надо собрать. Скачать, смонтировать в один клип – иначе не имеет смысла.

А начав скачивать, девушка вновь остановилась. А… зачем? Если первый ролик претендовал на серьёзное заявление, на протес, то остальное – уже баловство. Дурость. Вот уж точно, «девки с жиру бесятся!». Чистое никчемушное хулиганство.
И она начала думать – что дальше? Что выложить ещё?! Что сделать?!

…Решения к Лизе приходили чаще всего ночью. И решения – хорошие. Но тут оно сверкнуло мгновенно, как молния. Уже во вторник она знала, что нужно делать, в деталях.
Топоча босыми ногами – привычно! – по асфальту к дому и вообще не обращая внимания ни на кого, девушка думала только об одном: вернулся бы пораньше отец! И Небо её услышало, и отца она обнаружила в кухне, в сорочке с распущенным галстуком, заваривающего себе кофе. От отцовской гладко выбритой щеки немного пахло спиртным.
- Привет, дочка! – отец был весел. – Ну, как она, босоногая жизнь?! Как в школе?
- Да успокоились… а ты чего так рано, пап?
- Соглашение подписали… С городом! - ответил отец, внимательно следя за серой коркой в медном горле турки. – Всё! Мои месячные труды… пока детали утрясали. Комбинат будет иметь пятнадцать процентов в проекте комплекса спорта и отдыха «Синюра».
- О! Это который там, за горой?
- Да. Там трасса федеральная пройдёт. А рядом – новый комплекс. Горнолыжную трассу соорудим… Пансионат. Отличное место! И дышится легко, и природа… Оп! Щас! Момент!
Он подхватил турку, так и застыл с ней; девушка вовремя подвинула пеночную подставку.
- Ну, мы пару рюмок коньячку с замгенерального и раздавили… - извинявшееся проговорил отец. – За успех предприятия. А вы?
- Да у нас всё… как-то рассосалось.
- А я так и думал. Там, ваша директриса пошумит и успокоится. Да и вообще, обошлось, похоже.
- Пап! А почему ты тогда последствиями пугал?!
- Ну… они могли быть. Но нет же.
- Пока – нет. А если будут?!
Отец сконфузился. Доставал чашки из обожжёной коричневой глины – её любимые.
- Ну… подожди. Ну, как-то так, это чисто как было предостережение. И вообще, слушай! У меня работа, у матери работа… Ты думаешь, за каждым чихом мы будем к тебе в школу бегать? Взрослая уже.
- Пап… Сегодня такое было... Нам Регина помогла, тапочки принесла... И мы ходим то в них, то без них...
Она живописно расписала весь "День Белых Тапок".
Отец опять замер. Хмыкнул. Почесал бородку. Повторил: «По-другому ходим мы. По краю ходим мы!», а потом спохватился:
- Так у вас в четверг родительское собрание. По ваши души. Соберут нас всех и…
- И что?
- И выпорют. Как, мол, воспитываем? Почему мы таких оборванцев-босяков ростим?! И всё такое пятое-десятое.
- А почему…
- Потому! Потому, что мы пока за вас отвечаем. Не бойся, дочь, порвёмся. Ты, как обычно, без молока, только сахар?
- Ага.
- Как знаешь.
- А ты пойдёшь, пап?
Руки отца, державшие турку и кофейник, дрогнули. Поднял ясные глаза на дочь. Усмехнулся:
- Пойду. Во что бы то ни стало – пойду. А ты думаешь, я в кусты?!
- Но у тебя работа…- пробормотала девушка.
- Заболею! Родильной горячкой… Пойду! Так что будь спокойна.
Она успокоилась, в самом деле. И рассказала отцу свой план. Он послушал, согласно кивнул; заметил:
- Вам для этого замысла… сисадмин нужен будет. Компьютерщик. Чтобы управлял этим вашим хозяйством.
- А где найти? Нет, можно наших попросить…
- Не надо просить! У меня в отделе такой айтишник болтается. Не пришей к одному месту рукав! Весь день в игры играет. Вот я его и нагружу. Парень молодой… поймёт! – отец улыбнулся. – Так значит, ты там теперь – главная?
- Ну, вроде как, да.
- Ой, смотри! С главных – особый спрос. А главное – они должны быть в авангарде… Слушай, а не перекусить ли нам чего под кофе? Я какое-то печенье в шкафу видел…

Отец идею одобрил. Оставалось найти Лену.

С этой девушкой Лиза познакомилась, когда ещё в школе моделей училась. На базе ДК Химкомбината. Помещение довольно ветхое, какое-то подобие «языка» из плохо струганых досок плотники соорудили; ходили по нему в туфлях на высоченных каблуках. На почти двадцать девчонок было всего три пары туфель разных размеров; всовывали ноги, ругались, спотыкались, падали… А руководительница со звучным именем Ярослава, ходила почти на таких же рядом и покрикивала:
- Нормальная женщина рождается уже на каблуках! Без каблука женщины нет! Запомните это, астенички вы мои чёртовы! Жить надо на каблуках, жить!
Одной она на полном серьёзе порекомендовала даже спать в модельных туфлях, «чтобы ноги привыкали!». Такого бреда Лиза ни до, ни после не слышала. Потому оттуда и сбежала.
А фотографировала их тогда девчонка, по имени Лена. На полголовы ниже Лизы. И при этом – лет на семь старше! Миниатюрная. Дюймовочка! Она ходила около, щёлкала фотоаппаратом с объективом едва ли длиной не со всю её руку…
С ней Лиза познакомилась, призналась в своём увлечении; та пригласила в фотокружок – тут же, в ДК. Стала ходить. Отрабатывали портрет и сьёмки натюрмортов. Всё это на разных фонах – белом. Чёрном. Золотисто-коричневом. Синем. Фоны бумажные, крепились на штангу; но жутко дефицитные. Поэтому обувь, заходя на них, полагалось снимать и даже эта пигалица Лена, с большими ресничками, с холёными ноготками, с макияжем явно дорогим, пафосным – она разулась и расхаживала по этим бумагам да дощатым полам в колготочках…
Ножки тоже маленькие, детские, пальчики короткие, аккуратные, как конфетки-грильяж.

Но вот с этой фотостудией Лиза потеряла контакт год назад, когда те переехали из ДК, а девушка этот момент проморгала. Да и увлечение немного ушло, отодвинулось на задний план. И теперь – ни телефона, ни контакта. И вспомнила: Зоя Трофимовна, директор ДК. У неё она когда-то уточняла график работы секций... Ой, где бы найти?
Нашла она её телефон на обложке тетради по химии, торопливо записанный.  Но хотя бы разборчиво.
Набрала номер: «Зоя Трофимовна, это Лиза Галиева… вы меня помните?».
Не дослушав её, директор ДК чуть не заплакала в трубку:
- Ой, конечно! Лизанька! Ты до сих пор такая тростиночка худая?!
- Ну… немного, да.
- Ой, да что ж такое… Помню, помню! В модельный кружок ходила!   Я ж за тебя переживала! Самая мелкая да худенькая была!
- Зоя Трофимовна, да у меня всё хорошо! У меня тут вопрос к вам…
Но директор ДК, уже бабушка, её, похоже, не очень слушала.
- Лизанька, а что такое у вас в школе-то приключилось? Какая беда?! Что вы там набезобразили?!
Девушка ощутила укол тревоги. Как иголкой – в пятку.
- Да ничего… А что такое?
- Так мне ваша директриса звонила, говорит: всех ваших из секций убрать… Хулиганят, не успевают по школьной программе!
- Но… почему? Что за ерунда?! Я вот, например, ещё ни одной тройки даже не получила! И каких «наших», можете точно сказать?
Зоя Трофимовна поняла, что продолжение темы чревато ненужными подробностями и поспешно замяла её:
- Ладно, это мы разберёмся! Всё равно,  сейчас батареи меняют, вообще, разруха везде… Через две недели только работу начнём. Так что ты хотела-то, Лиза?
- Да я телефон руководителя кружка фотографии узнать хотела…
К счастью, Зоя Трофимовна всю информацию хранила с общей тетради ещё советских времён. В толстенном коленкоре переплёта. И там она нашла мобильный телефон Елены Степановой.
Однако весь оставшийся вторник Света почему-то на звонки не отвечала: абонент недоступен.

А в школе в среду, несмотря на все события, на кружок Майбаха, на котором прозвучало загадочное слово «ИДЕЯ», она ощутила что-то… какое-то нервное затишье. Как перед бурей. Какую-то напряжённость – всех. Что-то такое готовилось; принесённая ими клятва казалась теперь сакральной… Их выбросили за пределы обычного общения; дальше – будет только хуже. Особенно ударил этот слух: босячки, заразные, лучше от них подальше... Их словно пометили: прокажённые.

Девушка зашла в кабинет ОПДН сразу после Ленки и пробыла там положенные четверть часа; выскочила, шепнула подругам: "Девки, там всё норм! Тётка добрая, правильная. Вы всё, как есть, говорите! А мне бежать надо!". И вышла; отец у крыльца набивал очередную трубку.
- О! Отпустили узника царизма... всё хорошо?
- Конечно, пап. Правду сказала.
- Отлично. Будем надеяться, Фемида оценит... Ну, домой.
- Пап, мне тут ещё одно дело надо сделать...
Отец положил мягкую тёплую руку на её - с телефоном:
- Лиз! Нет. Давай домой и поедим. Я тоже сорвался с работы ради этого всего и не ел ни чёрта. Договорились?
- Хорошо.
От горотдела до их дома - чуть больше одной остановки. Пошли пешком. отец всё-таки закурил, и шагал с дочкой неспешно, расслабленно. Не спрашивал ничего, о чём обычно трындят родители: что было, как было, что ты говорила, что - тебе. Лизе было хорошо и спокойно. И даже ветер, усиливающийся, налетающий неожиданными порывами в спину, не мешал этому ровному настроению.
- Удивительно вовремя это всё случилось... - внезапно произнёс отец.
- Что, пап?
- Ну, это ваше... хм. Этот ваш демарш. Ну, или как назвать. Манифестация.
- Почему?
- А мы бы на вас, многие, и внимания не обратили. Ну, выпускной класс, экзамены впереди, давайте, готовьтесь, то-сё...
- Так мы и будем! Я уже задачники смотрю.
- Даже не думай. То, что сейчас уже лежит - туфта. Перелицованные старые варианты... В феврале купишь. Я деньги дам.
- Спасибо. Пап, а почему... обратили?
Отец выпустил клуб дыма - сорвало ветром, унесло.
- Потому, что и о душе надо думать... А то мы вас одеваем-обуваем, а внутрь заглянуть некогда. И вот случай появился. А вот ты знаешь, что мама твоей Снежаны тоже запросто может босиком прогуляться?!
Лиза засмеялась:
- Да! Снежанка рассказывала! Она кайфовая у неё. Она сама была от такого немного в шоке.
- Ну, я с твоего позволения, не буду...
- Пап, ты что?! Тебе не надо! Ты и так у меня... красивый!
- Хм... спасибо. Вообще, ситуация дурацкая. Против вас уже работают... Это вот задержание журналистки - первый звонок. А мы, родители, пока ротом мух ловим...
- Ну, вы же... как-то...
- Как-то, да. С Ариадной Сергеевной сегодня поговорили. Будем вместе. И Генрих Мартель тоже хороший мужик. Есть в нём внутренняя сила. Такого можно долго гнуть, но как эта пружина распрямится...
- Да... Там мама у них всем заправляет. Пап! А я тебе такая, грязноногая, нравлюсь?
И она крутнулась на месте, шаркнув ногами по пыльному асфальту.
Отец усмехнулся.
- Ты мне любая нравишься. И грязноногая, и всякая... Ты и мама - первые красавицы всех времён и народов для меня. Почему ты спрашиваешь?
- Ну... я про фото. Я хочу.
- Давай! Давай... Это твоя свобода, Лиза. А самое святое, что у человека должно быть, кроме любви - это свобода. Даже любовь без свободы - каторга. Убийство души.
- Интересно ты говоришь...
- Да просто повода не было.
Так, болтая, они дошли до дома. Отец, оказывается, заехал в кулинарию, купил прекрасных жареных окорочков и риса в пакетиках. Сделали, поели; он посмотрел на часы и стал на работу собираться: "Надо ещё появится пред очами начальства!". А Лиза стала снова набирать номер фотографа Елены...

В этот раз набранный абонент ответил практически сразу и Лиза поняла, в чем дело, очень скоро. Голос у этой Дюймовочки тоже был, как из сказки, как у доброй феи – мелодичный, колокольчиком звенящий или журчащий ручейком – кому как больше нравится.
- Слушаю… Да. Здравствуй, Лиза! Конечно, подходи. Я в супермаркете, на фудкорте.
Значит, лежал перед ней.  Обрадовавшаяся девушка решала дилемму – как идти?

С одной стороны, можно запросто идти босиком. Ещё вчера сентябрь по-настоящему взбесился: на столбике балконного градусника двадцать семь! Женщины достали уже упрятанные в шкафы цветастые платья, мелькают голые плечи, пупки, открытые босоножки; мужики выходят из машин в летней униформе – сланцах и длинных, до колен, то ли трусах, то ли шортах, понять так сразу невозможно. В очередях к пивным киоскам – сплошь гологрудые, сверкающие татуировками… Девушка вчера так дошлёпала от школы до дома и в спину ей даже кто-то завистливо сказал: «Блин, я бы тоже так хотела!» и Лиза бы уже обернулась, чтобы с улыбкой предложить обладательнице этого грудного, очень женственного голоса: а давайте вместе! – но его погасил другой, мужской, властно-раздражённый: «Что за глупости?! Даже не думай!».

Да, можно прийти на встречу босой, без проблем, но как вот это расценит Лена? У неё настолько всё было стерильное, выхоленное; помнится, фотоаппарат перед упаковкой в кофр она дополнительно обтягивала прозрачным мешком – от пыли; руки мыла и до, и после занятий; ноготочки недлинные, но Лиза уже тогда могла оценить, уже разбиралась – маникюр очень дорогой, укладка светлых волос тщательная, такую себе в элитной парикмахерской у них только богачка Ритина делает!
Не оттолкнёт ли она, голопятая, эту фото-«графиню» от себя и своей задумки? При том, что вообще неизвестно, согласится ли она на такое…

Можно прийти в обуви. Те же сандалии на ремешках. Девушка не испытывали ни ненависти, ни отвращения к обуви после начала их «подрывной деятельности»: прекрасно понимала, что скоро придётся обуться, да и с трудом представляла себя, например, босиком на похоронах. Просто хотелось испытывать это, доселе незнакомое чувство свободы ног, прикосновения к голым ступням шершавых рук асфальта, шутливых укусов камешков, шелковистого одеяла пыли – как можно дольше… Однако в решении появиться обутой подспудно ощущалось ханжество. Двуличие. Ну, как же так? Она у них – главная в БО, она всех подбила, а теперь – что, назад? Будем делать вид, что «улыбаемся и машем»?! Как-то неприятно даже.

Тут уже начиналась частная застройка:  так называемые участки «двенадцати соток». Лиза этого не знала, но выделялись они не под дачи, а под жильё инженеров, покуда Прихребетск не зарос панельными пятиэтажками. Комбинат завозил сюда финские щитовые дома: сени, три комнаты, верандочка, кладовка. Конечно, ни о каком полноценном дачном метраже участка и речи не шло, но особо ушлые потом скупали соседний дом и либо ломали его к чертям собачьим, и городили на его месте сарай, теплицу, баню, или соединяли дома уродливыми дощатыми переходами, получая большой крытый двор. Таких уродцев было налеплено тут много. Несмотря на их ветхость, рамы пластиковые, нет-нет, да мелькнёт белая тарелка спутникового Интернета… тротуар тут словно пунктиром проложен: давно ушёл под наслоения песка, который по зиме вместе со снегом сгребали сюда снегоочистители. У домов отсыпано гравием, затем пробивается робкая трава, а дальше… Дальше полоска земли, лужи и жидкая, липкая грязь.
Лиза глянула на Лену:
- Уже можно?
- Чего? А, ты про это… Что ты у меня, как у мамы спрашиваешь? – пожала плечами. – Прыгай. Только знаешь, иди по кромке этих луж.
- Почему?!
- Поскользнёшься, упадёшь, фотосессии конец. И потом – ступни, обляпанные глиной слишком густо, сохнут долго и… ну, и вообще это уже совсем не художественно! А вот по краешку потоптаться можешь.

Этот проезд тих и пустынен; проезжают тут редко, со Станционной через сплошную осевую не перескочишь. Ездят в основном свои и знающие путь люди с Лунной. И собак практически ни у кого нет – экономят тут на них, не то, что на Куркулях.
Поэтому никто им не мешал.
А картина была диковатая: тоненькая длинноволосая девчонка в коротеньких джинсах, в жёлтой яркой футболке и невесомой синей курточке, со щегольской сумкой на ремешке, топчется бледными ногами в светло-шоколадной пасте глины. А не менее эффектная миниатюрная женщина в стильном платье ходит рядом, то приседает, фиксируя ступни этой, тоненькой, то отскакивает, беря её в полный рост, то над головой аппарат вздымает… Просматривает фото на экранчике, маленькой головкой с каштановыми волосами, уложенными в причёску под гребешок, покачивает.
Лиза гадала: всё-таки, а сама-то Лена? Не побрезгует тоже в грязищу залезть?
В какой-то момент та скомандовала: «Стой так!» и шагнула туда же. Крохотные пальчики-жёлуди тотчас обляпало тёмно-коричневым. Сама же фотограф только подол платья приподняла; ну, да понятно, вещи надо беречь. Это ноги не жалко для такого дела.

Они шли дальше. Слева, самовольно пристроенные почти к стене кожвендиспансера, потянулись одноярусные кирпичные сараи, строенными жителями другой стороны улицы в эпоху дефицита свободного места во дворе; кирпич старый, покрошенный, двери деревянные, с амбарными замками на засовах, видом своим напоминающие амфоры, поднятые со дна океана. Над ними в синем небе провисали провода ЛЭП, стояли ажурные мачты. Перешли дорогу. Около одного из сараев – куча раскрошенного белого камня. Лиза, конечно, туда сразу полезла, на самый верх…

И опять – поза «Четвёрочка», руки в бёдра! Ноги «Крестиком», руки на груди! Широко расставь, на цыпочки, руки за спину, ну… Ну? Так, на счёт «три». Раз, два, три!
Лиза уже чувствовала, что устала. Да, незаметно эта усталость подкралась, чисто физическая, ноги гудели, и было страшно обидно: ну, ведь приключение только началось!
Она потопталась в куче свежей земли, сваленной тут, около недорытой канавы, помесила её, как следует. Потом мох перед дверями потрогала, приятный, как нежный ковёр – Лена возилась на корточках, объектив жадно ощупывал ступню Лизы.
Распрямилась.
- Устала, модель?
- Ой… да. Немного.
- Да ладно, не ври. Я понимаю, что устала. Это тебе не селфи с подружками в парке делать… Ладно. Вон видишь, стройка? У забора там ещё снимемся и передохнём.

Но это оказался даже не забор, а скошенная крыша подвала какого-то мелкого магазина, закрытого и без вывески, покрытая серым ребристым железом. Лена усадила её туда, сделала пару кадров. И вдруг девушка сорвалась с места:
- Лен, там граффити!
На стене пристройки из белого кирпича-сибита кто-то намалевал типичную малохудожественную мазню, нечто вроде росписи. Но для Лизы и это было ценно! Устроилась рядом: «Снимай!».
А потом, когда волей-неволей последовали дальше, в поисках подходящего места для передышки и почти добрались до Лунной, Лиза и рассказала Лене всю историю с граффити, уже в подробностях – до этого только так, в общем. И не успела даже закончить, как сердце сжалось от боли…

У поворота на Лунную строили новый дом. Как водится, обнесли стройку бетонным забором из плит, который местные тут же изрисовали – глупо и скучно. Сейчас за забором рычал трактор, а двое мужиков, нерусских – молодой и седовласый, закрашивали эти рисунки краской, почему-то нежно-фисташкового цвета.
Лиза даже запнулась. Да нет, этой мазни ей было не жалко и вряд ли кому – было бы. Но сам этот факт, это действие, так ярко и сочно показанное в реальности, моментально перенесло её в школу. А вот, после уроков придут двое таких, с азиатскими равнодушными физиономиями, в грязных брюках и старых майках и замажут их творения…
Лена это заметила. Решительно потянула девушку через перекрёсток:
- Там, вон, скамейка… Переживаешь? Я тебя понимаю, конечно. Но…Понимаешь, в чём дело. Как-то нескладно получается.
- Как так «нескладно»?!
- Ну, ведь эти граффити нужны только вам. Чисто школьное дело, и то, так на год-другой. А вы такую войну из-за этого начали. Прямо Армагеддон. На весь город.
Лиза не стала спрашивать, что такое «Армагеддон». Обида чуть ли слёзы к глазам выдавила:
- Лена! Как ты не понимаешь! Но это же… несправедливо!
- Я думаю, вы могли бы договориться…
- Бесполезно! Там бульдозер… как вот этот трактор!
- …предложить какую-то альтернативу. Вы пробовали?
- Нет…
Лизу словно сшибли в полёте. Сгорбилась, плечи опустила. Уставилась на голые ноги свои, полностью очерченные – по краю, по вырезу пальцев, серо-чёрной каёмкой высохшей глины.
- Ты не обижайся… - спокойно проговорила фотограф. – Когда человек цепляется за что-то одно, он… он становится несвободен. Ну, допустим, за идею всегда и везде ходить босым. Он – раб придуманного себе имиджа. Или наоборот: никогда и ни за что! Тоже раб.
- Как тогда?
- Ты думаешь… - женщина улыбнулась. – У меня мало обуви? Пары не считала, но нижний ящик забит. И каблуки я люблю… А тряпок вообще полный шкаф. И, тем не менее – видишь, я с тобой тоже босая.
- Ты из солидарности… - обиженно выдавила девушка.
- Не только. Это интересно. Я гуляю так иногда. В шортах, босиком…- она рассмеялась. – Тоже пристают! Редко.
- Спрашивают, где твои тапочки?!
- Нет. Девочка, а где твоя мама? Ты почему одна гуляешь?! Слава Богу, ни алкоголь, ни сигареты покупать не приходится. А то бы паспорт с собой таскать пришлось. Так что вот: свобода – это когда хочешь, и босиком. А не хочешь… и плевать на всякие идеи.
- Нет, но с граффити-то нам как быть? Плюнуть на всё?!
- Искать другие творческие проекты. Они вообще не должны жить вечно, иначе это уже монумент мировой культуры. А ваши прекрасные рисунки явно на такое не тянут… Искать новые формы, идти вперёд, понимаешь? Всё, закончили. Ты фотографии смотреть будешь?

Фотографии вышли восхитительные. Лиза нравилась сама себе – вся, и без ног, и с ногами; и устремлённая ввысь вместе с уходящими в небо силуэтами супермаркета и соседней «свечки». И ступни нравились – и чистенькие, и обляпанные глиной, и пятка точёная, узкая. И пальцы с этими ногтями, так себе подровненными.
А особенно, конечно, портретные кадры…

Потом, не доходя до Второй Зари, по воле Лены свернули куда-то во дворы. Вышли к Первой школе. Здесь Лена «поймала» эффектный забор. Потом прогнала девушку туда-сюда несколько раз по жёсткому колючему щебню у чьего участка, сказав со смехом: «Легкое садо-мазо, усиливает эффект!». Потом на пне спиленного тополя, заметив: «Женская ступня, запомни, идеальна на камне, мраморе, дереве или в траве!». Кстати, и на траве Лизу сняла, в каких-то жёлтых цветочках, приникших головками к ногам девушки.
Та уже не чувствовала первого стеснения, впрочем – быстро прошедшего; но явно раскрепостилась. С хохотом демонстрировала голые, испачканные подошвы в камеру, складывала ступни чётко, соблюдая все правила…

Дошли уже до кафе «Лазурь» и тут Лиза решила пройти по металлической решётке водосточной канавки. Думаете, легко? Она в подошвы неслабо впивается. Но Лиза себе должна была доказать. Погрузилась в это занятие, чуть губки прикусывает от болезненных ощущений, и тут услышала:
- Тётя, вы чо?
Девчонка лет десяти – на белых роликовых коньках, с эскимо в руке. Но как же укутана! Вязаная шапка, куртка и толстотканые джинсы.
Лиза чуть равновесие не потеряла, спрыгнула с решётки, ответила растерянно:
- Я ничего… А тебе не жарко, девочка?
- Жарко…
- А почему маме не скажешь?!
- Она говорит, у меня слабая кантису… каситу…
Мудрёное слово «конституция» ей не давалось, но тут откуда-то с улицы завизжали отчаянно:
- А ну, сюда едь! Опять со всякой швалью болтаешь! Ну-ка, сюда, быстро!
Они стояли в проёме-тоннеле: «Лазурь» пристроили к жилому дому. И поэтому звук голоса мамаши раскатился тут грохочущим эхом, заметался; девочка побледнела и, буквально высекая роликами коньков искры из асфальта, понеслась к матери.

Подошла Лена.
- Что, ребёнка вовремя спасли? От твоего дурного влияния?
- Ага.
- Вот, смотри, тут на другой стороне от «Лазури», проезд к почте и там та-а-акая лужа! Просто океан. Ты туда станешь, и я сделаю пару снимков с твоим отражением в воде. Небо и ты… Пойдём.

Вика Болотникова - Ольга Ритина: ухватить свои пятнадцать минут славы…
Вся внушительная коллекция косметики Вики Болотниковой состояла, на самом деле, из "пробников" - если бы кто-то знающий посмотрел набор этих пузырьков, флакончиков да коробочек, он бы сразу это понял. Но никто посторонний её не видел, и поэтому вопросов не возникало.
А пробники эти попадали к девушке просто - через Ольгу Ритину. Та держала симпатичную блондинку с приветливом милым лицом в друзьях - "для коллекции"; и выглядит прилично, и тихая, а не такая непредсказуемая шалава, как Раиса Кабзарова, с которой каждую минуту, как на пороховой бочке. Смирная. управляемая. Своя свита королеве нужна, а эта из числа послушных фрейлин, хоть и без верноподданнического чувства. ни и ничего, так тоже неплохо.
В среду эта милая блондиночка, как известно, проделала путь от школы домой босой, мелькая пятками-яблочками, в то время как Михайлов-Глаз грузил в машину четверых её подруг. Пришла домой. Аккуратно помыла ноги. Натянула носочки. Только потом зашла к маме.

Та сегодня решила совершить подвиг - сварить щи с мясом, как отец любит; к вечеру его должны были привезти из авиаотряда. Но сил хватило только картошку и овощи почистить, косточку промыть... Потом одолели боли. Девушка кратко рассказала матери события нынешнего дня, ничего особенного, потом вколола успокоительно - мать заснула. На кухне быстро приготовила щи, поставила их на самый медленный огонь под большим тюрбаном из полотенца: томиться. Не как в русской печке, конечно, получится, но около того. А потом накрасилась пуще обычного, надела тот самый полосатый брючный костюм, который в бабушкином сундуке обнаружила. К нему коричневые сабо с золотистой пряжкой...
И вот так отправилась за новой порцией косметике - к Оле.

Охранник почтительно склонил голову, пропустил в ограду. Шла по дорожке, мимо клумб и небольшого бассейна; ворота-жалюзи обоих гаражей подняты, там убирают, ни отцовской машины, ни материной. Ритина опять одна. Поспала наверняка после школы, съела что-то такое диетическое...
Оля встретила на первом этаже, улыбаясь. Переливающийся халат. Тёплые тапочки. Мотнула головой: пойдём? У лестницы сразу же выросла вышколенная домработница - эта, кажется, худая, с короткой причёской и резковатым, очень выразительным острым лицом, работала у них недавно. А глаза-то внимательные острые.
- Ольга Алексеевна, что-нибудь подать вам и гостье?!
- Скройся с глаз моих! - бросила её подруга, с характерной, привычно-злой интонацией. - Пойдём, Вик.
Провела её в свою большую комнату с огромным диваном, "плазмой" во всю стену. На туалетном столике уже всё разложено.
- Какая прелесть! - Вика улыбнулась благодарно. - Можно смотреть?
- Да, конечно.
сама Ритина плюхнулась в кресло и начала лениво подравнивать пилочкой ногти.  Вика буквально спиной ощутила: что-то, что называется, "нозит" одноклассницу. Не даёт той покоя. И вся эта гримаска на лице, эта пилочка - это притворно.
продолжая своё занятие, Ритина поинтересовалась голосом, который будто бы размазывал ложкой вязкую кашу по тарелке:
- И чо, вас сегодня за голые пятки не палят, что ли? Я особо не заметила...
- Ну, только слух пустили, что мы разносим всякую заразу... - усмехнулась девушка, сидя за столиком. - Ой, а это вообще шикарный! Горьковатый!
- "Голден Диоспирос". Сырьё из Африки... Не, а вдруг вы реально там чо подхватите?
- Оль, глупости. Всем, что мы можем "подхватить", остальные просто тупо дышат. Каждую перемену. А то, что в столовую не пустили - обидно.
- Ну, так понятно... Там Зёма встала.
- Она не права.
Ритина спорить не стала. Посмотрела пилочку на свет. откинулась на спинку мягкого кресла.
- Я только одно не пойму, а ты-то что ввязалась в это?
- Да просто. Прикола захотелось. А это вот... мята.
- Это "Руа де Пари" номер семь. Новый. Ну, типа понимаю. А кто это придумал?
- Тебя точно интересует?
- Ага.
- А чего ты сама тогда не участвовала?
- Ой, да кто бы мне предложил! Хотя если бы предложили... Не, это гон, голыми пятками по грязи. Вот у нас, когда народ на барбекю собирается, на газоне, у меня даже мать иногда разувается.
- А ты?
- Да я... Да не помню. Так кто двинул всё это?
- Ну, Лиза. Танюха. Макс нас снимал.
- О! Лопушара! Ой, круто. Он же задрот конченый. Как не побоялся.
- Ну, вот как-то так.
- Да мне не интересно, конечно... - Ольга бросила пилку на стол.
Она врала. Ей было очень и очень интересно. Эти девчонки моментально отказались в центре внимания всей школы. И босая Вика, проходя мимо обутой Ольги, мгновенно переключала на себя взгляды. Особенно таких зачётных парней, как Куницын и Джебраил. Ну, что в ней такого? Ну, видела она ступни её. Толстые булки. Особо никакого изящества. Пальцы короткие... А надо же, звездит!
Ольге тоже этого хотелось. Больше всего. Оказаться на вершине, ухватить свои пятнадцать минут славы. Хайпануть! Вот она и выясняла, к кому можно обратиться...

Услышанное не порадовало. Лиза Галиева. Фу! Цыплёнок хренов, девочка- недоросток. До одиннадцатого дожила, а грации никакой - ходит вечно вприпрыжку, как пятиклассница.  Касаткина - вообще корова, деревенская. Ей бы только колокольчик на шею и рога... А родители?! Нищеброды. Мать – паршивая аптекарша. Серая скотинка за прилавком.  Ну, у Лизки ладно, отец хоть юротделом на Комбинате рулит, большой человек. Но дурак, патологически честный. При его-то должности давно мог такой же коттедж рядом отстроить. А живут, смешно сказать, где...
Ритина сонно смотрела в спину Вики.
- И чё... и это потом вы сняли, и всё нарочно?
- Да нет... мы не думали. Мы надеялись просто, что из-за этого нашего... приёма все посмотрят. Ну, граффити хотели спасти.
- Оно вам надо?
- Надо.
Ритина спорить не стала. Поморщилась:
- Хрен с ним. Ну, потом чо вас бомбануло-то?
- Да Маринка Вольф нас прикрыла. Дак Злыдня так орала на неё. От занятий отстранила. Ну, за что?! Это Голована надо отстранять... А тут за какую-то фигню - объяснительная, приказ.
- Какой?
- О том, что босиком в школе нельзя.
- Блин, я даже не слышала... И чё он вам, поперёк горла?
Вика обернулась, карими глазами царапнула Ритину.
- Поперёк... потому, что... да фиг с ним. Ты не поймёшь. Слушай, а это что, "Кальвин Кляйн"?! Реально?
- Да. В линейке нет пока. Пробные продажи в Таиланде и Сингапуре пока. Матери привезли. А, вот чё ещё... Тут Аязян кричит, что вы у физручки в понедельник собирались?
- Да.
- И чо делали?
- Отжимались от пола...
- Да я серьёзно! Чё ты меня за дебилку держишь?
- Пошутила. Так... чай пили, разговаривали.
Рассерженная Ритина фыркнула. Ну, ведь что-то скрывает, точно. Вскочила. Заметалась по комнате. Подошла к столику.
- Вот это посмотри. Это вообще супер."Булгари". Эмульсия для дермы несовершенной. Знаешь, сколько такой флакончик стоит? Вот и не знай...
- А зачем отдаёшь тогда.
- У меня с кожей всё о-кей! - небрежно бросила Ритина, оперлась об стол. - А чо с вами Вепренко делает? Суслик  этот...
- Ну... Он с Веркой типа, мутит.
- О, нашёл с кем! А Ярик?! Закацкий?
- У него с Мариной дела.
Ритина опять огорчилась. Ни Вепренко, ни Закацкий в число её потенциальных целей не входили. Но всё равно. Вепренко мутит с этой тупой "торпедой" Комисаровой?! Да охренеть. Волосы всегда сальные, ленивая, двух слов не свяжет... А Закацкий? С Вольф?! Да она ж чеканутая, точно, ментовская «заготовка» будущая. Мать-то судья, что говорить...

Ритина зевнула. Непритворно. Поинтересовалась:
- Выбрала?
- Ага... Вот это... это... и ещё эти.
- Ой, да блин, хоть всё загребай. Мне надоело уже. Пакет дать?
- нет Спасибо, есть.
Радостная - это было видно по румянцу щёк! - Вика забирала косметику-подарок. Встала; Ритина проводила её до выхода, вспоминал:
- О, ещё... слушай, тут туфли тоже у меня образовались.
- Старые?!
- Да ну... новьё. Взяла, а потом и жмут, померяла. И вообще, к моему не подходят, капец. "Луи Виттон", настоящие.
И она достала из шкафа фирменную коробку. Черные, с переливами каких-то узоров, на "шпильке" С пупырчатой кожей основы и лаковым задником.
И произошло невероятное. Вика Болотникова, которое эти туфли наверняка шли - да и были не по карману в принципе, скользнула ним равнодушным взглядом. Не проявив интереса. Пробормотала:
- Да нет... Спасибо! Нога уставать будет. Извини.
И пошла себе.
Ритина даже в лице изменилась. С открытой коробкой бросилась вслед:
- Вика, ты свихнулась? Ты чо?! Ты вообще, врубаешься, сколько это стоит?!
- Да сколько бы не стоило... На каблуках неудобно.
- Блин! А как удобно...
- Да босиком.
Они стояли уже во дворе, на дорожке.  Ритина поверить не могла услышанному.
- Вика-а! Ты не заболела, а?
- Нет. Оля... ну что ты расстраиваешься. Не веришь?!
- Не верю! Ты чё конченная-то такая?! Тебе реал предлагают, бесплатно...
- А я вообще босая пойду.. - она улыбнулась и легко сбросила свои сабо, подхватила. – Видишь? И ногам удобно. И вообще, всё хорошо.
- Не... ну, ты реально, с ума спрыгнула... - пробормотала Ритина, оставаясь стоять с этой коробкой в руках.
А Болотникова ещё раз сказала "Спасибо!", послала воздушный поцелуй, и пошла по дорожке. мелькая босыми подошвами.
Ритина ещё постояла с коробкой. Посмотрела, как Вика исчезает за калиткой. нет, она с ума сошла. Она просто... она просто свинья неблагодарная! И стоя, и дрожа так от ненависти, Оля Ритина, не могла понять, что её больше зацепило: сам факт отказа или отказ только от обуви?!
Это казалось какой-то незаметной пощёчиной.

Пылая яростью, Ритина вернулась в дом. у лестницы всё та же домработница в серой фланели. Стоит ожидая приказаний хозяйки. Девушка тряхнула тёмно-русыми волосами, зарычала:
- Какой размер?
- Что, Ольга Алексеевна? Размер чего?
- Ноги, дура! Какой размер носишь?
- Тридцать восьмой.
- Разувайся!
- Зачем?!
- Я те чо сказала, а?
Домработница не спеша, сняла один тапочек домашний, второй.
- Носки!
Стащила серую ткань. Ритина смотрела неё её ступни. Худые, жилистые и сильные. Красивые, вроде... полноты не хватает, налитости. Куриные лапы!
Грохнула коробку к ним:
- Так! Значит, это будешь носить. Постоянно! Ко мне только в этом заходить, поняла?!
- Поняла, Ольга Алексеевна. Вы.. не сердитесь только.
- Да пошла ты...
И взбешённая Ритина проследовала мимо. На кухню.

Попив кофе с вишёневым ликёром, она немного успокоилась. Ну, ничего. Эта Вика ещё перебесятся. Вот же дурость ей в башку зашла... Босиком ходить. Ну, просто тупость. С её-то данными. Но терять её не выгодно, надо держать около себя... ничего! Найдём ещё ключик.

А сейчас предстояло ещё одно дело. Оля не написала две контрольных, по алгебре, и физике: одна пришлась на понедельник, когда психанувшая девушка ушла с "физры", вторая - на вторник, когда этот "День Белых Тапок" бушевал. По идее, к ней особо не придирались: принесёт написанные, с правильными ответами, и зачтут. но беда-то в том, что правильные ответы надо в Сети искать, копаться. не один час. Там тоже много подставы. А ей лениво этим заниматься.
Хорошо, есть палочка-выручалочка.

...Через полчаса накрашенную и переодевшуюся Ольгу отцовский "Мерседес" доставил на фуд-корт супермаркета. Не то, чтобы она это заведение уважала - так, эконом-класс! - но хотя бы что-то. За прозрачным столиком её ждала Снежана Бойко. Какая-то бледная, с каким-то то ли ссадинами на лбу, то ли с синяками. Обычной "японкой" причёски нет. Волосы гадают на плечи... Но одета-то как! Толстовка сера с капюшоном, майка, чёрные штаны грубы и опять эти лапы босые. Да они помешались все, идиотки, секта поганая, кто им мозги-то выпрямит? Тьфу.
Снежана пила какой-то дешёвый кофе. Блин, тут и заказать-то нечего... Ладно.
- Привет. Я щас.
Морщась, у киоска со смузи - взяла "Ягодный с бананом" - банан, клубника, вишня. Отнесла за столик. Села. Чёрное платье шёлковое одно её плечо обнажает, жемчуг на шее. Золотые босоножки. Серёжки подобрала с некрупными бриллиантами – скромно, в общем-то.
- Чё, Снежан, договоримся? Я, вообще, умираю ту неделю... Жара и вообще!
- Ага. Вообще.
Какая-то она немного напряжённая. Смотрит мимо, будто вообще не здесь, вся в своих мыслях. Ритина развалилась на стульчике, поёрзала. Смузи отпила. Надо как-то заходить издали. И без хамства.
- Бли-и-ин... - протянула Ритина, закатывая свои голубые глаза под огромными ресницами. - Я вообще, реально, так вам завидую...
- Чему?
- Ну, что вы так ходите... типа свободно, и такое всё...
Девушка легко засмеялась. Посмотрела в потолок - там сумерки наступают, свозь стёкла.
- А чего же сама не с нами?
- Да, эта... - Ритина смутилась. - Да меня матери сольют моментом. Начнётся там в-уши-дуй... Не хочу. Не люблю разборок.
- Понятно.
Оля забросила ещё один шар -  конце концов, мало ли, будет ещё информация.
- Я только одно не догоняю: а кто эту всю шнягу придумал? С видосом, про босыми ноги?
- «Видос» не про ноги, - поправила Снежана. – Видос про граффити и про справедливость.
- Да и ладно… Ну, так кто? Ты, что ли?
- Лиза с Танькой.
- Во, козы! А им на фига?
Снежана почему-то странно, каким-то рентгеновским взглядом на одноклассницу посмотрела. Та даже поёжилась, зябко повела голым плечом.
- Ты всё равно не поймёшь, Оля. Ты забей, как говорится...
- Да не вопрос. Просто интересно, а им что, за этот кипеш бабки проплачивают?
- Кто?
- Да хрен знаю... Ну, кому нужно. Потому, то ну как такое типа, вообще, здоровой башкой можно придумать? В школе босиком.
- Ладно, Оля, замяли! - перебила девушка. - Я как поняла, ты по контрольным.
- А, да! - Ритина спохватилась, телефон достала. - Я тебе сейчас за две переведу... как обычно.
- Хорошо.
- Ты не беспокойся, деньги не вопрос... Что, у тебя же телефон к карте привязан? А, переводила уже. щас.
Тем не менее, этот азарт не оставлял Ритину. Там же Айгуль засветилась. Вот ей тоже, чтобы в этой компании делать? Она, смотря в телефон, спросила рассеянно:
- А чо, из учителей вкупается кто у это?
- Регина Петровна хорошо помогает... - усмехнулась девушка. - Она у нас, как контрразведка. На родительском - бабахнет.
- У ума сойти. Мымра вообще, пятнистая... веснушки отвратительные, как кипятком обварили!
Снежана пропустила эти слова мимо ушей; Ритина выдохнула:
- Бабло перевела. За две. Проверяй!
- Да ладно, не буду. Вот, держи. Это я фотала на свой... Алгебра - пятёрка, физика на четыре, но там две ошибки, тупых я в сообщении написала, что исправить.
- Хорошо. Спасибо.
Ритина бегло просматривала полученные сканы. Ну, всё суперски! Сейчас придёт и просто от руки перепишет. Работы на час. Отложил телефон, сделала пару глотков смузи, спросила:
- Я одного н пойму... вот так, босопятить, прикольно, что ли?
Снежана чуть улыбнулась. Да где ж ей лицо побили? Голован снова, что ли, руки распускает?
- Оля, я тебе говорю, ты не поймёшь... это как испытание себя. На прочность.
- Угу. Слушай, а что у тебя за царапины?
Девушка тронула бровь, пальчиком.
- Да на Кыштымку ездили с другом. Купались.. Там об камни обкорябалась.
- А-а... Ну, ясно.
Снежана поднялась из-за столика. Взяла свой стаканчик с кофе. Ишь ты, "правильная". Сама выбросит…  Тут же неруси всякие убирают, это их дело.
- Пока, Оль.
- Пока.
Ритина с ненавистью следила, как босоногая Снежана уходит к урнам. Нет, блин, как это они спокойно делают! Она бы тут от брезгливости умерла в первую же минуту...
капец. Что эта дура Болотникова, что та.
Рехнулись.
Ладно, она сама хотя бы нормальной остаётся. Прижала к уху телефон:
- Это Ольга. Подъезжайте, я выхожу.
Охранник - такая же шваль, обслуга, как и домработнца.
Да, трудно жить в этой стране...

Марина Вольф – Ярослав Закацкий и другие. «А потом они пришли за мной».
Путь до Регины девушка преодолела, конечно же, без обуви: она уже с трудом представляла себя по-другому в этом безумно жарком сентябре. Хотя, конечно, до этого так к учительнице не приходила… но после сборища у Айялги – та поймёт! И надо же, что именно у подъезда общежития ей позвонила Снежана – и всё рассказала. Об аресте Марфы, о «показаниях», о том, что они с девчонками были в ПДН: строго предупредила – дело почти секретное, никто знать не должен!  Поэтому оставшийся путь девушка просто бежала.
Прошмыгнула вахту, сказав, к кому идёт; вахтёрша покосилась недовольно, но ничего не сказала. А Регина обрадовалась:
- О, узнаю нашу босоногую гвардию! Без приключений дошла?
- То есть?
- Ну… без ранений и прочего.
- Фу. Я ж под ноги смотрю.
- Ладно. Давай, садись, я сейчас твои учебники достану…
Но, прежде чем Регина, голоногая – трогательно-домашняя такая, в чёрной длинной юбке и цветастой блузке, положила на стол книги, Марина жадно спросила:
- Регина Петровна, есть вопрос… почему вы нам помогаете?!
Учительница усмехнулась.
- А твой вариант, Марина?
- Даже не знаю! Может... у вас было что-то подлобное?
Женщина помедлила.
- Знаешь… в Омске, когда я училась в институте, ректор издал приказ о том, что студенты с пирсингом на занятия не допускаются. Ну, как у вас… сегодня. Зараза, инфекция. Так вот, мы с девочками обратились в прокуратуру.
- И чем закончилось?
- Ректор приказ отменил, был вынужден публично извиниться. Вот…
- Хорошо! А почему вы… так тогда себя ведёте?
- Как?
Марина смутилась. Ей было неудобно.
- Ну, в общем… я слышала сегодня… Случайно! Вы с Эльзой Теодоровной разговаривали в учительской. Громко! Говорили, что школу захлестнула волна разврата! И нас вовсю ругали!
Регина улыбнулась. Мягко. Почему-то отодвинула приготовленные учебники в сторону. Встала, подошла к электрополитке на другом конце комнаты, поставила чайник. Сложила руки на груди, скрестила голые ноги. Голову подняла гордо, независимо.
- Марина… я пока играю и за ту сторону. Напоказ. Поверь… это нужно. Завтра будет бой…
- Родительское собрание?
- Да. И я пока должна быть «под прикрытием». Прости. Так надо!
- Верю…
- А ещё, знаешь… Есть такие стихи. Один немецкий пастор написал. Фридрих Густав Эмиль Мартин Нимеллер.
- Не фига, какое имя!
- Не перебивай… Вот перевод.
И она, с этим выставленным подбородком, продекламировала:

Когда пришли за коммунистами, я молчал, я же не коммунист.
Потом пришли за социал-демократами, я молчал, я же не социал-демократ.
Потом пришли за профсоюзными деятелями, я молчал, я же не член профсоюза.
Потом пришли за евреями, я молчал, я же не еврей.
А потом они пришли за мной, и уже не было никого, кто бы мог протестовать…

Босой своей женственной ступнёй она отбивала такт, каждой строчки; и девушка смотрела почему-то на эту конечность тела, с широко расставленными крупными пальцами, на её глухое постукивание, как загипнотизированная, не отрываясь; и не в красоте сильных, чувственных ног Регины дело было, а в том, что в этом притопывании слышался шаг – шаг тяжёлый, неумолимый, шаг тех, кто «приходит за…».
Когда женщина закончила, Марина даже сглотнула – нервно.
- Это… это же про фашистов, да?
- Да. Про гитлеровцев, если точнее. Про режим. Понимаешь, сейчас… образно говоря, пришли за вами. И если я промолчу… Если мы промолчим, учителя, то в следующий раз придут и за нами. И тогда молчать будет уже некому. Ой! Чуть не выкипел…
Она отскочила от плитки, потом вернулась, набросила полотенце на плюющийся кипятком чайник, сняла; охнула – поймав на ноги пару капель.
Марина вдруг, забыв про предостережения Снежаны, выпалила:
- А вы знаете, что?
Она рассказала ей всё, что узнала только вот, сейчас. Выслушав, облокотясь о столик с плиткой и прочими кухонными принадлежностями, Регина нахмурилась:
- Вот как… империя наносит первый удар! Печально. Я же говорю: «сначала они пришли». Сейчас – за этой журналисткой.
- И что мы можем сделать?
- Пока ничего. Ваши… уже всё сделали, что могли. Молодцы.
- Но как будет-то?
Женщина носила на стол чашки, сахарницу. Шаги её звучали по коврику негромко, как-то по-домашнему.
- Понимаешь, Марина, первая заповедь: не втягивать детей во взрослые игры… Но, когда эти «детские игры» вдруг становятся взрослыми, нам тоже приходится втягиваться. Мы втянемся. Марфу есть, кому защитить, я о ней слышала… Слушай! Мы уже проболтали половину положенного часа. Давай уже просто чаю попьём, а?
- Давайте…

А дальше уже потекло само собой. Чай, откуда-то извлечённое Региной домашнее печенье – «хворост» в меду; сказала, соседка печёт. Разговоры.
- Ты очень красивая девчонка… - говорила Регина, отпивая чай. – Да дело не в этом. Ты сильная. Ты – волчица.
- Не понимаю…
- Wolf – «волк» по-немецки. Фамилии рода так просто не дают. Может, от далёких предков твоих… И мама у тебя – сильная личность. Ты не сможешь просто выбрать себе… мужа, уж прости за откровенность. Большая часть нынешних парней – не для тебя.
- Почему?
- Со слабым – тебе будет скучно. С сильным – будете меряться силой, кто кого круче. Пока не поломаете друг друга – но, скорее, разбежитесь. У меня тоже так было…

Марина кивнула. Её пробирала дрожь: с ней никогда никто так не говорил. Эта красивая женщина, с красивыми ступнями, сидящая, дерзко положив ногу на ногу – независимо, олицетворяла ту правду, режущую, мимо которой не пройти. Откровенную, голую или босую – как сказать.
- А как тогда выбрать… Регина Петровна?
Учительница помолчала. Рассеянно обвела глазами небогатое убранство своей общежитской комнатки.
- Как? Сердцем, конечно… Но и умом! Понимаешь, Марина, любимого надо держать не на коротком поводке, а на длинном… Пусть идёт, куда хочет. Всё равно вернётся. Если есть доверие друг к другу, то и честность – есть. И там уже врать не будете. Но будете ощущать свободу. Свобода, похоже – самое главное из так называемых идеальных нужд человека.
- То есть.. дать ему… то есть парню или как… свободу? – повторила девушка, рассеянно.
- Твоему партнёру. Да, свободу. Тогда ты её обеспечиваешь и себе. Вот Карл Маркс сказал: «Свобода – это осознанная необходимость». И фраза-то эта не устарела! Если ты считаешь для себя необходимым быть верной партнёру – и он так считает, то всё. Залог порядочности в отношениях обеспечен.
- А если нет?
- Тогда надо искать новые отношения. Иначе тупик. И ещё: нельзя идти по головам.
- Почему?
- Поскользнёшься… - засмеялась женщина. – Вот наша администрация так и идёт, похоже. Но это же не вечно… Уже нашла коса на камень. А дальше будет хуже. Хорошо… Марина, а кем ты хочешь быть? Ну, после школы, ВУЗа?
- Дизайнером интерьера… я рисую… - пролепетала девушка.
- Прекрасная профессия. Творческая. Проблема в ом, что в нашем городе ты не реализуешься. Семьдесят процентов покупают готовые гарнитуры в Новом универмаге, двадцать – заказывают через отдел ИКЕА, десять, в коттеджах, приглашают дизайнеров, на рынок которых без имени не войти. Придётся уезжать! И строить свою жизнь заново. А как ты сможешь её построить, не будучи внутренне свободной?
- Не знаю…
- Ну, вот об этом и подумай. Ох! У меня через полчаса – ещё одна ученица, из первой. Ещё приготовиться надо… Прощаемся?
- Да.
Она проводила её до вахты – также, босиком. На нижней площадке Марина вдруг обняла женщину, уткнулась лицом в её блузку:
- Регина Петровна! Только не бросайте нас!
- Да что ты! Что ты… вы ещё увидите. Спокойно, ау!
- Да. Я не плачу, просто…
- Ну и здорово. Иди. Счастливо!

Марина шла по улице, как будто побывала под гипнозом. Слегка не в себе. Какие-то парни попались, гаркнули:
- Оба, ты откуда такая!
- Оттуда…
Парни отшатнулись. Один другому сказал: «Точно, сектантка… я видал таких уже! Прикинь, как им мозги выворачивают! Босыми гулять!». Второй что-то поддакнул, пошли дальше.
Сумерки надвигались. Над сауной «РАЙ» запламенела вывеска, починенная. Теперь точно – рай.

Ярослав Закацкий уехал от школы на фырчащем мокике; уехал, на самом деле, недалеко. Остановился в безымянном проулке между ГОВД и пятиэтажками, следил за Мариной. Ну, вот топает себе… Проводил до дома. Въехал в Чёртов угол, мокик в кустах спрятал. Следил. Потом служебная «Волга» подкатила. Ага, мать её, вся из себя недоступная юрист-судья. В калитку  скрылась.
Что ж делать… Он дал себе зарок: за ней следить, за девушкой. Головану ответа не дал, Марину не «наказал». Голован точно своих кентов за ней намастырил! Только бы теперь их отследить…
Он курил до одури в кустах, пока не отворилась калитка и Марина, в светлых джинсиках и кофточке, не выбралась оттуда.

Пришлось провожать её оттуда до общаг Политеха. По другой стороне Станционной, распугивая прохожих мокикрм. Затаился. Ждал. Подошли знакомые парни:
- Прива, Яр! Чо-как?
- Намано.
- А, ништяк! А чо тут тусишь?
- Да так… Чела жду.
Эти двое ухмыльнулись:
- А, понято. Слышь, Голован тебя искал.
- И чо?!
- Да не. Мы просто сказали. Ну, типа, нужен был.
- Зачем?
- Да забудь. Он уже кого-то подорвал, они разберутся.
- СВ кем?!
- Да хер его знает. Девка какая-то… Лады, покедова, кентяра!
- Пока!

Подождав, Ярослав завёл мокик. Чутьё не обмануло – минут через пятнадцать как раз Марина вышла из общаги. И направилась по Станционной к дому.
Ярослав снова следил за ней, на самой малой скорости, по возможности проскакивая во дворы – чтобы не быть обнаруженным.

…Одного из этих парней звали Слива, за форму носа, другого – Косой, но уже по поводу его пристрастиям к байкерским старым «косухам» с ремешками. Передвигались они на старой «Тойоте» без переднего бампера и с задним, криво висящим, номер на котором всегда был заляпан дорожной грязью.
Косой рулил; они один раз уже проехались по всей Станционной, от Автостанции до перекрёстка с Ленина, потом повернули, решили – на удачу – повторить. Слива откровенно маялся:
- Да ну её на х*й, эту деву головановскую! Поедем, буханём?!
- Не ной… давай ещё погоняем. Авось чего.
И вот – уже почти по сумеркам, увидали фигурку. Типичная девчонка из старших классов. Слива пригляделся:
- О, бОсая! Это она!
- Почему?!
- Голован сказал, она так шарится!
- Ща, давай, подкатываем…
«Тойота» затормозила прямо перед Мариной. Поперёк разбитой дороги. Девушка  растерялась, замерла. Слива вышел – худой, горбоносый.
- Дарова, типа, Марина!
- А вы кто?
- Хоньвпальто! Ты в курсах, что за тобой должок?!
- Какой?
- Какой-сухой! По понятиям! За вел. Гони пятьдесят кило.
- Я… я не могу!
- Чё не можешь-то?
- У меня нет! С собой!
- Ой,бля-а… Садись в тачку, побазарим, где оно-чего у тебя!
И Слива в момент запихнул Марину на заднее сиденье автомобиля. Ну, сунув ей в живот коротким ударом – отдышится там. Сам, пользуясь свежим воздухом – наркоман Косой курильщиков не любил,  сам  только ширялся! – закурил.
И тут какой-то пацан на мокике объявился. Соскочил с него. Загорелая шея в вырезе футболки, очки тёмные. Возник прямо перед Сливой.
- Алё! Кент, ты откуда?
Парень подошёл, решительно.
- Это моя баба! – произнеё он хрипло. – Я за неё отвечаю!
- Опаньки, бля! Отвечает он…  Ну сажайся, отвечать вместе будете! За велик рассчитаетесь, рамсы поровну!
Слива распахнул дверцу заднего сиденья.

Он не видел, как с другой стороны «Чёртового угла» туда вполз мощный, чёрный внедорожник. Тяжёлый, дорогой. И вдруг этот парень, так и не севший в "тойоту", закричал, указывая рукой на приехавших:
- Это они! Это они отжали! Наехали, по беспределу! Орут, мы не местные, на по херу!
- Чо?
- Говорят, насрать на ваши тёрки! Забрали и всё! И вы все гандоны!
Последняя фраза Сливу зацепила. Он уже сам видел, что этот «крузёр» по номерам – не их. Точно, левые наехали. Слухи такие были, подминают. Он пихнул парня в машину: «Сиди тут тиха!».
А сам уверенно шагнул навстречу чёрному джипу. Чё за нафиг, чё за пришельцы?! Они с Косым тут мазу держат.
И – это было его главной ошибкой! – достал свой травмат. Полностью напоминающий «макаров». Это была фишка Сливы: с ним он много гоп-стопов совершил.

Те, что были там, в машине, опознали угрозу моментально. Лобовое стекло её давно поменяно, а в тех, кто бабу в машине прикрыл, они определили её кодлу. Ну ясно, закрылась их тачкой. И один её боец – вооружён. Поэтому две фигуры в бейсболках и коже выросли у дверей джипа мгновенно. И водитель выскочил – но прикрылся дверцей.
- Алё, стоять! Руки в гору!
А вот это было их ошибкой. Услышав очень знакомый окрик, чаще всего исходящий от бойцов спецгруппы ОБНОНа, Слива открыл огонь. На удачу. Его выстрелы никого не зацепили, но вызвали ураганный огонь из двух стволов по машине. Косой, пьяно улыбаясь, улёгся головой на боковое стекло – пуля вошла в висок его бездумной двадцатидвухлетней головы. Слива присел и начал, отстреливаясь, отступать.

К этому моменту Ярослав успел выпихнуть Марину с другого конца «тойоты»; крикнул: «Бежим, за мной!» и потащил её за собой. Но над головой шарахнули выстрелы. Стреляли не по ним – это Слива, пуляя из травмата, пытался уйти к улице, а они просто оказались на линии огня. Ярослав толкнул Марину в яму, остаток от незарытой траншеи теплотрассы, зашептал: «Тихо!» - а выстрелы грохотали над их головами. Марина сжалась в комок под горячим, вибрирующим телом парня, больше всего боясь, что эти, страшные. их найдут и из этой ямы вытащат...
Слива умудрился ранить одного из нападавших в чувствительное место – в коленную чашечку, отчего тот присел и выстрелы пришлись по окнам ближнего барака. Разбилось стекло, кто-то там заверещал раненым зайцем. Но пуля человека из джипа сорвала клочок уха Сливы; обливаясь кровью, он рванул в сторону трассы.
Выскочив на Станционную, обернувшись, чтобы истратить одну из последних пулек, он услышал сигнал и последнее, что увидел – это белый лоб накатывающегося большегруза «Вольво».

Лейтенант ЛОВД по станции «Прихребетск» составлял отчёт по двум «жмурам», погибшим в результате перестрелки и наезда тяжелого транспорта: формально, территория «Чёртового угла» относилась в юрисдикции отделения полиции на транспорте, когда в кабинет вошёл кургузый, похожий на жёлудь, капитан – в форме, в «бронике», в чёрной шапочке.
- Капитан ОБНОН Свешин… - бросил он. – Что, кранты обоим?
- Да. У этого две пули в голове и второго просто по шоссе размазало…
- А эти двое шкетов, которых доставили?
- А? Так это, они в яме прятались. Испугались, наверное. Их, эта, наружка УРа нам сдала.
- Странно, а чё это «урки» тут ёрзали... Мы эту операцию ведём. Ладно.  Допросить! – велел капитан. – Показания снять. Нам копию.
- Есть! Да сейчас, с бумагами закончу…
- А кто они? Гопота?
- Да не знаю… Погодите, вот их фамилии записали.
Дежурный по ЛОВД прочитал, и лица у обоих вытянулись.
- Как фамилия девки? – переспросил капитан. – Вольф?
- Ну, да… Бля. Это же…
- Побеседуешь без протокола и отпустишь! – распорядился ОБНОНовец. – Бля. Попался нам такой подарочек… А это второго, Закацкого, пустите по ПДН. Чтоб его выпотрошили, как следует…
- Слушаюсь.
Формально ЛОВД местному ГОВД не подчинялся, точнее, только в случае оперативной необходимости. Но борьба с наркотой – святое дело.
Тем более, что сейчас на руках полиции были два трупа местных, смертельно раненый житель одного из домов, и два потенциальных свидетеля перестрелки. А чёрный джип со стрелявшими как испарился.